Электронная библиотека » Анна Гурова » » онлайн чтение - страница 3

Текст книги "Лунный воин"


  • Текст добавлен: 11 марта 2014, 18:21


Автор книги: Анна Гурова


Жанр: Боевое фэнтези, Фэнтези


Возрастные ограничения: +12

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Шрифт:
- 100% +
Глава 4
Стрекозий остров. Плохая примета

– Мотылек, вставай! Солнце уже взошло!

Сонный Мотылек неохотно приоткрыл глаза. Бабушка права – действительно взошло, причем успело подняться довольно высоко. Вон как ярко светит сквозь вощеную бумагу. В нос тут же забрались такие знакомые, крепкие и сладкие запахи кладовки. Над головой, прицепленные к стропилам, сушатся серо-зеленые метелки мяты, свисают гирлянды белого чеснока, красного стручкового перца и черных древесных грибов, вкусно пахнут золотистые низки жирной копченой рыбы. По стенам на тонких веревочках развешаны десятки вишневых и коричневых, сладко пахнущих лепешек, на которых уже пасутся мухи. Так бабушка запасает на зиму абрикосы и вишни – протерев их в кашу, выливает на плоские камни и высушивает на солнце. И еще почему-то щекочет ноздри горьковатый терпкий запах полыни.

Маленькая тесная кладовка превратилась в спальню только накануне вечером. Мотылек самовольно перевесил сюда свой гамак, заявив бабушке, что теперь тут будет мужская половина дома – дескать, мужчина должен спать не с бабушкой, а отдельно. Ута поворчала, посмеялась, но спорить с внуком не стала, про себя подумав, что Мотыльку скоро надоест спать одному или ему приснится страшный сон – и он перебежит обратно.

Мотыльку в голову то и дело приходили разнообразные сногсшибательные идеи. Например, несколько недель назад он объявил бабушке, что ему не нравится его имя, – «какое-то оно девчоночье» – а потому он меняет его на Великий Водяной Дракон Царь Микавы. Эта блажь так прочно засела ему в голову, что чуть ли не три недели он откликался исключительно на Великого Водяного Дракона, а если его по ошибке называли Мотыльком, сердился и поднимал крик. Но как-то раз «Царь Микавы» целый день плескался у пристани с мальчиком с Косы по имени Водомерка и так с ним сошелся, что к вечеру в знак вечной дружбы поменялся с ним именами. Однако имя «Водомерка» ему совсем не нравилось, да и мальчик вернулся к себе на Косу. Не прошло и двух дней, как оба новых имени были совершенно забыты.

– Вставай, соня! Ута заглянула в кладовку. Бабушка невысокая и полненькая; у нее круглое загорелое лицо, румяные щеки, раскосые ласковые глаза, и вся она похожа на пожилую домашнюю кошку. Голова туго обмотана ярко-красным праздничным платком, чтобы спрятать седые виски, на морщинистой шее – бусы из ракушек.

– Я же знаю, что ты проснулся! Поднимайся, солнышко, завтрак на столе!

– Ну бабушка, еще немножко поваляюсь…

– Ты не забыл, какой сегодня день?

– А какой? Ута улыбнулась, протянула руку и повесила на гвоздик над гамаком сплетенную из соломы тигриную морду.

Мотылек взглянул на плетенку, и с него весь сон вмиг слетел. Сегодня же начинается праздник Голодных Духов!

По всей империи – от южных джунглей царства Ле Лои, где верят, что небо – это шляпка Мирового Гриба, до скудных плоскогорий севера, где небеса считают донышком закопченного Мирового Котла, – отмечают в конце лета дни Голодных Духов. По древнему поверью, в новолуние последнего летнего месяца открываются врата преисподней – и остаются открытыми целых шесть дней. Всё это время обитатели нижних миров свободно шастают по земле, прихватывая с собой ее зазевавшихся обитателей. Духи предков дружно устремляются в свои бывшие дома, проведать правнуков, которые пользуются удобным случаем, чтобы почтить их и заодно выпросить что-нибудь полезное. Шесть дней, пока не затворятся адские врата, родители прячут детей и никуда не пускают их одних, особенно после заката, – чтобы бесы не украли. Страшный и веселый праздник, таинственный и трогательный, когда бесы бродят прямо за калиткой, когда чествуют духов-хранителей и кормят впрок местных квисинов, когда вся семья – живые и мертвые – раз в году собирается у одного очага…

Мотылек вывалился из гамака, едва не угодив ногой в большую корзину с сушеной фасолью, натянул штанишки и побежал умываться на широкое крыльцо, где в тени под навесом стояла бадья с дождевой водой. Прохладная вода окончательно разбудила Мотылька. Он поплескал себе в лицо, сладко потянулся, вдохнул полной грудью запахи сада и раннего утра. Над дверью висел пучок свежей полыни – от бесов, чтобы не пробрались в дом. В ветвях яблонь и тутов перекликались птицы, сердито жужжали пчелы, пытаясь через мелкую сетку пробраться на веранду, где бабушка накрывала на стол.

Завтрак был необычно сытный: тушеный карп с репой, тертой морковью и пряностями. Никто не умел готовить рыбу так, как бабушка. Она знала десятки рецептов, множество соусов и приправ и сама изобретала всё новые. А вот с мясом у нее не очень-то получалось – его вообще на острове ели очень редко. Как-то Ута попыталась потушить кусок говядины, чтобы побаловать внука, но вышло что-то пресное и скучное.

– Кушай получше, – говорила бабушка, накладывая куски рыбы в тарелку внука. – В следующий раз будем есть не скоро. Нам сегодня идти далеко-далеко…

Мотылька не нужно было уговаривать – всё умял в один присест и вскочил, собираясь бежать в сад.

– Куда поскакал? Ну-ка стой! А одеться? Мотылек весь извелся от нетерпения, пока бабушка одевала его в выходной наряд. Широкие жесткие штаны до середины голени с красным гарусом по низу; бледно-зеленая рубашечка, а поверх нее еще одна, тоже светло-зеленая, но с набивным рисунком в виде крупных красных гвоздик. Обязательно ярко-алый пояс – бесы красного цвета боятся. На заскорузлые подошвы пришлось надеть соломенные сандалии. Всклокоченные черные волосы Мотылька бабушка расчесала и завязала в пучок на макушке. Проверила, чисто ли умылся. Наконец отпустила:

– Иди, играй пока. И только попробуй изваляться в грязи!

Мотылек тут же побежал через сад к забору, кататься на калитке и глядеть на народ. А посмотреть было на что. Прямо за забором, по самому краю «степи», тянулась дорога к Перевозу. Вдоль дороги, почти не давая тени, торчали непривлекательные деревья лох с колючками и серой корой – единственные деревья, которые не боялись жаркого солнца и росли на острове повсеместно. Обычно в ранний утренний час дорога пуста, но сегодня по ней текли целые толпы народа. Над дорогой стоял гул веселых голосов, лай собак, смех, шарканье множества ног. В глазах Мотылька зарябило от многоцветия праздничных нарядов. Островитяне двигались не спеша, в обе стороны – и к Перевозу, и на Косу, почтенные люди – целыми семействами, парни и девушки – шумными компаниями. Между взрослыми с веселыми воплями носились дети. Можно было даже встретить незнакомого человека – например с Косы, где Мотылек знал не всех, или вообще с соседнего большого острова Горбатый Холм, а то и откуда-нибудь еще подальше, даже с другого берега, а это все равно что с того света. И какие все нарядные, какой торжественный у всех вид! Пламенеют красные рубашки и юбки; руки почти у всех заняты узлами и свертками, у многих за спиной плетеные короба с приношениями разнообразным духам – обитателям Стрекозьего острова.

Те, кто шел налево, направлялись на Косу, к источнику, где росла огромная смоковница с такими толстенными ветвями, что под ними было даже боязно стоять. Весь год к источнику приходили женщины с ведрами и кувшинами, по ветвям лазали мальчишки. Козы, напившись из источника, в поисках молодых листьев забирались на могучее дерево всем стадом чуть ли не до самого верха. И лишь раз в год люди вспоминали, что в смоковнице живет местный ками, дух-покровитель рода Сок.

Легенда гласила, что в незапамятные времена на Стрекозий остров приплыл некто Рябой Налим, основатель рода, с многочисленным семейством, и привез этого ками в наглухо запечатанном глиняном горшке. Горшок он закопал у источника и посадил там смоковницу. С тех пор ками жил на Косе и присматривал оттуда за островитянами: посылал рыбу в достаточных количествах, щедрые урожаи моркови, кабачков и баклажанов, здоровых новорожденных детишек; следил, чтобы квисины особенно не распускались и знали меру в пакостях – в общем, обеспечивал благоденствие рода. До сих пор, чтоб не сглазить, вполне успешно. Ками был непривередливый и не жаловался на то, что его мало почитают, довольствуясь венками из маков и гвоздики и красными тряпочками, которые деревенские жители развешивали в дни Голодных Духов на ветвях смоковницы.

Более существенные приношения – пироги, битая птица – предназначались «сторожам». Так называли местных квисинов, непотребные морды которых были вырезаны на деревянных столбах возле Перевоза. Квисин есть квисин: прикармливай не прикармливай злого духа – добрее он не станет. Но все же если его, гада, ублажать как следует, то он будет ценить то место, где живет, и не пустит никаких чужих бесов на свою «натоптанную» территорию. И то благо. Ведь чужой квисин – как разбойник: ему бы нахапать, разорить и убраться восвояси. А свой… Толку от него, конечно, никакого, зато он уже сытый, да и привычный. И с местным ками давно уже все поделил…

Так целый день бродят деревенские жители по острову взад-вперед. Сначала ками поклонятся, потом квисинов накормят, повидаются с родственниками, женщины покрасуются в новых нарядах, людей посмотрят, себя покажут. Вернувшись вечером, выставят на крыльцо фонари – чтобы не заблудились души предков по дороге домой, сядут у очага, помянут умерших, скормят огню жертвенные кушанья и бумажные полоски с просьбами. А ночью, когда старики и малые детишки лягут спать, начнется настоящий праздник: разожгут на берегу Микавы большой яркий костер, накроют под открытым небом длинные столы, девушки и парни будут петь предкам величальные песни и танцевать для духов ритуальные танцы, а потом пойдет гульба и веселый пир, который продлится до самого утра…

Подумал Мотылек об этом костре, о танцах и пире и позавидовал взрослым парням – его-то ночью на берег, конечно, не пустят…

– Мотылек, готов? Ну-ка повернись! Вот молодец, даже коленки не запачкал!

Бабушка спустилась с крыльца. На ней розовая кофта с широкими рукавами и вышивкой у ворота, небесно-синяя юбка до щиколоток, на грудь спускается ракушечная гирлянда, на ногах нарядные сандалии, за спиной лыковый плетеный короб со снедью и дарами духам, в руке – большой соломенный зонтик.

– На, понесешь вот это, – Ута протянула внуку объемистый, но не тяжелый тюк. – Берегись, чтобы собака не выхватила, тут пироги.

– Для деда Хару?

– Сколько раз говорила – не называй святого старца дедом!

– Он сам мне разрешил!

– Разрешил не разрешил, а все равно это неприлично. Давай-ка поклонимся домовым, чтобы благословили нас на дорожку…

Бабушка и внук, обернувшись к дому, поклонились в пояс и вышли за калитку. И тут же с дороги послышалось:

– Ута, голубушка! С праздничком тебя!

– Хиноко, сестричка, ты ли это!

– И внучек с тобой? Как вырос-то!

Ута оживилась, приосанилась и поспешила навстречу дальней родственнице с Косы, которую, конечно же, сто лет не видела. Мотылек закатил глаза и испустил душераздирающий вздох. Ну всё, теперь начнут точить лясы. Пока всеми сплетнями не поделятся, бабушку с места не сдвинуть. А там еще какая-нибудь родственница встретится…

– Вот, идем с Косы – благодетеля нашего посетили, теперь «сторожей» покормим… Ох, ноги-то как болят, милая, шутка ли, пройти два ри, да еще столько же обратно! Старик мой остался дома, у него ведь еще по весне в левое колено вселился бес…

– Как твоя уважаемая свекровь – все не встает?

– Ах, голубушка, даже не спрашивай. Все с нею намучились, и конца-краю этой муке не видно…

– Что ж, старость не радость… А это что за красавица-невеста с тобой?

– Да это же Кувшинка, внучка моя! Весной просватали, осенью будем замуж выдавать…

– Малюточка-Кувшинка? Ох, сестричка, как время-то летит! Кажется, совсем недавно и мы с тобой невестами были…

Ахи, охи, болтовня бесконечная… Мотылек оглянулся по сторонам – нет ли знакомых мальчишек. Как назло, никого не видать. Тогда он присел рядом с женщинами на корточки и принялся рисовать пальцем страшную рожу прямо в дорожной пыли. Сам не заметил, как вывозился по самые локти.

– …А ты, сестричка, как всегда? К безымянному на поклон? Неужели потащишь мальчишечку в такую даль, через степь, в самый солнцепек?

– Ничего, дойдет, небось не в первый раз. Надо же кому-то и старшего бога почтить, – ответила бабушка с едва заметным укором в голосе. – Мы ведь тут поселились непрошеными гостями, а об исконном владыке наших мест и не вспоминаем. Нехорошо это. Как бы он не разгневался на нас.

Родственница, смутившись, засуетилась, вытащила из короба внучки маленький сверток – тот, что сверху лежал, – и протянула Мотыльку.

– Ах, будем живы – и мы непременно безымянного почтим, только уж больно идти-то далеко, да по таким бесовским местам… Ну, передайте от нас святому старцу поклон да вот это…

Сверток был липкий, и от него пахло медом. Мотылек с надеждой подумал, что сладости, возможно, достанутся ему. Наверняка дед их не любит, он же старый – зачем ему мед?

Наконец попрощались, отправились дальше, ежеминутно кланяясь знакомым и родственникам. Не прошло и получаса, как вышли из деревни и добрались до развилки: налево – Коса, направо – Перевоз, прямо – совсем узкая, едва заметная тропинка, уводящая вдаль, через просторы наливающейся дневным жаром степи. Туда и свернули Ута с внуком.

Вот и шум праздничной толпы стих, дома, сады и дорога остались позади. Слышно только, как трещат кузнечики и похрустывают травинки, ломаясь под ногами. Над головой с назойливым жужжанием вьются мелкие мухи. По обе стороны тропы до края земли простерлась степь, заросшая сухой низкой колючей травой. В ясном небе, как назло, ни облачка, от солнца больно глазам. Вокруг, в траве, цветут алые зубчатые звездочки гвоздики и ярко-синий цикорий.

С каждым шагом становилось все жарче, цветы смыкали свои лепестки, сливаясь с серо-золотистой травой. Бабушка раскрыла над головой соломенный зонт.

– Иди сюда, Мотылек, – проворчала она. – Поздненько вышли, а все из-за того, что кое-кто любит поваляться в гамаке!

– А вот и нет – все из-за того, что кое-кто болтал по дороге с разными тетками…

– Молчи уж, соня… Чую, день будет жаркий – хорошо, если доберемся к полудню. А вечером мне идти обратно через степь по темноте – вот страху-то натерплюсь…

Утро переходило в день. Равнина – как горячая сковородка, так и полыхала жаром. Вокруг ни души. Тропинка вилась между неглубокими сухими оврагами, обходила заросли колючих кустов. Мотылек скоро устал, начал ныть и спотыкался. Ута тоже утомилась – то и дело останавливалась, ставила на землю короб, вытирала пот со лба. Пару раз путешественникам попадались на пути оазисы колючего лоха, где можно было передохнуть в сомнительной тени узких серебристых листьев. Тогда останавливались на привал. Один раз встретили под деревом спящую корову – должно быть, отстала от стада и решила переждать тут дневную жару. Другой раз наткнулись на бродячую собаку, всю в репьях, ласковую. Мотылек хотел дать ей кусок пирога, но бабушка не позволила – дескать, потом до самого дома не отвяжется.

В самую жару, когда солнце стояло прямо над головой, а воздух дрожал от зноя, бабушка и внук неожиданно вышли на странное место, как будто посреди степи кто-то распахал землю. Тропинку пересекали черные, ровные, как плугом проведенные борозды, усеянные мелкими белыми шариками – словно костяные бусы просыпались на обгорелую траву.

– Что это? – спросил Мотылек.

– Грибница, – сердито сказала бабушка и потянула внука за руку, чтобы обошел черную землю стороной. – Бесов круг. Ты смотри ж, куда вылезла, окаянная, прямо под ноги…

Мотылек потянул носом – грибные шарики пахли заманчиво.

– Может, насобираем на обед?

– Ни в коем случае! Даже не прикасайся! Ох, плохое предзнаменование! Квисины нам путь заступили – как бы не было беды…

– И что теперь – назад повернем? – Мотылек с любопытством посмотрел на белые шарики. Никакого страха он не чувствовал.

– Нет, мы уже почти пришли… Ута поплевала в обе стороны, сложила пальцы от сглаза и повела внука дальше, к маячившей впереди роще.

Не прошло и получаса, как Ута и Мотылек вошли в тень развесистых деревьев. На всем острове было только одно такое влажное место. Там пробивался на поверхность источник, образуя полноводный ручей. Окрестности ручья густо заросли платанами, тутами и одичавшими садовыми деревьями, плоды которых никто не собирал, – они считались принадлежащими безымянному богу Стрекозьего острова.

Среди деревьев пряталась полуразрушенная каменная стена. Тропинка бежала вдоль нее и заканчивалась возле высоких, в два человеческих роста, ворот. Их деревянные створки давно сгнили и отвалились, но украшенная резьбой каменная арка казалась нерушимой. Над воротами нависал огромный платан.

Бабушка закрыла зонт, поправила лямки короба, утерла пот со лба.

– Хорошо-то как! – вздохнула она. – Тенек, прохлада! Ну, хвала богам, добрались!

И они вошли под арку на землю святилища – как в темную сырую пещеру.

Глава 5
Ким получает нагоняй и принимает решение поселиться в дырявой бочке

Восточный внутренний двор столичного дворца Вольсон с четырех сторон окружала галерея: частые колонны из светло-серого мрамора, косые тени, мягкий рассеянный свет, запах цветов и воды. Внутренний двор с его цветниками, мраморными фонариками и дорожками из плоской гальки, обрамленными мхом, был залит полуденным солнцем. В центре, над прудом размером с небольшую лужу, повисла воздушная беломраморная беседка, куда князь Вольгван обычно приглашал гостей на чаепитие, если разговор предстоял конфиденциальный. Солнечные блики плясали на воде среди лилий. С восточной стороны пруд был огражден бамбуковой дамбой высотой по колено. Струйки воды, переливаясь через край игрушечной дамбы, журчали каждая на свой лад. То была «музыка вод», во всей полноте внятная только слуху водяных фей.

А вот и сами феи – словно стайка бабочек, выпорхнули из беседки.

– Ага, братец Ким! – прозвенел нежный голосок. – Мы слыхали, ты вчера провалился на экзамене?

Не успел Ким глазом моргнуть, а их уже нет – исчезли, как будто ветер разметал лепестки цветов. В воздухе остался только запах розы и корицы. Ким невольно принюхался, поразился: «Эти-то откуда всегда все узнают? Ведь сидят взаперти…» Прекрасные невидимки – «феи», которых он невольно вытеснил из сада, были его сводными сестрами, которых он вблизи не видел ни разу в жизни, – только время от времени болтал с ними через занавеску. Сестер до замужества прятали на женской половине дворца, и смотреть на них не полагалось никому из мужчин. Ведь они будущие жены князей, а возможно, если очень повезет, и императорские наложницы.

Ким не знал их лиц, но был абсолютно убежден в том, что они прекрасны. В Сонаке знатная девушка считалась красавицей по определению. Князь Вольгван специально постарался, чтобы его дочерей-невест внесли в иллюстрированный ежегодник «Двадцать величайших красавиц империи». Иллюстратор этого сборника, разумеется, руководствовался исключительно своим воображением и девятью основными каноническими признаками красоты, не считая тридцати трех дополнительных. Признаки были таковы: белоснежная кожа; румянец нежный, как в сердцевине цветка груши; рот крошечный, сочный и яркий, словно капля крови на снегу; глаза – звезды, способные говорить без слов, и брови-бабочки, которые договорят недосказанное глазами; нос – благородный, тонкий, с высокой переносицей; хрупкий и гибкий стан – такой, что ветер дунет, и деву унесет, как тростинку; волосы – как грозовые облака; походка – как лист плывет по воде, или ветерок пробегает по траве, не согнув ее кончики…

Считалось, что во всей полноте эти признаки присущи лишь феям и легендарным императорским наложницам, вроде знаменитой красавицы прошлого царствования Госпожи Ивовый Цвет. Ходил слух, что она тоже была феей – незадолго до безвременной кончины государя она таинственно исчезла из своих покоев, которые нельзя было покинуть иначе, как на облаке, и никто ее больше не видел…

Задумавшись о красавицах, Ким даже не заметил, как во дворе появился князь Вольгван. Глава рода Енгон вышел неспешным шагом из тени, обмахиваясь веером. Одет он был по-домашнему: шелковая рубашка до колен, перевязанная кушаком, просторные шаровары, плетеные сандалии на босу ногу. Бритая голова украшена старыми шрамами, седеющие усы свисают ниже подбородка. Даже в домашнем платье князь Вольгван выглядел внушительно – рослый, тяжелый, коренастый. Когда-то Ким, впервые увидев его у пристани в маленьком лесном поселке, был ошеломлен. Перед ним, деревенским мальчишкой, предстал огромный воин, великан в сияющей броне, с многочисленной свитой – не человек, а демон войны, грозный и великолепный, который даже в одиночестве ведет себя так, словно за его спиной стоит целая армия. С тех пор прошло немало лет. Князь вышел в отставку, постарел, раздался вширь, однако Ким по-прежнему робел перед ним, как в детстве.

При виде приемыша князь добродушно улыбнулся:

– А, явился, гуляка…

– Здравствуйте, господин князь. Не доходя шагов десяти до опекуна, Ким опустился на колени и почтительно уткнулся лбом в каменный пол галереи. Пол был дивно прохладный и чуть влажный – наверно, недавно мыли. У Кима даже головная боль утихла. «Так бы и стоял, – подумал он, блаженно закрывая глаза. – Эх, поспать бы сейчас…»

– Ну, сынок, как прошел экзамен? – раздался над его головой басовитый голос Вольгвана. – Сложный вопрос попался?

– Ох, давайте не будем об экзамене, – вздыхая, сказал Ким – Я всегда думал – зачем нам, потомственным военным, забивать головы такой чушью, как, например, проблема зла! Наше дело – защищать священную особу государя и уничтожать врагов империи. А стоит только начать рассуждать о долге, так и до измены можно дойти…

– Так, – из голоса князя как-то внезапно пропало добродушие. – Значит, провалился?

– Пока еще рано об этом говорить. Результаты объявят через три дня. Вы же понимаете, дядя, – все зависит от того, кого назначат в отборочную комиссию. Если наберут каких-нибудь старых сморчков, которые каждую свежую, небанальную идею воспринимают как личное оскорбление, тогда дело плохо…

– Точно, провалился, – резюмировал князь Вольгван и с треском захлопнул веер.

Ким вздрогнул и съежился, готовясь к взбучке.

– И что дальше делать будем? – задумчиво спросил князь. – Еще два года сидеть на моей шее? Шляться по кабакам, заводить сомнительные знакомства в Нижнем городе, напиваться с купцами, бегать по крышам, устраивать драки со стражниками? Меня такой вариант развития событий не устраивает. Тебя, полагаю, тоже. Есть другие идеи?

– Я бы мог пойти в хвараны, – скромно предложил Ким.

Это предложение не вызвало у князя Вольгвана ничего, кроме хохота.

– Слушай, не смеши меня! Как ты себе представляешь офицера, который на голову ниже своих солдат и похож на переодетую девчонку?

– Но ведь хвараны…

– А что хвараны? Ну, послужишь ты годик-два, а дальше что? Вот исполнится Сайхуну двадцать лет, он женится и перейдет в регулярное войско. А ты кому там нужен, комар тонконогий?

– Между прочим, для киримца я высокий мускулистый парень! – запальчиво заявил Ким.

– Всем известно, что худшие солдаты получаются из уроженцев Кирима. Да киримцы за всю свою историю ни одной войны не выиграли! Вообще странно, что у вас там смогло образоваться хоть какое-то государство!

– Дело не в том, чтобы выигрывать войны, а в том, чтобы не ввязываться в них! – ответил Ким неточной цитатой из знаменитого имперского стратега, воителя Облачного Ветра.

– Ты бы лучше на экзамене эрудицию проявлял! – рявкнул Вольгван, нахмурясь. – Вот навязался недоделанный хваран на мою голову!

Ким испуганно замолчал. Князь, глядя вдаль, задумчиво почесал веером переносицу.

– Ты хоть что-то написал? – спросил он после долгого молчания. – Работу сдал?

– Да, что-то накорябал. Хотя, по-моему, это подлость – все вопросы должны быть известны заранее, тогда можно хоть как-то подготовится, но в этой бесовой комиссии зачем-то выдумывают каждый год новые темы – и никому не говорят, какие…

– Ладно, – проворчал князь. – Тогда дело поправимое. В комиссии, как ты верно заметил, сидят одни старые пердуны, и если они сослепу поставят тебе не ту оценку, то мы им на это ненавязчиво укажем… Ох, Ким, сколько мне с тобой хлопот! Сколько времени и денег потрачено на репетиторов, а ты к экзаменам готовился спустя рукава, да еще эта вчерашняя драка с ночной стражей… Ты хоть подумал, что будет, если эта история дойдет до Небесного Города? Как тебя там встретят, когда ты явишься на службу?

«Надо каяться», – напомнил себе Ким. Он сделал над собой усилие, стукнулся лбом об пол, а потом поднял голову и заявил:

– Да не желаю я становиться чиновником!

– Что ты там вякнул?!

Ким сел на пятки, выпрямил спину и с вызовом взглянул на князя:

– Почему вы не позволяете мне пойти в хвараны?

Князь Вольгван пристально посмотрел на приемыша:

– Что, надо повторить еще раз? Или я привожу неубедительные доводы? Ладно. Хорошенько подумай и скажи мне, чем ты отличаешься от своих братьев, кроме роста, цвета глаз и редкостной лени?

– Тем, что я не рожден Енгоном, – мрачно ответил Ким. – Военная служба – это дело благородных. А государственные экзамены бессословные. Каждый имеет право попытаться стать чиновником – хоть последний крестьянин, хоть сирота безродный, лишь бы сдал экзамен.

– Именно так. Только никто не будет несколько лет подряд тратить время и деньги – к слову, немалые, – вбивая в тупую башку крестьянина тринадцать книг священного канона и обучая его излагать свои мысли стихами. Потому-то большинство студентов сейчас – сыновья богатых худородных торгашей, вроде твоего сомнительного дружка Люпина…

– И приемыши вроде меня, – пробурчал Ким. Мысленно он сказал «незаконные сыновья всяких князей», но, конечно, вслух такое повторить не решился.

– Молодец, – похвалил князь. – Ты еще сделаешь такую карьеру, какая всем этим богачам и не снилась.

С нашими связями при дворе мы быстро пристроим тебя секретарем к какой-нибудь важной шишке, а там уж все будет зависеть от твоей личной ловкости и сообразительности. Ну а твоим братьям, урожденным Енгонам, как ты верно подметил, на гражданской службе делать действительно нечего. В чем дело, сынок, не вижу радости на лице?

Вид у Кима был такой, как будто он открыл заветный ларец и нашел там кучку мышиного помета.

– Э… дядя Вольгван, разве вы… не собирались меня усыновить?

– Нет, – удивленно ответил князь. – А зачем? Ким побагровел.

– Дивлюсь я на тебя, сынок. Вместо благодарности вдруг слышу какие-то нелепые претензии…

– Ладно же, – сдавленным голосом произнес Ким. – Если стать хвараном мне не судьба, видать, придется уйти в горы!

– Это куда – к разбойникам, что ли?

– Нет, в монастырь! Князь снова захохотал:

– Давай! Представляю, какой из тебя выйдет монах! Примерно такой же, как и солдат!

– Да уж не хуже, чем чиновник, – съязвил Ким. Князь помахал рукой, с трудом удерживаясь от смеха:

– Скатертью дорожка.

– Премного благодарен за благословление! – ледяным тоном заявил Ким, вызвав у князя новый приступ хохота.

– Всё, проваливай!

Ким в последний раз стукнул лбом о пол, встал на ноги и с достоинством удалился. Выйдя за дверь, он постоял несколько секунд, слушая затихающий смех опекуна, и вдруг изо всех сил пнул стенку. Его разбирала бессильная злость. Самое обидное, что и винить было некого, кроме себя. Ким оказался в ловушке своих собственных амбиций и фантазий. Князь Вольгван действительно никогда даже не намекал, что собирается усыновить Кима или официально признать его своим незаконным сыном. Ким наконец ощутил себя тем, кем и являлся, то есть облагодетельствованным простолюдином, а вовсе не княжеским наследником.

Теперь совершенно ясно – хвараном ему не бывать никогда. И в армию его не возьмут. Его доля – синий чиновничий халат, согнутая спина, близорукие глаза, жизнь в четырех стенах, интриги, рутина и смертная скука.

«Вот возьму и впрямь уйду в монастырь! – с ожесточением думал Ким, шагая по коридору в свои покои. – Например, вступлю в секту Идущих в Рай – назло дяде! Придется ходить с обритой головой, в холстяной рясе, питаться одним размоченным просом, проводить ночи за чтением молитв и опускать глаза при виде любой встречной женщины от восьми до восьмидесяти, правда, непонятно, зачем и кому это нужно…

Нет – лучше стану горным отшельником. Буду бегать по лесу голым, с нечесаной гривой до колен, никогда не мыться, питаться кореньями и личинками, плясать по ночам с духами и сожительствовать с барсучихой-оборотнем…

А лучше всего – стану юродивым! Даже из города уходить не надо. Поселюсь в дырявой бочке напротив ворот дворца Вольсон, буду просить милостыню, заведу себе медный чайник и начну всем говорить, что у меня там тайный путь в Небесную Канцелярию – как этот чудак с рынка, про которого мне недавно рассказывал Рей…»

Повернув за угол, Ким налетел на Сайхуна, который неожиданно выступил ему навстречу бесшумно, как призрак.

– Ну как, жив, братишка? Князь тебе шею не свернул?

– Мои карьерные планы меняются, – надменно сообщил Ким. – Я ухожу в монастырь!

– Ты что, с ума сошел? Отец тебе такую карьеру прочит! Такие надежды на тебя возлагает!

– Знаем, знаем, какие это надежды, – желчно процедил Ким. – Нет, брат, забудь. Моя судьба отныне – хижина в горах, ключевая вода, пост и молитва.

– Чего только с похмелья в голову не взбредет! Слушай, – Сайхун положил Киму руку на плечо, – пошли со мной пообедаем, а то ты какой-то бледный, наверно, с голодухи. А вечером пойдем в какую-нибудь харчевню в Нижнем городе, пригласим кисэн, напьемся, что-нибудь сломаем или подожжем, потом переоденемся лазутчиками, замотаем лица и наваляем как следует ночной страже, а князю я ничего не скажу! Как тебе такой план?

– Устраивает, – буркнул Ким. – Ладно уж, пошли, искуситель.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации