Текст книги "Метро 2033: Они не те, кем кажутся"

Валентин Гусаченко
Поводок

Яркие звезды над головой почти потухли. Край неба – по правую руку от меня – разгорался розовым пламенем и уверенно пожирал темноту, откусывая у сумерек кусок за куском. Темное одеяло сползало за горизонт по гладкому небесному куполу.

Прохладный воздух гулял по ярам и низинам, роса гнула стебли к земле, а сухие коробочки дикого мака на вершинах холмов перенимали эстафету у сверчков, что к рассвету унимались и почти затихали.

Вот и луна уже скрылась, а красное солнце на треть выглянуло из-за развалин, пронизывая лучами расхристанные скелеты давно покинутых пятиэтажек. Последние годы собачьи стаи облюбовали первые этажи. На верхних они почему-то не обитали, ночевали больше в коридорах да по углам. Бродили, бывало, по крышам, охотились на горлиц, но жили все же на земле. Как по мне, им просто не нравились лестницы и крошащийся бетон. Да еще и редкие в этих местах черные пилоты – мутировавшее воронье, огромные, страшные монстры, гнездящиеся в районе аэропорта, иногда залетали на обед.

Я подняла голову и посмотрела по сторонам.

Раньше с первыми лучами из своих нор так же выглядывали байбаки да полевки. Высунут нос из травы, усами поводят и прячутся обратно. Со второй попытки уже смелеют, осматриваются, из стороны в сторону глазками рыщут: не сидит ли где зубастый враг, не поджидает ли. А как убедятся, что опасности нет, тут же бегут по своим делам, заметая и путая следы.

Как тот байбак или полевка, свои следы буду скоро заметать и я.

Рядом на колос пшеницы, крупный, с перезревшими к июлю зернами, вдруг уселась стрекоза, играя тысячами своих фасеточных глазок. Жужжит крыльями, качает тельцем вперед-назад, балансирует на тонкой ости крайнего зернышка – наверное, о чем-то своем думает.

Если б вы и правда умели думать, говорить, что бы рассказали нам, что поведали? Как живется вам здесь, на поверхности, как летается, как дышится?

Порыв ветра согнал незнакомку с места, громкий собачий лай за углом сотряс эхом стены. Крупный рыжий пес – вожак самой злой стаи, что господствовала в этих дворах, почуяв добычу, резво выскочил из окна второго этажа.

Я опустила глаза ниже, прильнула к траве. Одичавшие псы удалялись, и звук соприкасающихся с асфальтом тяжелых лап, отскочив от одного из домов, угодил во второй, затем – в третий. Потом эхо пробежало волной по кругу, теряя силы, еще немного погудело стеклопакетами и утихло окончательно.

Я встала в полный рост, огляделась: одни дома вокруг, много недостроя, лишь бетонные конструкции без стен и окон и, коробки, коробки, коробки, куда ни плюнь, будто я оказалась в окружении огромных прямоугольных исполинов – бетонных солдат урбанистической армии. Когда началась Война, многие дома только начинали расти из плодородной черноземной почвы Ростова-на-Дону.

Три пятиэтажки в форме подковы, в которых успели до Войны пожить люди, образовали нечто похожее на шестиугольник. Раньше во дворе между домами был разбит сквер, точнее даже скверик: детская площадка, красные клены, вечно гнущиеся к земле при каждом порыве ветра, кучерявые березки да десяток лавок – вот и весь набор локального парка отдыха обычного спального района «Вертолетное поле» Западного жилого массива.

«Вертолетным» его называли потому, что еще до Войны и много раньше, чем построили эти дома с некогда большими окнами и красивыми балконами, тут стояли, заглушив моторы, машины местного ДОСААФ. Стояли годами, десятилетиями. Пропитанные дождем снаружи и керосином изнутри, они покорно ждали команды, пока в один миг разом не взмыли ввысь. Новых машин взамен ушедших не нашлось, и поле превратилось в мертвый пустырь.

Мертвым он был недолго. Выкупили, подготовили и начали строить. Суслики да пасюки, решившие было вернуться на старые места, не успели. Человек всегда все делал быстро. Быстро строил, быстро портил, быстро ломал. Так произошло и в этот раз. Последняя Война закончилась молниеносно. Сломав привычный мир, покалечив его, мы остались ни с чем – с крохами, маковыми зернышками былого величия.

Крупные зернышки мака-самосейки в моей ладони разбежались черными блохами, стоило раздавить коробочку. Где-то вдалеке вот так же врассыпную от собак сейчас убегала местная живность поменьше, пряталась по щелям и норам в поисках спокойного угла, где можно пересидеть, переждать, спастись. Совсем как мы.

Пока новые хозяева домов не вернулись с охоты, пора и мне делать то, ради чего я сюда пробралась.

Я пересекла двор, осторожно отворила ржавую дверь небольшого строения подземной парковки с металлическим приточно-вытяжным вентилятором на крыше и спешно пробралась по коридору в нужный дом.

В этих пятиэтажках, названных застройщиком когда-то красивым названием «Три сквера», выход на парковку был прямо из домов, под землей. Удобно, практично, безопасно. Безопасно и сейчас. Заходя со стороны парадных подъездов, увитых плющом и заросших кустами, я была бы вынуждена на четвереньках проползать внутрь, оставив следы и свой запах на тех тропках, где обычно ходит стая. А оставить след – это привести голодных хищников к нам домой, на станцию.

Несмотря на аномально горячий июль, сухие дневные ветра и теплые вечерние, на подземном этаже было чересчур сыро: меж плит сочилась вода, по стенам стекал конденсат, краска на балках перекрытий вздулась пузырями. Я осторожно ступила на лестницу, ведущую в подъезд, сняла противогаз и задержала дыхание. Мокрый бетон поглотил звук, мягкий плесневелый налет белесого цвета был сейчас моим другом. Бесшумно преодолела первый лестничный марш, остановилась и прислушалась: капает вода, ветер на парковке играет с листом жести, гремя на всю округу и развлекая тишину; далеко-далеко недовольно брешут собаки, огрызаются на мир, скулят и лают. Выходит, охота не удалась и стая скоро вернется. Злая и голодная стая скоро будет здесь.

Квартира семьдесят четыре нашлась на втором этаже третьего подъезда. Дверь была заперта, перед ней – кучи мусора, ворохи листвы и старого тряпья, что натащили собаки. В этом коридоре свора и обитала: суки рожали щенят, кобели приносили окровавленную добычу на ужин, выпускали кишки, рвали на части. Прелый воздух смердел животными: грязными, немытыми хищниками, что метят территорию и гадят себе под лапы. Тошнотворный кислый запах, казалось, впитался в стены, штукатурка местами осыпалась и хрустела под ногами.

А может, это хрустят под ногами кости? Нет ли среди них человеческих?

Длинный сувальдный ключ со стертой эмалью тихо вошел в замок. Четыре оборота против часовой стрелки дались необычайно легко, теперь дверь можно приоткрыть. Осторожно и тихо. Тихо и осторожно.

Но тихо не вышло: скрежет заржавевших петель оповестил округу. Еще и кучи мусора мешают. Мне пришлось всем телом навалиться на ручку, выжав последние силы, чтобы отворить дверь на нужную ширину. Я девушка худенькая и стройная, мне и ширины ладошки хватит: проскочу, проскользну, юркну. Не моей, конечно, ладошки, а мужской, мозолистой, черной от грязи и сажи, грубой и сильной. Да и владелец такой ладони, чего греха таить, мне бы сейчас не помешал. Но так вышло, что пришлось идти в одиночку, тайно, обманув и начальника станции, и друзей, и ребят.

Осталось только найти то, за чем я сюда пришла. И вдобавок обмануть свору не таких уж и глупых псов. Если с первыми обманами я как-то уверенно справлялась, в успехе последнего были сомнения. Псы за годы после Войны совсем одичали, отбились от рук, собрались в настоящие зубастые стаи, слились в ядро, подчинялись вожаку, выстроили иерархию. Они определенно эволюционировали, поумнели. Брошенные на поверхности домашние собачки, что не передохли от радиации и химического оружия, смогли сохранить вид, расплодиться и занять те места, что раньше занимал человек; научились жить там, где раньше жил он, и уцелели, уничтожая все преграды на пути.

Моя преграда наконец поддалась. Я проскользнула в квартиру, замерев в небольшой – метров пять, не больше – прихожей. Дверь дернулась назад. Изнутри было два замка – я попыталась провернуть каждый, дабы обезопасить тылы, но механизмы не слушались. И чего я ждала? Что все будет работать? Наивная.

Пусть открыта дверь, чего уж. В щель проберется разве совсем крохотный пес.

Вещи на вешалке по левую руку так и остались на крючках, брошенные и безжизненные; черные зонты на верхней полке поседели от слоя пыли, обои в углах стремились свернуться обратно в рулоны, дверь в ванную затворена. Но мне туда и не нужно. Спешно заскочила в комнату, краем глаза заметив движение слева от себя, отчего быстро, будто пружина, разогнулась и ушла в перекате в сторону, спряталась за шкаф-тумбу, подставляя спину под удар и защищая живот, лицо и руки. Но удара не последовало. Обернулась и почти расхохоталась: в зеркалах шкафа-купе отражалась я, сидящая у стены, будто ростовая кукла или скомканная бумажка, небрежно брошенная на пол. Адреналин отравил сознание, по рукам и ногам растеклась легкая нега, захотелось устроиться поудобнее и поспать здесь часик-другой. И только эта мысль забралась в голову, как я тотчас же подскочила на месте. Нельзя расслабляться и мешкать, стая рядом. Выбежала из комнаты, бросив взгляд на дверь: щель стала больше – сквозняк играется со мной или же…

Но в небольшой квартире стояла тишина: ни клацанья зубов, ни скрежета грязных когтей по кухонной плитке. Лишь балконная дверь тихо-тихо бьется о старый холодильник, распахнутый настежь. Внутри него на одной-единственной оставшейся полке нашлись старые плесневелые банки да почерневшие, жутко высушенные овощи.

Окна балкона были выбиты, рамы покосились, выгнулись дугами, острые зубья стекол торчали из-под рваных рулонных штор убийственными лезвиями, металлические утяжелители штор лежали под ногами бесполезными запчастями. Я осторожно прикоснулась к ткани, выглянула в окно: во дворе было тихо, ни грязных спин собак, ни тени, ни движения. Лишь колышутся ветки деревьев под окнами да стрекочут кузнечики. Солнце, так спешно выскочившее еще час назад из-за горизонта, вяло катилось по небу, играя в пятнашки с облаками: то выпрыгивало из-за них, то прятало круглые бока за спинами. Пройдет еще полчаса, и двор утонет в свете, увязнет в ярком, испепеляющем зное. Тогда-то и вернутся псы на свое место, чтобы переждать жару, пересидеть, отдохнуть. А значит, нужно действовать быстрее.

Юрий Сергеевич – знакомый дядька со станции – рассказал, что искать следует на балконе, там вернее. В этой квартире раньше жили его дочь с мужем, он часто бывал у них и помог сориентироваться. Надеюсь, я найду то, ради чего преодолела почти половину города, уйдя так далеко от крайней станции, от своего дома и ребят.

На черном комоде высотой метра полтора когда-то стояли горшки с цветами. Сейчас они валялись на полу, земля под ногами была перемешана с дренажным керамзитом. Следует ступать осторожно, эти камешки крошатся очень громко.

Верхний ящик комода оказался заполнен строительными инструментами: молоток, пила, пакеты с саморезами и шурупами, несколько банок краски – наверное, высохшей до образования корки, да обрезки пластиковых труб. У нас на станции этого добра навалом, а вот хороших пил днем с огнем не сыщешь. Спешно сунула находку в карман противогазной сумки, лишь оранжевая рукоять осталась торчать.

В следующем ящике хозяева хранили садовый инструмент – маленькие лопатки, пятилитровые пластиковые ведра, пакеты с удобрениями. В черте города все, на что рассчитывали раньше местные землевладельцы – это поковыряться в клумбах под окнами, да и только. Там же нашлись пустые стеклянные банки, в которых до Войны люди консервировали на зиму огурцы, помидоры, кабачки – все то, что и сейчас мы видим на станции. Или торгаши с соседних станций принесут, или на ферме вырастим сами. Но наши овощи урождались намного меньше, чем те, что были нарисованы на обложках книг: «Поваренок», «Сто рецептов», «Пророст», где и помидоры размером с кулак, и кабачки толще моей ноги.

Вот раньше жилось-то как хорошо. Чего людям не хватало?

Третий ящик я открыть не успела. Только ухватилась за тонкую ручку, как под окном промелькнула тень, кусты зашелестели робко и испуганно. Весь триединый мир – подо мной, надо мной и во мне – замер, будто уже знал то, о чем я только догадывалась. Будто весь двор видел, а я – раззява этакая – проморгала. Я тут же присела и пригнулась, чтобы меня не было видно через окно между кухней и балконом. В коридоре зашуршали пакетом. Я зажмурилась, на ощупь дотянулась до ручки балконной двери, осторожно притянула к себе.

Звук раздался снова, будто кто-то рылся в куче мусора, разбрасывал старые тряпки по разным углам, чтобы пробраться, достать меня и потом разорвать на части, лоскуты и проглотить, оставив сумку да ботинки. Все продолжалось не больше пяти секунд. И так же внезапно прекратилось.

Не пролезли, не смогли, не получилось?

Рой вопросов кружил в голове, руки дрожали, на лбу выступил пот, ноги налились свинцом, потяжелели, по позвоночнику от копчика до затылка пробежала ледяная сороконожка. Не было даже сил встать и посмотреть, что же там такое происходит за моей спиной. Может, дурная крыса решила зайти в гости или же сквозняк осмелел, отъелся на свежем воздухе, набрался сил и теперь гоняет входную дверь на все сто восемьдесят?

Следующие десять минут я сидела без движения, не издавая ни звука и пережидая.

В квартире было тихо. Лишь высокие клены били своими ветками-руками в рамы верхних этажей да в сквере меж домов все так же беззаботно стрекотали кузнечики.

Обозналась, накрутила себя, выдумала? Быть может, стае нет до меня никакого дела, а я зря сижу и трясусь от страха? Вдруг твари боятся меня больше, чем я их? Все-таки человек в этих краях гость редкий. А если и забираются сюда местные сталкеры, то с псами они не церемонятся. Автоматные очереди говорят веско и по существу. Да и генетическая память псов должна сейчас кричать, что от человека нужно бежать, что пора прятаться в самую глубокую, темную будку. Забиться в угол и надеяться, что оттуда не вытянут за цепь, не дадут пинка или, хуже того, не ударят по хребту палкой; не покалечат, отбив задние лапы, а потом выбросят на помойке подыхать от голода. Человек – главное зло. Человек – главный враг.

Мысли мои немного прояснились, сердце успокоилось, в ногах появилась сила. Сидеть и ждать вдруг показалось бессмысленной тратой времени. Я поднялась с пола, ухватившись за подоконник, подтянула тело и столкнулась нос к носу с черной мордой.

Крик ужаса застрял в горле; я как загипнотизированная замерла на месте, до боли в пальцах сжимая ручку балконной двери. Молодой черный пес, грязный, лохматый, весь в репьях от хвоста до ушей, закинув передние лапы на дверь с той стороны, смотрел в упор, оскалив пасть. С огромных желтых зубов на белый пластик стекала слюна, красный язык свисал крючком, а коричневые глаза были переполнены ненавистью и охотничьим азартом.

Сколько он тут? Все то время, что я пряталась? Просто стоял, терпеливо выжидая, когда я поступлю глупо?

За спиной у пса промелькнула тень. Еще одна хвостатая тварь заскочила в квартиру.

Я в западне, загнана в угол, прижата к стене. Еще мгновение, и за толстую цепь, сорваться с которой не хватит сил, меня выволокут с балкона на съедение.

И в ту же секунду я сделала то, что могло дать хоть какой-то шанс на спасение: что есть силы толкнула дверь обеими руками, снеся черного пса и почти опрокинув его на спину. Молодой зверь, видимо, не ожидавший такого от тщедушного человека, потерял равновесие, стал заваливаться на бок и наверняка бы выкрутился, упав на лапы, если бы не пила. Полоснув наотмашь сверху вниз по косматой голове, я обрушила на зверя всю свою силу и страх, помогла себе дверью, будто щитом, и затолкала пса в открытый холодильник. Раненый пес заскулил, повел страшной пастью в мою сторону, но опоздал. Зубы клацнули у щиколотки, скользнув по подошве ботинка. Отпрыгнув, я попыталась увернуться от удара об стену и полетела кувырком.

На пути вырос новый враг.

Серый пес-подросток, поджав хвост, замер у двери, что вела в комнату, почти перекрывая дорогу. Я успела в движении садануть его куда-то под правую лапу в мягкий и теплый бок. Пес заскулил и отскочил обратно.

А еще через секунду я вывалилась в коридор, со всего маху ударилась о входную дверь и покатилась кубарем по полу, сбивая колени, теряя сумку и пилу. Сумка, будто хоккейная шайба, полетела по скользкому полу в одну сторону, пила – в другую.

Я подняла глаза и уперлась в рыжую собачью грудь. Крупные лапы, намного больше моих крохотных ладошек, внушали страх и ужас, а клыки, острые, как бритва, означали одно: мне не убежать, не вырваться. Черный пес уже выскочил из квартиры, обходя меня – распластанную добычу – со спины и раскрывая пасть.

Потеряв от страха самообладание, я уткнулась носом в пол. Черный пес прыгнул.

В предплечье тотчас же вонзились острые желтые кинжалы. Вожак не дернулся.

Я закричала от боли и на мгновение потеряла сознание. Черный пес вцепился намертво, поджал лапы и потянул меня по коридору к окну.

Я понимала, что нужно сопротивляться, постараться вырваться, сделать что-нибудь, но силы вдруг покинули меня. Челюсти-тиски держали крепко.

Собрав волю в кулак, я сделала то, на что еще был способен мой организм: страшно, по-животному дико закричала, почти завизжала, выворачивая душу наизнанку в надежде, что кто-то меня услышит, придет в последний момент и спасет, вырвет из злых лап, защитит. Но защищать, видимо, тут было некому. Я забралась далеко от людей, я виновата сама.

Через минуту, когда тело мое обмякло, а разум, затуманенный болью и усталостью, начал выдавать какие-то немыслимые картины вроде огромных черных птиц высоко-высоко в небе за окном, кружащих стаей над этим двором, рыжий пес забрался ко мне на грудь двумя лапами. Дышать стало трудно. Пес опустил морду к моему лицу и страшно, но в то же время тихо зарычал. Косматая рыжая грива, как у льва, густая грязная шерсть, с боков свисающая сосульками, запах мочи и крови вкупе с отвратной вонью из пасти – все это вызывало у меня не только страх, но и отвращение. Меня замутило.

Я закричала снова, буквально выплюнула страх в глаза вожаку, и он отпрыгнул, а я тотчас же постаралась отползти к стене и забиться в угол. Но за мгновение до этого огромная черная тень промелькнула за окном, заслоняя солнце. Псы, коих тут было немало, тут же выстроились полукругом, припав на передние лапы, а самки и молодая поросль, поджав хвосты, двинули назад.

В воздухе зашелестело, ухнуло, и большая черная птица приземлилась на козырек подъезда, что был вровень с окнами второго этажа. Перья птицы отливали вороненой сталью, когти на лапах, будто куски обсидиана, крошили под собой бетон, а крылья своим размахом закрывали, казалось, половину неба. Это был черный пилот, а они никогда не охотятся поодиночке.

Псы зарычали, взъерошив холки и оскалив пасти, но стреловидная голова с большими желтыми глазами двигалась неуловимо для взгляда; у псов почти не было шансов. Неуклюже пробравшись через разбитое окно в подъезд – все-таки стихией этих мутантов было небо, пилот щелкнул клювом и ухватил самого большого и ближнего пса – вожака – своей могучей лапой и попятился назад, вереща и стараясь скрыться. И в ту же секунду произошло то, чего никак нельзя было ожидать от диких псов. Вся стая, громко рыча, кинулась на крылатого врага, со всех сторон облепив птицу. Собаки бесстрашно запрыгивали мутировавшему ворону на голову, пытались укусить, поранить, сделать птице больно. Раз за разом отбрасываемые назад, псы безостановочно теснили птицу, кусали и грызли, не нанося той почти никакого вреда. Бросать вожака ворон даже не думал.

Не думали сдаваться и псы. Внезапно, оттолкнувшись от стены, черный пес каким-то чудом взгромоздился птице на голову, не удержался, немного сполз и вцепился зубами в твердое, как сталь, крыло и дотянулся сильной лапой в незащищенную область под ним. Птица дернулась, попыталась скинуть пса, но тот держался крепко. Словно опытный наездник, он задними лапами со страшными когтями-кинжалами все бил и бил птицу по брюху, пока та не дала слабину, не разжала лапу и, двинувшись назад, не попыталась развернуться. Вожак, помятый, но еще живой, выбрался из захвата, и вместо того чтобы поскорее убраться на безопасное расстояние, ринулся на подмогу. Вся стая пошла в наступление.

Забыв о боли в руке, я подскочила с места и рванула в квартиру, обратно на тот же балкон. Если хоть немного замешкаюсь и останусь в коридоре, раззадоренные победой псы разорвут меня ради забавы, по инерции.

Сообразив, что сегодня она так просто никого отсюда не заберет, птица протяжно каркнула, расправила крылья и взмыла вверх черной стрелой. С соседних крыш снялись с насеста три таких же твари поменьше. Справившись с черным пилотом, собачья стая победно завыла, а потом один за другим псы выскочили через окно на улицу, ныряя в высокую траву, будто в воду. Чуть погодя где-то в соседнем квартале, в очередных развалинах, раздался все тот же победный вой. Четыре черные точки в небе, несолоно хлебавши, удалялись в сторону Дона.

Удаляться следует и мне. Быстро перерыв оставшиеся ящики, я схватила искомый пакет, прижала к груди, втянула голову в плечи и выскочила в коридор, подобрала оброненные сумку и пилу, затем – в подъезд, на парковку и бежала, бежала, бежала, пока не оказалась на достаточном расстоянии от «Трех скверов». Псы вдалеке все продолжали радоваться победе: вой, скулеж и пронзительный лай ветер доносил порывами. Сейчас я от тварей с подветренной стороны, они не смогут меня учуять.

Обессилев и тяжело дыша, я рухнула на горячую землю. Яркое большое солнце застыло в зените, куцые облака проплывали мимо, обходя яркий шарик стороной, чтобы не обжечься. Несколько крупных стрекоз, собравшись в стайку, кружили над моей головой в странном танце.

Тут, чуть поодаль от домов, жизнь текла своим чередом, никто ничего не замечал – каждый был занят своим делом. Интересно иногда получается: самые страшные твари, что только водятся в ростовском небе, – черные пилоты, невольно спасли меня от смерти. А самые опасные из тех, что бегают по нашей земле, продемонстрировали яркий пример решительности в ситуации, когда нужно защитить своего, спасти, отбить.

Псы не глупы, они просто озлоблены и выживают, как могут. Главное, они не бросают своих. Человеку стоит многому у них поучиться.

Теплая земля казалась периной, тонкие стебельки высокого ковыля колыхались на ветру, едва слышно шелестели, напевая колыбельную. Захотелось закрыть глаза и проспать этот день, отдохнуть, забыться. Но этого делать никак нельзя. Пора возвращаться домой, пора отнести на станцию то, ради чего я сунулась в эти негостеприимные края…

* * *

Темные коридоры станции освещались скудно: лампочки через каждые сто метров давали тусклый свет, островки которого чередовались с темными проплешинами, но дороги тут почти каждый знал наизусть. Группа детей, выстроившись в колонну по два человека и громко вереща, в сопровождении местных охранников с ржавыми автоматами через плечо двигалась на занятия.

И пусть цивилизация почти уничтожила сама себя, пусть важные дядьки, что занимают руководящие посты, гоняют с молочных зубов детвору на плантации да используют для работ на станции, этих малышей еще рано привлекать к труду. Пусть сперва научатся читать, писать, хоть немного узнают о мире, в котором они живут, тогда и начальству будет проще найти с подростками общий язык, и деткам станет легче переносить тяготы и лишения подземной жизни, зная, что там, за гермоворотами есть мир, вернуть который они еще могут. Все в их силах. А сила – в знаниях.

Класс был освещен отлично. В прошлом году я проела плешь начальнику, чтобы оснастить аудиторию партами, досками, хорошими стульчиками, после которых детские спинки не будут ныть и болеть, и десятком светодиодных ламп, что почти не тратят ценную электроэнергию, но сохраняют зрение и здоровье подрастающей смене. Столько лет жизни под землей, в темноте, и поколения через три-четыре человека будет не отличить от крота.

Спустя десять минут, как неумолкающая детская стайка расселась, я начала:

– Сегодня у нас новая тема!

– Опять математика? – Сережа за последней партой надул губы.

– Нет, кое-что поинтереснее! – улыбнулась я пухлому малышу и подвинула на учительский стол клетку, в которой сидела обычная серая крыса, выловленная на поверхности знакомым сталкером. Крыса была совсем маленькая, чуть больше пальца, если не считать тоненького хвостика-хлыста.

Крысенок не обращал на детвору никакого внимания. Все-таки наглость и полное безразличие к человеку эти существа не утеряли – видимо, код прописан в генах, крысиных догмах и постулатах.

– Фууу, невкусная! – пролепетала Таня с первой парты. – Невкусн-а-а-ая…

– А мы не будем ее есть! Ой! – Я развела руки в стороны, совсем забыв, что укушенная черным псом рука еще не зажила и лишних движений ею лучше не совершать. – Этот крысенок – наш друг и помощник!

– А что ж тогда с нею делать? – Коля, что сидел с Таней за одной партой, попытался ткнуть крысеныша в бок тоненькой соломинкой.

Зверек маневр разгадал и забился в дальний угол, продолжая при этом грызть корку, зажатую в передних лапках.

– Мы будем ее дрессировать! – улыбнулась я. – Будем общаться с внешним миром и пытаться понять наших братьев меньших!

– Дрессировать? – переспросил Илья – самый смелый и любознательный мальчик в классе. Если он что-то делал, ему начинали подражать все. Если ему мои идеи придутся по душе, работать с классом будет одно удовольствие.

– Дрессировать, заново приручать, – ответила я, выжидая реакцию.

– Клево! – воскликнул Илья. – А собаки будут?

– По правде говоря, мои хорошие, – я подошла к двери, притянула ее плотнее, – собаки очень опасны, я не хочу подвергать вас риску… Быть может, через пару лет, когда вы подрастете…

– Мы никому не скажем, никому! Пажалста! – хором заверещали дети.

– Хорошо, когда подрастете, мы обязательно попробуем с собаками, – я сощурила глаза, обвела строгим взглядом класс, – попробуем, если вы никому об этом не расскажете, договорились? Пусть это будет наша маленькая тайна.

– Мы любим тайны, – хитро улыбнувшись, прошептала Таня.

– Тогда не вижу смысла ждать! Открываем тетрадки…

Я взяла со стола книгу – ту самую, что с боем вынесла из квартиры на «Вертолетном поле», и открыла на первой странице: «Конрад Лоренц. “Человек находит друга”. Введение».