Текст книги "Дракон мелового периода"

Анна Гурова
Дракон мелового периода

Он реставрировал при помощи магического искусства те утраченные девятнадцать книг, в которых содержались таинства всяческого знания, красоты и достатка, те книги, за которые расплачивался Прометей. Но университетским профессорам нечего было делать с этими девятнадцатью книгами. Опасались, что дьявол мог внести в эти книги, воссозданные при помощи демонов, нечто вредное. И кроме того, говорили профессора, было уже достаточно книг, по которым студенты могли бы изучать греческий, древнееврейский и латынь. Итак, они снова утратили все эти таинства знания, красоты и достатка, которые мир потерял давным-давно.

Дж. Б. Кейбелл. «Кое-что о Еве»

Пролог

В комнате кто-то есть.

Я осторожно поднимаю голову с подушки и вглядываюсь в ночную темноту. Шелест невидимых листьев за окном, непонятное потрескивание справа. Глаза постепенно привыкают к темноте. Письменный стол, компьютер. На системном блоке – два неровных сгустка мрака, один побольше, другой поменьше. Сидят тихо, не двигаясь, как будто караулят. Я догадываюсь, кто это. Домовые или какая-то другая нечисть. Они тут скрипят и шуршат почти каждую ночь. Раньше я их слышала, а теперь и вижу. Ничего особенного, даже удивляться нечему.

А вот за компьютером сидит, сгорбившись, третий гость. Это чужак. Его присутствие и разбудило меня посреди ночи. И, что самое неприятное, он похож на человека. Я пытаюсь разглядеть его из-под ресниц, но вижу только черный силуэт. Незваный гость уставился в монитор и быстро стучит по клавиатуре, легко касаясь кнопок. Монитор темный, как ноябрьская ночь. На системном блоке не горит ни единой лампочки. Как же так – компьютер-то не включен?!

Вот теперь они меня удивили. Я, не подумавши, приподнялась на локте. Чужак за письменным столом резко повернулся в мою сторону. Блин, все-таки это не человек! Не бывает у людей таких фосфорно-белых глаз. Чужак, просветив меня своими лазерами, абсолютно бесшумно вскочил на стол, вытек через форточку на улицу и пропал в шуршании листвы.

Домовые не шелохнулись. Они по привычке полагают, что я их не вижу. Но этот все понял. Вот черт. Я слезаю с кровати. Из форточки веет холодом, пол ледяной. Я подхожу к столу и тупо смотрю в мертвый экран. Кто же это был, и что ему было нужно в моем компьютере? Там же, кроме «Варкрафта» и «Дьябло-2», ничего нет! Может, приснилось?

Сгустки тьмы на системном блоке неожиданно пришли в движение, мячиками скатились в густую тень, за письменный стол. Ишь, спрятались. Испугались, что ли? Нет, человек домового напугать не может. Мы из разных миров. Хотя… Я тоже до недавнего времени считала, что это просто ночное зрение у меня такое, черно-белое. А потом оказалось, что я вижу другой мир. Нечто серое, пустынное и страшное.

Серый мир… Прежде для того, чтобы попасть туда, требовались особое стечение обстоятельств и исключительная храбрость с моей стороны. В первый раз я побывала там нечаянно, не по своей воле, и ни за что бы не сунулась вновь без очень серьезных причин. Но однажды что-то случилось. Словно кто-то увидел меня из темноты. И навещает – все чаще и чаще.

Я подхожу к окну и встаю, обхватив себя руками и по очереди поджимая босые ноги, как цапля. За окном шумит серый лес. Утром там не будет никакого леса. Но ночью я его вижу. Это не иллюзия. А в лесу – я это чувствую – кто-то прячется. Тот, кого испугались домовые. Тот, чей хищный взгляд я впервые почувствовала в подземных книгохранилищах сожженной библиотеки, выращивая лестницу из гнилой штакетины в ядовитом дыму, кто – я в этом уверена – начал на меня планомерную охоту… Ну что ж, скоро он до меня доберется, потому что я понятия не имею, как и где от него спрятаться. Иногда я думаю, что смерть – это не самый плохой выход; по крайней мере, я навсегда избавлюсь от серого мира и от того, кто ждет за окном. Но меня останавливает ужасное предположение, которое вполне может оказаться правдой: серый мир – это и есть смерть.

Я прижимаюсь лицом к стеклу и смотрю вниз…

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
СОЖЖЕННАЯ БИБЛИОТЕКА

Черный и серый соответствуют Сатурну и миру зла; их истоки лежат во тьме, меланхолии, злобе и прозябании обыденной человеческой жизни.

Мишель Майер

1
Секретный объект

Мудрецы говорят, что случайностей на свете не бывает в принципе. Даже то, что кажется случайностью, на самом деле часть чьего-то грандиозного, неизвестного тебе плана. Напрашивается вопрос: чьего? И пусть не говорят, что в тот вечер первого июня я оказалась у метро «Старая Деревня» случайно. Хотя я сама позвонила Маринке и позвала ее гулять, и сама же предложила ей пошататься по ларькам с музыкой, а «Старая Деревня» просто оказалась ближе всего к Маринкиному дому. И, конечно же, чисто случайно в тот день задул ветер с кладбища.

Итак, вечером первого июня мы с моей лучшей подругой Маринкой болтались по торговой зоне у метро «Старая Деревня» в поисках нового альбома группы «Манга», от которой у Маринки едет крыша в буквальном и переносном смысле слова. А лично я ничего конкретного не искала – просто хотелось побродить, на людей поглазеть, себя показать, расслабиться. Все-таки своего рода праздник – первый день лета…

Пока Маринка рылась в дисках и трепалась с продавцами, я расхаживала у цветочных ларьков и нюхала розы: сначала одни, потом другие, потом третьи. Все однообразно пахли подсахаренной водой. Ага, вот эта большая, багровая, с острыми загнутыми, чернеющими к краям лепестками, похожими на обгорелые свитки, пахнет по-другому – тягучей южной сладостью, похожей на низкие ноты виолончели… и чем-то горьким. Я принюхалась – горький неприятный запах усилился, нарастая, октава за октавой.

– Что это за розы у вас такие вонючие? – наконец не выдержала я.

Торговец, пацан в плеере, на вид не намного старше меня, разгадывающий кроссворд в бесплатной газете, поднял сонный взгляд.

– Ась?

– Разве вы сами не чувствуете? Ваши цветы пахнут гарью.

Запах дыма был сладковато-горьковатым, тревожащим. Мне вдруг подумалось, что если долго нюхать, то с мозгами может произойти что-нибудь забавное, но нехорошее.

– При чем тут розы, – сказала Марина. – Это оттуда. – Она показала в сторону Торфяной дороги. – Где-нибудь помойка горит.

Парень вытащил из ушей «ракушки» и встревоженно обнюхал свой цветник.

– Вот, опять повеяло!

– А-а… – Парень облегченно вздохнул. – Это не розы. Опять, блин, библиотека загорелась. Как ветер с кладбища, так здесь всегда гарью попахивает.

– Что еще за библиотека? – удивилась я. – Тут же промзона. Склады, заводы всякие. Откуда в промзоне библиотека?

– Раньше была, – добродушно пояснил парень. – Там, у Серафимовского кладбища. Ее давным-давно подожгли, лет десять назад.

– И что, она так и горит десять лет?

– Ага.

– Ни фига себе! Но почему не потушат?

– Я-то откуда знаю? Говорят, уже тушили, и не раз, а потом проходит неделя, и опять дым ползет. Да она не сильно горит… так, тлеет себе потихоньку. Там же подземные книгохранилища были, этажей, говорят, на десять в глубину. Туда года три никто не лазал. Я слышал, какие-то пацаны пробовали, потом их мертвыми нашли – задохнулись. В общем, построили вокруг забор и успокоились. А мы тут нюхай дым… Я неуверенно усмехнулась:

– Это уже не библиотека, а какой-то вулкан получается.

– Все вранье! – категоричным тоном сказала Маринка. – Пошли диски смотреть.

– За что купил, за то и продаю, – пожал плечами парнишка. – Не верите, сами сходите и гляньте. Пойдете через Торфяную дорогу, по грунтовке вдоль стройки, и упретесь в железные ворота. Тут на самом деле недалеко, минут пятнадцать. Только к библиотеке вас не пустят – там забором все огорожено…

– Чудеса, Маринка, – задумчиво сказала я, когда мы отошли от лотка. – Сколько лет здесь живем и не знаем, что у нас под боком неугасимая библиотека… Вот будь я лет на пять помладше, непременно попыталась бы туда залезть.

– Я бы тоже, – согласилась подруга. – Да, старость – не радость. Ну, пошли, старушка, слушать «Мангу». Новый альбом – «Шелест шифера»!

– Все-таки нашла?

Маринка с победоносным видом продемонстрировала диск. На обложке – сюрреалистическая физиономия лидера группы Тимофея Китахары, чахлого юноши с запавшими щеками и плотоядной ухмылкой. С виду ему лет шестнадцать, по выражению лица можно дать все сорок, а по глазам… увы, они закрыты зеркальными очками.

– Как я его люблю! – с придыханием сказала Маринка.

Я пожала плечами. Гуманоидами я никогда не интересовалась. А вот библиотека меня чем-то зацепила.

– Давай сходим туда. Прямо сейчас, – предложила я. – Ну, пожалуйста. Просто заглянем, а по развалинам шариться не будем.

– Ну, что ты, маленькая, что ли? – заныла Маринка. – Скоро замуж пора, а она все по заборам лазает.

Я слегка обиделась:

– Не хочешь, не ходи. Я одна пойду. Игнорируя Маринкино нытье, я пошла к переходу через Торфяную дорогу.

– Ладно уж! – донесся сзади голос подруги. – Но учти, я исключительно за компанию. Надо же за тобой проследить, чтобы ты себе шею не сломала. Сама будешь мне покупать новые туфли, если там грязь!

Грязи оказалось по самую шею. Перейдя дорогу, мы словно перенеслись в иное измерение – из цивильной, чистенькой торговой зоны чуть ли не на стройплощадку. Вместо тротуаров – разбитая грунтовка, недостроенный торговый комплекс, кучи мусора. Мы обошли парковку автомобилей и зашагали по грунтовке, петляя между лужами. Справа зеленели густые заросли вербы. Слева возвышался бетонный забор. За ним шумно работала какая-то строительная техника.

– Господи, что за помойка! – возмущалась Маринка. – Я уже по колено в цементе…

– Все-таки очень странно, – гнула я свою линию. – Я никогда ничего не слышала о сгоревшей библиотеке в Старой Деревне. Даже если этот пожар случился десять лет назад… Как такое может быть, чтобы здание горело десять лет – и не погасить?

– Не может, – охотно кивала Маринка. – Тебе лапшу на уши навешали, а ты и рада. Сразу детство в попе заиграло, на графские развалины захотелось…

– Это же романтично! Не понимаю, как можно быть равнодушной к загадочным развалинам, – продолжала я, обходя широкую лужу приятного кофейного цвета. – Разве ты не чувствуешь себя Ларой Крофт?

– Я себя чувствую бульдозером. В лучшем случае танком.

– Ой, какие мы нежные. Знаешь пословицу: «Танки грязи не боятся»? Подожди, мы уже почти пришли.

Сама того не зная, я сказала правду. Минут через пять дорога свернула в заросли верб. Стройка пропала из виду. Мы уперлись в обещанные железные ворота. Остановившись, я понюхала воздух. Он отчетливо пах горьким дымом.

Для начала я внимательно осмотрела сами ворота. Они были основательные – почти не ржавые, крашенные в зеленый цвет, высотой метра три, закрытые на великанский засов. В обе стороны от ворот, теряясь в зарослях, уходил забор из бетонных плит. Справа от ворот у забора стоял потрепанный синий вагончик, в каких обычно живут строители, с дверью и окошком с белой занавеской. На боку вагончика было написано «ОА Феникс».

– Убедилась? – услышала я за спиной голос Маринки. – Все глухо. И ничего интересного.

Я отвела взгляд от ворот и задумчиво посмотрела на забор.

– Если бы как-нибудь на него взобраться, то я бы, пожалуй, спрыгнула с той стороны. И, возможно, даже не разбилась.

– Слава Богу, что на него никак не взобраться.

– Ну почему же. А вагончик на что?

Маринка вытаращила глаза:

– Ты же не всерьез!

– Еще как всерьез.

– Прекрати! Разобьешься, дурочка!

– Спокойно. Я не собираюсь никуда прыгать. Просто влезу наверх и немножко посмотрю на пепелище.

Я двинулась в сторону вагончика, прикидывая, как бы забраться на крышу. Если, скажем, поставить ногу на дверную ручку… потом Маринка подтолкнет меня снизу… потом я цепляюсь за провода и подтягиваюсь…

– Сорвешься – на себе не потащу! – Маринка тщетно продолжала взывать к моему здравому смыслу.

Я подошла к двери вагончика и дернула за ручку, испытывая ее на прочность. Ручка поддалась неожиданно легко. Дверь распахнулась, и прокуренный мужской голос из темноты осведомился:

– Че надо?

Я шарахнулась назад. Маринка схватила меня за руку и оттащила метров на десять от вагончика. Потом мы остановились и принялись наблюдать. Через несколько секунд в дверях вагончика появился небритый и лохматый черноволосый мужик в оранжевой телогрейке поверх какой-то непотребной рванины.

Он посмотрел на нас заспанным взглядом, широко зевнул и вполне дружелюбно, хоть и сипловато, спросил:

– Чего вам, девчата? Заблудились?

– Ага! – радостно подтвердила я. – Заблудились. Мы тут сквозь вас не выйдем?

– Не выйдете. Вы че, ослепли, ворот не видите? Вот дорога, по ней идите взад и упретесь прямо в метро.

– А что за воротами, стройка?

– Секретный объект. – Я не могла понять, издевается мужик или говорит всерьез. – Зона экологической катастрофы.

– С ума сойти! А вы кто, сторож?

Мужик полез в карман спецовки, достал пачку «Беломора» и принялся закуривать.

– Ишь, какие любопытные. Ну-ка, шуруйте отсюда.

– Пошли, пошли, – зашептала Маринка, дергая меня за руку.

Я медлила. Вот так сдаться? Результат похода был нулевой. Я к такому не привыкла. Мужик затянулся папиросой и ушел в вагончик, но дверь не закрыл.

– Интересно, как расшифровывается «ОА»? – громко спросила я назло сторожу. – «Отойди, А то убью»?

– Наверно, «охранное агентство», – предположила Маринка, с опаской косясь на вагончик. – Пошли отсюда – видишь, как тут все серьезно?

Поддаваясь уговорам Маринки, я неохотно отошла от ворот. Когда мы сюда шли, мне представлялась совсем другая картина: какая-нибудь чисто символическая изгородь, к тому же давно пришедшая в негодность, а за ней – дымящиеся развалины, усыпанные остатками книг, или что-нибудь в этом роде. Кому надо охранять развалины давно сгоревшей библиотеки? А вместо этого здесь «секретный объект» и «зона экологического бедствия». Непонятно.

Прежде чем мы ушли, я успела проверить еще одну догадку. Допустим, через ворота не пройти, а как насчет забора? Может, он дырявый или давно обвалился? С таким парадоксом – могучие ворота при дырявом заборе – в детстве я сталкивалась часто. Но стоило сойти с дороги, как я угодила в воду. Похоже, заросли верб были основательно подтоплены. Везде, куда ни глянь, корявые стволы торчали из воды, как во время весеннего паводка. Вода была прозрачная, зеленоватая и пахла тиной.

– Гелька! – услышала я недовольный голос подруги. – Вылезай из кустов! Я же говорила, что тут сплошная помойка!

«А приду-ка я сюда как-нибудь еще разок, – решила я. – Только без Маринки. И исследую этот закрытый объект более пристально».

2
Встреча с Погодиной. Геле предсказывают будущее

На следующий день, чудесным июньским утром, я вышла из дома и не торопясь пошла к трамвайной остановке. Солнце нежно пригревало сквозь буйную зелень. Лето еще только начиналось, а Приморский район уже превратился в самый настоящий дремучий, опасный, волшебный лес. Новостройки Комендантского аэродрома затопило зеленое море манжетки и лекарственной ромашки. Я шла и представляла, как в этом море сбиваются с курса дома-корабли. Редкие, жалкие, трепещущие на истинно океанском ветру саженцы берез – ложные маяки в этом море сорных трав. А у нас на Савушкина, в тополиных зарослях, в старушечьих цветниках, где цветет душистый табак и плодятся бабочки-лимонницы, дворы и улицы превратились в своды и тоннели лесного царства.

Настроение абсолютно не соответствовало началу каникул. Я собиралась поехать в художку, отыскать Антонину и поставить вопрос ребром: допустят меня к занятиям в мастерскую реальности или нет? Последний раз я побывала в мастерской недели три назад, как раз в тот день, когда так много всего случилось: исчезла непонятно куда Эзергиль, сгорела моя яблоня, ушел Иван, прокляв нас всех на прощанье, а я в Сариоле заморозила до смерти двойника Саши Хольгера. С тех пор я обходила мастерскую стороной, поскольку боялась там появляться. Но сегодня утром, замученная неопределенностью, сказала себе: хватит. От судьбы не уйдешь.

В то время, когда во всех школах начинались каникулы, в художке, наоборот, набирал обороты пленэр. В июне художка обманчиво пуста. Зеленая крыша едва виднеется над буйством зелени, благоухают заросли сирени; все подходы к зданию, кроме главного, заасфальтированного, заросли могучими наглыми сорняками. В здании уютно пахнет нагретой на солнце пылью. Везде прибрано, даже у живописцев мольберты не валяются грязной кучей посреди аудитории, а помыты и убраны в кладовку. Буфет закрыт. Редко-редко пройдет ленивым шагом какой-нибудь препод. И то верно – что ему тут делать? Место препода сейчас на природе. Если заглянуть в глубь зарослей, то непременно найдешь там десяток-другой учеников-реалистов, готовящих первые, самые простые задания: «травинка», «ствол дерева», «сныть», «лист щавеля»… Когда подготовительные задания выполнены, группа едет туда, куда взбредет на ум преподу. Например, в позапрошлом году, когда я еще не поступила в мастерскую реальности, нашу общехудожественную группу занесло аж к Петропавловской крепости. Мы торчали там с мольбертами неделю, как группа сбежавших из дурдома пациентов, а иностранные туристы то и дело заглядывали нам через плечо, восклицая: «О, русский Пикассо! Русский Малевич!» – к глубокому возмущению препода. А как-то ходили в зоопарк, рисовать зверей в динамике. Я сейчас думаю: хорошо, что у меня тогда еще не открылся дар реалиста, а то карьера доктора Моро мне была бы обеспечена.

Итак, художка была пуста. Я с надеждой осмотрела доску объявлений, но ничего относящегося к себе не нашла, кроме приказа об отчислении из мастерской реальности, висевшего там же, где и прежде. А спецкурс демиургии, похоже, вообще расформировали. Вернее, он распался сам собой. Эзергиль покинула нашу реальность, отправившись искать загадочный мир поля, и с тех пор ни слуху, ни духу. Иван, возмущенный тем, что созданный им мир оказался ненастоящим, хлопнул дверью и ушел в другое училище, а в какое – никому не сказал. Меня выгнали «за грубые нарушения профессиональной этики и поступки, несовместимые с Кодексом мастеров Чистого Творчества». Хоть бы ознакомили меня с этим Кодексом, я бы знала, что нарушаю. Впрочем, незнание закона не освобождает от ответственности. На спецкурсе осталась только Погодина, но было совершенно ясно, что папаша ее отсюда заберет при первой возможности.

Я заглянула в учительскую. Там мирно попивал чаек бородатый учитель иллюзионистов. На мой вопрос он сказал, что Антонина Николаевна с группой реалистов ушла в парк на Елагин остров и передала всем опоздавшим, чтобы они отправлялись сами знают в какое место. Я кивнула, поскольку знала, какое место она имеет в виду, поблагодарила препода, вышла из учительской и в коридоре нос к носу столкнулась с Катькой Погодиной.

Мы обе аж вздрогнули, отпрянули в стороны, а потом надменно друг на друга уставились.

Первой мыслью было: «Ну почему я все время одеваюсь, как Гаврош, в первое, что с утра под руку подвернется? Почему бы, по примеру Погодиной, не завести себе персонального стилиста, а также визажиста, парикмахера и кутюрье?»

Катька была наряжена, как на пикник с президентом: белая суперкороткая плиссированная юбка, босоножки с оплеткой голени и блуза с узким глубоким декольте, в котором матово поблескивает нечто не то серебряное, не то платиновое. Настроение у меня мгновенно испортилось.

– Привет, – неожиданно поздоровалась первой Катька. Она наверняка провела сравнение в свою пользу и решила до меня снизойти.

– Ну, привет, – настороженно ответила я. – Ты чего в художке делаешь?

– Учусь, вообще-то.

«А мини к твоим кривым ногам не идет», – мысленно парировала я, а вслух спросила:

– Нет, не вообще, а сегодня? У нас же вроде каникулы.

– Это у вас каникулы, – Погодина выделила слово «вас». – А у нас – практика.

«У кого это „вас“»? – удивилась я. А когда догадалась, то покраснела от злости и стыда. «Они» – это значит «мастера реальности». Я же теперь отношусь к большинству. К тем, кто получает общее художественное образование. С Олимпа меня изгнали, из элиты исключили. Я теперь – как все.

– Тебе не о чем переживать, – сказала с притворным сочувствием внимательно наблюдавшая за мной Катька. – Формы и средства выражения могут меняться, но искусство всегда остается искусством.

Кем она себя считает, чтобы читать нотации, возмутилась я. Антониной? А больше я ни в чьих поучениях не нуждаюсь. Не успела я придумать, как изящно отбрить Катьку, как та снова заговорила:

– Давай вместе подумаем, к чему ты больше всего склонна, если отбросить Чистое Творчество. Может, к станковой живописи? Или к компьютерному дизайну?

Ну надо же, Погодина озаботилась моей судьбой, восхитилась я. И заявила с серьезным видом:

– О да, мне с детства нравилось расписывать тарелки и чашки.

– Вот видишь! Советую тебе уже сейчас нацелиться в Мухинское. Там самая сильная школа декоративно-прикладного искусства…

– Я собиралась пойти работать на Ломоносовский фарфоровый завод, – скромно потупив глаза, пролепетала я. – Правда, сначала надо закончить ПТУ. Даже не знаю, справлюсь ли…

Перед моим внутренним взором встала яркая картинка: цех по росписи чашек на Ломоносовском фарфоровом заводе. В огромные решетчатые окна врывается утреннее солнце. Бесконечные ряды столов, за каждым – труженица с кистью в одной руке и чашкой в другой. Я в белой косынке и синем халате. Передо мной штабель белых чашек. Дневная норма – двести штук. Я поправляю волосы, убираю под край косынки выпавшую прядь, беру сверху штабеля первую чашку и рисую на ней аленький цветочек…

До Катьки наконец-то дошло, что я над ней издеваюсь. Она сощурила глаза, открыла рот с таким выражением, как будто собралась наговорить мне множество гадостей, но передумала и уронила:

– Бедняжка. Мне тебя правда жаль. Не представляю, как жить без Чистого Творчества. По мне, так лучше смерть.

Я почувствовала себя так, как будто меня ударили. Причем ниже пояса. И немедленно ответила тем же.

– Как там Санек? – спросила я невинным тоном. – Что-то давно мне не звонил. Дня два, наверно.

Я угадала. Стоило только произнести имя Саши Хольгера, как у Погодиной мгновенно пропали и чувство юмора, и большая часть здравого смысла.

– Он тебе не Санек, – угрожающе процедила она.

– Передавай ему от меня нежный и пламенный привет. И пусть позвонит.

– Лучше отстань от него. Если между вами что-то и было, все кончено.

– Ты можешь, конечно, так считать, – с явно притворным сочувствием сказала я. И добавила, как бы в сторону: – Бедняжка…

И, гордо пройдя мимо Катьки, двинулась в сторону двери. Однако мне решительно перегородили путь. Я слегка струхнула и подумала, что сейчас меня, наверно, будут бить. Но Катька, мрачно глядя на меня, спросила:

– Хочешь знать, что с тобой будет, когда перестанешь заниматься Чистым Творчеством?

– Будущее мне предскажешь?

– Ага. Бесплатно. Рекламная акция.

– Я бесплатными образцами не пользуюсь, – заявила я как можно надменнее.

– Бери, пока дают. Скоро не будет и этого.

– Ты о чем?

– Ты наверняка думаешь, что дар Чистого Творчества – это что-то неизменное. От рождения тебе присущее свойство, которое никуда не денется. Но он может исчезнуть. Причем очень легко. Дар на самом деле… как поезд. Или ты садишься и едешь, или он уходит без тебя…

При слове «поезд» я презрительно фыркнула и шагнула к двери, намереваясь гордо удалиться. Но Погодина схватила меня за локти, толкнула к стенке и буквально заблокировала в углу. Ее пальцы больно впились в мои запястья, и я убедилась, что Катька не только старше, но и гораздо сильнее меня.

– Это происходит примерно так, – негромко заговорила Катька, глядя на меня в упор. – Сначала тебе кажется, что ничего не меняется. Но постепенно в тебе поселяется некое чувство. Оно как заноза, как мелкая хроническая болезнь, вроде насморка. Тебе все время кажется, что ты что-то потеряла, или забыла, или оставила, и надо срочно вспомнить – что именно, где, когда… Что надо вернуться и подобрать, а то будет поздно. Но ты не можешь вспомнить и поэтому чувствуешь себя все хуже и хуже. При этом умом ты понимаешь, что ничего не случилось и все в порядке, – твой дар пока еще при тебе…

В голосе Погодиной ни насмешки, ни злорадства. Он был просто мрачным. Таким голосом говорят пророчицы в исторических фильмах. Я слушала Погодину, как заколдованная, и не могла набраться силы воли, чтобы оттолкнуть ее или хотя бы послать подальше. Мне вдруг стало страшно.

– А тем временем незаметно подкрадывается следующая стадия, – продолжала Катька, гипнотизируя меня круглыми темными глазищами. – Мир вокруг тебя начинает тускнеть. Краски становятся блеклыми, звуки теряют глубину. Мир становится… некрасивым. Вернее, ты перестаешь видеть красоту, но пока еще об этом не догадываешься. А потом ты теряешь связь с миром: он уже сам по себе, отделяется от тебя и идет своим путем, а ты как будто остаешься на обочине. Ничто тебя не радует. Ты одна в серой, отвратительной, тоскливой пустыне. И вот тут ты обнаруживаешь, что там, в этой пустыне, в которую превратился мир, – творить невозможно. Там просто не из чего творить…

Я вывернулась из-под локтя Погодиной и рванула к двери. Катька мне, впрочем, особенно не препятствовала.

– Думаешь, это не про тебя? – крикнула она мне в спину. – Не надейся! Ты не особенная!

Я обернулась в дверях и закричала:

– Можете меня выгонять! Пожалуйста! Я все равно не перестану заниматься Чистым Творчеством!

Погодина за мной не погналась. Неприязненно глядя, сказала:

– Давай, давай. Увидишь, что будет. Просто так ничего не запрещают. Один раз сошло с рук, второй, а на третий не проскочит. Говорят, лет десять назад был в нашем училище один такой… экспериментатор. Решил, что весь мир ему подвластен. А в один прекрасный день просто исчез. Его искали всей школой, конечно, но ни в одном из доменов не нашли. Понимаешь, что это значит?

– И что?

– Что он умер! Самым реальным образом!

– А мне наплевать. Я мастер реальности и навсегда им останусь! – гордо сказала я и выскочила на улицу, хлопнув дверью, чтобы последнее слово осталось за мной.