Текст книги "Мой любимый чемпион"

Анна Каракова
Мой любимый чемпион

© Каракова А., текст, 2024

© ООО «Издательство АСТ», 2024

* * *

Соне.

Потому что больше всего на свете Джонатан любил летать.

Ричард Бах. «Чайка по имени Джонатан Ливингстон»

Часть первая. Обнимая ветер

Глава 1. Тот самый день

Три дня в неделю – во вторник, четверг и субботу – Саша с отцом тренировались на главной конюшне. Чтобы добраться туда, они минут двадцать плелись верхом вдоль шоссе. Саша на Габи обычно шагала впереди. Её капризная кобыла то и дело тянула усатую морду к обочине – в траву или к кустам. Приходилось постоянно контролировать уздечку – так, чтобы уши Габи «смотрели» прямо. Это раздражало. Отец держался на корпус позади. Он ехал, отпустив поводья, вольготно откинувшись в седле. Джонатан под ним переступал длинными ногами чётко по прямой, словно гвардеец Букингемского дворца во время смены караула.

Миновав заправку, Саша с отцом сворачивали вправо, на грунтовку, под свод берёзовой аллеи. Тут острее, чем животные, они чуяли свободу и пускали коней рысью.

За полем виднелась конюшня – зелёный забор, двускатные крыши корпусов с денниками, круглый, как пивной бочонок, деревянный манеж. Там их ждала Полина. Если они запаздывали, то скакали напрямую через поле. Осенью – по меже, клубящейся туманом, или буро-жёлтой стерне, присыпанной солью первого снега. Зимой – вспахивая рыхлый наст и поднимая колючие облака снежинок. Весной – по нагло-зелёным росткам озимых. А летом – по волнам душистого разнотравья, сшибая на галопе зонтики пижмы и метёлки иван-чая. К Полине опаздывать было нельзя. Она ведь не любитель какой-то, а настоящий тренер. Профессионал.

Для Саши это были важные дни – яркие, потные, острые. Хотя она и понимала – у неё так себе получается. Зычные вопли Полины «Нога! Пятку опусти! Где опять нога?!», отражаясь от свода манежа, возвращались гулким эхом и стояли в ушах до нового окрика: «Александра! Повод подбери!» Полина обычно стояла посреди манежа – невысокая, крепко сбитая. В обтягивающих лосинах и коричневом шлеме она была похожа на гриб-боровик. Отец не вмешивался в тренировки. Ободряюще кивал при случае, но больше был сосредоточен на Джонатане.

Саша боялась, что после очередной провальной тренировки папа скажет:

– Слушай, вдруг мама права? Зря я тебе этими конями голову морочу? А? Шуша? Давай рисовать попробуем? Или танцевать?

Но отец молчал. В его немоте не было ни разочарования, ни упрёка. Просто тема Сашиных спортивных достижений для него не существовала. Отец видел и понимал, что кони для Саши – смысл, радость, жизнь. Своим молчанием он как бы говорил: ну пусть так. Не всем же быть чемпионами.

С Полиной они занимались выездкой: крутили вольты, вышагивали диагонали по манежу от одной буквы-латиницы к другой, тренировали подъём-галоп, точку остановки. Галоп у Саши обычно получался не с той ноги. А заставить Габи стоять на месте вообще было нереально: кобыла сдавала задом, нервно крутя хвостом. Как в насмешку, Джонатан под папой был словно пластилин. Конь и наездник дышали в унисон, рысили в такт, а когда выполняли команду «стоп», замирали оба и даже не моргали.

– Вы с Джонатаном похожи на кентавра. Только чья-то башка лишняя, – смеясь, комментировала Полина.

Едва Джонику исполнилось семь лет, Полина начала настаивать на стартах. Она считала, что пара папа – Джонатан прекрасно покажет себя в выездке.

– Да ну! Зачем? – отмахивался папа. – Мы – конкуристы! Чего нам ходить по манежу туда-сюда? Мы с Джоником будем летать до неба!

– Ещё неизвестно, как он себя покажет! Ты на нём только начинаешь прыгать, – злилась Полина. – А на выездке вы 70 процентов возьмёте! Или около того.

Но отец упрямо мотал головой, совсем как Джонатан. Саша понимала: отчасти из-за неё. Папа не хотел стоять на пьедестале с золотым кубком, пока она сидит на трибунах как ни при чём. Кони – это было их общее, только их. И не надо было никаких медалек. Ни папе. Ни Саше.

Но было ещё одно: папа верил, что когда-нибудь Джонатан будет лучшим не в выездке, а в конкуре. Полина на эти предположения выдавала скептическое «пфф…».

– В конкурных конях главное – порода! Гены! – доказывала она. – А что твой Джонатан? Дворняга – он и есть дворняга!

– Вы как с ума сошли с этим конём! – возмущалась мама.

Если она была недовольна, то разговаривала восклицательными знаками.

– И ты, и Сашка – целый день на конюшне! По колено в навозе! Гадость какая! И что это даёт ребёнку?! Почему кони? Почему не бальные танцы, например?!

– Какие ещё танцы? Не надо никаких танцев! – пугалась Саша.

– Но это же эстетично! Музыка! Костюмы! Пластика тела! А ваш Джонатан и конюшня – одна грязь, пот и больше ничего!

Получалось, кроме папы, в Джонатана верила только Сашка. Они с отцом всегда были заодно.

Папа купил Джоника, когда поехал за другим конём.

– Захожу в манеж, – с детским восторгом рассказывал он. – Выводят такого красавца – мама дорогая! Мощный, здоровый! Богатырский конь. Ну, пока я на него сажусь… выскакивает из предманежника этот… коняга! Ни рожи, ни кожи. А зад поджарый, сухой. И ноги жилистые, длинные. За ним конюх бежит: стой, мол, зараза, куда?! А этот покрутил башкой, сориентировался – не глупый, значит. И как пошёл маршрут! Один! Без наездника! Просто потому, что в кайф! Потому что кровь бурлит! Потому что хочет прыгать! Я того богатыря даже смотреть не стал. Забираю этого! – говорю. – Сивку-Бурку! А хозяин-то обиделся, что я его так назвал. «Вовсе, – говорит, – его не так зовут. Сын мой вычитал. Что-то там про чайку, которая летала выше всех». Я спрашиваю: «Джонатан Ливингстон?» И тут Джоник как вскинется! И ко мне! Я его по холке треплю и чувствую – мой! Ну, точно – мой конь! А хозяин его бывший смотрит удивлённо и говорит: угадали. Только попроще, как положено. Две буквы в имени от отца – Динара, одна от матери – Назаретты. Так что зовут его одним словом – Джонатан.

Смешно сказать, но Джоник с папой были внешне похожи: широкие плечи-круп, поджарый зад, длинные жилистые ноги. Худые и сильные, как натянутые струны, икры. Даже цвет папиной шевелюры и конской гривы – тёмный с медным отливом – почти совпадал. Гнедая масть.

– В прошлой жизни Джонатан был моим братом-близнецом, – шутил папа. Потом призадумывался и добавлял: – А может, я – его.

Конюшня, где стоял Джонатан, была небольшой и небогатой. Никаких тебе кафе, раздевалок, беговых дорожек для коней, ультрафиолетовых ламп и бассейнов. Дощатый сарай с земляным полом, поделённый на денники небрежно струганными досками. За порогом конюшни – огороженный кривыми брусьями плац. Луг, сбегающий в долину. Синее небо до горизонта.

Три дня в неделю – в среду, пятницу и воскресенье – папа с Сашкой занимались конкуром. Устанавливали препятствия – пару чухонцев, систему. И прыгали. И если есть на свете счастье – это было оно. Развернуть коня на препятствие. Постановление. Прыжок! Если по вторникам, четвергам и субботам они вкалывали на тренировках с Полиной, то в остальные дни оба летали!

Джонатан в холке – сто семьдесят девять сантиметров. И вот он отталкивается и прыгает на метр выше! На целый метр! В прыжке у коня есть такое свойство – зависать. На миг, на сотую долю секунды, но застывать в воздухе вместе с всадником. И этот миг… Кто испытал хоть раз, вряд ли забудет.

У них был ещё один способ «приключиться», как называл это папа. Он вообще любил по-своему использовать слова, придавая им новый смысл.

Летом, когда было время и позволяла погода, они возвращались из главной конюшни не коротким «верхним» путём вдоль шоссе. А низом, по берегу моря.

– Не закатить ли нам гастроль имени Петрова-Водкина? – всегда неожиданно, на развилке спрашивал отец.

– Да-а! – радостно вопила Сашка.

– «Закатывать» в данном случае – от слова «закат»! – каламбурил папа, сворачивая к заливу. – Даёшь купание красного меня!

Они кружили по узким тропинкам, спускаясь к морю тряской рысью. Когда выходили на побережье, кони вставали как вкопанные, фыркали и мотали головами. Вокруг было столько воздуха, неба и воды, что даже Сашка дурела.

– Что, погнали?! – спрашивал отец.

– Погнали! – отзывалась Саша и первой поднимала Габи в галоп. Как обычно, не с той ноги.

…В тот вечер, который снится Саше два года, они как раз «закатывали гастроль». Спустились к морю и обнаружили, что солнце уже упало за горизонт, оставив после себя полыхающее пурпурное небо и розовый отблеск на тёмной воде, который катился к берегу ленивой длинной волной.

Сашка с папой пришпорили коней и помчались вдоль воды. Из-под копыт летели брызги – тёмно-красные в отсветах заката, похожие на зёрна граната. Отец бросил поводья и раскинул руки, обнимая ветер.

– Давай, Шуша! – кричал он. – Не дрейфь! Отпусти повод, не бойся!

Но Саша боялась. Мало ли что придёт Габи в голову? А вдруг испугается? Или понесёт? И повод не отпускала.

Они летели вперёд, обгоняя друг друга. Отец поддавался Сашке и отставал. Она сейчас это понимает. А тогда – нет.

– Ну, что? Кто теперь первый?!

– Я! – кричал отец, обгоняя.

– Нет, я!

Саша, не оглядываясь, вырвалась вперёд.

– А сейчас?! Скажи, па!

Отец не отвечает. Тишина за спиной бьёт ознобом по затылку. Саша оборачивается. Отца нигде нет.

Саша цепенеет, натягивая поводья. Они с Габи топчутся на месте, озираясь. Кругом темно, как будто над заливом опрокинули банку чернил.

– Папа, ты где? Па-ап?!

Вдруг из тьмы появляются кони – страшные, с выпученными от ужаса белками глаз, с чёрными дырами оскаленных ртов, с гривами, стоящими дыбом.

Бешеные кони мчатся на Сашу. Всё ближе и ближе. Яростно. Неотвратимо.

Отовсюду слышен оглушительный треск пожара. За крупами коней пляшут языки пламени, искрят бенгальскими огнями. Саша орёт:

– Па-а-па-а!

…И просыпается.

Мама нежно, но решительно трясла её за плечо.

– Саша, Сашенька, очнись!

Как всегда, после кошмарного сна Сашка повисла у мамы на шее. Та в ответ крепко схватила её в охапку. Они баюкали друг друга, качаясь в темноте, как два болванчика, заговаривая свои страхи, заглушая боль.

– Всё будет хорошо, мой заяц… – шептала мама на ухо Саше. – Когда-нибудь всё исправится, всё забудется, всё наладится и станет хорошо.

Саша слушала и не верила:

– Я знаю, что папы нет. Но я не могу понять, что его больше не будет. Никогда.

Глава 2. Другая жизнь

За два года, прошедшие со смерти отца, Саша сильно изменилась. Дело не в том, что она выросла и похудела, стала угрюмой, угловатой и постриглась. Это нормально для ребёнка тринадцати лет. И уж совсем не в том, что она сменила яркие свитера и смешные шапки с помпонами на тёмные безразмерные толстовки с капюшоном. Оглянитесь на улице – вы непременно увидите такого подростка: капюшон натянут на глаза, в ушах – наушники. Главное – Саша перестала смеяться. Совсем. Только Ба удавалось иногда выдавить из неё подобие улыбки. Потому что Ба… это Ба!

Теперь Саша с мамой жили в большом городе в огромной квартире. Всё здесь было такое профессорское: стеллажи с книгами под потолок, абажур, дубовый буфет и кресло-качалка в гостиной, картины на стенах. С портрета на Сашу взирал строгий дядечка с прозрачными глазами. Портрет писал известный художник, друг семьи. Саша его никогда не видела, поскольку к моменту её рождения и знаменитый художник, и профессор покинули эту квартиру, улицу, город, этот мир. В наследство от деда Саше достался фамильный тонкий нос и светло-серые глаза.

Дед с Ба прожили вместе тридцать лет и три года. Хорошо, не умерли в один день. Учитывая характер Ба, который мама называет несносным, дед продержался довольно долго.

Присутствие в квартире Ба угадывалось по весёлому сумасшествию, следы которого можно было обнаружить где угодно. Вот как обыкновенно люди убирают на лето зимние вещи? Вешают пуховики и пальто в дальний угол шкафа или складывают в чемоданы с лавандой. Но этот вариант не для Ба. С наступлением тепла она делала Зимнего человека: тело из нескольких курток и пальто, голову из шапок и шарфов, ноги из штанов, вдетых друг в друга… Пережидать летнюю жару Зимний человек мог где придётся. Саша познакомилась с ним, когда пыталась достать закатившийся наушник из-под своей кровати. Было всерьёз жутко и немного весело.

Или что означает набор игрушечных кастрюль в посудном шкафу? Обнаружив его, Саша всё собиралась выяснить у Ба – зачем он нужен? Но забывала. Однажды, придя из школы, она застала бабушку за странным занятием. Ба кромсала в пыль куцую веточку укропа, водрузив на нос две пары очков. На кукольной сковороде не больше кофейного блюдца шкворчали стружки моркови и лука. А в кастрюле объёмом с чайную кружку плавали кубики картошки, похожие на крошечные детали лего, и фрикадельки размером с горох.

– Ба, что ты делаешь? Зачем? – удивилась Саша.

– Варю мини-суп, – невозмутимо ответила она. – Учусь придавать значение мелочам. Красота всех цветов мира – в одном цветке, – так считают японцы. А я считаю…

Ба двумя пальцами сняла кукольную сковородку с конфорки, чтобы переложить зажарку в игрушечную кастрюлю.

– Ну? – не выдержала Саша.

– Что вкус хорошего супа – в одной ложке. Или даже капле. А быть может – в молекуле, которой не видно.

– Кому нужен суп, которого не видно?

Ба утопила в кастрюльке укроп и крохотный лавровый лист. Она не торопилась отвечать, сосредоточенно мешая суп чайной ложечкой.

– Мне.

Она навострила на Сашу хитрый глаз.

– По-моему, я изобрела отличный способ превратить заурядное в невероятное! Ты не находишь?

Сашка часто не понимала Ба. Но всегда ждала от неё чего-то такого. Нереального. Неожиданного. Как будто Ба была иллюзионистом, способным в любой момент достать кролика из шляпы, кастрюли, откуда угодно.

Мини-суп, между прочим, получился отменный. Возможно, потому, что Саша, следуя совету Ба, ела его из старинной фарфоровой чашки серебряной чайной ложечкой.

Теперь она ищет по всей квартире и находит «художества» Ба – так называет это мама. Однажды Саша «зависла» перед портретом деда. Она точно знала – здесь что-то должно быть. И нашла! В левом нижнем углу картины – партию в крестики-нолики, едва заметно процарапанную иголкой.

– Ба! С кем ты играла в крестики-нолики на портрете деда? – улучив момент, спросила Саша.

– С ним! – ни на секунду не задумываясь, ответила Ба. – Он меня обыграл. К сожалению. Выиграл свой крестик.

– Вы же портрет испортили!

– Почему испортили? – возмутилась Ба. – Это художественная концепция! Караваджо на каждом букете писал пару мух. Брейгель – уродливых собачек. А здесь – целая философия! Крестик ты? Или нолик? Вот в чём вопрос.

В нынешней жизни Саши Ба была источником хулиганства и волшебства. На этом приятные изменения заканчивались. Всё остальное – новая школа, скандалы с мамой из-за плохой учёбы, отсутствие друзей – было бесцветное и безнадёжное, как сырое утро с гроздьями ворон на проводах и ватным небом, под которым тяжело дышать. И безвкусное, как ненавидимый Сашей сыр с дырками. Она физически ощущала пустоту внутри себя. Нет, много пустот. Самая большая дыра внутри – от того, что не было отца. Другая, поменьше – из-за отсутствия прежней жизни: конюшни, моря, дома. И ещё была одна – от того, что из реальности Саши пропал Джонатан. Сразу после пожара его забрала Полина, за что мама была ей страшно благодарна. А Саша – нет.

…Сегодня мама начала утро с романса.

– Утро-о туманное-е, утро-о седое-е, – затянула она, отдёргивая шторы и впуская в комнату холодные лучи ноябрьского солнца.

– Ма-ам, пожалуйста, не пой!

Саша натянула одеяло на голову. Хорошо бы остаться здесь навсегда – в тишине, в темноте, нигде. Её бесила необходимость вставать, чистить зубы, есть, жить. Какой в этом смысл? Если всё лучшее позади? Но перед мамой было стыдно. Саша уже не помнила, когда в последний раз она пела. Когда-то тогда. В прошлой жизни.

– Вставай, лежебока! Нас бабушка ждёт!

Точно! Ба! Как она забыла?

Через полтора часа они шагали по больничному коридору. Перед дверью палаты притулился старичок – тощий и сгорбленный, с седым пухом на голове, сквозь который просвечивал сизый череп. Мама первая распахнула дверь… Ба сидела посреди комнаты в инвалидном кресле, закутавшись в серый плед. От её руки к штативу капельницы змеился прозрачный шнур. Голова Ба безвольно свесилась на плечо.

– Мамочка, привет, ну, хватит уже придуриваться.

Мама стремительно прошла в палату, чтобы обнять Бабушку. Та не сделала ни единого движения навстречу.

– Ма-ам?!

Мама схватила изящную бабушкину руку. Да ладно! Можно подумать, она знает, где пульс.

– Саша, позови кого-нибудь! Быстро!

Соседки Ба по палате с интересом следили за происходящим – как будто купили билеты в партере. Саша присмотрелась. Из-под пледа торчала нога в кроссовке. Не в тапке! Значит, Ба собралась домой. И плед точно не её. Ба терпеть не может серое, будь то пальто или кафель в ванной. Получается, всё это очередной розыгрыш?

– Саш, что ты стоишь как столб?!

На этих словах мамы Ба вскочила на ноги, раскинув руки в пледе как крылья, и изрекла:

– Кто сказал, что люди не летают?! Летают! Как птицы!

В ответ мама застыла на пару секунд. Потом сделала пас руками и глубокий вдох-выдох – упражнение на спокойствие, которому её научили в музыкальной школе.

– Ну… ты как всегда.

– Мусечка! Это сказала Катерина, вернее, Островский! А ещё – Наташа Ростова, когда чуть не рухнула с подоконника в Отрадном. Но лучше б упала – сломала лодыжку и не пошла на бал, не влюбила бы в себя беднягу Болконского. Да и Анатолю она хромая была бы ни к чему. Одним словом, Толстой со своим романом пошёл бы совсем другим путём.

Литературные отступления Ба были не случайны. Когда-то она преподавала русский и литературу. Саше с трудом верилось: Ба – и вдруг училка! Но это был факт. От её школьного прошлого остались фотографии спектаклей, звонки бывших учеников и неожиданные литературные пассажи к месту и нет, в которых все эти Катерины, Акакии Акакиевичи и Сквозник-Дмухановские были представлены как личные знакомые Ба, приятные и не очень.

Между тем мама деятельно собирала вещи в сумку: планшет, зарядку, ночную рубашку, чашку-ложку.

– Ты где каталку раздобыла? – подала голос Саша.

Ба обиженно надула губы.

– То есть я была недостаточно достоверна?

– Я просто спросила: откуда каталка?

– Есть связи. Подумаешь! Тоже мне, Шерлок.

– Очень смешно! А это что? – вмешалась мама, вытряхивая из тапка полупустую бутылку коньяка.

– Это – для сердца! И для души, – парировала Ба. – И вообще – она не моя.

– А чья? – не сдавалась мама.

– Э-э… Семёныча. Кстати! – Ба включила вторую громкость. – Ты где? Семёныч!

Появился Семёныч – тот самый старикан, который дежурил в коридоре. Трясущимися руками он держался за дверной косяк и вползал в палату, с усилием переставляя ноги. Бабушка толкнула к нему инвалидное кресло. Саша испугалась, что кресло собьёт старичка, как шар – кеглю. Но Ба промазала.

– Забирай свой мерседес! – с выражением сказала Ба.

Этого ей показалось мало. Она выхватила у мамы бутылку и сунула её в руки Семёнычу.

– И коньяк тоже! Забирай!

Семёныч замер на полушаге и стал внимательно вглядываться в этикетку.

– А-армя-янски-ий. З-а-а-чем? – наконец изрёк он перекошенным ртом.

– Девчонок из 308 на свиданку пригласишь! – весело предложила Ба. – Они же ходячие? Ну вот!

Мама на это ничего не сказала, только закатила глаза. А Ба по-хулигански подмигнула Саше.

И вот все трое топают прочь из больницы. Домой, домой!

– Господи, как они мне надоели со своими уколами и клизмами! – громко жаловалась Саше Ба. – Они же больные тут все! Но хорошие.

Встречные медсёстры, врачи, пациенты кивали, некоторые улыбались. Понятно, дело было не в ярком индийском балахоне бабушки и её берете со слонами, лихо сдвинутом на затылок. Саша давно поняла: где бы бабушка ни появлялась, она мгновенно притягивала внимание, становилась центром любого события. Чего удивляться, что из больницы, в которой она провела две недели, Ба уходила, как актриса со сцены после бенефиса. Саша видела: её провожают с сожалением. Ещё бы! Без Ба тут настанет скука. Но никто не мог честно сказать:

– Уже уходите? Как жаль! Возвращайтесь скорее!

В больнице такое не говорят.

«Обойдётесь! – злорадно думала про себя Саша. – Нам Ба дома нужна! А то мы с мамой вдвоём совсем закисли».

Со стороны их троица выглядела, наверное, забавно. Уж слишком они были разными. Строгая изящная мама в стильном брючном костюме и с небрежной причёской из светлых локонов. Слегка отрешённая, как будто вспоминает что-то из Бродского. Немного железяка, когда это необходимо. Яркая, стремительная, непредсказуемая Ба, всегда готовая удивить-развеселить. И угрюмая Саша в толстовке с капюшоном, натянутом на глаза. Но если приглядеться, было очевидно их сходство. Некая порывистость и ломкость движений. Тонкие ноги – длинные шаги. У всех троих была птичья повадка нацеливать на собеседника острый внимательный глаз или чуткое ухо. Движение вперёд было их стихией – короткие остановки были лишь паузой между перебежками. Как будто они на пару секунд присаживались на ветку, чтобы оглядеться, и тут же устремлялись дальше. Мама напоминала скорее цаплю: изящной шеей, длинными ногами, грациозными руками и огромными глазами с поволокой. Ба была похожа на экзотическую курицу-аристократку. А Саша – на гадкого утёнка, который не знает, что когда-нибудь превратится в лебедя.

Перед дверью с табличкой «Зав. отделением кардиологии Багдасарян В. А.» мама притормозила.

– Я сейчас!

– Мусечка, что бы он тебе ни сказал, не верь!

Но мама уже исчезла за дверью. Тогда Ба повернулась к Саше. Она не могла не договорить.

– Александра, запомни! Восточным мужчинам, особенно красивым, верить нельзя!

Как только мама вошла в кабинет, доктор вскочил, засуетился, начал перекладывать бумаги туда-сюда. Мама следила за его манипуляциями и молчала. Может, всё не так плохо? Может, он отводит глаза и тянет время из-за того, что… просто взволнован.

– Вот ваша выписка! – доктор выхватил несколько страниц из пухлой папки и упал на стул. – Таблетки пить регулярно! Кхм… Это необходимо чётко контролировать!

У доктора шевелюра с проседью и внушительный вид. Волосатые уши, густые брови, увесистый нос и добротный живот. Всё в нём какое-то авторитетное. Внушающее доверие. «Нет, не взволнован, – подумала мама. – Просто не любит сообщать хорошим людям плохие новости».

– Вазген Асатурович, но вы говорили – может, операция? – через паузу спросила мама. Не могла не спросить.

– К сожалению… вероятность, что… кхм её сердце не выдержит слишком велика.

Доктор вдруг снова вскочил, загремел ключами в кармане.

Какая у него сложная профессия. Давать надежду. Спасать. Отбирать надежду.

– Эта вероятность. Насколько? Велика?

Доктор перестал суетиться. Посмотрел маме прямо в глаза.

– Пятьдесят на пятьдесят. Кхм. Будете рисковать?

Несколько долгих секунд они смотрели друг на друга.

Наконец, мама сокрушённо замотала головой. Доктор развёл руками.

Вазген Асатурович распахнул дверь кабинета, пропуская маму вперёд. И тут оба застыли в недоумении. Ба стояла посреди коридора на одной ноге, сложив ладони перед грудью, глаза закрыты. Саша маячила позади.

– Мам! Что ты делаешь?!

Ба открыла один глаз.

– Мусечка, упражняюсь. Лучшее средство от ста болезней! Даже от гельминтов.

Саша с удивлением уставилась на Бабушку.

– Ба! У тебя что – глисты?!

Тут доктор, который только что куда-то спешил, смалодушничал и сделал шаг назад. Дверь в кабинет захлопнулась. Всё-таки он провёл с Ба много дней, а значит, не мог не очароваться ею, не злиться на неё и не испытывать восхищение или раздражение. Ба всегда вызывала у людей букет эмоций, среди которых не было только одной – равнодушия.

– Что он тебе сказал? – тут же спросила Саша. Мама отвела глаза.

– Пьём таблетки. Всё по плану. Всё нормально.

Саша с вызовом посмотрела на бабушку.

– Вот! А ты говорила! Что верить нельзя!

Ба бросила на маму внимательный взгляд… и вопреки обыкновению промолчала.

Вечером Саша, мама и Ба устроились у телевизора. Такое бывало не часто. Просто совпало: мамино любимое «Шоу Опера», привычка Ба сидеть в кресле-качалке с книжкой и желание Саши побыть вместе. Мама следила за происходящим на экране с азартом футбольного болельщика.

– Ну что это за верхнее фа? Меццо-сопрано называется!

Сашу и Ба тоже заинтересовала затянутая в блестящее платье тётка. Она тянула верхнюю ноту, выпучив глаза и надувшись, как рыба фугу.

– Бедняжка! Она же сейчас лопнет по швам! – с непритворным беспокойством прокомментировала Ба.

Все трое напряжённо уставились в телевизор: вот сейчас, сейчас, тётка взорвётся, как хлопушка. И тут раздался звонок маминого телефона. Не отрывая взгляда от экрана, мама стала шарить руками по дивану.

– Мам! Твой телефон в прихожей. Я принесу, – сказала Саша, поднимаясь.

Впервые она отрывалась от «Шоу Опера» с сожалением. Но это чувство мгновенно прошло, когда Саша увидела аватарку на экране.

– Ого! Полина звонит!

– Ответь! Скажи, я ей позже наберу!

– Полина, привет! – радостно воскликнула Саша. – Как Джонатан?

Через минуту о телевизоре забыли: новости Полины, которыми она делилась с мамой, Ба и Сашей по громкой связи, были куда интереснее. Во-первых, Полина выходила замуж. И не просто где-то и когда-то, а в субботу, встречаемся во Дворце бракосочетаний, банкет в ресторане в центре города. Во-вторых, Полина вернулась не одна, а вместе с Джонатаном! В-третьих… Полина выдвинула ультиматум.

– Вера Васильевна! Вы же знаете, как нежно я вас люблю и обожаю! – ангельским голосом пропела она в телефон. И тут же, не дав Ба возразить, сказала строго: – Но! На моей свадьбе вы воздержитесь от комментариев!

– От комментариев чего? – озадачилась Ба.

– Всего! – бескомпромиссно рубанула Полина. – Меня, моего мужа и вообще!

Ба молчала. Жестоко было лишать её такого веселья.

– …А что мне за это будет? – наконец спросила она с интонацией агента 007, который решил разыграть последний козырь.

– …А чего вы хотите?

– Разумеется, я хочу букет невесты!

Саша с мамой изумлённо переглянулись и посмотрели на Ба.

– Вера Васильевна! Вы что, замуж собрались?! – озадаченно спросила Полина в трубке.

– Ну, кто-то же из нас троих должен привести в дом мужчину!

…Когда Полина попрощалась, в гостиной наступила тишина – все переваривали новости.

– Господи, суббота через три дня! Что мы будем дарить? – сокрушённо сказала мама.

– Хороший повод прогулять моё шёлковое кимоно… – задумчиво произнесла Ба. – Буду молчать и кивать за столом, как китайский болванчик. А что? Мне нравится. Сашка, как думаешь?

Саша думала, что свадьба, подарок, костюм, букет невесты – всё это какая-то ерунда! Главное – Джонатан здесь!

– Вы что? Серьёзно? Не понимаете? Джонатан! Он вернулся! Теперь я смогу на нём тренироваться!

Мама резко помрачнела. Бабушка насторожилась. Джонатан для неё был чем-то неизвестным, непонятным. Какой-то конь, которого она никогда в глаза не видела. Фотографии не в счёт.

– Сашка. Два года прошло, – осторожно подбирая слова, сказала мама. – Давай кони для нас останутся в прошлом, а?

– Нет. Ни за что!

Мама в растерянности смотрела на Сашу. Она не ожидала такого резкого отпора. Ища поддержки, она оглянулась на Ба. Та едва заметно пожала плечами.

– Как ты это себе представляешь? – спросила мама.

– Как это «как»? – изумилась Саша. – Полина привезла Джонатана не в свою квартиру! А на конюшню, где-то здесь, рядом. Значит, я смогу ездить туда и тренироваться!

– Ну, допустим. А от меня ты чего хочешь?

– Договорись с Полиной! Чтобы она как раньше! Была моим тренером!

Мама не нашла, что возразить, хотя и чувствовала: ей совершенно не нравится энтузиазм Саши. Опять эти кони? Зачем? Она крепко зажмурилась и закрыла лицо ладонями. Окружающий мир исчез, превратившись в черноту, по которой плыли от зрачка к зрачку оранжевые пятна. Не слишком ли много новостей для одного дня?

– Мусечка, ты устала… – сочувственно протянула Ба.

Мама отняла ладони от лица. Грустно посмотрела на дочь.

– …Ладно. Поговорю.

Раздражённое лицо Саши вспыхнуло надеждой.

– Что – правда?!

Мама в ответ сделала пасс руками и глубокий вдох-выдох, как учил педагог по вокалу. Чтобы успокоиться.