Текст книги "Перстень без камня"

Глава 2
Лодка с упряжкой тюляк

В свое первое утро на архипелаге Тильдинна Брайзен-Фаулен проснулась перед рассветом, хотя легли они за полночь. Ее супруг мирно посапывал на ложе, выставив из-под одеяла пятки. Тильдинну разбудила вполне житейская причина – за ужином они пили белое игристое вино, и теперь молодой женщине понадобилось на горшок.

Ночная ваза обнаружилась под кроватью. Увы, снятая молодоженами за большие деньги комната была слишком маленькой, уединиться в ней было негде. Недовольно надув губки, Тиль некоторое время топталась с неудобосказуемым предметом в руке посреди апартаментов, затем представила себя со стороны – и рассмеялась. Хихикая, она уселась на горшок прямо там, где стояла. Плиссированная юбка ночного платья расстелилась вокруг женщины, словно венчик цветка, и скрыла под собой все. Только радостное журчание выдавало Тильдинну. Но Вальерд спал сном здорового человека с чистой совестью, а больше в комнате никого не было.

Вернув ночную вазу на место, Тиль обнаружила, что спать ей расхотелось. Поиски горшка, затем места, куда с ним приткнуться, затем волнение, как бы не разбудить мужа, – все это перебило сон. К тому же ночь закончилась, и серые предрассветные сумерки стремительно светлели. За окном проснулась и запела какая-то птаха – сперва неуверенно спросонья, затем все громче.

Тильдинна Брайзен-Фаулен, богатая горожанка, привыкла спать долго. Раз уж она поднялась до рассвета, так пусть это будет приключение. Тиль встряхнула Вальерда за плечо. Муж, не просыпаясь, заулыбался и заплямкал губами, возмутив Тиль до глубины души.

– Как ты можешь спать, Валь! – воскликнула она с негодованием. – Мы на архипелаге Трех ветров, здесь все не такое, как у нас, а ты спишь?!

– Сейчас я встану, сударь наставник, – пробормотал Вальерд. – Сию минуточку. Уже встаю… А?! Что?! Где…

Он вскочил с постели с колотящимся сердцем. Произошло что-то ужасное, непоправимое.

– Ты принял меня за мужчину, – горько сообщила ему молодая жена. – Как ты мог, Валь? Ты совсем, совсем меня не любишь.

В уголках ее прекрасных глаз набухли слезинки. Не так представлял себе это утро сударь Брайзен-Фаулен, в высшей степени не так. Но, может быть, милость супруги еще можно вернуть?

– Ах, Тиль, – сказал он как можно более проникновенно, – ну что за глупости! Я люблю тебя всей душой. Иди ко мне, дорогая, я докажу тебе свою любовь.

Увы и еще раз увы. Тильдинна не только не пожелала рассмотреть его доказательства, но обрушила на склоненную голову Вальерда новые обвинения – в эгоизме, бессердечности, низменности натуры и ограниченности чувств. Короче говоря, когда они выходили из дому, Вальерд был виноват на неделю вперед и прощен лишь условно. Условием было немедленное и беспрекословное подчинение всем желаниям супруги.

– И чего ты желаешь, Тиль? – покорно спросил Вальерд, кутаясь в плащ и дрожа на ветру. – Еще не работают ни магазины, ни лавки, ни рестораны, ни закусочные. Никакие увеселительные заведения. Слишком рано для… для всего.

Он подавил судорожный зевок.

Тильдинна огляделась. Вчера вечером она была взбудоражена самим фактом прибытия на острова и от волнения воспринимала окружающее какими-то цветными пятнами. Здесь все было чрезмерно красочным, как в театре. Золотистые вершины гор, подсвеченные уходящим солнцем. Голубая вода внутренней бухты, ставшая лиловой в сумерках. Даже ночь оказалась слишком черной, а среди черноты преувеличенно ярко сверкала россыпь огней на склонах – городок Бедельти. Шум ветра, запах моря, крики чаек – все, буквально все было непохоже на сдержанный и неяркий родной континент и сбивало женщину с толку.

Сегодня утром остров оказался проще и понятнее. Светлые, бледные краски предрассветного мира манили чистотой. Силуэт горы был словно начерчен мелками на туманно-матовом стекле небес. Вдали и внизу море переливалось мягкими акварельными полутонами. Через пяток домов от того, где молодожены сняли жилье на время праздника, улица оборачивалась тропинкой, а та ускользала вниз, разматываясь, словно клубок бечевы.

– Нам туда, – решительно сказала Тильдинна и, не дожидаясь Вальерда, направилась по дорожке.

* * *

В отличие от супругов Брайзен-Фаулен, папаша Зайн привык всегда вставать рано. А в этот день он поднялся даже раньше обычного. Вчерашняя гостья еще спала. В предутреннем свете он едва различил ее фигуру под покрывалом, и странным образом у него потеплело на сердце. Глядишь, и впрямь возвратится пропавшая год назад Кати. Рассудок говорил, что это вряд ли, но вопреки рассудку к Зайну вернулась надежда и грела его душу.

Он позавтракал кислым молоком с куском лепешки и вышел из дома. Сегодня у Зайна было особое дело, и, спускаясь по тропинке мимо соседских огородов, он чувствовал себя почти что важной персоной. Папаша Зайн шел выполнять уговор.

Полгода назад, на осеннем празднике смены сезонов, к нему в кабачке подсели двое северян. Зайн прожил всю жизнь на островах и приезжих недолюбливал. Что смуглые южане, что бледнокожие северяне – и те и другие дерганые, суетливые, прячут глаза, говорят непонятно и самых простых вещей не знают. По молодости ему было любопытно, каково оно на континентах под магией живется, но любопытство прошло даже быстрее, чем молодость. Хотя и молодость промелькнула быстро… Погрузившись в воспоминания, папаша Зайн остановился у кособокого забора, и с той стороны тотчас недовольно забрехала собака.

– Свои, Кукиш, свои, – успокоил он пса и пошел дальше.

Спуск сделался круче и неудобнее, но Зайн ходил здесь каждый день в течение многих лет, и дорога не отвлекала его от мыслей. Правда, и мысли он все эти годы думал одни и те же – простые и обычные, как эта хоженая-перехоженая тропинка, катящиеся из-под ног камешки, жухлый бурьян на склонах. Исчезновение дочери придало его мыслям оттенок горечи, но не изменило их сути. Папаша Зайн жил в спокойных сумерках ума, и события в его жизни случались не каждый год, чему он был только рад.

Давешние северяне изъяснялись путано, но никуда не торопились и каждые полчаса брали по кружке портера каждому и жирную копченую скумбрию на всех, поэтому в конце концов Зайн разобрался, чего они хотят. Они хотели знать, правда ли он возит с Монастырского острова устриц, которые больше нигде на архипелаге не водятся? Ну да, подтвердил папаша Зайн, так оно и есть. А часто ли он их возит? Ну, два-три раза в неделю, потому что они хороши свежие, а подрастают постепенно – то здесь, то там. И что, под парусом ходит или на веслах? Не так и не эдак. Руки-то не казенные, а спина не молодая. Есть у него упряжка ездовых тюленей, морских собак – тюляк, проще говоря. На них и ездит. А не хочет ли папаша Зайн заработать дополнительных деньжат на своих тюляках? А это смотря что придется делать, судари хорошие…

В общем, уговор у них вышел такой: через полгода, во время весеннего карнавала, Зайн оставляет лодку с четверкой тюляк без надзора, не задает вопросов и не болтает языком. На следующий день упряжка будет на месте, а владелец получит плату за услуги. Задаток можно прямо сейчас, вот пожалуйста. Объевшись пересоленной скумбрии и отяжелев от пива, папаша Зайн не удивлялся, только кивал. Задаток быстро кончился. А теперь настало время держать слово. Вроде бы ничего особенного северяне не требовали, а лишние монеты всегда кстати.

Последний отрезок тропы был почти вертикальным, и папаша Зайн самолично оборудовал его хилыми перильцами. Кряхтя, бурча и ругаясь себе под нос, он спустился к небольшой бухточке, выход из которой в море был перегорожен цепью, а от цепи вниз уходила металлическая сеть. Тюлени приветствовали хозяина веселым тявканьем. Морские собаки были намного глупее и добродушнее своих сухопутных тезок – во всяком случае, папаша Зайн не представлял себе собак, которые не попытались бы удрать из загородки. А тюляки послушно оставались в бухточке. На сушу они выбраться то ли не могли, то ли не догадывались, а путь в море преграждала сетка. Вот и хорошо.

Мокрые носы ткнулись в хозяйскую руку. Ездовые тюлени тихонько повизгивали и сами подставляли шеи под упряжь. Папаша Зайн пристегнул их к лодке и на некоторое время задумался, как быть дальше. Оставить ключ от замка, отпирающего механизм рычага, при помощи которого опускается цепь? Или опустить цепь самому и оставить лодку с упряжкой пришвартованной к причалу? Он выбрал второй путь. Кто знает, сумеют ли бестолковые северяне разобраться в механизме… У них на континенте небось вместо рычагов магия. Канат всяко попроще рычага, даже завязанный морским узлом. В худшем случае перерубят, потерю куска веревки он как-нибудь переживет, а вот полезный механизм хороших денег стоит.

Скрежетнул в замке ключ. Заскрипела, жалуясь, ржавая цепь. Выход из бухточки был открыт. Папаша Зайн потрепал удивленных тюленей по шеям, бросил последний взгляд на пришвартованную лодку и стал подниматься по крутой тропе, по которой совсем недавно спустился.

Примерно на полпути к дому он остановился. Здесь можно было свернуть вправо и вместо верхнего Бедельти попасть в нижний. Правда, ему совершенно незачем было попадать в нижний Бедельти… ну разве что зайти в кабачок по поводу кануна смены сезонов… а хоть бы и безо всякого повода. Мысли о северянах вызвали настоятельное воспоминание о портере.

Папаша Зайн свернул.

* * *

Мбо Ун Бхе тоже бодрствовал ранним утром последнего дня зимы. Но не потому, что проснулся до рассвета. Он вообще не спал в эту ночь.

Расставшись с Хедвигой, великолепный Мбо вернулся в свои апартаменты, не замеченный ни бдительными подчиненными северянки, ни собственной свитой. Военный советник императрицы Юга, вождь союза Шерстистых племен, потомственный царедворец и один из лучших магов Южной империи много чего умел, недоступного воинам помладше рангом. Поговаривали даже, что он пользуется личным покровительством Великого Отца-охотника, все ипостаси которого – Ночной леопард, Предрассветный тигр, Полуденный лев, Сумеречный ягуар – отличались искусством скрадывать добычу, таиться в засаде, появляться из ниоткуда и исчезать никуда. Хоть с помощью магии, хоть без нее, во всех этих умениях Мбо был непревзойденным мастером.

Появившись в собственной спальне, южанин плюхнулся на кровать и хорошенько на ней повалялся, сминая простыни и покрывала. Зевнул, глядя в потолок, но тут же вскочил и постучал кулаком в соседнюю комнату, игнорируя позолоченный шнур для вызова прислуги. Явившемуся на зов адъютанту военный советник лениво бросил:

– Умываться.

Вид у него был недовольный и заспанный. Парень поспешил исполнять приказание, а Мбо подошел к окну и стал задумчиво глядеть в сад. Занимающееся утро его не радовало. Великолепный Мбо честно сказал себе, что запутался в своей жизни и не представляет, как быть дальше. Ах, как приятно было бы найти виновного во всем врага и сойтись с ним в жаркой схватке! Но нет, врага не было, одни лишь неблагоприятные обстоятельства, а обстоятельствам шею не свернешь.

Больше всего великолепного Ун Бхе тревожила ситуация с Хедвигой. Любовь не спрашивает – и ты ее не спросишь, так уж заведено, однако Мбо не единожды казалось, что Семирукая пряха, соединяя судьбы его и Хеди, посмеивалась над особо удачной шуточкой. А может, Семирукая в тот день взялась за работу с похмелья. Как бы то ни было, видеть любимую женщину – и не иметь возможности сжать ее в объятиях, слышать ее голос – и притворяться, что ненавидишь как злейшего врага, чуять ее желанный запах – и делать вид, что готов вцепиться ей в горло… великолепный Мбо, вождь Шерстистых, мог бы поклясться, что за всю его жизнь охотника, политика, мага и воина ему не выпадало иного столь изощренного испытания.

Каждая их встреча была счастьем – и пыткой. Вот и сейчас, протокольная встреча состоялась, праздник закончится через два дня, и корабль северян унесет блистательную Хедвигу на Север, а корабль южан повезет великолепного Мбо на Юг. При мысли об этом военному советнику хотелось выть, как воет смертельно раненный зверь, и разнести в мелкие щепки оба корабля, и разорвать в клочья всех, кто встанет на пути, и самому Небу надавать оплеух…

Мбо Ун Бхе зарычал.

Почему он не может увезти Хеди с собой на Юг? Почему?!

По той же причине, по которой не может поехать с ней на Север.

Север есть Север, а Юг это Юг, и вместе им не бывать.

Он зарычал еще раз, громче и отчетливее, и стукнул кулаком по оконному переплету. Задребезжали стекла.

Вдобавок вся нынешняя его поездка на острова, как бы это поточнее выразиться, припахивала. Шел от ситуации эдакий характерный душок, свойственный падали, пролежавшей день под солнцем… или большой политике. Что-то затевалось, а что-то уже происходило, и далеко не со всеми подробностями происходящего императрица сочла необходимым ознакомить своего военного советника и полномочного посла в переговорах с Севером. Разумеется, он многое знал и без высочайших слов, однако чего-то мог и не знать. Опыт и чутье подсказывали Мбо, что в его свите есть те, кто осведомлен лучше его. Интересно, кто? И как бы их поддеть когтем под ребра?

Из дюжины людей своей свиты и нескольких человек экипажа корабля, на котором южане прибыли на архипелаг, Мбо Ун Бхе не доверял никому. Ни единой смуглой роже. А это, если вдуматься, скверный признак – когда на врагов и противников смотришь с большей симпатией, потому что от них, по крайней мере, известно, чего ждать…

– Радуйся, хищник! – донеслось от двери.

Мбо обернулся.

– И тебе доброй охоты! – вернул он приветствие.

Верхняя губа его вздернулась в улыбке, обнажив подпиленные клыки.

Главный почтальон Йемителми ответил ему такой же звериной ухмылкой. Секунду они смотрели друг на друга – глаза в глаза, как крупные звери, выясняющие, кто в чьих владениях. Они были очень похожи, южанин Мбо Ун Бхе и южанин Йемителми, военачальник Южной империи – и глава секретной службы архипелага Трех ветров, вождь союза Шерстистых – и воин, которому пришлось покинуть клан не по своей вине и воле, брат великолепной тигрицы Анайхе – и ее сын…

Первым отвел взгляд Йемителми. Так полагалось. Это он был здесь хозяин, а великолепный Ун Бхе – гость.

– Славное утро, дядюшка, – заметил он. – Я увидел твоего человека с кувшином и решил, что ты не спишь.

– Да, – согласился Мбо. – Не сплю. И где он?

– Кувшин – вот. А парня я послал за вином и закуской. Вчера ты сказал, что хочешь со мной поговорить. Вот он я, можем поговорить. Пока не началось.

– Дай сюда.

Мбо забрал у почтальона кувшин, плеснул воды в ладонь, протер глаза.

– Садись, – Мбо кивнул племяннику на одно из двух кресел, удобно стоящих в нише, специально для беседы двоих. – Не будем тратить время на околичности. Что там старый змей?

Йемителми откинулся на спинку кресла, которое уважительно заскрипело под его весом.

– У него новый напарник. Прежний умер вчера. Как раз, понимаешь, перед праздником. Если бы не свежая партия ссыльных, старику пришлось бы таскать ядро в одиночку.

– Тот, кто умер, был твой? – поинтересовался Мбо.

– Нет, – сухо ответил главный почтальон. – Мой был предыдущий. Зацепок никаких, сообщников не обнаружено… Несчастный случай. Восемь случайных покойников за год! Можно подумать, они просто не выдерживают с ним рядом.

– Я бы не выдержал, – сказал Мбо Ун Бхе с непередаваемой интонацией.

Йемителми понимающе хмыкнул.

– Ты ведь можешь навестить его, знаешь ли, – осторожно предположил он.

Мбо поморщился.

– Плохая примета, – мрачно сказал он. – Считай, что я суеверен, племянник, но по своей воле я на Тюремный остров не явлюсь. Если Она, – Мбо выделил интонацией заглавную букву, – прикажет, тогда что ж, тогда поеду. Но без высочайшего повеления – нет и еще раз нет.

– Остров магов, – вежливо, но твердо поправил Йемителми. – Не Тюремный, дядюшка, а Остров магов.

– Почему бы вам не называть крысу крысой? – фыркнул военный советник Юга.

– Потому что к нам приезжают отдыхать и развлекаться, – вздохнул глава секретной службы архипелага.

– Ну, поскольку я здесь не отдыхаю и не развлекаюсь, – сварливо сказал Мбо, – я считаю себя вправе называть тюрьму тюрьмой. Можешь так и сообщить в докладе своему королю. Ты ведь представишь Орвелю доклад, о чем мы с тобой беседовали?

– Разумеется, – кивнул главный почтальон. – Но, знаешь ли, король Тарсинг – умный человек.

– Знаю, – вздохнул Мбо Ун Бхе. – Бедняга.

В дверь постучали. Двое слуг под предводительством адъютанта военного советника внесли в комнату уже сервированный столик, сплошь заставленный бутылками с вином, вазочками и блюдами со снедью.

– Хорошо, – проворчал Мбо. – А теперь все пошли вон быстро, мы сами будем наливать!

Слуги исчезли быстрее, чем он договорил. Военного советника Юга во дворце Тарсингов знали не первый год. Великолепный Ун Бхе потянулся за самой пыльной из бутылок.

– Аметист, – уважительно сказал Мбо. – Вдобавок хамелеон. Хорошее вино будит в человеке зверя, Йем, а плохое делает его скотиной. Аметист хамелеон – это очень хорошее вино. Давай сюда кубки.

– Твой зверь и без того не спит, дядюшка, – осторожно заметил Йемителми, подставляя кубок под гранатовую струю. – Ты злишься?

Красное вино имело фиолетовый оттенок и странно искрилось, будто в нем плавали серебряные блестки.

– Злюсь, – согласился Мбо, наливая племяннику точнехонько под ободок. – А ты бы на моем месте не злился?

– Я бы на твоем месте, – серьезно ответил главный королевский почтальон, – разнес тут все в щепки. Чтобы никому не взбрело в голову заинтересоваться, почему ты спокоен.

Мбо захохотал, расплескивая драгоценное вино.

– Да! – сказал он сквозь смех. – Да, именно! Ну – за победу над врагами!

– За победу, – тихо сказал Йемителми и ополовинил кубок. На его смуглых щеках медленно проступил румянец.

Мбо выпил до дна, прислушался к ощущениям и одобрительно хмыкнул.

– Хорошие погреба у Тарсингов, – сказал он. – Хорошо, что ты не бездельник, Йем. Бездельнику здесь жилось бы слишком вольготно.

Ун Бхе сделал паузу и даже кашлянул, предваряя переход к сложной теме.

– Скажи, племянник…

– Да, дядюшка? – отозвался помрачневший почтальон.

– Как твои магические чувства? – серьезно спросил Мбо Ун Бхе. – Нет ли признаков того, что они могут вернуться?

– Нет.

Йемителми отвернулся. Родственники помолчали.

– Нам тебя не хватает, – проворчал военный советник. – Я хотел бы снова видеть тебя среди Шерстистых.

– Я здесь на своем месте, – сухо сказал королевский почтальон. – Я жив, здоров и при деле. Могло быть хуже… Так что не надо, Тигр. Не береди мою тоску. Прошло три года. Привыкни уже к тому, что я больше не маг.

– Да, – сказал Мбо и с силой потер лицо ладонями. – Ты прав. Давай поговорим о другом. Что ты знаешь о шхуне?

– Из-за которой между Югом и Севером кухонные дрязги? – прищурился Йеми. – Ничего. Не считая того, что швыряться посудой и поливать друг друга помоями почему-то прибыли первые лица империй. Почему военные советники интересуются ничтожным делом, место которому – в пятом примечании к шестнадцатому дополнению при седьмом томе ежегодных взаимных претензий? Это интересно.

– Угу, – сказал Мбо, оставив без улыбки развесистую метафору, сооруженную главным почтальоном. – Это интересно. Я считаю, ты должен знать, Йем. Ты и, возможно, твой смышленый король. Но больше никто, понял? Та шхуна вернулась из двухлетних странствий по Великому океану.

– Двухлетних? – переспросил Йемителми. – Значит, капитану удалось пройти сквозь области магических бурь и пережить два сезона штормов?

– Именно, – хмуро сказал Мбо Ун Бхе. – Он побывал так далеко на западе, как никто до него. Он растерял всю команду, но выжил сам. И в одиночку привел свою дряхлую лохань обратно, в Длинное море.

– Немыслимо, – покачал головой главный почтальон. – То есть этого нельзя совершить без помощи магии… и все равно невероятно! Покойник был сильным магом?

– Нет, – буркнул Мбо. – У покойника был сильный артефакт… Налей-ка мне еще вина, племянник… То есть мы можем лишь предполагать, что артефакт мощный, поскольку он достался Северу.

– А! Так вот из-за чего спор, – пробормотал Йемителми.

– Магический предмет родом оттуда, – продолжал военный советник. – И это говорит о том, что в океане есть еще один континент или хотя бы острова. Там кто-то живет. И эти люди, или кто они там, теперь знают о нас больше, чем мы о них!

– Жрать траву! – выругался Йемителми. – Ты так говоришь, как будто они уже готовятся напасть!

– Привычка, – буркнул Мбо. – Лучше ждать нападения, которого не будет, чем наоборот.

Он потянулся за бутылкой, покрутил ее в руках и отставил. Налил себе сока.

– А что там за артефакт? – спросил Йемителми.

– Пока что мы его не видели, – поморщился Ун Бхе. – Собственно, переговоры были о том, позволит ли Север нам на него взглянуть. Они, конечно, заупрямились, но так, для порядка. Северяне отлично понимают, что в этом деле у нас общий интерес. Мы теперь знаем – океан не пуст и оттуда может кто-то прийти. А это многое меняет.

Королевский почтальон согласно хмыкнул. Военный советник Юга вздохнул:

– Теперь тебе известно примерно столько же, сколько и мне.

– Вот уж спасибо тебе, дядюшка, – буркнул Йемителми. – От лишнего знания подушка не мягчеет.

– Пожалуйста, – ухмыльнулся великолепный Ун Бхе. – Мягкая подушка тебе по должности не положена, верно? Ладно, налей-ка мне… Хм, чего бы нам выпить после аметиста?.. Чего-нибудь достойного, с одной стороны, а с другой – такого, чтобы голову надолго не затуманило… Вот что, племянник, будем пить медовый топаз. Наливай. Ну – за победу над врагами!

Йемителми послушно разлил по кубкам бледно-золотистое густое вино.

– За победу, – откликнулся он.

Сколько он знал брата своей матери – а знал он его всю свою жизнь, – тот пил только за победу над врагами, ни за что больше.

И всегда побеждал.

* * *

– Тиль, – грустно сказал сударь Вальерд Брайзен-Фаулен, – давай вернемся.

Его возлюбленная жена Тильдинна вздернула подбородок и ничего не ответила. Вальерд подавил вздох и попытался воззвать к благоразумию супруги.

– Мы пропустим завтрак, Тиль, – мягко заметил он, – а за него уплачено. Может быть, уже пропустили.

Тильдинна остановилась и смерила Вальерда презрительным взглядом.

– Завтрак? – фыркнула она. – Уплачено? О чем ты думаешь, Валь, и о чем ты говоришь, когда мы переживаем приключение? Приключение с большой буквы! Можешь возвращаться, я тебя не держу!

Задрав подбородок еще выше, чем прежде, сударыня Брайзен-Фаулен гордо двинулась вперед по пыльной узенькой тропке, пролегающей между заросших сорняками огородов. Вальерд тихонько вздохнул, а потом вздохнул еще раз, громко, потому что жена его все равно не слышала. Приключение? Ничего подобного. То, что происходило сейчас, он согласен был характеризовать словом «глупость», а еще точнее – словом «неприятность», но ничего мало-мальски интересного и привлекательного он в этом занятии не видел.

Возможно, разница была обусловлена воспитанием. Тильдинна Брайзен-Фаулен, в девичестве Онлопп, провела детство и юность в отеческом доме. Ее муж с восьми до шестнадцати лет воспитывался в частной школе для юношей, и хотя был скорее тихоней, нежели забиякой, однако научился и драться, и в окна лазить, и наставнику врать, и удирать из школы с целью предаться запретным радостям – от фруктов в меду на первой ступени обучения до кабацкого кутежа на последней. Поэтому прогулка по задворкам ранним утром натощак его ничуть не вдохновляла. Сначала Вальерд шел за обожаемой супругой, потому что чувствовал себя виноватым за утренние недоразумения. Затем он надеялся, что ей вот-вот надоест и они вернутся назад, к удобствам, горячему чаю и свежим булочкам. Но «приключение»? Это могло затянуться надолго. Пора принимать меры. Нужно заинтересовать Тильдинну чем-то, что прямо сейчас происходит в Бедельти, вот только чем? С фантазией у сударя Брайзен-Фаулена было слабовато. Тропинка тем временем становилась все круче, приходилось смотреть под ноги. Что же посулить своенравной женушке? Может быть… морскую прогулку? Да!

– Послушай, Тиль! – воодушевленно начал Вальерд. – Как думаешь, не покататься ли нам на лодке?

– Лодка! – воскликнула Тильдинна. – Да!

Вальерд не успел обрадоваться быстрому успеху. Тиль обернулась, ухватила его за локоть и ткнула пальцем вперед и вниз:

– Смотри, Валь! Лодка с тюленями! Вон, в бухточке! Скорей, я хочу прокатиться на лодочке! Помоги мне спуститься. Что ты сказал?

– Я просто поперхнулся, дорогая, – неискренне ответил сударь Брайзен-Фаулен. – Просто поперхнулся.

И супруги начали спуск в бухту.

* * *

Орвель дор Тарсинг, король Трех ветров, которого военный советник Юга и начальник его собственной секретной службы единодушно сочли умным человеком, в это утро чувствовал себя полным дураком.

Нет, хуже. Он чувствовал себя дураком, выставленным на посмешище.

В этом чувстве не было ничего нового или необычайного. Орвель испытывал его уже много лет, регулярно, каждые полгода – то есть каждый раз, когда во время празднования смены сезонов он становился ключевой фигурой карнавала. Будучи монархом, дор Тарсинг привык к постоянному вниманию. Куда бы он ни шел, за ним словно следовал невидимый источник света, луч которого безжалостно высвечивал все подробности поведения короля. Но бо́льшую часть года любопытство зрителей было вполне терпимым, и лишь на переломе зимы и лета молодой король ощущал внимание зевак почти физически, как липкую пленку на коже.

Если искать сравнение, весь год посетители островов на него лишь поглядывали вскользь, слегка интересуясь, не забыл ли он застегнуть штаны. А во время праздника они наблюдали пристально, желая не пропустить момент, когда штаны окажутся расстегнутыми. И то, что момент настанет, было известно заранее и наверняка.

Именно так Орвель дор Тарсинг относился к своему родовому проклятию – как к расстегнутым штанам. Многим этот образ показался бы очень странным, а еще незаслуженным и нелепым. Кто-то видел в наследственном проклятии мрачную романтику; кто-то – обычное житейское обстоятельство; кто-то – удачу, позволившую Тарсингам из обычного золотого рода сделаться династией монархов, пусть даже королевство их было крошечным, едва ли не игрушечным. И вряд ли кто-нибудь разделил бы взгляды Орвеля на этот счет. Так или иначе, он своими взглядами ни с кем не делился. Молодой король вообще был немногословен, а уж когда дело касалось его личных переживаний – особенно.

Кое-что о нем могли бы поведать слуги, но прислугу для замка отбирал не управитель, а сам королевский почтальон. Поэтому немолодой слуга-южанин, отворивший дор Тарсингу дверь в тронную залу, лишь сочувственно покачал головой – и то не раньше, чем остался один, с внешней стороны двери. Никому, кроме главного почтальона, он не доверил бы даже сам факт того, что Орвель приходил сюда. А слов короля честный слуга из-за двери не слышал и расслышать не пытался. Только голос, негромкий и невеселый.

Орвель сделал десяток шагов и остановился перед тронами – большим и малым. Он склонил голову, приветствуя восседающих мужчину и женщину, величественных и неподвижных, укутанных в золотые парчовые плащи.

– Здравствуй, папа, – тихо сказал король. – Здравствуй, мама. Ну вот, завтра у нас будет лето. Опять. У меня ничего нового, на островах тоже – и это хорошо. Акулий клык! Как же мне надоело быть королем вместо тебя, папа, кто б только знал! Нет, мама, я пока не собираюсь жениться. А может, и вовсе не соберусь. Ну не смотрите так укоризненно, я понимаю, что должен продолжить династию. Но что поделать, не встретил я до сих пор свою королеву.

Король вздохнул и вытащил из-за трона метелочку, связанную из разноцветных птичьих перьев – желтых, зеленых, розовых. Этой метелочкой он аккуратно и тщательно принялся обметать пыль со лбов, щек, носов и подбородков своих родителей. Пыли было немного. За бывшими королем и королевой ухаживали специальные люди, но Орвель сам велел, чтобы они тревожили покой царственной четы не чаще, чем раз в неделю. Порядок был установлен еще тогда, десять лет назад, когда консилиум лучших магов обоих континентов сообщил наследнику, что король архипелага Трех ветров Инвойд дор Тарсинг более не может править островами.

Спрятав метелочку на место, Орвель присмотрелся к отцу. Крылья носа его чуть-чуть напряглись, а верхняя губа слегка оттопырилась – Инвойд готовился чихнуть. Неудивительно, если тебе постоянно щекочут нос перьями. Через несколько месяцев движение станет яснее. Глядишь, через пару-тройку лет отец действительно чихнет… точнее, перейдет в процесс чихания, и следующие годы Орвель будет наблюдать его чихающим.

Королю дор Тарсингу стало грустно. Лучше не думать о таких вещах, у него хватает насущных неприятностей.

– До свидания, папа, – торопливо сказал он. – До свидания, мама. Я зайду после праздника.

Он покинул тронную залу через другую дверь и через анфиладу северного крыла направился к выходу, ближайшему к конюшне. Пока седлали серого жеребца, мысли Орвеля витали далеко.

Из обширного свода магических знаний Орвель дор Тарсинг – в силу семейных причин – лучше всего разбирался в проклятиях. Их структуре, градациях, приоритетах и взаимодействии, то есть наложении одного проклятия на другое.

Прежде всего, проклятия, равно как и благословения, делились на две обширные категории – затрагивающие и не затрагивающие истинный облик. Что такое истинный облик, жителям архипелага Трех ветров было хорошо известно. На островах, бо́льшую часть года лишенных магического воздействия, все существа и предметы пребывали именно в своем истинном обличье и только на одни сутки каждые полгода, пока действовала магия, принимали искаженный магией вид. Совсем иначе обстояло дело на континентах. И Юг, и Север круглый год жили в магическом поле. Поэтому истинный облик людей и вещей можно было проявить лишь при помощи заклинаний же, и то ненадолго.

Собственно, для большинства людей, особенно простонародья, большой разницы между истинным и магическим обликом не существовало. Ну, висит на девице заговор, чтобы след от чирья на щеке не виден был – подумаешь, велика разница! То есть ей-то, конечно, кажется, что велика, иначе не тратила бы деньги на поддержание заговора. А на самом деле – пустяк. Или, скажем, навели на забулдыгу порчу – стоит ему выпить, начинает собутыльникам вместо его человечьей рожи свиное рыло казаться. Он, конечно, пить продолжает, но выглядит все гаже и гаже. Так, правду сказать, у него и без проклятия рожа похабная, а после десятой чарки пьяницам и не такое мерещится. Так что все это чепуха, не стоящая рассмотрения: магия копеечная, результат такой же.

Серьезные дела начинаются там, где действуют проклятия мощные, или же разветвленные, или же составные, или же наследственные, или же затрагивающие истинный облик, а также сочетания оных.