Текст книги "Мертвые не лгут"

– Иван Соломонович! – предостерегающе поднял перст Чуткевич. – Да при одном упоминании об «Онегине» наш зритель немедленно заснет перед экраном. Хотя это бог бы с ним, тогда он с нами останется и рейтинг не обвалит. Но он на другую кнопку немедленно уйдет, где его не грузят!

– Хорошо, тогда давайте выясним – и у самого Александра Сергеевича спросим, и супругу его, Наталью Николаевну, к ответу призовем: дала ли она (я извиняюсь за свой французский) господину Дантесу? С царем Николаем вступала в интимную связь?

Чтобы потушить бурнокипящего Корифейчика, Чуткевич уже устал использовать аргументы о неясности содержания «ширнармассам» (то есть широким народным массам). Поэтому сказал просто:

– Временно́й горизонт очень далекий. В каком году Пушкин умер?

– В тысяча восемьсот тридцать седьмом.

– А баба его, иначе вдова?

– Наталья Николаевна Гончарова-Пушкина-Ланская скончалась в восемьсот шестьдесят третьем, – откликнулся всезнайка Корифейчик.

– Все равно очень давно, – с деланым сожалением покачал головой генеральный продюсер. – Аппарат Остужева не возьмет.

И тут скорее от отчаяния, чем всерьез, лысый телеведущий предложил:

– Тогда, может, Мэрилин Монро? А что? Очень секси и умерла загадочно.

Борис Аполлинарьевич вздохнул:

– Тоже не пойдет. Мэрилин – не наш человек. Америкосов народ теперь не любит, не восьмидесятые годы. Давайте, Иван Соломонович, вы у меня еще подумаете на ту же тему – но недолго. И послезавтра мы с вами снова встретимся. Очень жду от вас новых ярких идей – но доступных, вы понимаете, доступных! – причем любой тете Зине из Саратова. Я знаю, вы можете.

Он уважительно пожал Корифейчику руку, и тот выкатился из кабинета.

* * *

В ту ночь звонок разбудил Барбоса Аполлинарьевича в четыре утра.

Звонил Сам – градоначальник и вице-канцлер Вениамин Андреевич Шалашовин.

Сам, как всякий человек с нечистой совестью, ночь любил больше, чем день. Засиживался за бумагами до утра, плавал в бассейне, принимал вассалов. При этом он не был настолько свирепым, как его далекий предшественник Иосиф Виссарионович, не заставлял своих сатрапов в ожидании звонка просиживать по кабинетам. Да и средства коммуникации изменились. Всегда можно повелеть, чтобы подчиненного отыскали по мобиле. Необязательно им по кабинетам, да и по домам сидеть. Могут и на дачах отрываться, и у любовниц.

Формально Борис Аполлинарьевич нисколько подчиненным градоначальника не являлся. Издательство его и телеканал были совершенно независимыми акционерными обществами, семьдесят пять процентов акций в которых единолично принадлежали Чуткевичу. (Остальные двадцать пять, сообщим об этом между прочим, просто для точности и статистики, поделены были между его нынешней женой-моделью и сыном от первого брака.) Несмотря на полную (вроде бы) автономность телемагната, он, как и все люди, проживающие в Большой Москве, Шалашовина, конечно, знал и отчасти боялся. Хоть тот и не был первым лицом в стране, Барбос Аполлинарьевич нисколько не сомневался, что ежели возникнет у Шалашовина желание или нужда превратить в пыль его самого, его имущество или бизнес – он это сделает, причем легко, щелчком двух пальцев. Ему даже открыто объявлять войну не понадобится. Просто начнутся у Бориса Аполлинарьевича проблемы – для начала с минкомсвязью, потом с пожарной инспекцией, санэпидстанцией, телевизионным техническим центром, типографиями… Затем очередь дойдет до налоговой, следственного комитета, полиции обычной и полиции тайной… Хорошо, если просто бизнес отнимут или дом, из страны выживут. Могут ведь и посадить.

Хотя обратный процесс также возможен. Понравишься градоначальнику – и твоя карьера (и без того обустроенная) еще круче пойдет вверх. Народ ведь благоволение высокого руководства очень быстро считывает. Оно в воздухе само разнесется, даже без слов. Все сами собой поймут: Чуткевич в фаворе. И это прежде всего скажется на деле. На канал решат прийти работать, вслед за Мореходовым, другие звезды. Хэдлайнеры, начиная от самых популярных актеров и певцов, станут ломиться, в очередь записываться на передачи. А потом, глядишь, удастся пробить зависшую в недрах горсовета идею: купить место под собственный телецентр и начать строиться. Да и другие преференции последуют. Например, дадут зеленый свет еще одной не мудрящей, но выгодной идее Бориса Аполлинарьевича: выделят земельку под Москвой и льготный кредит – чтобы построить там, а потом распродать коттеджный поселок или квартал многоэтажек. Словом, звонок Шалашовина в столице означал многое, ох как многое.

И когда секретарь градоначальника сказал Чуткевичу, кто с ним сейчас будет говорить, сон немедленно слетел с него (напомним, дело происходило в четыре часа ночи). Борис Аполлинарьевич включил ночник и вскочил с кровати. Юная моделька-жена недовольно заворчала и перевернулась на другой бок.

– Некто Шалашовин, – бодро представился в трубке градоначальник и вице-канцлер. И добавил иезуитски: – Я вас не разбудил?

Надо заметить, что лично Чуткевич разговаривал с мэром-губернатором впервые и хорошо понимал, что от каждого его слова и даже интонации сейчас зависит, насколько благоприятно в дальнейшем будут выстраиваться отношения с первым лицом в городе. Поэтому он включил весь свой ум и чутье, чтобы оказаться во всем точным. Даже в соседнюю комнату в одних трусах вышел, в свой потайной кабинет – чтобы тело полураскрывшейся модели-жены не сбивало, не рождало своими изгибами неконтролируемых ассоциаций. И самый первый ответ на вопрос, не разбудили ли его, нашел достойный – самому понравилось, в меру умный, подхалимский и самоироничный.

– Для вас, Вениамин Андреевич, я никогда не сплю. – Голос, к счастью, со сна не сорвался, не прохрипел, прозвучал свежо и бодро. Кажется, градоначальнику на том конце линии понравилось.

Он молвил:

– Есть разговор. Когда можете завтра ко мне подъехать?

– В любое время.

– Тогда в четырнадцать часов, приезжайте на дачу. Секретарь расскажет вам, как добраться.

И Шалашовин, не теряя время на пустые разговоры, переключил звонок на помощника. Тот стал пояснять, не доверяя модным навигаторам, как вырулить к обиталищу мэра-губернатора. Чуткевич внимательно слушал, записывал, а внутри поднимались радость и надежда: поговорил он с вице-канцлером очень правильно с точки зрения слов и тона. А главное, тот его не в рабочий свой кабинет вознамерился пригласить, не в горсовет, на Тверскую, тринадцать, – а домой. Значит, разговор предстоит личный, конфиденциальный и потому важный. Вдобавок, насколько можно судить по рабочему графику градоначальника, тот просыпался ближе к полудню, и встреча в четырнадцать часов означала, что в череде завтрашних дел он отвел Чуткевичу первое место. Наверняка даже подвинул кого-то. Значит, предстоящий разговор отчего-то вдруг оказался весьма значимым для городского головы – отсюда и звонок в четыре утра, и столь стремительное свидание.

Воодушевленный возможными переменами к лучшему, Чуткевич вернулся в спальню. Извивы тела молодой жены, сладостно распростертые поверх скомканных простыней, в совокупности с очевидным жизненным успехом вдохновили его на приступ. Он стащил с себя трусы и навалился. «Что ты, зайчик, опять?» – сонно проворковала супруга.

Шалашовин Вениамин Андреевич

Дорвавшись до власти, Шалашовин пустился во все тяжкие.

Так говорили о нем недруги.

И в этом была немалая доза истины.

Унылый, нескладный мальчик с неподвижным, длинным лицом, он никогда не пользовался никаким успехом у девочек. Вечно они предпочитали или красавцев, или тех, кто боевитее, или хотя бы тех, кто умнее. Ни умом, ни статью, ни бойкостью Веня не отличался. Ни в старших классах школы, ни позже, когда поступил-таки, прополз в институт. Приходилось удовлетворять свои гормональные потребности в одиночку, в плотно закрытой комнате, вызывая перед мысленным взором портреты наиболее соблазнительных одноклассниц или однокурсниц. А ближе к окончанию вуза его подобрала (иной глагол здесь вряд ли уместен) студентка из педагогического по имени Лариса. Лариса тоже красотой или там фигуристостью не отличалась. Образованностью тоже не блистала. Зато имела мощный крестьянский ум и железную волю. Что-то ведь разглядела в исключительно скучном молодом человеке с невыразительным лицом. А может, просто лепила из того, что было.

Во всяком случае, когда по окончании вуза Вене (к тому моменту уже женатому) вдруг поступило предложение служить в КГБ, именно Лариса сказала, что идти следует непременно. На дворе был восьмидесятый год, и советская империя казалась незыблемой и вечной, как скала. И в партию, она убеждала, мужу необходимо вступать, и общественную работу вести, и полезными связями обзаводиться.

Женатый сотрудник КГБ, к тому же партийный, тоже сильно разгуляться не мог. Да и трудно представить, кто бы из девушек по доброй воле давал такому длиннолицему хмырю, вдобавок женатому. А использовать преференции своей профессии Шалашовин пока не научился – все боялся, пришьют злоупотребление служебными полномочиями и утрату доверия. Разве что в далеких командировках со случайными какими-то продавщицами и уборщицами иногда позволял себе краткие таежные романы.

Потом развалился Советский Союз – неожиданно, вдруг, за каких-то два-три года. Одно время стало даже очень боязно: вдруг сотрудников органов станут линчевать на улицах, как в Венгрии в пятьдесят шестом или в Румынии в восемьдесят девятом? Однако все обошлось. Советские люди, которым от аббревиатуры ВЧК-НКВД-КГБ досталось больше любых других народов, проявили удивительное добродушие и незлопамятность. Никого не покарали и даже организацию не прикрыли. Замаячил, правда, одно время, на рубеже девяностых, призрак голодной смерти – но довольно быстро испарился, специалисты столь широкого профиля, как Шалашовин, оказались всем нужны: как охрана, крыша, прохиндеистая поддержка.

Но самое великое – можно сказать, решающее и судьбоносное событие – произошло в жизни Вениамина Андреевича в те самые девяностые годы (которые он теперь дружно, в соответствии с пропагандистским трендом, стал вместе со всеми обзывать «лихими»). А именно: он познакомился с однополчанином и, в широком смысле, коллегой. Шалашовин тогда был капитаном. Коллега – майором. По службе они друг с другом не особо контачили, а вот по части охраны и силовой поддержки – однажды пришлось. Встретились и почувствовали друг к другу неизъяснимую симпатию – оба скромные тихушники с непомерным самолюбием и большими амбициями (которые оба таили до поры при себе). И жена Шалашовина дружбу одобрила, сказала Вене: «Держись за него, он далеко пойдет».

Но даже она не могла предугадать и представить себе, насколько далеко. А когда тот самый, скромный лицом и статью, майор вдруг в одночасье стал Великим Канцлером, участь Шалашовина была решена – причем в самом благоприятном смысле. Он и без того занимал последние семнадцать лет места хлебные и непыльные. Но когда после выборов две тысячи восемнадцатого года было принято решение административно объединить Москву и Подмосковье и создать Большую Столицу, Вениамин Андреевич благополучно стал ее первым градоначальником, то есть одновременно и мэром, и губернатором.

Коренной провинциал, Белокаменную и Первопрестольную он никогда не любил. Москва со времен Советского Союза вечно урывала лучшие куски. У обитателей ее вечно было лучшее снабжение, лучшие развлечения и лучшее образование. Вечно эти «мааасквичи» передо всеми россиянами, передо всею скромной страной задирали нос. Нет, ни город, ни пригороды, ни вечно копошащихся тут людишек Шалашовин даже на дух не переносил. Сровнять бы его с землей, а потом засадить яблоневыми садами.

Но солдаты великого канцлера не выбирают. Служат там, где он повелел. Вдобавок у столицы имелось большое преимущество передо всеми регионами, управлениями и министерствами. Она была богата. Очень богата.

И свое назначение Вениамин воспринимал так: Большая Москва отдана ему на кормление. С этого участка работы он должен получать (и получал) столь жирный куш, что подведомственному населению даже представить себе трудно было его размеры. Приходилось, конечно, градоначальнику делиться – заносить и туда, и сюда, – но и ему, что греха таить, оставалось. Хватит и ему самому, и детям, и внукам, и правнукам.

Имелись, конечно, и проблемы. В основном они заключались в людях. В этом народонаселении, этих «мааасквичах», которые вечно путались под ногами, чего-то хотели, чего-то просили! Все чего-то им было надо, все они чего-то хотели – насколько проще было бы жить и работать вовсе без них! Но, к громадному сожалению, испариться или уехать за сто первый километр (или лучше вовсе на Луну) они все не могли. (А как хотелось бы!) Поэтому приходилось смиряться с их существованием. И даже, боже мой, порой делать вид, что ты о них думаешь и, можно сказать, заботишься. Даже деньги платить этим газетенкам и телеканалам и этим пиарщикам – чтоб писали и говорили о тебе только хорошее.

Впрочем, в мизерном масштабе от людей вокруг имелся определенный прок. В основном от женского пола. Пол этот мэр-губернатор весьма сильно полюбил.

Нет, говорить о том, что гигантская власть испортила Шалашовина, не приходится. Каким он был, таким и остался. Просто если раньше среда и судьба не давали возможности в полную силу проявить свои вкусы и пристрастия, то теперь ему развязали руки. И если раньше, к примеру, в прыщавых семидесятых и дефицитных восьмидесятых, Венечке мало кто из девчонок давал, то теперь он принялся во всю мочь наращивать упущенное. Все-таки власть и богатство – мощнейший афродизиак, ради которого дамочки согласны закрыть глаза на унылое лицо и интеллектуальную скудость партнера. В итоге количество представительниц прекрасного пола, которых в пору своей властности потоптал градоначальник, учету вряд ли поддается – да и он, этот учет, выходит далеко за рамки данного произведения. Не сплетни же мы тут собираем, в конце концов.

В определенный момент Вениамина Андреевича перестали удовлетворять обычные референтши, пиарщицы, руководители секретариата и журналистки. Начал он отдавать предпочтение женщинам необычной судьбы: актрисулям, спортсменкам, певицам. Потом, когда и эта страта насытилась, стали волновать особы не самой первой молодости, не юницы, под сорок или даже за сорок – но тетеньки состоявшиеся, чего-то достигшие, бизнесвумены натуральные. Он долго ухаживать не умел и не любил. Как Наполеон, подходил вплотную и объявлял, чего ему от них надобно. А порой даже через секретаря передавал. Разумеется, случались отказы. Но чаще соглашались. А почему нет, если актриска за ночь с городским головой могла, допустим, получить главную роль в сериале? (О подобных случаях рассказывали со смесью возмущения и восхищения.) Другой давали за краткий роман новую квартиру в старой Москве. Или (в случае с бизнесвуменами) многомиллионный подряд.

Лариса, супруга Шалашовина, на шалости благоверного смотрела сквозь пальцы – все-таки играли свою роль семья, дочери, положение. Не в последнюю очередь – та же власть и деньги. Но потом и ей надоели его бесконечные похождения, в которых он становился все изощренней и одновременно легкомысленней – все меньше таился и все больше ее компрометировал. В итоге она подала заявление на развод.

А Шалашовин и рад стараться. Немедленно за формальным разводом женился на своей фактической жене – многолетней, постоянно действующей любовнице, двадцатипятилетней актрисе Аркадии Боголепко. Боголепко, в отличие от первой жены, с засильем молодых девок в жизни руководителя Большой Москвы мириться не стала, но бороться решила на свой манер: постоянным контролем и чрезмерным сексом. «Я затрахиваю старичка до смерти, – похвалялась она подружкам, – так что ему в сторону других юбок даже смотреть больно».

Чуткевич Борис Аполлинарьевич

Всю приведенную выше информацию о своем грядущем собеседнике генеральный продюсер знал. Разумеется, о градоначальнике как о бесстыдном воре и бабнике газеты и телеканалы (включая принадлежащие Чуткевичу, сенсационные) не писали. Сквозь зубы только проинформировали о разводе мэра-губернатора – а о новом браке, тайном, нет. Однако столица – город маленький. Слухи здесь, особенно о власть имущих (и среди власть имущих), распространяются быстро. И когда руководитель информационного холдинга ехал на следующее утро на встречу с Шалашовиным, он исподволь прикидывал, в какую сторону пойдет разговор. И как-то ему казалось, что в направлении дел матримониальных. Может, думал он, Аркадия Боголепко повелела сожителю во всеуслышание узаконить их совместное житие? Дать, к примеру, репортаж с венчания? Лучше трибуны, чем желтые СМИ, подчиненные Чуткевичу, и впрямь не найдешь.

Дача Шалашовина оказалась местом довольно скромным. Ремонт на ней, кажется, не делался со времен Лужкова. Если не знать, что у градоначальника имеются записанные на дочерей и новую супругу настоящие замки в Швейцарии, на Лазурке и во Флориде, можно было даже на пару минут поверить в радеющего об интересах народа, скромного государевого слугу.

Участок вокруг госдачи, впрочем, оказался огромным. Ни его, ни сам дом так и не удалось пока никому приватизировать – но Шалашовин нацелился. Два гектара земли в непосредственной близости к старой Москве, на Рублевке, никому лишними не будут. Вроде бы он закидывал по этому поводу удочку, и Великий Канцлер обещал – но после местных выборов.

Чуткевича проводили на террасу. Градоначальник сидел за столом, накрытым белой скатертью, где возвышалась ваза с фруктами, кувшин с молоком и свежевыжатый сок. При появлении информационного магната с колен Шалашовина вспорхнула молодая женщина. По фотографиям в своих же газетах Борис Аполлинарьевич понял, что это актриса Аркадия Боголепко, ныне действующая супруга городского головы – да и кому еще быть в подобном положении в его официальной резиденции! Показалось также, что вспархивание и последующее исчезновение юной прелестницы мэр-губернатор воспринял с определенным облегчением.

Боголепко, убегая, с Чуткевичем не поздоровалась, просто прошуршала мимо своим сарафанчиком, а градоначальник не предложил ему сесть. Молча рассматривал с минуту руководителя информационного холдинга, а потом сделал под столом неприметное движение рукой. «Кажется, застегивает ширинку», – непроизвольно подумал Борис Аполлинарьевич. Шалашовин был точно такой, как на своих портретах: с длинным, унылым и ничего не выражающим лицом. «Борется там с эрекцией?» – между делом подумалось Чуткевичу. Наконец, градоначальник с некоторым усилием встал и властно проговорил: «Пройдемся!»

«Вот даже как, – подумалось Чуткевичу. – Стало быть, разговор ожидается столь конфиденциальный, что мэр опасается чужих ушей, в том числе возможной прослушки в собственном доме. Ну и ну».

Едва они ступили на бетонную дорожку, что прихотливо вилась мимо сосен по огромной территории дачи, Шалашовин спросил его совсем о другом, нежели рассчитывал магнат.

– Скажи, – молвил он, для экономии времени не называя собеседника по имени-отчеству и сразу переходя на «ты», – то, что вы там придумали по телику – сеансы связи с мертвяками, – это блеф?

– Ни в коем случае, Вениамин Андреевич! – маяча честным лицом, выдохнул информационный гигант. – Оригинальное изобретение нашего российского ученого запатентовано в тринадцати странах. У меня, точнее, нашего телеканала, эксклюзивные права на использование новинки.

– И что, действует?

– Конечно, Вениамин Андреевич! Вы можете сами убедиться! Приглашаем вас на съемки!

Приглашение градоначальник проигнорировал, испытующе спросил:

– Говоришь, никакой химии, все взаправду? На самом деле с мертвыми говорить можно?

– Никакого мухлежа! – выпалил с честными глазами Чуткевич – хотя определенная доля мухлежа все-таки была, но он посчитал ее сейчас, эту долю (как и всегда считал), несущественной. Во всяком случае, не признаваться же градоначальнику при первом же знакомстве.

– И вы любого, – продолжал мэр, – кого хотите, можете с того света спросить?

– Практически да, Вениамин Андреевич.

– И Нерона скажем? Или Наполеона?

Чуткевич во время движения искоса посматривал на градоначальника – какой эффект производят его слова. Но по выражению последнего ничего понять было невозможно: белое лицо оставалось как маска, лишь двигались на нем, шевелились красные губы.

– С Нероном небольшая заминка, – откровенно выдохнул руководитель телеканала. – К сожалению, чем дальше в глубину веков, тем слабее становится сигнал. Помехи, знаете ли, пока еще не удалось устранить.

– И с кем вы из прошлого связывались? Самым давним?

– Была попытка выйти на контакт с Толстым, Львом Николаевичем. Но удалась она, откровенно говоря, плохо. Очень мало что было понятно. Как на старой, запиленной граммофонной пластинке, знаете ли. Тут до конца пока непонятно: то ли в самом деле связь плохая. А может, не исключен вариант, старик просто плохо понимал, что происходит. Или дурачил нас.

– Толстой, кажется, в тысяча девятьсот десятом году умер? – проявил неожиданную осведомленность Шалашовин. Чуткевич, несмотря на журналистское образование (а может, благодаря ему), подобные подробности помнил плохо. Но тут, как на экзамене по русской литературе, когда превыше всего ценилась уверенность в себе, выпалил:

– Вы абсолютно правы, Вениамин Андреевич, в девятьсот десятом.

Они дошли почти до забора. Дорожка повернула вдоль него, и собеседники направились дальше. Вдруг хозяин города придержал спутника рукой. Глянул с самой близи, спросил – если бы не закостеневшее навсегда лицо мэра, его можно было бы даже назвать лукавым:

– А Ленина, Владимира Ильича, случаем, не вызывали?

И тут медиамагнат понял. Или, во всяком случае, начал понимать.

Ведь скоро выборы. Несмотря на все, что творилось в стране, выборы до сих пор здесь никто не отменял. И побеждать на них функционерам требовалось. И не особенно сильно при этом мошенничать, особенно в столице – то есть мошенство дозволялось не вопиющее, в пределах допустимого. К примеру, десять процентов аккуратненько приписать все-таки разрешалось. А вот двадцать – уже никак. Народное недовольство может быть, волнения. А главное, Великий Канцлер окажется недоволен. И поэтому полетит тогда мэр-губернатор под фанфары, без всяких выборов, в отставку!

Поэтому функционеры народного волеизъявления боялись. Не в той степени, что Великого Канцлера, но все-таки боялись. И страшно опасались на голосовании пролететь. И готовы были, чтобы победить, если не на все, то на очень многое. (На все они были готовы по приказу Великого Канцлера.)

Об этих обстоятельствах очень быстро подумал информационный бизнюк и осознал, что интерес к нему городского головы в данном случае оказался совсем не околомарьяжным (как он ожидал), а, скорее, самовластным. Однако размышлять у него особенно времени не было. Ему был задан конкретный вопрос. И на него требовалось конкретно отвечать. И он решил не тянуть вола, а говорить как есть, рубить правду-матку.

– Ситуация с Ильичом неоднозначная, – сказал он. – Как мне объясняли ученые и, в частности, автор изобретения, товарищ Ленин находится в той области загробной тьмы, контакт с которой особенно сложен и затруднен.

– Это где же он пребывает? – Если привыкнуть к бедному мимикой лицу градоначальника и его голосу без интонаций, можно было догадаться, что он задал этот вопрос с некоторой «лукавинкой». Во всяком случае, после своих слов мэр-губернатор деревянно рассмеялся, как робот в старых фантастических фильмах: «Ха-ха-ха». И добавил: – В аду, что ли?

– Похоже, именно так, – вздохнул Борис Аполлинарьевич.

И тут Шалашовин задал свой (как понял Чуткевич) главный вопрос:

– А где тогда находится?..