Текст книги "Канарейка для ястреба. Реальная жизнь"

Глава 28

Чертовы больницы!

Я иду по белоснежным коридорам с горизонтальной голубой линией вдоль стен.

Почему здесь так воняет?!

Меня потряхивает. Не терплю запах лекарств, которым здесь пропитан каждый микрон.

Месяцы борьбы за жизнь оставили свой след. У меня выработалась четкая неприязнь ко всему, что хоть как-то связанно с медициной. Ненавижу врачей с их профессиональным равнодушием, ненавижу вонь лекарств и обреченность во взгляде пациентов…

Запах маминых таблеток имеет сладковатый аммиачный шлейф, который висит в воздухе. Отвратительный аромат, выворачивающий все внутренности наизнанку.

На пути к реабилитационному крылу встречаются знакомые холодно-равнодушные, уставшие лица медсестер. Я уже все здесь изучила. Каждый закоулок, каждый переход и лестничный пролет.

Здесь я встречаю таких же обреченных, как я. Сколько горя и боли впитали белоснежные стены с глянцевыми полами.

Ненавижу!

Стоит только вступить на территорию реабилитационного корпуса, как меня перекашивает.

Не могу больше!

И вместе с тем уперто продолжаю свою борьбу за жизнь и здоровье матери. Я буду надеяться! Должно же хоть что-то хорошее случиться в потоке бесконечного горя…

Мне остается поддерживать маму и демонстрировать всю браваду, на которую способна, не позволять рукам опускаться…

Я не могу потерять и ее. Я понимаю, что мои трепыхания похожи на попытки бабочки в банке. Но…

Вздыхаю. Потратив все, что было, до последнего цента, я так и не смогла хоть чуть-чуть улучшить ее состояние. Горько.

Прохожу в общую палату, где лежит Ивет. Холодное весеннее солнце едва проникает сквозь опущенные жалюзи. Раннее утро. Все спят. Прохожу к крайней койке у самого окна. Тихо пододвигаю стул и сажусь рядом.

Наблюдаю за спящей. Все кажется, что мама откроет ясные голубые глаза, потянется на кровати, встанет и весь этот ад окажется сном, кошмаром, который развеет ее пробуждение.

Беру тонкую руку, сжимаю своими холодными ладонями и целую.

Судя по ровному спокойному дыханию, крепко спит. Тяжело вздыхаю, сжимаю грубую натруженную ладонь и понимаю, что для меня нет ничего прекраснее этих некрасивых морщинистых пальцев…

Мне больно. Оказывается, боль бывает бесконечной глубиной, в которую я, не переставая, погружаюсь. Проклятая реабилитация не дала результатов. Вот так. Деньги нашлись, а все оказалось бесполезным.

Опять перед глазами белоснежный кабинет и безразличное смуглое лицо врача.

– Сожалею, мисс Соммерсье, судя по анамнезу, вынужден признать, что пациентка останется прикованной к инвалидному креслу. Просвета нет.

Слова звучат в голове, как на повторе. И все. Больше никаких ответов, никаких пояснений. Лишь четкое пренебрежение и желание отвязаться.

Твое горе – всегда только твое. Все остальные остаются профессионально равнодушными.

Глажу материнские пальцы, отгоняя ненужные мысли… Рассматриваю спокойное лицо, испещренное морщинками.

Тонкие черты и белоснежная кожа. Ивет была когда-то красива. Я знаю. Все говорят, что мы похожи.

Провожу рукой по белоснежным волосам… Моя мать рано постарела. Быт и тяжесть жизни отняли у нее внешность и самое главное – здоровье.

Вот так. Вся жизнь прошла и не осталось ничего. Кто-то получает все удовольствия, а кто-то только горечь и боль…

Сердце кровоточит в груди. После предательства Ривза я думала, что лишилась чувств… Столкнувшись с действительно серьезной проблемой, я понимаю, что все ложь и прошлое, что откликалось болью, покрывается густым пеплом ненависти и мертвого безразличия.

Ну был в моей жизни мажор, для которого я стала разменной монетой, был да сплыл.

Все и так ясно. Короли пируют, а мы, простые смертные, продолжаем существовать в реалиях нашего мира.

Есть только один человек, кто положил свою жизнь на пьедестал моего будущего, и я сделаю все для нее. До последнего вздоха буду бороться. У меня нет иного пути. Надежда живет, несмотря ни на что.

Чувствую тяжелую руку на своем плече. Оборачиваюсь и встречаюсь взглядом с Гринвудом.

Пришел все-таки. Как прознал, непонятно. Отворачиваюсь. Сегодня забираю маму домой. Все правильно, мне нужна помощь. Одна я ее на этаж не подниму.

Фил стоит за спиной. Чувствую исходящую от него бешенную энергетику. Воспринимаю его угрозой.

Молчит. Без слов дает понять, что я не одна в своей войне. Без вопросов позволяет в тишине маленькой палаты тихо скорбеть по утраченному и готовиться к предстоящему…

Глава 29

Мощная мужская фигура осторожно поднимается по лестницам. Ступаю вслед и не могу унять громко стучащее, разрывающееся сердце. Смотрю, как завороженная, на колеблющиеся длинные белоснежные волосы матери, которые откликаются волной при каждом шаге мужчины.

Гринвуд осторожно преодолевает ступеньки и останавливается у двери нашей квартиры. Еще один матерый хищник на моем пути аккуратно держит на руках хрупкую беловолосую женщину.

Зависаю от контраста и неправильности картинки.

Поворот головы в мою сторону и суровый взгляд исподлобья. Фил заставляет меня собраться без слов, дает безмолвную пощечину, призывает проявить всю мою выдержку.

Помогает. Опять.

Спохватываюсь и открываю дверь. Громадный мужик быстро проходит в квартиру, направляется в комнату и со всей бережностью и осторожностью кладет Ивет на кровать.

Подхожу, помогаю, поправляю подушку.

– Ма, все хорошо, – улыбаюсь.

– Это кто вернулся?! – влетает в квартиру запыхавшаяся Эйрин. С порога радостно щебечет. Рассеивает тяжелую обстановку.

– Без тебя грустно совсем! Меня уже Агата замучила вопросами. Все хотят тебя увидеть. С работы девчонки обещали зайти на днях. Я уже устала их отгонять!

Пышка говорит без умолку, садится на кровать и заглядывает матери в глаза.

Ивет все слышит, чувствует, понимает. Изредка говорит, но речь дается с трудом.

Смотрю, как Эри смуглой рукой расправляет одеяло, и меня глючит, понимаю, что не могу находиться в этой комнате.

Нужно время. Нужно собраться. Тихо выскальзываю на кухню. Беру полотенце, прикрываю лицо и плачу. Глушу звуки и сотрясаюсь всем телом.

Мне надо играть роль. Изображать веселость, которой нет. Ивет тяжелее. Мать умна и все видит, но травмировать ее еще и моей подавленностью я не хочу. Клоунада нужна именно мне. Так легче справляться.

Всхлипываю.

Чувствую, как меня отрывают от пола, прибивают к литой груди, крепкие пальцы отнимают и отбрасывают материю в сторону.

Гринвуд держит меня на весу, прижимает к себе, оставляя ноги висеть в воздухе. Для него я вешу не более пушинки.

Поднимает лицо указательным пальцем, держит за подбородок. Взгляд тяжелый. Чистый свинец, давящий, пугающий. Смотрит в самую душу, считывает эмоции.

– Кончай истерить, – коротко и сухо.

Фил вообще сильно поменялся с момента нашей встречи на вокзале. Стал суровым, замкнутым и пугающим. В нем чувствуется что-то потустороннее, мертвое. Опускаю взгляд, опять смотрю на горло с мощным кадыком, прикрытым меткой.

Гладит меня по волосам, играет с прядками.

– Соберись.

Немногословен.

Шмыгаю носом и киваю. Иногда жесткое слово и оплеуха заставляют сразу прийти в себя.

Гринвуд меня отпускает. Отходит. Напряжен. Кажется, что сильно зол.

Без слов разворачивается и уходит.

А я сморю ему вслед и не понимаю… ни себя, ни его…

Глава 30

Утро традиционно встречает головной болью и слабостью во всем теле. Иду в кухню, где во всю хозяйничает Эйрин. Она как-то незаметно переехала к нам. А я и рада.

Боюсь оставаться одна. В последний раз, когда дома никого не было, у нас с Филом произошло непонятно что. Не хочу повторений.

– Адель, давай за стол, – замечает меня Эри и вмиг передо мной возникает тарелка с едой. – Ешь. Скоро костями греметь будешь! – строгий взгляд и бравада, а на дне черных глаз беспокойство.

Беру вилку и ковыряюсь. Аппетита совсем нет. Тру лицо. Меня мучают страшные сны. Можно сказать, я и не сплю вовсе, потому что в снах…

Отбрыкиваюсь от мыслей. Голова тяжелая. Веки с трудом размыкаются. Думаю, в моем случае нужно снотворное…

Еще немного подобных истязательств, я просто не выдержу.

Откладываю прибор. Не могу заставить себя проглотить ни кусочка. Смотрю на свою пышечку и все-таки задаю наболевший вопрос:

– Почему ты мне не говорила, что у мамы постоянные приступы? Почему я это все узнала, когда болезнь прогрессировала? – удивляюсь, насколько спокойным и безразличным кажется мой голос со стороны.

Эмоции выгорают, мозг начинает работать без перебоев, словно робот, я пытаюсь собрать всю картину произошедшего воедино. Понять, могла ли я хоть как-то повлиять на ход событий.

Грузная женщина садится напротив и тяжело вздыхает. Круглое добродушное лицо выглядит обеспокоенно. На дне глаз – материнское тепло.

Так получилось, что все свое сердце Эри отдала соседской девчонке. Не сложилось у нее когда-то. Семьи, как таковой, нет.

– Твоя мать скрывала. Я поначалу даже не замечала, потом она отговаривалась усталостью. Сложно днями напролет работать с иглой… Говорила, что просто перенапрягла зрение и все в том же духе. Устала, гриппует и кучу всего еще. Я, дура, не приглядывалась…

Вздох и глаза, полные слез.

– Что врачи?

– Врачи… – фыркаю и утыкаюсь в тарелку. – Все уже сказано. Благоприятного прогноза нет.

Эйрин в растерянности смотрит на меня, не понимая моей отчужденности. Я изменилась. Выгорела.

– Может, есть шансы? – спрашивает она, сложив руки в молебном жесте на груди.

– Нет. Никаких. Шансов.

Смотрю, как Эри всхлипывает, поднимается и отходит к плите. Стоит, опустив плечи, и вздрагивает. Плачет.

А у меня уже слез нет.

Она поворачивается, бросает больной взгляд, подходит и сгребает меня в свои теплые и мягкие объятия. Отвечаю со всей силой, обнимаю, чувствуя подобие защищенности из далекого детства, когда я забиралась на колени к веселой пампушечке-хохотушечке и пряталась от всех своих воображаемых монстров в теплых объятиях.

Нет этого больше. И спасения нет.

Я выросла. Жизнь учит, что монстры отнюдь не воображаемые. Они реальны и от них не спрятаться в объятиях любимого человека. Они поджидают, наносят удар исподтишка, бьют точно в цель, не промахиваясь, и ломают хребет, вырвав его с корнем.

Я чувствую, как родные руки, пытаясь успокоить, гладят меня по голове.

Сейчас я как никогда нужна Ивет. Моя боевая, своенравная мыть прикована к инвалидному креслу. Я стала ее руками и ногами. Должна быть сильной, жить и бороться за нас обеих.

Не сдамся!

Права была мама. Во всем права. Я возвращаюсь к истокам. Я там, где должна была быть изначально. Повторяю ее судьбу. Потому что нельзя мечтать о несбыточном. Жизнь рикошетит и возвращает все на круги своя.

Я всего лишь сделала крюк, вернувшись туда, откуда начала путь своего липового восхождения.

Смотрю на чернокожую полную женщину средних лет и понимаю – жизнь беспощадна: потухший взгляд и седина в когда-то черных, как ночь, кудрях.

Вот оно. И я там скоро буду.

Глава 31

– Адель, я ушла на работу, – звонкий голос Эйрин и хлопок входной двери заставляют вздрогнуть.

– Хорошо! – кричу в ответ.

Смотрю на часы. Скоро мама проснется. Открываю ящики и вытаскиваю полупустую пачку овсянки, с осторожностью, чтобы не просыпать крупу, заливаю в кастрюльку необходимое и пока готовлю одну порцию, прикидываю, когда смогу пополнить запас.

Помешиваю кашу. Пью чай.

Все как-то беспросветно.

Вот уже пару месяцев, как я пошла работать на фабрику – швеей в ночную смену.

Злая и горькая реальность. Мои знания и диплом оказались не удел. Кого в трущобах мне обучать музыке или французскому?!

Здесь не нуждаются в услугах репетитора, в моем районе многие и в школу-то толком не ходят.

Больно, обидно, но что поделать…

Единственная работа, которая оказалась мне доступна – это место моей матери на старой швейной фабрике.

Одна Соммерсье ушла и ее место заняла другая. Хорошо, что хоть туда взяли… Все деньги, которые были, ушли на лечение и лекарства. Хоть какие-то копейки нужны, чтобы сводить концы с концами.

Ставлю горячую кашу и чай на поднос для мамы.

Мою свою чашку. Сегодня это и был мой завтрак.

Вот он, мир, из которого когда-то мне казалось, что я вырвалась. Реальность не щадит меня и возвращает долги.

Кладу вымытую чашку в сушилку. Вытираю руки, пытаюсь привести свои чувства и мысли в порядок.

Смотрю на часы. Время. Пора проводить необходимые процедуры по уходу.

Работа на фабрике и бессонная ночь оставляют свои следы. Мне тяжело не валиться с ног, хочется поспать, но – на это нет времени.

Жизнь складывается в определенный устаканившийся ритм.

Я прихожу со смены рано утром. Вскоре после этого Эйрин уходит на работу. Я ухаживаю за матерью днем. Пышка дежурит ночью. Ну, спит рядом, чтобы быть на чеку. Вдруг приступ начнется…

Вот и все. На этом все. Сказка закончилась, так и не начавшись.

Последние месяцы борьбы – самое тяжелое, что когда-либо приходилось выдерживать.

Захожу в комнату к Ивет и ощущаю спертый запах лекарств, который щиплет слизистые носа. Ненавижу эту вонь. Этот аромат болезни въелся в подкорку на уровне инстинкта отвращения. Ставлю поднос на стол. Подхожу к окну и отдергиваю старые, выцветшие зеленые занавески, чистые, но потрепанные.

Приклеиваю улыбку к лицу, впуская солнечный свет, и немного приоткрываю форточку, запуская в помещение свежий воздух.

Поворачиваюсь к кровати, где лежит мать. Проснулась. Встречаю теплый взгляд голубых глаз.

– Привет, ма! – весело и на позитиве. – Ну как, соня, что снилось?

В ответ тишина. Ивет сложно говорить. Иногда, по большой необходимости, она пытается что-то сказать, но это отнимает у нее все силы. Ей нельзя переживать, волноваться. Только покой.

– Мать, мне Марта такое рассказала, – улыбаюсь, слежу за ее мимикой, которую научилась считывать. – Ты помнишь Сару? – моргает в ответ, значит да. – Так вот, там в нее чувак втюрился. Любит, умирает… И смех и грех. Бабе под шестьдесят, а у нее молодой воздыхатель появился.

Смеюсь, заполняю эфир пустым трепом.

Начинаю привычную процедуру массажа, которому я научилась, наблюдая за работой персонала в реабилитационном центре.

Болтаю без умолку. На меня находит. Не могу жалеть ее. Не хочу видеть слабой. Да и Ивет не позволит подобного к себе.

Мать – боец. Даже сейчас, прикованная к постели, сильная женщина, все понимает, знает и принимает правила моей игры.

– Причешемся, красавица?! – подмигиваю и принимаюсь проводить расческой по белому золоту волос. – Мам, мне бы такие волосы, честное слово, – ловлю смеющийся взгляд. Мы обе знаем, что мои локоны даже лучше.

Ласково расчесываю длинные пряди Ивет, натыкаясь на полный осознанности взгляд.

Неизменно улыбаюсь в ответ. Пытаюсь казаться веселой. Ивет умна и вряд ли я могу ее провести своей дешевой клоунадой, но мне так легче.

Я не хочу видеть на дне этих родных глаз тревогу и чувство вины, которые там проскользнули перед одним из приступов, когда мама спросила меня о Гарварде и учебе.

Пришлось врать. Наболтала, что мне одобрили академ в универе. С Ивет станется считать себя виновницей моих невзгод.

Заплетаю длинные белокурые прядки в косу.

– Давай, мам, помоги мне, подвигайся, – тяжело выдыхаю я. В последнее время усталость дает о себе знать. Я почти не сплю и балансирую на грани своих возможностей.

Разминаю конечности и переворачиваю мать с боку на бок, стараясь не замечать напряженного взгляда.

Вот и сейчас она молчаливо сносит мои манипуляции, преодолевает скованность мышц и безотрывно следит за выражением моего лица.

Мне кажется, она знает. Есть вещи, которые не нуждаются в том, чтобы быть озвученными.

Мама все видит на дне моих глаз.

Смотрит на меня со всей любовью, на которую способно материнское сердце. Сцепляю зубы, чтобы не расклеиться. Нельзя!

Не замечаю. Принципиально. Я по характеру пошла в мать. Мне тоже не нужна жалость.

Заканчиваю процедуры и кормлю Ивет теплой кашей, даю лекарства, и она засыпает. Побочка таблеток.

Снова остаюсь один на один со своими мыслями. Ложусь рядом на кровать. Прислушиваюсь к ее дыханию и закрываю уставшие веки.

Глава 32

Ненавистный тяжелый аромат ванили и страсти, приглушенный свет, мерцание свечей. Глаза выхватывают блики и тени.

Я опять в аду, своем личном, персональном пекле…

Сильный мужчина фиксирует меня в коленно-локтевой позе, нависает, терзает, жалит поцелуями спину и прикусывает кожу на шее.

– Тай… – задыхаюсь от своих ощущений, мышцы ломит, вся трясусь. Не могу найти себя в водовороте противоречивых эмоций. Мне больно и невообразимо хорошо.

Огромный безжалостный поршень, болезненно разорвавший мою девственность, лишивший меня плевы, продолжает орудовать внутри, подобно отбойному молотку без промедлений и осечек, выбивает искры из глаз.

Вскрикиваю от особо глубокого толчка. Мой хриплый, обессиленный возглас ловят твердые губы.

Безумие страсти. Одержимость. Дикое, яростное соитие тел.

Грубые пальцы, лаская, движутся вдоль позвонков, слегка надавливают на основание затылка и резко стягивают волосы в кулак, зажимают.

Заставляет прогнуться, опуститься грудью на мокрые простыни, пропитанные запахом секса и удовольствия, которые царапают болезненно распухшие воспаленные от одичалых ласк соски.

Дрожу, бедра сводит судорогой, тело покрывается мурашками. Импульсы удовольствия бьют по оголенным нервам. Горю, пылаю в обоюдной страсти и бесконечном наслаждении.

Этот мужчина – моя любовь, моя болезнь и излечение. Океан безбрежных и бесконечных чувств. Он берет меня, заставляет покориться, а взамен дарит ни с чем не сравнимое удовольствие, погружает на самую глубину страсти, вытворяет с моим телом нечто невообразимое, открывает для меня мир плотского наслаждения и темных удовольствий, которые прошибают насквозь.

Не могу больше выдерживать пытку удовольствием. Ощущаю своего мужчину каждой клеточкой. Он фиксирует слабые запястья одной рукой и поворачивает мою голову к себе.

Вижу сексуальную, порочную улыбку на скульптурном лице, пылающие сине-зеленые глаза и черные прядки, прилипшие к взмокшему высокому лбу.

Замираю. Становлюсь свидетельницей завораживающего зрелища – гримаса невероятного наслаждения на грани боли искажает красивые, аристократичные черты Ривза, делает его зловещим и таким порочным. Прикрывает глаза, откидывает голову, демонстрируя крепкую шею, и продолжает адовые толчки.

Я готова кончить только от вида мужественного красавца, с которым мы сейчас являемся одним целым.

Сексуальный. Дикий. Яростный. Он сдерживается. Растягивает свое удовольствие, контролирует себя и кайфует от всего того, что вытворяет со мной.

Демон, играющий с моим телом, словно с инструментом.

Он отнимает все, что у меня есть, в немыслимом потоке наслаждения. Убивает меня прежнюю и, подобно Пигмалиону, создает вновь.

Опять шепчу, прошу непонятно чего, повторяю заветное имя.

– Тааай…

– Канарейка моя… даже в твоих стонах музыка, – горячий шепот на ухо, импульсы удовольствия разрядами.

Ласкающие движения шаловливых, наглых пальцев и меня подбрасывает. Ловит меня, поднимает, откидывается сам и пригвождает мое трепещущее тело к литой мокрой от пота груди, дает почувствовать себя еще глубже.

Вытворяет что-то невообразимое. Кричу, не в силах терпеть, откидываю голову на крепкое плечо, изворачиваюсь и целую своего монстра, провожу языком по разгоряченной соленой коже.

Рычит подобно зверю. Чувствую, как этот звук рождается в его грудной клетке и вырывается из сжатых челюстей.

Руки, увитые мускулами с переплетенными, вздутыми сейчас венами, держат меня так крепко, что с трудом удается дышать.

По щекам катятся слезы наслаждения и боли. Плачу, не в силах сопротивляться его неистовому напору, задыхаюсь в подкатывающих волнах грядущего оргазма.

Накрывает ощущение неправильности происходящего и осознание, что все ложь…

– Отпусти меня, Тайгер… – шепот и мольба.

Улыбается. Молчит, а глаза холодные, чужие, страшные. Крепкие руки сжимаются в железном объятии.

Тело горит огнем, вспыхивает от глубоких сильных ударов, которые подводят к грани.

Теряю фокусировку во взгляде, и кажется, что в меня вдалбливается уже не Ривз, а зверь с проскальзывающими тигриными чертами. Слышу рычание и от страха замираю. Гортанные звуки выталкиваются из глотки, подтверждаясь мощными ударами глубоко внутри:

– Моя. Всегда. Навсегда.

– Неееет… – кричу, задыхаюсь, срываюсь в омут наслаждения и… просыпаюсь.

Вздрагиваю, распахнув глаза. Тело колотит и знобит. Сажусь. Подтягиваю колени к груди, сворачиваюсь клубком, прячусь. Между ног все пульсирует и горит, будто Тайгер действительно со всей дикостью имел меня секундой ранее.

Закрываю глаза и тру лицо. Как же я устала просыпаться от наслаждения и боли…

Сердце разрывается на части, а к груди словно раскаленный утюг приложили. Всхлипываю. Сдерживаю рваное рыдание, плачу, закусив кулак, впиваюсь зубами в пальцы и сжимаю челюсть, причиняю себе физическую боль, чтобы отвлечь сознание от того ада, в котором я оказываюсь каждый раз с приходом своего единственного сна.

Прячу лицо в коленях, раскачиваюсь из стороны в сторону. Убаюкиваю свое раненное сознание, уговариваю мысленно, что все это кошмар. Всего лишь сон с моим палачом в главной роли. Ночной кошмар, превратившийся в мою вечную агонию и страдание. Чертовы воспоминания, которые не вытравить, которые, словно гнойник и нарыв, вскрываются каждый раз, стоит мне прикрыть веки…

Воздуха не хватает. В груди свинец. У меня почти приступ, удушье и боль… Симптомы депрессии на лицо.

Осторожно соскальзываю с кровати и бегу из комнаты, прикрыв за собой дверь. Оказываюсь в кухне, хватаюсь за окно, распахиваю его настежь, почти вываливаюсь наружу в попытке надышаться холодным утренним воздухом. Прогнать наваждение. Все равно не могу унять боль воспаленного сознания…

Заставляю себя судорожно глотать воздух. Обжигаю легкие и не могу избавиться от отголосков кошмара.

– Все ложь! – шепчут непослушные губы.

Кричать хочу, выть в голос и биться об землю, ломая себя в кровь.

Закрываю глаза. Пытаюсь отдышаться. Но на внутренней стороне век, (лишняя) калейдоскопом событий проскальзывают воспоминания незабываемой ночи с любимым мужчиной.

Зажимаю рот рукой, заглушаю звук и сползаю на пол.

Я опять мысленно там, в своем кошмаре вместе с ним.

Мотаю головой. Сума схожу от тоски и ненависти…

– Прекрати, Тайгер! – шепотом. – Сколько еще ты будешь мучить меня?! Я не могу больше… Сколько еще мне пылать на костре и просыпаться, став пеплом, прахом, осевшим на остывающих углях твоей жестокости?!

Ненавижу! Всем сердцем! Всей душой! Презираю так сильно, что челюсти сводит!

Застываю у окна, дрожу то ли от холода, то ли от чувств, что рвут душу в клочья.

– Отпусти меня…

Опускаю голову, вцепившись в подоконник, и так и хочется по-звериному провести по куску дерева когтями, оставить росчерк и борозды, но, все, что я могу, лишь срывать ногти в кровь…

Трясу головой, как сумасшедшая. Хочется биться об стену, чтобы заглушить агонию души.

Начинаю дыхательные упражнения. Дышу согласно тому, как когда-то вбил в меня мистер Уильямс. Техника настолько въелась в сознание, что я проделываю все на автомате, даже не задумываюсь над тем, что именно сейчас делаю.

Беру себя в руки.

Я боюсь спать, потому что в моих снах я бываю счастлива, я лечу, парю, встав на крыло с Черным Ястребом.

Он приходит молча, врывается в ослабевшее полудремой сознание и приступает к исполнению своих обязанностей.

Моя сладкая пытка в безвременье. Боль, ядовитая и разъедающая плоть…

Мой хищник, в конце концов, взмыв на небывалые высоты, разжал когти и бросил меня на острие скал, чтобы растерзать, добравшись до самого нутра.

– Черт! – всхлипываю. Тяну носом воздух, закрываю окно. Смотрю широко раскрытыми глазами в потолок. Не могу больше.

Мой организм истощен. Сон не приносит покоя. Просыпаюсь с отчаянием от понимания, что все-таки упала, разбилась вдребезги, и осколки ненужной души рассыпались, продолжая мерцать переливчатым блеском на острие камней.

– Все ложь, – проговариваю четко, заставляя себя услышать, понять суть сказанного. – Слово Ривза – закон. Он всегда выполнял свои обещания. И со мной он поступил ровно так, как предупреждал…

Стоило хищнику утолить свой голод, его интерес потух.

Я не была единственной для него, никогда не была.

Я была всего лишь одной из…

Это он стал всем для меня.

Не могу больше.

В памяти всплывает другой мужчина. Сильный. Надежный. Безбашенный. И его горячий шепот – обещанием:

– Тшш… Заменяй воспоминания… Подобное лечится только подобным.

Слова Гринвуда только добавляют терзаний, разбередив рану.

Прав он во всем. Моя боль стала бесконечной какофонией ужаса.

Ривза из меня вытравить может только другой мужчина.