Текст книги "Улыбка смерти на устах"

Жертва № 2

Полутора месяцами ранее

Выследить и убить.

Это для него было нечто новенькое.

По привычке все делать качественно он взял на работе отпуск. Он вообще считал себя перфекционистом. Да и был им, наверное.

И то, на что он подписался, воспринимал как некий челлендж. Вызов.

Его надо принять. И с достоинством выполнить.

Жертва постоянно проживала в дачном поселке. Это отчасти усложняло дело.

Однако при рекогносцировке поселок, слава богу, оказался не из новых – не из тех, что с забором по периметру и охраной. Поселение вело свою историю еще с раннесоветских времен. Огромные участки, соток по тридцать, а то и пятьдесят. За прозрачными заборами – лужайки, сосны до самого неба. Особняки на участках высятся теперь далеко не те, что были в СССР, а новодельные: почти сплошь могучие – каменные, в два-три этажа. С отдельно стоящими домиками для прислуги (или гостей) и гаражами.

С точки зрения его миссии закавыка: на улице не схоронишься, не проследишь за объектом. Это вам не Москва. Заборы и улицы – пустынные, на всю длину, до горизонта. Лишь изредка велосипедист проедет или машина, а то поспешит, курсом на электричку, одинокий прохожий да просквозит на старом велосипеде настороженный гастарбайтер.

И нигде не спрятаться, не скрыться. Стоять столбом рядом с коттеджем будущей жертвы не будешь.

В машине сидеть, дежурить – тоже как бельмо на глазу.

И дом соседский ради наблюдения не снимешь. Не город, где тысячи квартир вокруг, на выбор.

Кто из живущих близ потенциальной жертвы захочет вдруг сдать частный особняк на неделю, на две? Сдают обычно на целое лето, и то таких поискать. А если возьмутся расследовать – сразу вопросы: кто снял да зачем. Вот и спалишься.

В раздумьях в первый раз он поехал на место на электричке, чтобы машину свою вблизи объекта не светить.

Подготовился: скачал и распечатал план поселка.

Надел бейсболку с длинным козырьком, чтоб пол-лица от возможных камер закрыть.

А когда шел от станции, примечал: есть ли где видеокамеры. И если видел их – исподволь, не надеясь на память, помечал их на плане-схеме. Тогда и разглядел поселок, прошелся мимо искомого особняка.

Рядом с особняком мишени строился дом. Серые стены из пеноблоков, пустые, без рам и стекол, окна. А рабочих – не видать.

То ли закончилось у хозяина финансирование. То ли с гастарбайтерами разругался, а новых пока не нашел. То ли работяги на побывку на родину уехали.

Неважно! Главное – недостроенный особняк стоял пустой. И непохоже, что кто-то за ним приглядывает. Правда, вокруг забор высокий, из профнастила – с ходу и не залезешь. Да, полузаброшенный дом. Идеальное место для наблюдения.

Он был уверен, что какой-нибудь спецназовец выбрал бы для засады именно его. Хотя кто их знает, спецназовцев! Чему их там учат. Может, просачиваться через канализацию.

Но он не спецназовец. Обычный человек, в том-то и соль. И не очень у него получится через заборы перемахивать. А потом в недостроенном здании сутками в засаде лежать: ни погреться, ни горячего поесть. Опять же рискуя, что в любой момент явится хозяин. Или его верные работники. И что тогда? И задание не выполнишь, и засыпешься по-глупому.

Недостройку он в итоге отверг.

Вдобавок в отличие от спецназа он действовал совсем один. Как разведчик в тылу врага. Диверсант. И никто ему не помощник. И не подсказчик. Все приходится – самому.

И тот недостроенный дом он на своем плане все-таки пометил. Может, пригодится?

Погода стояла прекрасная, майская. Цвела и пахла сирень. На участках отцветали тюльпаны, даже днем вдруг принимались петь соловьи. Однако, невзирая на благосклонность климата, на улицах – ни души. Хотя кто знает – может, из-за окон домов за ним кто-то да наблюдает. Поэтому не стал он особо задерживаться возле местожительства мишени, осматриваться. Идет человек себе и идет. В гости приехал, шествует от станции к известному ему месту.

От забора будущей жертвы он взял курс по маршруту ее обычных забегов.

По соцсетям он знал, что мишень одержима джоггингом. Модно теперь это снова стало: трусцой от инфаркта и прочих болезней большого города, включая ожирение. Как и любая физическая активность вообще.

Да! Будущая жертва без опаски выкладывала в соцсетях свои беговые фоточки, да с геотегами, среди которых непременно – тот самый дачный поселок.

Он изначально все метки изучил – вот селфи ее в тренировочном костюме. Вот маршрут пробежки. Вот, крупным планом любимые кроссовочки на толстоватых ножках.

Ему даже следить за ней не пришлось. Просто проработал заранее постоянно выкладываемые ею в Инстаграм маршруты за последний месяц.

Трассы у мишени оказались разные, и по протяженности, и по направлению. Однако он их распечатал, развесил по стенам домашнего кабинета, как в полицейском фильме. (Не забыть только потом, перед самым делом, снять их да сжечь!) Стал находить в ее маршрутах общие элементы.

Во-первых, конечно, дом – откуда она выбегала и куда возвращалась. Во-вторых, как правило, бежала девушка в сторону леса. Для начала ей требовалось преодолеть метров семьсот по поселку. Потом – мишень бесстрашно вбегала в Лосиный остров и следовала обычно по опушке, направо или налево. Иногда делала какой-нибудь странный зигзаг. Но вот еще один элемент, кроме частного дома, практически во всех ее передвижениях присутствовал: та самая опушка.

Именно к указанной точке, давно помеченной на схеме, направил он свои стопы от особняка мишени.

Засек по пути пару видеокамер у въездов на различные участки. Пометил их на плане.

Лучше, как дойдет до дела, чтобы эти камеры его не засветили.

Если честно, слегка напрягало то, что будущая жертва – женщина. Не в смысле уважения или сострадания к слабому полу. Никаких возвышенных чувств он не испытывал, но задумывался: а справится ли? Не дрогнет ли? Не сорвется ли рука? Не пожалеет ли он ее в последний момент? Все-таки убивать ему приходилось в первый раз. (И, надо надеяться, в последний.)

Эти мысли тоже становились частью вызова. Сами раздумья – и их преодоление. Да, трудно ликвидировать человека, который лично тебе ничего плохого не сделал. Да и незнаком, в сущности.

Хотя теперь, изучив соцсети мишени, он с последним мог бы поспорить.

Он жертву довольно неплохо изучил. Стала она в чем-то ему даже близкой. Так он себе ее и представлял изначально: недалекая, ограниченная, самовлюбленная, капризная. Хотя, конечно, красивая, ухоженная, заботящаяся о себе.

Курица. Блондинка.

Эти все ее постоянные селфи: вот она на тренажерах, вот засасывает морковный сок, вот мучительно колеблется: съесть пирожное или нет.

А ведь не юная крошка уже, серьезно за тридцать. И фигура расплылась. Килограммов пятнадцать лишних точно. Несмотря на все забеги.

Потому что ни хрена не делает. Призвание и образ жизни: жена богатого человека.

Одно это вызывало к ней ненависть. Гадина, ни труда не знает, ни забот. Коптит бесцельно небо. Ну, ликвидирует он ее – кому от этого плохо станет? Может, разве что муж заплачет?

Но ох, как правильно советуют сотрудники охранных фирм и детективных бюро: надо выкладывать в Интернет поменьше сведений о себе. Дозировать информацию. Фильтровать. Благодаря соцсетям он и личность будущей жертвы изучил, и ее привычки.

И забеги по лесам – в них самое слабое место.

Остались невыясненными детали. Во-первых, в какое время она все-таки бегает?

Фоточки мишень выкладывала обычно по ночам. Когда благоверный вернется в особняк, она его накормит-напоит, потом (наверное) возляжет с ним – и только за полночь проявляется в своих фейсбуках-твиттерах-вконтактах-инстаграмах. Но вот когда она бегает физически? Утром? Вечером? Среди дня?

Мишень нигде не работала, поэтому могла посвящать джоггингу любое свободное время, все свои двадцать четыре часа в сутки. А вот какое точно – следовало изучить. А заодно и посмотреть: может, какой-то другой ход-поворот для ликвидации найдется? Может, инсценировать, к примеру, ограбление? Или даже изнасилование? А что? Проник бешеный гастарбайтер в дом, связал хозяйку, трахнул, задушил. А потом ищи-свищи.

Однако сколь ни соблазнительной выглядела на первый взгляд идея надругаться, да в извращенной форме, над полненькой блондиночкой, он эту идею оставил. Возникнет слишком много следов – чисто физически. Все эти близкие контакты первого рода. Слюна, ворсинки с одежды, всякое такое. Нечего разбрасывать где ни попадя собственную ДНК.

Вдобавок он в себе не был до конца уверен. А вдруг он с ней не справится? Вдруг она – тренированная все-таки женщина, в спортклуб ходит! – засветит ему по голове какой-нибудь сковородкой. И будет ему вместо вечного счастья – бесконечное сидение в камере.

Короче, нет. Следовало быть тщательнее. Тщательнее, как говорил советский сатирик.

Итак: требовалось место, откуда за ней наблюдать. В качестве оного он отверг-таки недостроенный дом. А стоять на улице столбиком – и говорить нечего, будет торчать в этом поселке, как бельмо.

Оставалась машина. Да, собственная. А где он возьмет другую? Но тут тоже требовалось подготовиться.

Вообще все эти вдруг возникшие нехарактерные заботы бодрили, освежали. Привносили – новое, колкое, ознобное. Следовало все предусмотреть и ни в чем не проколоться, не облажаться. Во-первых, он для начала съездил на сервис и сделал на машине тонировку – на задних стеклах, передние не тронул, чтоб дорожная полиция не докапывалась.

Ничего подозрительного в том, что он вдруг решил затонироваться, разумеется, не было. Мало ли почему вдруг чувак надумал. Может, с дамочками решил начать развлекаться прямо в авто, на заднем сиденье.

Второй момент тоже казался ответственным и важным. Он изучил расположение всех дорожных камер Москвы и Подмосковья – список их как раз очень кстати опубликовали.

Корпел целые сутки, но проложил маршрут. Так, чтобы вовсе без камер, не получилось. На выездах из города видеохищники стоят всюду. Но если он переедет МКАД где-то на востоке, на шоссе Энтузиастов, к примеру, или на западе, допустим, по Ленинградке, а потом вдруг окажется в искомом месте на севере? Ведь это будет норм?

Кто его знает. И ни у кого не спросишь. Не наведешь справки так, чтобы потом не оказаться под подозрением.

Короче, машина – да, тонкий момент. И еще следовало не забыть номера заляпать, чтоб, когда он будет в режиме ожидания – там, на опушке, – никто из соседей или прохожих не заметил.

Слава богу, авто у него неприметное. Не самое выдающееся, и цвет распространенный, черный. Он мог по доходам приобрести себе куда лучше. Да все откладывал.

И вот теперь новый лимузин ему совершенно ни к чему. А то старье, что есть, неожиданно пригодилось. Главным образом благодаря своей распространенности и неприметности.

И еще он купил себе нож. Слава богу, легальное в России приобретение. И не надо никакого специального холодного оружия, охотничьего, спецназовского. Тут главное как в науке: не усложнять. Не громоздить, не создавать новых сущностей.

Если судить по уголовной хронике, девяносто процентов убийств в нашей державе совершается обычными кухонными ножами.

Обыкновенно бывает, как пишут в протоколах: «После совместного распития спиртных напитков на почве вдруг возникших неприязненных отношений гражданин А. нанес своей сожительнице Б. несколько ударов столовым ножом, после чего гражданка Б. скончалась, не приходя в сознание…»

Вот и он тоже не будет мудрить.

Заехал в «Ашан», который стоял в стороне от его обычных маршрутов и где он никогда в жизни не был, приобрел упаковку пивасика, стиральный порошок и прочие продукты, что в хозяйстве закончились. И ножик до кучи прихватил. Хороший, с удобной ручкой.

Словом, все было готово.

И негоже тогда тянуть, сопли жевать.

Он решил исходить из того, что бегает гражданка утром.

К вечеру, наверное, устает: есть еще спортклуб, тренажеры, морковный сок, продукты, шопинг.

Да и свет на тех ее селфи с пробежек выглядел утренним. Хотя сформулировать, чем утренний свет от вечернего отличается, он не мог. Но все-таки чуял: лучше – утречком.

Телефон свой на дело он, конечно, не взял. Нема дурных. Все знают, как преступников по билингу вычисляют.

Купил подержанный мобильник в переходе у метро станции «ВДНХ» у какого-то небритого. И хоть ходили слухи, что левые сотовые обычно оперативники толкают, он как-то не поверил, что тот чернобровый продавец в переходе – сотрудник.

На нем, на том левом телефоне, проложил для себя автомобильный маршрут, ведущий в обход камер.

Приготовил себе бутеры и даже два термоса, с чаем и кофе.

И пару пустых пластиковых бутылей – чтобы отливать, значит. Вдруг жертвы долго не будет. Вдруг не соберется она нынче утром бежать, а решит – вечером.

Или даже на следующий день.

Впрочем, будет ли он ждать в машине нового дня, он пока не решил.

Однако в итоге не пришлось.

Он занял пункт наблюдения в семь тридцать утра. Уставил машину на краю поселка. У трансформаторной подстанции. На пути к опушке.

Ее любимой опушке.

Оглядевшись во все стороны и проверившись по всем трем зеркалам в авто – никто не наблюдает? – выскользнул с шоферского сиденья и перебрался на заднее. Под защиту тонированных стекол.

Теперь если любопытствующие будут проходить мимо, его внутри не заметят, он проверял. Подумают: чувак бросил тачку, отправился в лес – допустим, за ландышами. Или даже за грибами. Говорят, сейчас как раз весенние сморчки пошли.

А в 9.14 (он заметил по часам) появилась она. Трусила не спеша по длинной дачной улице.

Самый модный беговой прикид кислотных цветов, в ушах дорогущие беспроводные наушники, на ногах шикарные беговые кроссовки.

И сразу захолодело внутри. И захотелось по-маленькому в туалет.

О черт.

Она пробежала мимо машины, даже не глянув на нее. Вся погружена в себя. И в то, что там у нее, в наушниках.

Чем, интересно, она увлечена? Подкастом? Музычкой? Какими-нибудь мотивирующими занятиями?

Появился, кстати, стимул: когда я убью ее – возьму послушать, что слушала она.

В свои последние мгновения.

Потом, конечно, придется наушники те ликвидировать. Все равно ведь надо будет разобраться и с орудием убийства – ножом, и с левым телефоном.

Итак, жертва пробежала мимо. Ничего не заметила, на машину внимания не обратила. Теперь, судя по таймингу, она снова выбежит на опушку в самом лучшем и быстром случае через четверть часа, в долгом и худшем – спустя пятьдесят пять минут.

По-любому следовало действовать.

Он вылез из авто и пошел по ее стопам.

За ним, конечно, могли наблюдать из соседних домов. И это был риск. Однако особняки выглядели спокойными и необитаемыми. Хозяева либо на работе, либо где-нибудь в теплых краях.

Но он, надежно прикрытый козырьком бейсболки, шел себе и шел. За ней следом.

Как неотвратимая судьба. Как карающий меч.

Но за что он ее карал, он так и не ведал.

И еще смешная мысль пришла в голову: «Жаль, бутербродики с чаем-кофе мне так и не пригодились».

Вот и вход в лесопарк. Ворота на замке, чтоб на авто не въезжали. Заржавленная калитка, распахнутая настежь. Через нее он вошел в лес. Птицы заполошно, по-весеннему гомонили, временами занимались кукушки и откуда-то вдруг пахнуло цветущей черемухой.

Сердце колотилось. В горле пересохло.

Он сошел с тропинки и притаился за деревом.

До момента встречи оставалось недолго.

Паша Синичкин

Привилегия начальника – из всех дел выбирать себе самое вкусненькое. Или вовсе не работать.

Однако, чтобы получить подобные бонусы, руководителю приходится нести тяжелый крест. И главное: уметь убедить подчиненных, что задание, на них возложенное, есть самое важное, нужное, почетное, перспективное и интересное.

Короче, когда мы вчера после ухода Полины Порецкой обсуждали с Римкой, кому что делать назавтра, я впарил помощнице то, что подальше и посложнее. А затем сумел расцветить оба этих задания всеми возможными радужными красками и блестками. Короче, ей я поручил съездить к Юлии Игоревне, старшей сестре нашей заявительницы, а также к даме-психиатрине, пользовавшей потерпевшего. Себе же выбрал давнего, еще со студенческой скамьи, друга убитого и его ближайшего коллегу (на обоих указала мне Полина). Я созвонился с тем и другим, и, приятно совпало, оба без тягомотины и экивоков согласились со мной встретиться.

Первого контрагента, однокурсника погибшего, звали Юрий Аболдин, я пробил его по всем возможным базам и соцсетям. Ровесник погибшего, он трудился в компании с труднопроизносимым названием. Она счастливо располагалась в одной остановке от моего дома, поэтому мы встретились в его обеденный перерыв. Близ метро, станции «Перово», я назначил ему стрелку в кафе «Медведица».

За прошедшие сутки я нашел в инете пару изображений погибшего Порецкого и его дружбанов. Следует признать, что покойный выглядел более преуспевающим, чем мой нынешний контрагент. Вот что значит большие деньги – хотя они не уберегли Игоря Николаевича от смерти, а, скорее, к ней его и привели. Аболдин, его ровесник, был весь седой, изможденный, перепаханный морщинами, согбенный. Так как они однокурсники, он тоже шестьдесят пятого года рождения. Значит, институт оба окончили в восемьдесят восьмом, когда налаженная и накатанная советская жизнь начинала рушиться. И чего им, верно, только не довелось перенести! И перестройку с голыми полками, и девяностые с бандосами на «мерсах» – поневоле посочувствуешь.

– Вы представились частным детективом, – сказал Аболдин, уписывая вставными челюстями мясо по-французски, – и какие аспекты вы изучаете?

Мой принцип: если можно что-то НЕ скрывать, быть откровенным, поэтому я сказал:

– Меня наняла Полина, дочь покойного. Ей сомнительно, что Порецкий покончил жизнь самоубийством.

– Понимаю, что ей трудно смириться, но официальная версия походит на истину.

– Вы в нее верите, в официальную?

– Ни минуты не сомневаюсь, – безапелляционно высказался мой визави.

– А почему?

– Во-первых, смерть Леночки – я имею в виду покойную жену Игоря – здорово его подкосила. А потом – ведь он болел.

– Ну, да, мне говорили: депрессия.

– Это блажь, – Аболдин пренебрежительно отмахнулся, – просто Порецкий очень по Ленке грустил. Мы учились вместе. Хорошая была девчонка. – Он поправился: – Девушка, женщина. Они на последнем курсе поженились. Всю жизнь вместе. Конечно, он тосковал. Но сейчас дело в другом! Два года прошло, как ее не стало, и он выправился. Время лечит. Но тут его жизнь снова подкосила.

– А что случилось?

– А вам дочь его ничего не говорила?

– А должна была?

– Я не знаю. Может, он от них скрывал?

– Скрывал – что?

– Да, может, и от них таил… А мне проболтался. По пьяни. Короче, позвонил однажды, месяца три назад дело было, и говорит: Юрок, а давай мы с тобой напьемся. Но голос невеселый. Я говорю: ну, давай. Только одни (говорит он), без кастрюлек твоих (так он моих домашних называл: жену, тещу, дочек). Короче, встретились мы с ним в баре, неподалеку от его работы, в центре. Ну, наклюкались – как в студенческие годы, только более качественными напитками по сравнению с теми временами. Да! Помню, мы с Игоряхой на картошке на первом курсе «андроповку» хлестали с черняшкой и килькой в томате – телогрейку подстелили, на поляне, в лесу, потом еще дождь пошел… Вспомнили в тот раз и эту пьянку… Только он смурной был, а когда расслабились, он мне говорит: «А знаешь, Юрец, я ведь тю-тю». – «В каком смысле?» – спрашиваю. «Плохо у меня со здоровьем». – «А что такое?» – «Не буду тебя грузить заумными названиями, но у меня последняя стадия. Осталось, – говорит, – недолго. Сейчас ведь все в Сети можно прочитать. А у меня скоро терминальная начнется, и это мрак. Полгода, максимум год, а последние месяцы – вообще врагу не пожелаешь, лучше сразу сдохнуть». Вот мы с ним и поговорили, попили-погуляли!.. Я, конечно, стал его убеждать, что любые врачи ошибаются, и начал уговаривать, чтобы он диагноз свой за границей подтвердил и туда поехал лечиться, да он только отмахивался. Короче, наклюкались мы изрядно, разъехались, не помню как, на такси. А когда я услыхал о его самоубийстве, ничуть не удивился.

– И вы с ним после той беседы больше не виделись? Не разговаривали?

– Видеться не виделись, но я ему раза два звонил. Однажды он был занят и совсем не расположен беседовать, а в другой раз на мой прямой вопрос о болезни сказал, что не хочет эту тему обсуждать.

– Значит, вы считаете, что толчком для суицида Порецкого стало то, что он знал, что обречен, и не хотел мучиться.

К тому времени Аболдин покончил со вторым и прихлебывал чаек. Выслушав мою формулировку, он воздел узловатый указательный палец с длинным ногтем и изрек:

– Абсолютно центрально замечено.

– А скажите, после смерти горячо любимой жены у Порецкого женщины были?

– Никогда с ним эту тему не обсуждали. Никогда. Но, я думаю, Игорек ведь нестарым еще человеком был, особенно по нынешним временам – почему нет? Кто б его осудил?

– Мог он пользоваться услугами проституток?

– Откуда я знаю! Игорь со мной не делился. Да и вообще мужики проститутками редко хвастаются, разве нет? А Игоряха точно был не из болтунов.

– А в самый последний раз – когда с ним разговаривали?

– Недели за две до его гибели, я ему звонил.

– И как он вам показался?

– Обычный, спокойный, уверенный в себе. Но куда-то он торопился, поэтому нормального разговора не получилось.

Засим мы распрощались, и Юрий Аболдин поскакал (как он сам выразился) на службу.

Я взял себе еще чашечку эспрессо и прямо из кафе позвонил заказчице. Она не ответила, и я ничтоже сумняшеся написал ей по вотсапу: «Вы знали, что ваш отец смертельно болен?»

Потом набрал Римку, которая как раз должна была ехать к сестре клиентки – той самой Юльке, обремененной годовалым сыночком. Попросил, чтобы она задала старшей сестре тот же вопрос о неизлечимом заболевании папаши.

– Да-да, спрошу, – досадливо буркнула моя замечательная помощница и отключилась.

А тут и Полина Порецкая мне перезвонила и начала расспрашивать, с чего я взял, что отец был смертельно болен. Я объяснил, а она в ответ принялась уверять, что это ошибка и она ни о каком смертельном диагнозе не слыхивала:

– И по результатам вскрытия ничего подобного не сказали! Откуда Аболдин эту инфу взял? Неужели отец и вправду болел? И на вскрытии не заметили? – А потом растерянно протянула: – Но если так, становится понятно, почему он вдруг со мной о завещании заговорил…

Мне захотелось назидательно заметить девушке, что лучше при жизни интересоваться здоровьем собственного родителя, чем посмертно заказывать дорогостоящий частный сыск, однако я сдержался.

Клиентов все-таки надо беречь, а не то они совсем разбегутся.