Текст книги "Капица. Воспоминания и письма"

«23 марта 1930 г., Париж

…Как идет ваша постройка? Не забудь написать мне о Петиных работах, как его полемика с немцем. Как новая лаборатория, наладилась ли?..»

«2 апреля 1930 г., Париж

…Ты уже справила свои именины-рождение, а я нет и буду их справлять после Благовещения, не могу изменить этому дню. Все же поздравляю тебя и целую крепко, а в настоящий день буду молиться о тебе. <…> Что ваша русская колония? Пиши о ней…»

«25 апреля 1930 г., Париж

Воистину Воскресе! Дорогая моя Анюточка, очень была рада получить твое хорошее письмо. Очень меня обрадовало твое обращение. Сегодня я была в церкви и молилась о дорогих моих Колс и Алеше. Сегодня день рождения Коли, ему было бы 33 года. (Оба брата Анны Алексеевны, белые офицеры, погибли во время Гражданской войны. – Е. К.)

<…>

Когда будешь писать папе, то, пожалуйста, поцелуй его от меня. Мне не хочется им писать, только их компрометирую. Письма по большей части просматриваются, особенно заграничные. (С этого времени Елизавета Дмитриевна прекращает прямую переписку с А. Н. Крыловым, они узнают друг о друге только через Анну Алексеевну. – Е. К.) <…> В газетах пишут, что главный вредитель Лены – Гольд-фильдс⁴² Малоземов и Ивч. Надеюсь, что Малоземов не в России теперь. <…>

Бедняга Маяковский, о нем очень хорошо и тепло написали «Последние новости» и скверно «Возрождение», которое я называю кликушей…»

«6 мая 1930 г., Париж

… Сегодня день вашей свадьбы, поздравляю вас обоих и целую. <…> Ты не писала нам три недели, а обыкновенно пишешь каждую неделю, я и раздумываю, что бы это значило. Если кто-либо из вас был болен, то ты должна сейчас же об этом писать мне. А не молчать. Это ты знай навсегда. Я должна всегда быть с вами мысленно вместе, это мне надо…»

«14 мая 1930 г., Париж

… Насчет вашей поездки в Россию что мне сказать. Очень я этому не рада. Приехать к вам на август и сентябрь, чтоб быть с Сережей, я хочу. Раз это вопрос об Ольге Иеронимовне, то что же тут возразишь…»

«6 июня 1930 г., Париж

… Сегодня мы с Марией Ивановной вернулись из церкви. Ведь сегодня Троица и так приятно, что наши праздники сходятся с французскими. Служба была очень торжественная, вся церковь в цветах. Молилась за вас и за тех, которые в России…»

«12 июня 1930 г., Париж

…Значит, вы едете в половине августа в Россию…»

«11 июля 1930 г., Париж

…В эту среду, т. е. 9 июля, подала заявление о визе, он меня спрашивал как на духу, зачем на 6 месяцев. Я не могла сказать, что вы едете в Россию и можете там застрять. <…> Я писала тете Оле, что уезжаю к вам, а она многозначительно пишет, что надеется застать меня в Париже, что вы никуда не поедете, потому что не захотите оставить такого еще маленького сына. <…> Целую тебя, моя дорогая. Очень я не рада вашей поездке в Россию…»

На этот раз Анна Алексеевна и Петр Леонидович все же отправились в Россию и благополучно вернулись в Кембридж. На обратном пути они на неделю остановились в Брюсселе, где проходил Сольвеевский конгресс. Анна Алексеевна так описывает Ольге Иеронимовне свои впечатления:

«12 ноября 1930 г., Кембридж

Дорогая Ольга Иеронимовна, Петя просил Вам написать, он ужасно занят и боится, что будет все откладывать и откладывать письмо. В Брюсселе было очень хорошо, заставили физиков работать с 9 утра до 11 вечера. Все почти жили в одном отеле, встречались утром за кофе и тут же начинали физические разговоры. Шли толпой в «свободный университет» и там читали доклады, спорили и говорили до 6 вечера, шли домой и обедали опять вместе и опять с физическими разговорами. И так всю неделю. Им всем было приятно, что люди, которых они почти никогда не видят, все собраны вместе и не надо путешествовать по всей Европе, чтобы со всеми ими разговаривать.

Эйнштейн – существо очень симпатичное, у него страшно веселые глаза, зато Madame Curie ужасно свирепая, страшно сухой принципиальный вид. Я думаю, она не самая симпатичная старуха на всем свете. Остальные физики все очень милые, некоторые невыносимо смешные. Все были очень довольны, но рады, когда кончилась неделя, слишком много наговорили.

Я была в Брюгге, очень славный городишко, совсем как на старых пейзажах, и картины очень хороши.

Сережа говорит по-русски совсем хорошо, но ужасно смешно, некоторые слова определенно с английским акцентом, получается забавно. <…> Мы, кажется, решили заводить еще одну зверушку, которая родится в конце июня. Не могу ручаться за девочку, но постараюсь! Проводили сегодня маму в Париж. <…> Мы заняты сейчас посадкой и планировкой сада, вырастет он, конечно, через 25–50 лет, но все-таки надо посадить…»

В 1966 году, снова оказавшись после большого перерыва в Англии около своего дома, Анна Алексеевна напишет: «Жизнь человека – такой короткий срок. Больше всего меня поразили деревья, которые мы сажали у нашего дома. Вот они уже старые, а мы?..» (из письма В. М. Ходасевич).

Елизавета Дмитриевна – Анне Алексеевне

«14 февраля 1931 г., Париж

… Сегодня минуло три года дорогому нашему Сереженьке, поцелуй его крепко от бабы. Напиши, как прошел этот знаменательный день. <…> Пополнела ли ты, то есть заметно ли твое положение?..»

«25 февраля 1931 г., Париж

… Очень мне жаль, что Хирьякова такая нетерпимая и сама себе делает больно. (Анна Алексеевна рассказывала, что Хирьяковы, их ближайшие друзья-эмигранты, так и не смогли принять тот факт, что она стала советской гражданкой. – Е. К.). Ведь она так любила тебя, да еще вдобавок ты крестная мать…»

«1 июля 1931 г., Париж

…Напиши, как ты себя чувствуешь, и точно напиши мне, когда ожидаешь. Это для меня очень важно знать, я буду молиться о тебе. <…> Я могу приехать к вам, когда это будет удобнее, когда у вас не будет гостей…»

«6 июля 1931 г., Париж

…Письма наши разошлись. Мы получили твое с описанием вашего званого обеда. Разве тебе не трудно было хлопотать и всех принимать?..»

Анна Алексеевна писала Ольге Иеронимовне 25 июня 1931 года:

«Скоро приедут масса посетителей, делегаты из России на Educational congress, наверное, завернут в Кембридж. Френкель по дороге в Ленинград приезжает в начале июля! Только все они в очень неудобное для меня время приезжают…»

«9 июля 1931 г., Париж

Дорогие мои Петя и Анечка, поздравляю вас с новым малюткой сыном, товарищем Сереженьке…»

«12 июля 1931 г., Париж

Дорогая, милая моя Анюточка, как я обрадовалась твоему письму и как счастлива, что малютку вы назвали Андреем, это такое хорошее имя. Теперь я усиленно молюсь, чтобы твое сердце смягчилось и чтобы маленького Андрея окрестили. Не сердись на меня за эти строчки, но ведь крещение для меня Таинство, и я так люблю вас и малютку, что для меня отдаление от вас так тяжело. Но я терпеливо жду и надеюсь и надежду эту не потеряю. <…> Когда я получила телеграмму, то обрадовалась, но и грустно мне стало, что я не с вами, и грустно все это время…»

«18 июля 1931 г., Париж

…Сейчас получила твое письмо. Очень довольна им, ты все так хорошо и подробно описала. Конечно, я очень хочу видеть маленького Андрея и приеду, как ты говоришь, в первых числах августа. Как хорошо, что Сереженька любит братца своего, он и потом будет верно ему покровительствовать. <…> Ты устроила роды потихоньку, и Петя не проснулся, но меня бы ты так не провела…»

«20 ноября 1931 г., Париж

…Я всегда представляю себе Сереженьку и маленького Андрюшу с его толстыми щечками и очень их люблю и понимаю теперь, отчего бабушки так любят внуков…»

«4 марта 1932 г., Париж

…Очень рада, что ты занимаешься с Сережей русской грамотой, ему полезно сидеть смирно и немного сосредоточиться, хоть 10 минут. <…> Как хорошо, что Петя вовремя купил рядом землю и вам не помешает новый дом. Рада за Петины успехи по жидкому водороду и вообще. Виктор (Анри. – Е. К.) хочет приехать к нему и посоветоваться насчет устройства лаборатории жидкого водорода, он у себя в Льеже хочет устроить. <…> Твоя перестановка мебели мне не вполне ясна. Нарисуй, как все стоит…»

«4 апреля 1932 г., Париж

Дорогая Анюточка, 26 марта / 8 апреля день твоего рождения и именин. Хоть ты и считаешь по новому стилю, но по старому – Благовещение Пресвятой Богородицы 25 марта, а ты родилась на следующий день, вот отчего я и праздную день твоего рождения после праздника Благовещения. (Анна Алексеевна всю жизнь справляли свой день рождения 26 марта по новому стилю, сохранив дату, соответствующую старому стилю. – Е. К.). <…> Кризис во Франции еще продолжается, и много русских без работы, а фунт повысился. Как вы думаете, поднимется ли еще?..»

«9 мая 1932 г., Париж

…Получила твое письмо и наброски с Андрюши, очень мы обе были рады. Наброски очень понравились, особенно где он стоит в профиль, такой милашка. Но сейчас мы находимся в таком волнении от этого ужасного события: убийства русским французского президента⁴³. Это дикое убийство мог совершить только сумасшедший. Но сумасшедший он или нет, он все же русский эмигрант, и это падает на всех нас, живущих во Франции и пользующихся такой широкой свободой здесь. За добро отплатил так ужасно. Всякий террористический акт вызывает во мне протест и угнетает, с какой бы стороны он ни шел, а такой лег на нас тяжелым гнетом. Как подумаю о русских, которые работают на заводах, об учащихся во французских школах, как им тяжело. Не думаю, что это только я чувствую так, нет, все одинаково так чувствуют. Конечно, это впечатление со временем сгладится, но пока очень тяжело. Ты, конечно, читаешь все подробности об этом событии и всякие предположения, но будем ждать судебного следствия, что оно откроет.

Что такое ты пишешь, что хотела бы поехать в Союз, т. е. в Россию? Почему ты пишешь, что ты хотела бы поехать. Как? Одна? Что это значит?

<…>Что же это Сереженька не делает успехов в русской грамоте, все же не оставляй с ним заниматься хоть 10 минут. <…>

Я очень рада, что Петина лаборатория вышла красивой, напиши, когда она откроется. <…> Мы раньше, чем ты написала, прочли про открытие Кокрофта. Мария Ивановна воскликнула: «Почему это не Петя открыл, ведь он работал над атомом». Я же хочу знать вот что. Кокрофт работал у Пети в лаборатории и пользовался его машиной, если это так, то тут и Петина часть есть. Так ли это?..»

«23 мая 1932 г., Париж

…Получила твое длинное письмо, где, как сказала Мария Ивановна, много рассуждений о французской политике и мало о детях. Но я все же рада этому письму и с твоим мнением о французской политике согласна. Что касается о военных слухах, связанных с Японией и СССР, то это очень страшно. Но я не представляю, чтобы опять загорелся мировой пожар. Уж очень все устали. <…> Ты спрашиваешь о моем приезде. Я свободна в конце июня, если это вам обоим удобно, я могу приехать. Конечно, останусь, сколько понадобится, если вы уедете в Россию. Понимаю Петю, что он хочет видеть маму, хоть и не перестаю бояться поездки туда для вас. <…> Очень рада за Петю, что скоро откроется его новая лаборатория…»

«14 июня 1932 г., Париж

Получила английскую визу, т. е. извещение, что могу ее взять на три месяца. Вчера, ввиду тревожных слухов о нансеновских паспортах, пошла в Префектуру узнать. Была спокойна, п.ч. у меня нансеновский паспорт до 13 августа 32 г. Но, увы, мне сказали, что если я хочу ехать сейчас и остаться после 13 августа, то мне надо не возобновить визу, как прежде, а взять новый нанс. паспорт и для этого потребуется 2 месяца. Эту репрессию сделали русским за убийство президента. Кончилось свободное передвижение, когда в два дня выправляли нансеновский паспорт. Теперь мое прошение пройдет два министерства, о моей благонадежности наведут справки…»

«2 июля 1932 г., Париж

… Поездка моя к вам еще не определилась. Как раз после твоего письма пришел ко мне «тип» из Префектуры, смотрел мою «Carte d’id» и что-то записывал и почему-то все спрашивал о папе. Очевидно, таким способом осуществляется проверка русских, живущих в Париже и желающих получить нансеновский паспорт. Пришел «тип» на другой день после твоего письма, значит, ваше письмо к знакомому вашему французу еще не имело действия…»

«19 июля 1932 г., Париж

…Меня постигла неудача. Сейчас была в Префектуре, и мне не выдали визу, сказали, что запрос мой пошел в министерство. Я спросила, почему же всем выдают в 48 часов, а я не получаю. Ответили, что с некоторыми так поступают, причина им не известна. Одним словом, я нахожусь в подозрении…»

В архиве отсутствуют письма за длительный период – более года.

«4 октября 1933 г., Кембридж

…Сегодня получила твое письмо, посланное из Москвы 27 сентября, итак, оно пришло на восьмой день. Из «Узкого»⁴⁴ также. Ты пишешь так, как бы не получала от меня писем, а между тем я пишу каждую неделю аккуратно. Дети, слава Богу, все время были здоровы, они оба очень веселы, и Сережа по-прежнему прекрасно себя ведет. <…>

Вы, вероятно, читали о смерти Эренфеста. Какая страшная драма. В английских газетах только сказано, что он пришел в больницу к сыну, выстрелил в него, ранил, а себя убил. Какой-то ужас. Я знала его и жену его Таню, когда они только что женились. <…>

Итак, вы едете на Кавказ…»

«14 октября 1933 г., Кембридж

… Теперь вы уже в Кисловодске, только бы погода была хорошая. <…> Дети здоровы, оба очень веселы. Сережа ходит в школу, но очень рад, когда не надо идти, то есть в субботу и воскресенье. Он так занят «мекано»⁴⁵, все время строит и строит. Когда не скоро засыпает, я ему говорю: «что не спишь?» Он отвечает, что думает и обдумывает, как бы лучше сделать машину, которую он хочет строить. Чаще строит не по книгам, а «из головы», как он говорит. <…> Спасибо за виды Ленинграда, но в них нет Невы и набережной, купи их…»

«19 октября 1933 г., Кембридж

…Получила твое письмо из Кисловодска, очень рада, что вы так хорошо там устроены, и надеюсь, что Петя уже совсем поправился. Одного только боюсь, что по приезде домой он опять будет сидеть по ночам над работой и портить здоровье. <…> Сережа теперь очень увлечен «передачей» и устроил себе из «мекано» ящик и на нем всевозможные передачи, все колесики вертятся, одни с цепью, другие с ремнем…»

«14 февраля 1934 г., Париж

…14 февраля рождение Сереженьки. Поздравляю вас всех. <…> Спасибо тебе за гравюры, мне они очень понравились. Это очень красиво, и твоя мысль сделать серию Кембриджа – очень удачная мысль. <…> Всего лучше Сережа, он прелестно вышел, потом очень хороша дама с кошкой, вид и дама в кресле, но тут есть ошибка, у дамы белая полоса закрывает лицо. Очень будет интересно, если ты будешь продолжать. <…> Как хорошо, что ты вздумала писать нам ежедневно понемногу, и это письмо вышло интересное: и в Лондоне были, и о детях написала и даже о платье. Снимись в нем и пришли нам. Спасибо тебе за книгу Белого, отдала ее на прочтение Анне Николаевне, и еще есть желающие. Но я не могу одолеть ее, язык его слишком невыносим в этом романе, а предисловие написано ясно.

Мы сегодня сидим дома, но забастовка очень умеренная: есть вода, газ, электричество, хлеб и молоко. На улицах пусто и тихо, мы немного гуляли. Газеты не вышли. Кажется, все успокоится.

Рада, что автомобиль у вас удачный. Рада, что Петя не устает от Лондона и от завода, я очень боялась, что завод его будет утомлять».

«6 марта 1934 г., Париж

…Ты пишешь о советской школе для Сережи, но ведь это значит лишить его и себя – его семьи, а себя сына, потому что он отвыкнет от вас, а Андрюшу лишить брата. К тому же в советской России, которая так еще молода, нет ни хороших учителей, ни школы удовлетворительной, они сами об этом часто пишут. Да и неудивительно это, для этого время требуется. Да и жизнь там еще не устроилась, и не наладилось с продуктами, все еще недоедают. Страна еще не вышла вполне из хаоса, еще строится. И в гигиеническом отношении не все в порядке, и эпидемий много. Одним словом, страна, и такая обширная, как Россия, пережила революцию, все еще строится, созидается, много увлечений, и сами часто отменяют то, что начали, и в школьном деле особенно. Буду надеяться, что найдешь в Кембридже неплохую школу и вы останетесь все вместе.

Очень рада была узнать, что папа здоров и меня вспоминает…»

«27 марта 1934 г., Париж

…Ты зовешь нас после Пасхи, но я к вам не могу приехать, да вдобавки ведь вы в августе куда-нибудь с Петей улетите, вот тогда я и должна буду приехать, чтобы караулить детей. Итак, вы собираетесь в июле на мельницу (см. об этом. – Е. К.), а ты там не скучаешь?

Спасибо за присланный отчет о папином юбилее. Очень было интересно прочесть. Чествовали папу очень сердечно и просто, и только один, и как раз начальник Военно-Морской Академии, нагородил о «темпах», о «пролетарской диктатуре» и т. д., и совсем некстати, а нарочито коммунистически, но это только один адрес был такой напыщенный, остальные очень просты и хороши. <…>

Через неделю у вас Пасха, а у нас на неделю позднее, и ты знаешь! – твои именины и рождение на первый день Пасхи приходятся, п.ч. в Страстную субботу Благовещение. Мне это очень нравится, что в первый день Святой я буду праздновать и твое рождение. Я очень этому рада…»

«26 апреля 1934 г., Париж

…Получила твое письмо и фото, они хороши, но обидели нас тем, что на них нет Андрюши. Но этот твой промах пополнила Вера (Анри. – Е. К.), которая прислала мне всех детей, снятых у вас, там и ты есть, и Петя, который, верно, снимал кинематографом, а может быть, просто фотографировал. Вера пишет обстоятельно обо всех своих и детских восторгах: и как у тебя хорошо, и какие вы оба ласковые и гостеприимные, и как весело проводили вечера у вас с русскими профессорами и т. д. Теперь они ждут вас, и т. к. вы хотите ехать на своем автомобиле, то, значит, в поездке осмотрите старинные бельгийские города. Только вот в Генте не увидите украденного Ван Эйка в соборе. Очень рада за вас, что попутешествуете. <…> Я отправила тебе книгу Шаляпина…»

«9 июля 1934 г., Париж

…Сегодня минуло три года маленькому Андрюше, и я крепко целую его щечки. <…> Письмо твое очень интересно, и о вашем пребывании на мельнице, и о путешествии по Бельгии. Понимаю тебя и Петю, что вы хотите ехать на автомобиле по северным странам, это очень интересно. Я боялась, что вы поедете через Германию, которая сошла с ума и очень опасна…»

В конце августа 1934 года Анна Алексеевна и Петр Леонидович, совершив замечательное путешествие на машине, через Скандинавию приехали в Россию. И на этот раз (а приехали они в Россию в четвертый раз) произошло то, чего так опасалась Елизавета Дмитриевна все эти годы, – Петра Леонидовича не выпустили обратно в Англию. Вернуться было позволено лишь Анне Алексеевне. Они провели в разлуке около года. И все это время Елизавета Дмитриевна жила вместе с Анной Алексеевной. Только в конце сентября 1935 года. Анна Алексеевна одна поехала в Россию повидать Петра Леонидовича и сориентироваться в обстановке, в частности – можно ли привозить в Россию детей.

О впечатлениях Анны Алексеевны можно судить по ее письму Ольге Иеронимовне:

«2 ноября 1935 г., Москва

…Сейчас Петя очень занят в новом здании лаборатории. Оно вчерне закончено, но очень много деталей сделано небрежно и торопливо, а это обидно, потому что здание хорошее, и если бы все детали были сделаны аккуратно, то было бы просто прекрасное. Но у нас так любят спешить и так трудно их всех убедить, что заканчивать надо хорошо, что просто радуешься, что хоть здание-то стоит солидно. Шура (Шальников. – Е. К.) сейчас очень кстати, много будет работы уже в самом помещении по проверке и оборудованию. Это разгружает Петю от необходимости заниматься мелочами, которые, к сожалению, ни на кого нельзя было оставить. Нужны специальные знания и опыт лабораторной работы. Мы на праздники поедем в Болшево и там спокойно проведем три дня. Погода опять в Москве стоит хорошая, сегодня солнце и тепло. Вчера получили письмо от мамы и приписку от Сережи, которую Вам и посылаю. (Сережа Капица – родителям: «Милые папа и мама. Я очень хочу скорее поехать в Москву с Андрюшей. Я очень тебя, папа, хочу видеть. Я ведь целый год тебя не видал. И другую бабушку и дедушку хочу видеть…»)

Нам наконец предложили порядочную квартиру в академическом доме на Пятницкой, 12. <…> Это старый дом, в котором была Академия Внешней торговли. Первые два этажа старые, а верх надстроен. Мы помещаемся во втором этаже. Квартира имеет один недостаток – она темноватая, одна комната вообще без окон! <…> Между прочим, фасад украшен колоннами, так что мы начинаем привыкать с ними жить! Видно, от них не уйти. <…> Так что мы очень довольны, что наконец устроились. Я надеюсь, что все переделки будут закончены до моего отъезда, я собираюсь уезжать 15–20 ноября и думаю вернуться через месяц уже с ребятами, так чтобы зиму уже прожить всем вместе. Если все переделки не будут закончены в срок, то, может быть, придется ребят послать в Ленинград и разделить между дедушкой и бабушкой. Петя только беспокоится, что они Вас со света сживут своим шумом и живостью…»

После возвращения в Кембридж Анна Алексеевна менее чем за два месяца «свернула» там все свои дела и вместе с детьми переехала жить в Россию. А Елизавета Дмитриевна осталась в Париже одна.

Продолжение переписки – см. «Письма из Франции».