Текст книги "У каждого свой путь в Харад"

Кто-то считал, что лесные люди располагали тайными знаниями о проходах сквозь горы, в народе сочинялись сказки о древних полуразрушенных тоннелях и видных только в определенные часы под полной луной тесных ущельях. Но слухи эти, как правило, распространяли те, кому услугами проводника пользоваться никогда не доводилось. Купцы же в споры не вступали, хитро посмеивались, лишь между собой перемолвиться могли – что гор-то Харадских на их пути как будто и не было. И даже тень от их кряжей не падала на подводы.

Иной раз проскальзывало в их речах слышанное от проводника простое и ничего не объясняющее другим слово «лазейка». Одни склонялись к тому, что уставшие путники не могли разглядеть гор в густом тумане или запросто просыпали их появление, другие – что это древнее, известное только лесному народу колдовство.

Перейдя полностью на услуги провода, Выхи, чтобы их перестали доставать с кроликами, принесли в деревню особую травку, научили, как ее заваривать, – и падеж ушастых прекратился. Кролики стали размножаться стремительно, и уже покупать их никому в голову не приходило, впору было самим начинать торговлю.

К слову сказать, это была проверенная схема. Уже несколько веков сначала для налаживания связей с местным населением внедрялись кролики, потом – услуги провода.

И можно было бы сказать, что жизнь свою Выхи на новом месте наладили, если бы не одно «но». Под натиском начавшегося в округе строительства лес отступал. Обнажались холмы, зверье уходило в чащу. Когда вокруг лесного домика вырубили последние деревья, на семейном совете было решено перебираться к родне в Северные леса. Там для них уже была присмотрена очередная солнечная буреломная полянка.

Родители Выха, обе замужние сестры и семьи двоюродных братьев перебрались при первой же возможности. В большом теперь доме остался сам Вых и его младший брат с семьей. Жена Ниха была в бремени, и он боялся пускаться с ней в такой далекий путь. Так они и жили некоторое время, пока Ниху однажды крайне не повезло с провозом. Он ушел с путниками по дороге в Харад и пропал. Вых забил тревогу, пустившись на поиски, и просил всех лесных людей оказать помощь и найти его брата. Организованная им кампания была в самом разгаре, как вдруг Них вернулся сам.

Бледный, дохлый и отказывающийся что-либо рассказывать. Поперек спины был шрам, оставшийся от глубокой раны, сшитой чьими-то умелыми руками, а в сердце малорослика поселился страх. Перед всеми и перед всем.

Ставший неразговорчивым Них, как только пришел в себя и набрался сил, собрал все необходимые для переезда вещи и уехал вслед за отбывшими ранее родственниками. Вот так и вышло, что вся семья уехала, а Вых поперек всех – остался.

Сначала он тосковал и даже жалел, что не сорвался с места вместе со всеми. Но потом прошло время. Он попривык. И влюбился в смешливую девушку из деревни. Да так сильно, что надумал жениться. Родственники были, конечно, против. Не следовало ему, нарушая обычаи, приводить в дом женщину другого народа. К слову сказать, Леветинина родня так вообще была в ужасе. Соседству с Выхами они были рады, но за людей их все же не признавали.

Но время шло, один за другим родились дети, и гостившая по праздникам лесная родня уже принимала Леветину за свою кровь, а деревенские перестали плеваться через плечо после его ухода и за глаза называть «нежитью». Так и стал Вых для одних зятем, для других свояком, а для третьих – сородичем.

Старшие сыновья Выха получились рослыми, в мать. Вых боялся, что и век их будет столь же недолог, сколь короток он у деревенской ребятни. Хотя многое, очень многое передалось им от отца. Едва заметные тропки они читали не хуже его самого, лазейки чуяли уже больше чем на лигу вокруг и с зверьем лесным управлялись лихо, так что надежда в Выхе еще теплилась.

Надежда на то, что в его детях больше от природы, чем от людей.

Гыд и Рина ждали попутчиков на краю самой дальней лесной вырубки. Дорога обрывалась, за этой рукотворной поляной не было уже ничего людского.

– Чисто все. – Гыд спрыгнул с ветки.

– Совсем никого, – промурлыкала девушка, – даже жалко…

Деревенский парень на подводе делано закашлялся. Он подождал, пока все обернутся, перестал кашлять и сказал:

– Извиняйте, конечно, но телега дальше не проедет. – Он скованно повел рукой в сторону зарослей и пояснил вслух, для тех, кто все еще не понял: – Лес там…

Ауриса отпустили с миром. Раненого с подводы переложили на импровизированные носилки из прочных реек и двух плащей. Закрепили их промеж двух гнедых. Перед этим монах что-то долго шептал над раненым и водил ладонями, не касаясь самого тела. В какой-то момент человек открыл глаза. Шелест приподнял его голову и смочил губы жидкостью из фляги. Остановившийся взгляд немигающих глаз прошел сквозь Выха, словно не замечая его. Раненый, несомненно, был погружен в то странное бессознательное состояние, которое все это время удавалось поддерживать монаху.

Они шли очень долго. Никто из путников не заметил, когда лес сменился болотом. Шли цепочкой. Пришлось отвязать носилки и нести их по очереди – иначе было не пройти по тонкой полосе относительно твердой почвы, которую пунктиром намечали следы идущего впереди всех проводника.

Кони храпели, оступались и проваливались в топь. Дарина недовольно ворчала себе под нос, потом примолкла, сосредоточенно помогая лошадям по примеру мужчин. Уже давно все замедлили от усталости шаг, только Вых как заведенный прыгал с кочки на кочку.

В какое-то мгновение хмурящаяся все больше Рина не выдержала.

– Кажется мне, что он нас заводит, – довольно громко, ни к кому конкретно не обращаясь, сказала она. Остановилась. Смахнула тыльной стороной ладони пот со лба. И крикнула: – Саммар! Ты слышишь? Он заводит нас! Ты что-нибудь видишь в этой темноте? Нет? Я тоже. Что может видеть он? То же, что и я. Ничего, значит!

Саммар, не останавливаясь, топал за проводником. В Рину врезался следующий по ее следу Ольм:

– Пойдем. Не стой долго на одном месте – это болото. Засосет топь.

– Да вы что все, не понимаете? Он нас заведет, а сам спрячется за какой куст – и все! Кто нас выведет? Я говорю – дорогу запомнил кто-нибудь?

Ольм обогнул Дарину, проваливаясь по колено в мутную жижу.

– Если тебе… что-то не нравится… можешь оставаться… или возвращаться…

Женщина посмотрела на свои медленно погружающиеся ноги. В сердцах плюнула:

– Куда можно дойти по такой грязи? А она не кончается и не кончается!

Остаток болотистого отрезка пути шествие сопровождало примешивающееся к чавканью и хлюпанью из-под ног бормотание Выха:

– Я – и заведу! – Он возмущенно открещивался, напрочь отрекаясь от своих собственных недавних мыслей. – Я – лесной человек – заведу и брошу! Тьфу, пакостница какая!..

Небо на востоке светлело. Как и полагается небу в преддверии рассвета.

Путники вышли на поляну. Вых сделал пару шагов и сел на торчащие из земли, как диковинные гребни, древесные корни. Вытянул уставшие, гудящие от тяжести ночного перехода ноги. Настроение у него было преотвратительное.

– Все. Пришли.

Земля под его ладонями была холодная, влажная – уже недалеко до утренней росы. Когда земля последний раз выдохнет сбереженное от предыдущего дня тепло в стынущие предрассветные сумерки.

– Дальше через холм пойдете, аккурат вот так… – Он рассек воздух резким взмахом руки, указывая направление. – И прямо на избу энтой бабы и выйдете.

Дарина легко спрыгнула с седла и присела на корточки рядом с проводником:

– Пришли, говоришь? А дальше сами, да?

Вых нахохлился еще больше и не счел нужным ответить. А зачем дважды повторять то, что уже сказано?

Вплотную подъехали Саммар и Шелест. Саммар смотрел в упор:

– Ну?

Фигуры возвышались над проводником мрачно и угрожающе. Пришлось подняться.

– Чего ну-то? Пришли, – повторил Вых. Он переводил взгляд с одного всадника на другого, явно не понимая, чего от него хотят.

– Пришли, – подтвердил Саммар. – Это я понял. Куда-то мы пришли, однозначно. Стоим теперь почему? Тебе передохнуть, что ли, надо?

– Да нет, – Дарина облокотилась о ствол одной рукой и подбоченилась другой, – этот милый друг решил, что дальше мы будем пробираться сами, без его помощи.

– Сами дальше? – удивился Саммар. – Ты, часом, не заболел, задохлик? Тут лес кругом, чаща! Если б я в лесных знаках разбирался, на кой ты мне нужен был бы?

– Не чаща совсем! – Вых пятился назад от шедшей на него грудью лошади Саммара, пока не уперся спиной в замшелую поверхность дерева. Лошадиная морда жарко дышала совсем близко. И как в кошмаре примерещилось Выху возможное следующее движение животного – взметнувшиеся вверх копыта, блеснув подковами, обрушиваются на его, Выха, впалую грудь.

– Не чаща? А что? Степь голая? А почему тогда деревьев вокруг полно?

– Да потому что это край леса.

– Так и веди нас за край!

– Не могу!

– Это еще интересно почему?

– Да потому что мне туда нельзя!

– То есть туда, – Рина показала рукояткой смотанного хлыста себе за спину, откуда они пришли, – тебе можно, а туда, – она перенаправила хлыст прямо в противоположную сторону, – тебе категорически воспрещается?

– Да! – радостно выдохнул Вых, впервые глянув на женщину с уважением и признательностью. Наконец-то его услышали и поняли. Какая, оказывается, хорошая женщина!

Рина прищурилась, костяшки ее пальцев, сжимающие хлыст, побелели.

– Саммар, он все-таки завел нас! Зараза! Как пить дать, где-то здесь княжеский дозор засел! – Она замахнулась на проводника и зашипела прямо ему в лицо: – За копейку хочешь сгубить наши головы?

Рука в черной перчатке перехватила ее хлыст с другой стороны, не давая нанести удар.

– Успокойся. Он правду говорит. Ему на самом деле туда нельзя.

– А какого лешего ему туда нельзя? Не иначе лучники засели и стрелять будут в темноте на звук шагов любого, кто приблизится! Оттого и нельзя! Засада там!

– Засада на краю болота? – Шелест усмехнулся. – Ты слишком хорошего мнения о непритязательности потловской дружины.

– Это из-за их непритязательности, – Дарина захлебнулась гневом, сглотнула и снова перешла на злобное шипение, – Годэ сейчас лежит с дыркой в брюхе? Тебе прошлого раза мало, монах? Память настолько короткая? Или думаешь, за одной подставой другой случиться не может? А вдруг они перестраховаться решили и для верности еще пару сюрпризиков организовали? Кого еще из нас ты решил угробить?

И вот они снова стоят в ряд перед ним. Как в тот самый момент, когда распахнувшаяся дверь дома явила их перед его глазами впервые.

Нервная Рина с подрагивающим в прищуре уголком глаза, закушенные обветренные губы, быстрые резкие движения.

Мощный Саммар. Обрамляют широкий лоб, спадая на плечи крутыми волнами, слипшиеся вороные пряди. Нахмурившись, он трет левой ладонью бороду, закрыв при этом огромной ладонью большую часть лица. Правая рука на потертом замшевом подфляжнике, вокруг кисти обернут повод. Пальцы танцуют в ритме его мыслей.

Темный монах – тайный шепот ночи под плащом. Скрывающиеся в складках струящейся ткани чужие страхи.

Приземистый, юркий Гыд с точеным профилем горца. Все его движения такие осторожные и в то же время точные, и сам он – словно продолжение каждого своего движения.

Молчаливый светловолосый выходец из Озерного края Ольм, еще больше побледневший после бессонной ночи. В холодных продолговатых глазах – вода северных озер. Олово разбавлено лазурью и затянуто льдом. Он очень молод, но глаза уставшие, такие не у каждого старика увидишь. И кажущиеся в этом освещении седыми волосы довершают диссонанс в его облике. Они тоже намного длинней, чем привычно Выхову глазу.

Наверняка, если сдернуть стягивающую их на затылке в хвост перевязь, они рассыплются, закрывая его плечи до самых лопаток светло-пепельной волной. Ольм хмурится, пристально вглядываясь в почти детскую фигурку проводника. Его сосредоточенность тоже не сулит ничего хорошего? Или он все же пытается понять? Хотя бы он…

И в каждой фигуре Выху чудилась смерть. Он понимал, что его не слышат. Даже не пытаются услышать. Смерть была везде – прямо перед ним в тенях спешившихся всадников, на носилках в раненом со стеклянным взглядом и поднимающейся через раз от непосильных вздохов грудью, ею же пахло и со стороны края леса.

«Ну почему? Я же привел их! Им нужно было сюда – и я привел!» – Вых сильнее вжался в дерево. Пробежал пальцами по коре, узнал – молодая березка. Он развел руками.

В бессилии.

Обнимая лес.

– Вы хотели сюда – я привел. Дальше если пойду – смерть мне. Совсем.

– А если не пойдешь? – Дарина вопросительно подняла уголок брови, делая многозначительную, не требующую словесного ответа паузу. Улыбка у нее была зловещей.

Намеченные рассветом тени подползли к ступням проводника. Сейчас его накроет их пересечением. Выху захотелось вжаться в кору, и тогда тени скользнули бы над ним, не причинив вреда.

– Почему… – тихо и медленно проговорил Шелест. Интонация его голоса была изменчивой – как будто вопрос, еще не заданный, уже получал сам ответ на себя.

Вых в отчаянии переводил взгляд с одного ствола на другой.

«Нет здесь его, нет! Надо было с другой стороны подойти – да только путь через ту лазейку почти на четверть длинней. Но кто ж знал, что они так взбеленятся! И главное, с чего? Этот Саммар еще местным назвался! Какой он местный, если не доходит до него, из-за чего Вых не в силах переступить границу леса?»

Все более разбавляемая светом синева ночи уже позволяла разглядеть рисунок коры на соседних деревьях. Вых весь обратился в зрение, ища взглядом, ощупывая им каждое дерево. И он увидел.

Доказательство.

Знак.

На уровне глаз вырезанная бороздами снятых полосок коры темнела раздвоенная книзу вилка со скошенными влево рожками.

– Так вот же! – произнес он. Вышло торжественно и значимо. – Видите?

Этот знак не мог быть им незнаком. Потому что он был знаком всем.

Ольм присвистнул:

– Ого! Так вот оно почему… Откуда это здесь?

– Саммар, ты знал, куда мы идем? – Шелест тронул пяткой коня, разворачивая его назад. – С самого начала? Тогда чего вы на него взъелись? Нашему проводнику абсолютно точно границу этого знака переходить не стоит.

Саммар пожал плечами:

– И что с того?

Дарина подъехала поближе. Провела ладонью по стволу, прочертив пальцами по шраму на дереве.

– Это что? Ведьмовские письмена? Где-то я такие видела…

– Это руна. – Голос Шелеста был холоден. Холоднее глаз Ольма, холоднее лесной земли. – Она предупреждает о живущем здесь. О том, кто он. И какой обладает властью.

Ольм, сощурившись, глянул на темный капюшон и усмехнулся:

– Берегиня. Так, Саммар?

– Берегиня. – Гыд жевал хвойную иголку. – Знахарка, что ли? Что с того-то? Мы ж навроде как к ней и шли…

– Берегиня – не знахарка! – возмущенно взвизгнул Вых. – Ежели вам к знахарке требовалось, так и надо было сказать! Это вообще совсем в другую сторону! Но только знахарка вашему сотоварищу чем поможет-то? Тогда уж лучше сразу к плакальщицам его тащить надо было!

– Поговори еще мне! – снова замахнулась на него Рина.

– Берегиня – не знахарка, – повторил за проводником Ольм. Он внимательно посмотрел на Саммара. – И вот я думаю, может, зря мы сюда шли? Годэ, как ты сам понимаешь, здесь персона нон грата еще поболе, чем наш проводник.

Вых усиленно закивал, ощущая слезливый прилив благодарности к длинноглазому выходцу с севера.

– Да-да, и я это… я – персона… еще похлеще персона… – Он не совсем хорошо понимал, что именно означает только что услышанная фраза, но по его ощущениям она подтверждала, что переходить обозначенную руной границу его все-таки заставлять не станут. Повторение слов придало уверенности. И Вых ухватился за этот намек на восставшую из пепла, чуть было не утерянную им полностью надежду о его возможной скорой безопасности. – «После этого пусть только кто-нибудь попробует мне сказать, что с переездом можно еще повременить! Все! Хватит! Как только доберусь до дома, начну сборы. Надоело!»

– Да и я далеко не самый желанный гость. Радости от встречи будет мало. Что ж, – Шелест перекинул ногу через луку седла и спрыгнул на землю, – видимо, все идут вперед, а мы ждем… – Он посмотрел на Выха. – На какой стороне поляны мы их ждем?

Вых неопределенно махнул рукой куда-то на северо-восток.

– А далеко, как я погляжу, ваш орден способен загнать того, кого счел прокаженным. – Ольм, проезжая мимо, стрельнул в спину монаха прищуренным глазом.

– Да, наши умеют стараться. С этим не поспоришь, – через плечо в ответ бросил Шелест. – Но, пожалуй, в этом конкретном случае я все же удивлен не меньше тебя.

Проводник с Шелестом побрели в ранее указанном направлении.

– И правильно! Правильно, – сказала им вслед Дарина. – Пусть остается. Должен же кто-то за ним присматривать.

– За Шелестом? – хохотнул Саммар.

– За задохликом, – совершенно серьезно ответила Дарина. – Вдруг сбежит. Ну, раз нам туда надо, а ему туда запрещено. Кто его догонит по этой грязи-то?

Покрытый лесом холм пересекли быстро. Это действительно был край леса. На другой стороне у подножия холма полоса деревьев редела, начинались поля с еще не по-осеннему непримятой травой.

Лошади шевелили ушами и фыркали, нюхая воздух. Дарина привстала на стременах, вытянувшись как стрела вслед за взметнувшейся, указывающей в сторону, противоположную восходу солнца, рукой:

– Вот смотрите!

Встающее из-за их спин солнце побежало волной рассветных бликов по волнующемуся под лаской ветра морю травы. Брызнули в разные стороны зайчики, рожденные из мириадов капель росы.

– Красиво, – согласно пробормотал Ольм, с удивлением воззрившись на внезапно открывшуюся со стороны ценителя красот природы Дарину.

– Да не туда! Левее смотрите! Вон хата! Видите?

Когда до деревянного сруба оставалось не больше полусотни шагов, Гыд предостерегающе поднял ладонь:

– Послушайте – голоса… – Он перешел на шепот. – Там не спят.

Отсюда уже отчетливо были видны огоньки двух ламп в окошках домика.

– Ведьминские глаза светятся, не иначе. – Дарина сплюнула. – Может, мне отсюда повертать стоит да к Шелесту податься? Не охотница я до таких забав, чтоб считай до петухов еще к хвостатым бабам соваться…

Спешились они почти у самого крыльца. Саммар два раза стукнул в двери.

– Наверное, тебя не слышат. – Дарина спрыгнула с седла и подошла к носилкам. Два стоявших рядом коня, гнедой Гыда и вороной как смоль жеребец Годэ, были связаны за кольца упряжи с тем, чтобы расстояние между ними сохранялось в полтора локтя.

Между лошадьми были закреплены носилки, состоявшие из двух жердей, связанных арканом, идущим от одной к другой палке, несколько раз пересекающим сам себя крест-накрест, в виде сетки. На нее были натянуты два плаща. Третий укрывал Годэлиска от подбородка до пят кованых сапог из темно-коричневой вывернутой кожи.

Рина бросила на носилки быстрый взгляд.

– Какой он мертвенно-бледный, ужас просто!

– Сплюнь! Тоже мне, нашла слово – мертвенно… Это поэтому ты ни разу к Годэ не подошла за все время? – скривился Гыд, который на протяжении всего времени вел под уздцы обеих лошадей. Он изо всех сил старался, чтобы их шаг доставлял минимум дискомфорта раненому. – Верный боевой товарищ… Не переживай, эта бледность не заразна.

Дарина фыркнула.

– Мне, по-твоему, следовало омыть слезами его раны, и у него бы все прошло? Зачем мне подходить к нему? Шелеста было довольно. А я не монах, не знахарка… – Она перевела взгляд на Саммара. – А ты стучи громче, тебя и мыши не испугаются.

– А нам как раз не надо, чтобы нас боялись. – Ольм прошел вперед. – Пусти-ка… – толкнул плечом, открывая дверь: – Добра в дом ваш! Добра и света!

Полог, отгораживающий сени от остальной части дома, был откинут. Холст домотканой материи скручен и протянут за провисшую под потолком веревку.

– Надо же, – сказала выглянувшая из-за мужского плеча Дарина, – блинчики жарят. Поутру, как мамка моя…

На углях печи стояла огромная сковорода, на которой, распластавшись в шипящем масле, поспевал блин.

Хозяйка перевернула его, подцепив за край плоской деревянной лопаткой, и только потом перевела взгляд на вошедших. Бегло осмотрев перешагнувших ее порог мужчин, она вопросительно подняла одну бровь.

Вторая женщина сидела за дощатым, врытым в землю столом. Совсем молоденькая, растрепанная со сна, с перепачканными в сметане пальцами. За щеками блин, на губах масло, а в глазах – испуг. Она инстинктивно прикрыла руками свой большой круглый живот и тихо произнесла:

– Ой, мама…

Ольм поднял перед собой две открытые ладони:

– Мы пришли с миром.

Старшая женщина хмыкнула, бросила блин на тарелку, отставила сковородку и вытерла руки о передник.

Она была достаточно высока и широка в плечах, чтобы ее фигуру можно было назвать статной. Просторная рубаха уходила в прихваченную на талии фартуком юбку до пят. Темно-русые волосы заплетены в косу, бегущую змейкой промеж лопаток до самого пояса. Голова была покрыта светлой безузорной косынкой, которую удерживал резной серебряный обруч шириной в палец. По вискам с двух сторон спускались, продетые одно в другое, три плоских кольца. Верхнее, самое большое, закрывало собой всю поверхность виска, второе, меньше его почти вполовину, третье, самое маленькое, постоянно прикасалось в своем движении к скулам берегини.

Свет, попадая на кольца, преломлялся, кружа по внутренней стороне теплыми бликами.

– Добра и света… Давненько я такого обращения не слышала. И вам рассвета доброго, – сказала она. Саммар заметил, как поблескивают в свете масляных ламп ее резные височные кольца. – Ну рассказывайте, с чем пришли в такую рань.

Саммар кашлянул, прочищая горло:

– Раненый у нас. Во дворе у хаты. На носилках.

– Раненый? Поножовщина спьяну? Или нарвался на вилы, сигая с чужого сеновала? – Женщина омыла руки в тазу и плеснула на ладони мутную жидкость из бутылки. – Хотя, в сущности, какая разница…

«Горилка, – подумал Саммар, потянув носом воздух. – Перцовая».

– Оденсе, – вдруг позвала девушка. Берегиня обернулась и проследила за ее взглядом. Та не отрывала глаз от обвешанных оружием мужчин.

– Не бойся нуждающихся в помощи твоей. – Она стряхнула с кончиков пальцев капли. Те вспыхнули, упав на угли. – Возьми лампу. – Саммар послушно выполнил просьбу. – Мне нельзя пачкать рук. Криуса, девочка, побудь в спаленке. Не надо тебе видеть того, что далее произойдет. Пойдемте. Почему не занесли сразу? Хотя, к лучшему…

Ольм предупредительно распахнул и придержал перед берегиней дверь. За ее спиной он сделал быстрый знак Гыду, стоящему у носилок. Тот осторожно сдвинул край служившего покрывалом плаща, как бы невзначай почти полностью скрыв лицо раненого.

Оденсе не понадобилось тщательно осматривать раны, чтобы понять, насколько они серьезны. Она просто отодвинула рваную ткань. Обнажилась окровавленная, иссеченная плоть.

– Мать Берегиня, – прошептала Оденсе. Ее веки вздрогнули. – Это же след от Полночной Звезды. – Кончики ее пальцев пробежали по телу, ощупывая края обширной раны. – Откуда вы его везете?

– С переправы. – Ольм отвечал, стараясь не встречаться с берегиней взглядом.

– Быть этого не может. Его ранили не больше пяти – шести часов назад.

– Так и есть.

Берегиня нехорошо сощурилась.

– И как так? – спросила она, уже прозревая ответ. – До переправы две недели пути.

– У нас был проводник, – чуть помедлив с ответом, все же признался Ольм.

– Про-вод-ник? Это то, что я думаю?

Ольм с нажимом добавил:

– У нас не было выбора.

– М-да? Выбора, говорите, не было? – После этих слов Оденсе громко сказала «уфф», с сомнением покачала головой и похлопала все еще круглыми от удивления глазами. – Что ж, иногда так бывает. Совсем нет выбора. Хотя не все в это верят. – Она снова покачала головой. – И все равно, протянуть даже пять часов с такой раной – есть везение невероятное! След от Полночной Звезды – след смерти. – Она рассуждала вслух, задавала вопросы и сама на них же отвечала. Будто говорила сама с собой. – Звезда прошла достаточно высоко над ним, иначе было бы задето сердце. Вернее, его, скорее всего, вообще не было бы. Его мышцы будто камень… Нет сомнений, вы использовали что-то. Нечто аналогичное по своей сути Полночной Звезде. Не так ли? Я права?

Ольм отвел глаза, но ответил:

– Да.

На несколько минут над присутствующими повисло молчание. Оденсе переводила взгляд с одного лица на другое. Неожиданно она улыбнулась, правда, в глазах при этом не отразилось тепла, только тень набежавшей печали.

– Ну же, не томите меня. Это снова то, о чем я думаю?

– Это магия монашеского ордена. – Лицо Ольма приобрело такое выражение, как будто у него внезапно заболел зуб.

– Просто потрясающе. – Она нервно скрестила на груди руки и почти тут же снова развела их, поднеся с двух сторон к вискам. Сжала их, будто пытаясь замедлить бьющийся в них пульс. – Просто потрясающе. И кто из вас на это решился? – Женщина переводила взгляд с одного лица на другое. – Ах вот как… Это кто-то, кого здесь нет… И где он? – спросила она и почти тут же протестующе выставила перед собой раскрытую ладонь. – Нет! Ничего не отвечайте, я не желаю больше ничего знать. И этого довольно. Магия монашеского ордена – это магия смерти. И она бродит где-то поблизости от моего дома… Вы знаете, что сделали своему другу только хуже?

– Хуже, чем это? – вмешавшись, подал голос Саммар и указал на изувеченную грудную клетку Годэлиска.

Оденсе неопределенно повела плечами и скомандовала:

– Ладно. Так, переносим его. Быстро. Его еще держит… ваше «средство». Мне надо не прозевать тот момент, когда его отпустит…

Тело осторожно внесли в дом, переложили на освобожденную поверхность стола. Ольм осторожно стянул с ног Годэлиска сапоги, а Гыд тем временем успел заменить край отброшенного плаща, скрывающего лицо, найденным в хате полотенцем. Он делал вид, что сосредоточился на тщательнейшем вытирании лба Годэ. Оденсе тем временем быстро выкладывала на застеленный белоснежным рушником табурет все, что, возможно, могло ей понадобиться.

На секунду ее рука остановилась. Встретившись взглядом с Саммаром, Оденсе произнесла, как бы продолжая прерванный ранее разговор:

– Заблуждение думать, что нет ничего хуже смерти. Не все измеряется ее порогом.

– Это для кого как, – буркнул Саммар и тут же получил локтем в бок от проходящего мимо Ольма.

В дальнейшем берегиня была немногословна. Она повелевала, остальные подчинялись.

Держали, поднимали, грели, мыли…

– Что ж, бог нам в помощь. Бог, дарующий свет, любовь и жизнь. – Она сделала ударение на последнем слове. – Молитесь, чтобы у него хватило сил. Полночная Звезда должна была выжечь их почти все безумной болью. Нет сил человеческих, чтобы вынести ее… Но жизнь все еще теплится, и вам удалось добраться сюда – значит, на это есть воля Создателя.

Эта фраза заставила Саммара с Ольмом переглянуться, а Гыда понадежнее укутать лицо раненого. Не обратив на это внимания, Оденсе продолжала:

– А ведь вы своими стараниями изменить естественный ход судьбы исчерпали остаток его жажды к жизни, должно быть, до самого дна. Чем держится до сих пор ваш друг – за пределами моего понимания.

Чем больше слабела сила, отданная Шелестом, тем явственнее становились доносящиеся из-под полотенца стоны и тем быстрее летали над телом Годэлиска руки Оденсе. Ольм наблюдал за ней. По тому, что она не нервничала, он понимал, что, скорее всего, все идет довольно-таки неплохо. И несмотря на все высказанные берегиней ранее сетования по поводу несостоятельности монашеской магии, их старания не пропали даром. Они сумели сохранить своему другу жизнь. Однако Ольм не мог не заметить, что лицо берегини с каждой минутой принимает все более озадаченное выражение, и единственное, чего он желал, чтобы догадка озарила ее как можно позднее.

Потом стоны перешли в долгий нарастающий крик. Дарину затрясло, ее изо всех сил сдерживаемая нервная пляска рук вырвалась на свободу. Девушка взметнула ими, обхватила себя за плечи, и, всхлипнув, выскочила за дверь. Оставив за собой лишь колебание занавесей на окошках.

В следующий момент чуткие пальцы берегини замерли. И вновь удивленно распахнулись глаза.

– Так вот оно что! – Она удовлетворенно хмыкнула. Потом выпрямила спину и расправила затекшие от напряжения плечи. – Это все объясняет… Ну что ж, и это к лучшему, к лучшему… – Оденсе повернулась к Ольму и посмотрела прямо ему в глаза. – Вы на самом деле считали, что, копаясь так глубоко у него внутри, я не замечу разницы? Что прикрыв его лицо тряпицей… Уберите ее уже, кстати, сколько можно? Дайте ему хотя бы попытаться нормально вдохнуть… Вы будете в состоянии скрыть истину? Так что это – наивное отчаяние или способ всемогущего ордена дополнительно щелкнуть меня по носу?

Ольм молчал, лихорадочно подыскивая слова, которые бы, окончательно не испортив ситуации, могли заставить берегиню продолжить операцию.

– Политика, проводимая властями Озерного края в отношении…

– Политика? При чем тут политика! Если бы я знала, кто он, я бы все сделала иначе!

– Иначе – это оставить за порогом?

– Слушайте! – Сдерживая все более нарастающее раздражение от возникшей не к месту перепалки, Саммар, чтобы не зарычать, повысив голос, перешел почти на свистящий шепот. – Хватит!

Гыд отирал уже действительно выступающий на лбу раненого пот.

– Правда хватит. Ему очень больно, – вдруг прозвучали в тишине избы его слова. – Он не кричит. Он как будто замер в одном самом больном моменте. Вам оттуда не видны его зрачки. А я их вижу. И они именно такие. Я видел такое уже один раз прежде. В бою, когда насквозь пронзил одного рыманца, а потом провернул у него в животе меч.

На лице Оденсе судорожно дернулся нерв, на секунду она прикрыла глаза. Медленно выдохнула и вернулась к тому, чем занималась до того, как ее поразило обнаруженное несоответствие.

– Иначе это… Вы никогда не задумывались, почему людей и, скажем, кошек лечат по-разному?

– Но он не кошка! – возмутился Ольм.

– Не кошка, я вижу… И не человек.

Больше она не произнесла ни одного слова, полностью сосредоточившись лишь на собственных отточенных, почти во всем идеальных движениях.

Потом все закончилось.

Берегиня сидела у сдвинутых лавок, на которые перенесли измученное тело. Она возложила руки на обработанные раны. Глаза ее были закрыты. Губы не двигались, лишь по прерывистому дыханию можно было определить, что она снова и снова читает ритмичную молитву Возрождения.

Мужчины сидели в ряд на скамье напротив.

Гыд, привалившись спиной к стене, перестал сопротивляться навалившейся усталости и задремал.

Саммар скорее машинально, чем осознанно, растирал, засунув руку под ворот рубахи, старый боевой шрам на плече. Время от времени он прикрывал глаза, от души завидуя способности своего младшего товарища вот так, на раз, отключаться от реальности и проваливаться в сон. К нему забвение так просто не приходило никогда.