Текст книги "Улыбка смерти на устах"

– А у вас?..

– У меня – что? – напряглась она.

– Есть кто-то? И вы своего молодого человека отцу показывали?

– Да, мы встречаемся – именно встречаемся, а не живем вместе. И знакомить его с отцом я сочла преждевременным.

– Тем более что у вас перед глазами – неприятный пример сестры.

– Ах, не в этом дело! Просто я так и не поняла – тот ли Геннадий человек, который мне нужен, ясно вам?

– Давно вы встречаетесь?

– Мы с ним с детства знакомы, а вместе – четвертый год.

– Значит, вашего Геннадия отец не знает и дел никаких с ним не имел?

– Именно так.

– Расскажите тогда мне, пожалуйста, по возможности, подробно: как скончался ваш батюшка.

Крошка полезла в свою объемистую сумку «Прада» и достала файлик с парочкой отксеренных листов.

В тот самый момент я понял, что же в красотке было не так. Какой в ее наружности имеется дефект. Она пришла в деловом костюме, блузка с довольно низким вырезом, и тут я углядел, что у нее совершенно некрасивая грудь.

Считается, что мы, мужики, обычно клюем на большую грудь, и это чистая правда. У Римки, к примеру, несомненный третий номер, и это мне нравится. Однако и тут бывают нюансы. Среди сильного пола встречаются, конечно, любители (извините) плоскодонок – дело вкуса. Однако самое главное все-таки не объем, а форма. Полновесная и красивая – вот идеал. Пример – Мэрилин-секси-Монро в фильме «В джазе только девушки». И, конечно, ее (форму) наметанный глаз заметит в самой глухой кофточке. А если уж минимальное декольте – тем паче.

Так вот, у моей визитерши грудь просто никуда не годилась. Два далеко расположенных друг от друга отростка, как бы торчащих по отдельности и не имеющих отношения друг к другу. Фу.

Наваждение, которое меня охватило при первом взгляде на клиентку, а затем накрывшее при звуках ее голоса, сразу отступило.

Моя Римка может спать спокойно. Относительно этой посетительницы, по крайней мере.

А Полина между тем начала рассказывать об убийстве отца – по порядку и многословно, как обычно делают все женщины. Да и тяжело ей, наверное, было повествовать о смерти близкого человека.

– Это случилось чуть больше месяца назад, в пятницу седьмого июня. Я всю ту неделю была в командировке, в Санкт-Петербурге, и, знаете, Северная столица в июне – восторг. Теплынь, около тридцати градусов, на пляже у Петропаловки купаются… Белые ночи… Короче, я давно запланировала: прихватить тот уик-энд, за свой счет, и вернуться на «Сапсане» в воскресенье вечером. У меня в Северной Пальмире есть друзья – познакомились мы на курорте три года назад, молодая супружеская пара. Мы с ними всю субботу провели вместе, ездили в Петродворец. Потом пошли в ресторан, затем в клуб поехали – в общем, оторвались по полной. В гостиницу, на улице Марата, я добралась на такси, уже когда солнышко встало, решила наутро завтрак проспать, хотя завтраки там прекрасные, повесила на дверь табличку «Просьба не беспокоить», надела очки для сна, воткнула беруши и провалилась. Просыпаюсь в воскресенье в половине двенадцатого, смотрю: на телефоне четыре не отвеченных, все от сестры. Звоню Юльке, а она в панике: вчера позвонила отцу – они все-таки перезванивались время от времени, когда Костик не слышал. Мобильник отца, говорит она, недоступен. И городской тоже не отвечает. И так весь вчерашний день, всю субботу напролет, и сегодня – тоже. Хотя никуда отец не собирался, говорил, что дома будет хозяйственными делами заниматься. Я тогда сказала Юльке: поезжай к нему, проверишь. А она: тебе легко говорить, а я на даче, и у меня, ты не забыла, Матвейка на руках. Ну, Костика, говорю, отправь. А она: ты что?! Как это Костя к отцу вдруг поедет?! Я и подступиться к нему не смогу с такой просьбой! Я ее спрашиваю: чего ты от меня хочешь? А она: приезжай! «Как я поеду, я в Питере, я последним «Сапсаном» в двадцать тридцать выезжаю – ты что, не знаешь, что сейчас самый сезон, я свой билет за три месяца покупала!» А Юлька кричит: «Отец все имущество тебе оставляет, а ты даже по минимуму о нем позаботиться не можешь!» – «Стоп, – говорю я, – откуда ты знаешь про то, какое он завещание хочет написать?» – «А вот знаю!» Короче, мы с ней поругались, однако я скорей в Москву не бросилась. Это смешно: поезд у меня и так в полдевятого вечера, она мне дозвонилась в двенадцать. Что может принципиально измениться за это время? Хотя, разумеется, отдых у меня насмарку пошел. Катались мы с друзьями на кораблике по Мойке-Фонтанке, а я только о об отце и думала и ему названивала. А он не отвечал, и мобильник его находился вне зоны доступа, а на домашнем – длинные гудки. Сестра тоже, как потом выяснилось, звонила ему, тайком от Костика, с дачи. И, как назло, телефона никакого из отцовских соседей у меня не было.

– А ваш друг? – перебил я. – Геннадий, как вы говорите?

– Ой, да ну нет! Зачем бы я его еще в это мешать стала?! Они с отцом и не знакомы вовсе!

– Берегли, значит, Геночку своего? – усмехнулся я.

– Можете считать и так, – глаза ее полыхнули подавленным гневом. Я в то время непроизвольно подумал: «А ведь замечательное алиби у Полины Порецкой получается. Она сама в Питере, у нее куча свидетелей – коллеги, друзья, персонал гостиницы. И друг ее Геннадий хоть и в Белокаменной, но ни о чем не ведает, не знает. Но, с другой стороны, если случившееся – убийство и в нем замешана она, зачем ей вообще было приходить ко мне и прибегать к моим услугам? Спустила бы все на тормозах – самоубийство, значит, самоубийство».

А девушка продолжала свой рассказ:

– Короче говоря, восьмого июня в воскресенье я прибыла в столицу за полночь – получается, это уже понедельник наступил, девятое. Я вызвала, прямо из поезда, такси по сложному маршруту, смоталась к себе домой за ключами, а потом сразу к отцу. Машину отпустила. Поднимаюсь к нему – в квартире свет горит, а его нигде нет и не откликается. Я все комнаты обошла, заглянула в ванную – а он там. В воде. Под водой. Весь уже окоченел, и вода остыла.

Слезинки, одна, и вторая, выкатились из ее прекрасных карих глаз.

Она смахнула их.

– Я сразу в «Скорую» позвонила и в полицию. А потом – сестре. Тут все и завертелось: сначала патрульные приехали, потом следователь с оперативником и экспертом… Короче, проводили осмотр места происшествия, меня начали допрашивать… да что мне вам рассказывать, вы, наверное, знаете, как положено?

– Да, я в милиции служил, – кротко ответствовал я. – Еще застал времена милицейские, до перемены вывески.

– В общем, месяц с тех пор прошел, вот вынесли постановление: в возбуждении уголовного дела отказать в связи с самоубийством. В ходе следствия провели судебно-медицинское и судебно-химическое исследование, мне на руки их результаты не дали, но на словах пояснили: смерть, говорят, наступила в ночь с пятницы седьмого июня на субботу восьмого, то есть когда мы с Юлькой еще и думать ни о чем не думали, и отца не хватились. Вот что здесь пишут, в отказном материале: суицид доказывается, во-первых, состоянием бокала из-под шампанского, из которого он пил: на дне и на стенках, помимо алкоголя, содержатся остатки психотропных препаратов, в достаточном количестве, чтобы они сами по себе вызвали летальный исход. Но, кроме того, гражданин Порецкий Игорь Николаевич, после принятия большой дозы антидепрессантов в сочетании с алкоголем, дескать, улегся в ванну, там заснул, в результате чего произошло утопление. Никаких опять-таки следов физического воздействия на тело, как то: травм, ударов, порезов, – не наблюдается. Ну и пишут: в результате опроса гражданок Порецкой и Камышниковой (нас, значит, с Юлькой), гражданина Камышникова Константина Матвеевича (Юлькиного мужа), а также психиатра, доктора медицинских наук, Бобылевой Эл Эм, которая наблюдала потерпевшего, установлено, что он страдал клинической депрессией, что могло послужить причиной самоубийства. Записи с камер наружного наблюдения, а также показания соседей свидетельствуют, что гражданин Порецкий седьмого июня в пятницу прибыл в свою квартиру около двадцати часов вечера в одиночестве, больше из нее не выходил, и никто к нему не являлся. Следовательно – да, он сам себя убил.

Девушка снова изготовилась заплакать – теперь, как мне показалось, не от скорби по папане, а от осознания неправедности, творящейся в мире. Но она покусала верхнюю губу, глубоко вздохнула и сдержалась.

– Вот их версия: пришел отец в пятницу с работы один, около двадцати часов, сильно выпил, шампанского и виски, а потом достал свои лекарства, растворил их в шампусике и улегся в горячую ванну умирать. Да, они и меня допрашивали, и Юльку: а откуда, мол, у отца взялись психотропы? Ну, мы рассказали про его срыв после смерти матери – но ведь с тех пор два года прошло! А следак, оказывается, и психиатриню отцовскую нашел, ее допросил, а нам теперь говорит: что вы хотите, депрессия и суицид очень часто рука об руку ходят. Но в том-то и дело: не было у отца в последнее время никакой депрессии! Мы же с ним общались, я же видела! Тогда, после смерти мамы – да, он явно не в себе был. А теперь – нет, ни капли! И потом: если это самоубийство, он бы написал! Он бы оставил записку нам с Юлькой или хотя бы одной мне, он бы не бросил нас в неведении!

– Чаю хотите? – сочувственно прервал я.

– Да что там чай!

– А я хочу. – Я нажал интерком и попросил Римку сделать две чашки.

– Сочувствую вашему горю, – сказал я, – и понимаю ваше желание в смерти батюшки досконально разобраться. – И добавил осторожно: – Но пока я, честно говоря, не вижу оснований для того, чтобы оспаривать выводы следственного комитета об отказе в возбуждении дела.

А тут и послушная, верная моя Римка явилась – с подносиком, где громоздился мой начальнический бокал и изящная чашечка, специально для клиенток, а также конфеточки и сушки. Метнула моя помощница на гостью ревниво-изучающий взгляд, убедилась, что мы тут не снюхиваемся, а занимаемся делом, и удалилась.

– Моя правая рука, – сказал я громко, чтобы и до Римки донеслось, – помогает мне во всем. И вообще, Римма Анатольевна – сложившийся детектив. Вы пейте, пейте. Может, сахару?

– Да что вы! – воскликнула гостья с видом, будто я предложил ей цианистого калия.

Чайная пауза пошла Полине на пользу, слегка утишила страсти, и девушка проговорила рассудительно:

– Расследуйте это дело! Я хочу знать! Дело же не только в отсутствии записки!

– А что еще вас беспокоит?

Она снова заторопилась, стала говорить сумбурно, сбивчиво:

– Я следователю об этом говорила, а он только руками разводит и смеется!.. Во-первых, нигде нет отцовского мобильника. Нигде! В квартире – я все перерыла. Машину его осмотрела: думала, может, он в салоне его забыл или выронил. Я даже на работу ему звонила, чтобы стол его коллеги обыскали, – но и там ведь аппарата нет!

– Отсутствие телефона – это серьезно, – кивнул я и сделал пометку.

– Вот именно! – воскликнула девушка, одушевляясь. – А еще, вы представляете, в квартире у него, в холодильнике, стояла сырная тарелка. И свежеприготовленное блюдо. Ну, скажите: если вы собрались покончить жизнь самоубийством – будете вы сами для себя готовить?

– А с чего вы взяли, что свежее? Может, неделю там простояло?

– У меня, извините, вкусовые и обонятельные рецепторы в порядке. Отец явно именно тогда, в пятницу, кухарничал.

– Он что, любил стряпать?

– Да не так чтобы очень, но временами находило на него, по вдохновению. Вот ключевое слово: «по вдохновению»! То есть когда душа поет и сердце радуется. А радость на душе и суицид – как совместить? Да и потом: с какой стати он стал себе, одному, готовить? В пятницу вечером? После работы? А после этого – с собой кончать?

– А что за блюдо-то Игорь Николаевич состряпал?

Девушка усмехнулась:

– Тушенные в сметане куриные сердечки. Это у отца коронный репертуар. Он четыре-пять блюд освоил, когда еще мама была жива, время от времени их презентовал, чтобы гостей удивить, когда на него стих находил. И это блюдо, куриные сердечки, его коронка. Он рассказывал, что оно – как память о голодном советском детстве: денег в семье не было, и моя бабушка покойная, его мать, часто субпродуктами всю семью потчевала. Бараньи желудки на рынке покупала, мозги коровьи, вымя – всякую такую требуху. Сердечки куриные – из той же обоймы. А у него довольно вкусно получалось. Кроме того, отец биточки из баклажан, бывало, стряпал, салат из креветок с ананасами и яблоками, жареные бананы со шпигом – все необычное, но достаточно простое в готовке, чтобы удивить. А тут – кого, спрашивается, он хотел поразить, если дело обстояло так, как следователь говорит? Значит, пришел один, никого не ждал, сам себе приготовил, поел, выпил – и лег в ванну умирать?

– Может, просто купил в кулинарии да разогрел?

– Я понимаю, что сейчас все, что угодно, купишь, – но такое нигде не видела. Сердечки в сметане! И потом, я знаю его кулинарный почерк. Его это рук дело, и к доктору не ходи.

Стряпня непосредственно перед самоубийством выглядела и впрямь странно, и я сделал в своем блокноте вторую пометку.

– Значит, ваш отец в тот день, в пятницу, поел и выпил. А сколько тарелок на столе стояло? Бокалов?

Полина скривилась.

– В том-то и дело, что одна тарелка. И пустой бокал из-под виски. И еще другой, для шампанского, в ванной комнате, на столике. Но ведь убийца мог замести следы, все вымыть.

– И все-таки факт не в пользу убийства.

– Зато, – с азартом набросилась на меня девушка, – отец прямо в тот вечер, когда его не стало, в пятницу – я чек нашла у него в брюках, смятый, – купил французское шампанское. И нарезку сыров. И фрукты. А шампанского знаете сколько? Шесть бутылок! Шесть! «Дома», извините, «Периньона»! По пять тысяч бутылка, итого на тридцать штук чек – мой отец, конечно, не бедный человек, но зачем ему перед суицидом столько шампусика, сразу шесть бутылей?

– Может, чтобы уйти красиво? – глубокомысленно предположил я.

– Упившись шампанским? Пятью литрами в одно лицо? Согласитесь: если предположить, что он в тот вечер, в пятницу, ждал кого-то, к свиданию готовился – тогда и шампанское, и сыр, и собственноручные сердца в сметане – совершенно объяснимы! К свиданке он готовился!

– Много он того шампанского выпил?

– Одна бутылка пустая валялась. И одна – наполовину. Остальные не тронуты.

– А у вашего батюшки женщина после смерти вашей матери была? Любовница?

– Я не знаю. Правда не знаю. Скорей, конечно, да. Но он никогда ни о каких своих дамочках со мной не говорил, никого на семейные наши праздники не приводил и ни с кем нас не знакомил. Но если разобраться, он далеко не старый еще был и хотя мамочку нежно любил, но жизнь-то продолжается, что поделаешь. Я все понимаю, и я бы его новую пассию приняла. Но, повторяю, никого не знаю, не видела, не слышала.

– Вы говорите: следователь установил, что отец вернулся в тот вечер домой в одиночестве?

– Именно.

– Может, к нему забежала на огонек соседка-красотка из его же подъезда?

– Ох! Дом у нас старый, построен в начале пятидесятых, и публика в основном – семьдесят плюс. Хотя многие сдают жилье, конечно. Поэтому я ничего не исключаю.

– А из квартиры ничего не исчезло?

– Мобильник его. И другая странность. Бумажник у отца лежал, где обычно, и карточки его дебетовые-кредитные в целости-сохранности – но налички в портмоне всего триста рублей. Очень на отца не похоже. Очень. Он всегда говорил – да и учил нас, девочек своих – как он меня с Юлькой и мать называл: вы всегда должны иметь с собой наличку, мало ли зачем может пригодиться. Хотя бы тысяч пять-десять. А тут вдруг всего три сотни.

И это я пометил как явную улику возможного преступления.

– А разные ценности, что в доме были?

– Драгоценности мамины в порядке, хоть они и не все в сейфе лежали, и сам несгораемый шкаф не тронут, и в нем деньги на месте – папа наличку на черный день откладывал, на случай чего. Все осталось в неприкосновенности. Зато пропало нечто другое. Никто этого не заметил, и ни в какой протокол не записали, но я потом обнаружила. Знаете, у отца исчезла гантель…

– Гантель?

– Да, шестикилограммовая. Всегда у него в спальне лежала.

– Он зарядкой занимался?

– Обычно ходил в спортклуб, три-четыре раза в неделю, – а когда совсем не успевал, дома качался. Так вот, я у отца в квартире где-то недели за две до убийства была, поесть ему привозила, и вообще, пообщаться, и гантельки обе на месте присутствовали. А теперь вот – одной нет.

Я записал у себя четвертым пунктом наряду с пропажей телефона и наличных и явлением свежеприготовленной еды и элитной выпивки – таинственное исчезновение гантели.

– Есть и еще кое-что… – Порецкая-младшая на секунду задумалась, формулируя. – Знаете, отец продолжал спать на все той же родительской двуспальной кровати. И знаете: она оказалась застелена совершенно свежим бельем, на нем вообще еще никто не почивал!

– Значит, вам кажется, что Игорь Николаевич готовился к интимному визиту?

– А к чему? Шампанское – раз, приготовленное своими руками блюдо – два, свежее белье – три… Явно для гостьи старался. А что было дальше, никто ведь не докопался. А похоже, что неизвестная особа пришла к нему, выпили-поели, потом она подсыпала ему отравы и сбежала. И вот ведь что: значит, знала заранее, что у отца в аптечке антидепрессанты имеются? Значит, они раньше встречались? Близко знакомы были? Или кто-то ей про таблетки подсказал?

– А какой мотив, вы считаете? Ограбление? По почерку похоже, что орудовала разбойница на доверии, проститутка-клофелинщица. Но добыча-то невелика. Сколько кэша ваш отец при себе мог иметь? Тысяч тридцать, пятьдесят?

– Сейчас и за тысячу убивают. Вдобавок мобильник. Айфон последней модели у отца был. Больше ста тысяч стоит. Для какой-нибудь продажной девки, понаехавшей из города Кирова или Коврова, – целое состояние.

– Конечно, Полина, во всем надо разбираться, но судя по тому, что вы рассказываете, похоже, что орудовал чуть ли не профессионал – практически все предусмотрел, не оставил никаких следов. Возможно, это какая-то разборка по бизнесу?

– Однако отец – не хозяин бизнеса, не владелец. По сути, наемный служащий, в госкорпорации.

– А ваш батюшка важный пост занимал? Может, помешал кому-то?

– Пост – важный. Он начальник управления. И в последнее время, насколько я знаю, очень крупный контракт вел – он мне рассказывал, но экивоками, вскользь, однако я понимала, дело нешуточное и счет там на сотни миллионов шел – долларов. Они в тендере на строительство электростанции в одной южноамериканской стране с китайцами мощно зарубились.

– Китайцы как раз, как я знаю, ребята такие, что ради успеха в бизнесе ни перед чем не останавливаются… Как думаете: могли они вашего отца убрать?

– Я об этом не думала ни разу, но сейчас, после ваших слов… Отец, знаете, очень интересы нашей Родины отстаивал. Однажды мне говорил – как раз тогда, на тот Новый год с Костиком, о котором я рассказывала… Так вот, он подвыпил тридцать первого, пока мы Юльку ждали, и сказал мне: эх, если б не я, мы б давно все то направление – строительство за границей – сдали бы, по ветру пустили. Я в точности, конечно, судить не могу, но у меня такое ощущение, что он жесткий переговорщик был!

– А может, у него в тот день какие-то документы с собой важные имелись? Он над ними дома работал? Или какие-то важные сведения у него в компе или телефоне содержались?

– Вообще-то таскать работу домой – это за отцом водилось. Мамочка еще ему все время пеняла. – Она вздохнула прерывисто и воскликнула: – Вот видите! Вы не то что полиция или комитет расследовательский – сколько сразу версий накидали, а им лишь бы под ковер все замести, и шито-крыто!

Она, наконец, схватила чашку чая, уже сильно подостывшего, и импульсивно выглотала его, чуть ли не залпом.

Я вдруг увидел, как бьется синяя жилка на ее белой, тонкой, худой шее, и вдруг почувствовал к ней тягу. Нормальное такое мужское вожделение. Даже невзирая на некрасивую грудь.

Совершенно некстати. Пришлось сделать усилие и переключить мозг обратно в рабочий режим.

А девушка воскликнула:

– И никто, кстати, не рассматривал версию: доведение до самоубийства! Ведь могло быть, что явилась к отцу некая фря, выпили они, закусили – а потом она вдруг его так обидела, так оскорбила, настолько ранила, что он взял и решил с собой покончить.

– А такое могло быть? В характере ли вашего отца подобная смертельная обидчивость?

– По-моему, все зависит от меры обиды. И от количества выпитого.

– Ещё чайку, кстати? Или чего покрепче желаете?

Она остро глянула на меня:

– А вы тут что? Клиентов своих спаиваете?

– Использую спиртное как успокаивающее. Вроде валерианового корня.

– Нет-нет, мне не требуется… Но вы себе пометьте еще одну странность. Или, во всяком случае, то, что заслуживает внимания.

Девушка прикусила палец и сказала, слегка покраснев:

– В ванной, где мой папа лежал… мне показалось… что там плавает… – Длительная пауза и еще более сильное покраснение: – Ну, эта… сперма.

Я не стал разуверять девушку, что ей, во-первых, запросто могло почудиться, а во-вторых, что в момент смерти тело способно исторгать из себя самые разные секреции, и послушно сделал соответствующую пометку в блокноте.

– Скажите, а вы о подозрениях, что мне сейчас изложили, в расследовательском комитете рассказывали?

– Конечно! Не о всех, о тендере-поединке с китайцами не сказала, а о прочем – да. Но они все равно только отмахиваются! Суицид, говорят, и точка!

– Узнаю брата Васю, – усмехнулся я. Усмешка вышла горьковатой. – Я имею в виду нынешних правоохранителей.

– Вот именно! Им лишь бы дело прикрыть!

Я изложил ей все свои кондиции. Она сказала, что готова платить. И тогда я вызвал из предбанника Римку, чтобы поручить ей подготовить договор, а сам перешел к вопросам техническим: как побывать в квартире покойного? Установочные данные и фотки сестры Юлии и мужа ее Костика; имена-фамилии-телефоны друзей отца и его коллег, а также женщины-психиатра, наблюдавшей батюшку.

Наконец, с распечатанным в двух экземплярах договором явилась Римка, и мы с Порецкой-младшей его подписали.

– Если возникнут вопросы, я вам позвоню, – молвил я, на прощание пожимая девушке руку. Невзирая на общую миловидность красотки и жилочку, бьющуюся у нее на шейке, я не сделал ни единой попытки перевести наши отношения в разряд неслужебных. Не знаю, что тому было виной, моя недюжинная воля или замеченные мною изъяны ее телосложения, но факт оставался фактом. Римма Анатольевна вполне могла быть мной довольна. И я сам – тоже.

Когда клиентка ушла, мы с помощницей распределили фронт работ. Я взял себе в разработку свидетелей пола мужеского, ей оставил – женского. Но так как день клонился к вечеру, все следственные действия мы перенесли на завтра. И я на своей верной «бэхе» поехал к себе в Новогиреево. Недавно я купил абонемент в новый спортклуб, и пока лето, а значит, нет наплыва, старался свою покупку оправдывать.

Вот и сегодня мы провели спарринг по боксу с моим персональным тренером, а потом я сходил на йогу и поплавал в бассейне. Бокс, как и боевое самбо, учит меня напрягаться и биться. Йога – помогает расслабляться. Бассейн – способствует мыслительному процессу. Домой я вернулся в начале двенадцатого и заснул сном младенца – лучше, чем от стопки водяры.