Текст книги "Пленники старой Москвы"

Глава 11
Трое

Пройдя пару километров, Катерина почувствовала слабость, едва добрела до скамейки, опустилась на нее и с ужасом поняла, что вся ее жизнь катится черт-те куда. Правильно сказал Герман – жизненная кривая завела ее не туда. Она занимается не тем, чем хочет, говорит не то, о чем думает.

Катерина давно поняла: ей не нужно было оставлять работу. С этой ошибки началась потеря себя. Теперь она – стареющая бездетная женщина, которую разлюбил муж. Как все исправлять? Неизвестно.

Она поднялась со скамейки, вышла к дороге и махнула рукой. Рядом остановилась машина.

– Куда вам? – спросил водитель.

– На Мясницкую.

– Четыреста.

– Идет… – она села.

Простое решение – поехать и выполнить свои обязательства по обустройству жилья привело ее в чувство и внушило надежду, что все изменится к лучшему.

Выйдя из машины, Катерина свернула во двор и встретила участкового. Запретив себе лезть не в свое дело, она поздоровалась и прошла мимо него.

– Постойте, – сказал вдруг Рябинин.

Катерина остановилась.

– Вы уже слышали? – спросил Яков Иванович.

– Что? – насторожилась она.

– Установлена причина смерти рабочих.

Катерина заинтересованно подошла к участковому.

– Как их убили?

– Причина смерти – остановка сердца.

Помолчав, Катерина осторожно спросила:

– Не хотите же вы сказать…

– Все трое умерли от остановки сердца.

– Постойте-постойте… Следователь говорил, что у двоих из них есть следы от побоев.

– При детальном изучении выяснилось: все повреждения получены в результате падения.

Катерина не к месту, делано рассмеялась. Все, что говорил участковый, показалось ей нелепостью, диким бредом.

– Вы издеваетесь? Разве такое возможно?

Рябинин шагнул вперед, снял фуражку и протер ее платком изнутри.

– Бывает, – он заговорил доверительным, дружеским тоном. – На этом свете и не такое бывает.

– То есть вы хотите сказать, что трое здоровых мужиков ломали паркет, и вдруг у всех одновременно остановились сердца?

– Был жаркий день, высокая влажность, низкое содержание кислорода. Все трое – пьющие, у всех в крови нашли алкоголь. Медики назовут десятки причин, которые могли спровоцировать ухудшение самочувствия и в результате – смерть.

– Что же будет теперь?

– Ничего. То есть, фигурально выражаясь, ничего больше не будет. Криминальной причины нет, а значит, дело будет закрыто. Во всяком случае, это мое мнение. Подробнее можете узнать у Кирпичникова. У вас ведь есть его телефон?

– Господи, какая ерунда… – прошептала Катерина и зашагала к подъезду.

В дверях квартиры ее встретил Исаев.

– Вам уже сообщили?

– Да, только что, участковый. Я всегда говорил: пьянка – прямая дорога к инфаркту или стенокардии. Да разве они поймут…

– Вы сами себя слышите? – Катерина ожесточенно уставилась на прораба. – Ну, один… Ну, черт с ним, пусть – два. Но не три же человека одновременно!

Он миротворчески резюмировал:

– Полиция во всем разберется.

Не найдя других аргументов, она привела главный:

– Вы же знаете – в квартире что-то искали.

Исаев покачал головой.

– Не было этого.

– Как же – не было? – ее голос захлебнулся от возмущения. – Во всех комнатах дыры в полу! Вы сами все видели!

– Знаете, как говорят: заставь дурака богу молиться, он лоб расшибет.

– К чему это вы?

– К тому, что накануне я велел бригадиру определить объем мусора.

– Зачем?

– Чтобы заказать машины для вывоза. Бригадир – неопытный, сами понимаете: ломать – не строить, спецов не поставишь. Чтобы определиться с объемом, он повсюду взломал паркет и щупом замерил толщину слоя мусора.

– Два дня назад вы об этом понятия не имели.

– Иванов рассказал. Он вчера прилетел из Уфы.

– Значит, никто здесь ничего не искал… – Опустив голову, Катерина спросила: – Вы продолжили работы?

– К выходным закончим с полами. Завтра вывозим мусор.

– Что потом?

– Еще не решили.

– Если я не нужна – я пойду. – Она вышла за дверь.

Во дворе Катерина позвонила следователю Кирпичникову.

– Я занят, – сказал он.

– Мне только спросить. Правда, что дело закроют?

– Об этом рано говорить, к тому же решение принимаю не я.

– И все-таки что думаете лично вы?

– Состава преступления нет.

– Нет состава – нет дела?

– Именно так.

Катерина с усилием припомнила имя и отчество Кирпичникова.

– Послушайте, Николай Александрович. Так не бывает, чтобы три человека скончались одновременно с одним и тем же диагнозом. Вы же все понимаете. Вы – взрослый, опытный человек.

– Поэтому я и сказал: о прекращении следственных мероприятий говорить еще рано. Не хватает кое-каких заключений и результатов анализов. Придут все бумаги – тогда будет понятно.

– Все ясно.

Уловив в ее фразе неприятный подтекст, следователь резко спросил:

– Что вам ясно?

– Вы больше не будете расследовать это дело.

– Ну, тогда скажите, где мне искать человека-невидимку, который напустил на них порчу?

Не зная, что ответить, Катерина попрощалась и закончила разговор.

Пройдясь по двору, она остановилась у нарисованного кота, рядом с которым на стене была надпись «Боря – дурак».

Катерина достала телефон и набрала Борису Картавину. Он ответил немедленно, словно ожидал, что она позвонит.

– Слушаю…

– Есть время?

– Что-то случилось?

– Понимаешь, – она решила сказать то, что пришло ей в голову минуту назад. – Получается так, что, кроме тебя, мне больше некому позвонить.

Он спросил:

– Где ты?

– На Мясницкой.

– Жди меня там, через десять минут я приеду.

Картавин действительно приехал через десять минут, оставил машину у дома и отвел ее в кафе, где им принесли чайник и две кружки.

– Теперь выпей чаю и расскажи, что случилось. – Он сидел напротив нее, положив локти на стол.

От его настоящей, нефальшивой внимательности Катерина почувствовала себя увереннее. Она заговорила, волнуясь и перескакивая с одного на другое. Потом, сосредоточившись, поведала все по порядку, начиная со списка квартир, который получила от Германа. Катерина передала Картавину все: событие за событием, одну свою мысль за другой. Они сидели друг против друга, словно кающийся грешник и пастырь, а перед ними на столе стоял остывающий чай.

Картавин слушал молча и только иногда коротко переспрашивал. Когда она замолчала и взяла в руки остывшую чашку, он сложил на груди руки, склонил голову и спросил:

– Ты подозреваешь, что эти трое умерли не своей смертью. Иначе говоря – их убили?

– Если коротко, именно так.

– Насколько я понимаю, есть заключение криминалистов, и с ним не поспоришь.

– В том-то и дело…

Борис Картавин навалился на стол, максимально приблизившись к ней:

– Теперь скажи мне так, чтобы я понял. Зачем тебе это нужно?

Чуть помолчав, она очень просто сказала:

– Боря, мне в этой квартире придется жить.

– Ясно. Ты опасаешься?

Катерина оценила умение Картавина находить нужное слово. «Боишься» и «опасаешься» существенно отличались. Тем не менее она употребила то, которого он избегал:

– Я боюсь.

– Что говорит Герман?

– Настаивает на продаже квартиры.

– Разумно.

– Для меня это принципиальный вопрос. Это мой выбор, и я хочу его отстоять.

– Не хочешь продавать, но опасаешься жить. – Картавин снова скруглил фразу, употребив аккуратное слово. – В чем смысл? Я не понимаю тебя.

– Не могу объяснить…

– Ну хорошо, – откинувшись, он снова скрестил на груди руки. – Какого рода помощь тебе нужна?

– Я до последнего не хотела лезть в это дело. Думала: поймают убийц, и мне будет спокойнее.

– Ясно. Но их никто не хочет ловить. И ты…

Катерина торопливо перебила его:

– Я знаю, от меня ничего не зависит. Но понять, в чем же тут дело… – она подняла налившиеся слезами глаза. – Я могу попытаться?

Картавин изменился в лице и взял ее за руку.

– Я тебя понял, нужно объяснить необъяснимое. Что ж, можем попробовать. Во всяком случае, ты должна знать – я с тобой.

– Спасибо. – Она отвела взгляд. – У нас на кухне так воет в трубе…

Он улыбнулся:

– От этого, Катя, не умирают. Если мы с тобой действительно хотим что-то понять, нужно перебрать все возможные варианты, включая секретный визит пришельцев.

Теперь и она улыбнулась:

– Версия номер один.

– Послушай, вот о чем я подумал: странное совпадение… Ты сказала, что когда-то в этой квартире жил врач-кардиолог.

– Профессор Белоцерковский. Но это совпадение. Нужны по-настоящему серьезные версии.

– Ну, если серьезные… Вот, например: инфаркт миокарда еще называют разрывом сердца, причина которого – сильный испуг. Остановка сердца тоже может произойти от испуга. Помнишь, как в детстве: в черном-пречерном городе стоял черный-пречерный дом. В черном-пречерном доме была черная-пречерная комната…

– Ты будешь смеяться, но это первое, что пришло мне в голову, когда я узнала, как они умерли.

– Теперь логичный вопрос: что такого они увидели?

– Может, что-нибудь нашли в кучах мусора под паркетом?

– Если бы нашли, это бы увидели все остальные: участковый, полиция, бригада «Скорой помощи». Ты же понимаешь, какие специалисты осматривали место преступления. Уверяю тебя, ни один подозрительный предмет не остался незамеченным.

– Ладно, пусть так. Не будем додумывать эту версию. Оставим ее на потом. Давай рассмотрим другую. Возможно, они подверглись иному воздействию.

– Например?

– Не знаю, по-моему, даже если фигу тебе покажут – это воздействие.

– В таком случае стоит упомянуть об электромагнитных полях. Предположим, рабочие подверглись какому-то облучению.

– Откуда оно взялось в центре Москвы?

– Святая наивность, – ухмыльнулся Борис. – Даже если ниоткуда, мы договорились перебрать все возможные версии, включая самые дикие. Мне приходилось читать об электромагнитном оружии, когда после облучения человек без видимых причин умирал. Это работает по принципу микроволновой печи. Такое излучение проникает через бетонные и кирпичные стены. Может исходить из соседнего здания, из припаркованного автомобиля или еще откуда-нибудь. Чаще всего электромагнитные пушки устанавливают над квартирой потенциальной жертвы и поражают ее сквозь потолок.

– Над нами живет безобидный старик, – заметила Катерина.

– Что ж, мы не можем не подумать и о таком виде воздействия. – Картавин достал телефон и мельком взглянул на экран.

Катерина поняла, что ему пора уходить, и поторопилась заметить:

– Что ж, не буду тебя задерживать.

Однако он не обратил никакого внимания на ее фразу.

– У меня есть друг, который работает в ФСБ. Думаю, есть смысл поделиться с ним этой историей. Может быть, ему встречались похожие дела.

– Если тебе нетрудно.

– И вот еще что: узнай данные человека, у которого вы купили эту квартиру. Они есть в договоре купли-продажи.

– Попрошу Германа показать мне его. – Упомянув мужа, Катерина почувствовала себя неловко. Казалось, она чем-то перед ним провинилась. – Мне пора. – Она взяла в руки сумочку.

Борис Картавин посмотрел на часы, положил на стол деньги и вслед за ней вышел на улицу. Они пошли к машине, Катерина задала вопрос, который давно вертелся на языке:

– Ты случайно не знаком с Юлией Стерниковой?

– Наш экономист, – ответил Картавин. – А что?

– Просто поинтересовалась.

– Тебя отвезти в гостиницу?

– Нет-нет! – отказалась она.

Оказаться с Борисом в его машине показалось ей неким кощунством.

Картавин уехал, и она стала искать такси. В этот момент раздался голос Инны Михайловны:

– Катенька! Очень хорошо, что я встретила вас! – Старуха продвигалась к ней мелкими прерывистыми шагами.

Катерина растерянно замерла, понимая, что теперь не избежать разговора.

Инна Михайловна улыбалась, ее добрые, в морщинках, глаза превратились в две узкие щелочки.

– Идемте ко мне! – Она взяла Катерину под руку и потянула ее за собой. По дороге к дому спросила: – Вы уже знаете?

– Все рабочие умерли от остановки сердца.

– В это трудно поверить.

– Не только вам, но и мне.

– И что же теперь будет?

– Участковый сказал, что следствие прекратят.

– Мне Яков Иванович сказал то же самое. – Старуха остановилась. – Вы только подумайте!

Воспользовавшись заминкой, Катерина спросила:

– Давайте посидим на скамейке.

– Вам плохо? – участливо спросила Инна Михайловна. – На вас и вправду лица нет.

Они прошли к ближайшей скамье и сели рядышком.

– Мне не хочется идти в этот дом, – призналась наконец Катерина.

– Чуяло мое сердце, что вы продадите квартиру, – огорчилась Инна Михайловна.

– До этого дело вряд ли дойдет. Я надеюсь. Можно, я вас кое о чем спрошу?

– Конечно.

– Не кажется вам, что смерть этих людей связана с тем, что здесь жил известный врач-кардиолог? По-вашему, может существовать какая-то связь?

– К слову сказать, дочь Белоцерковского Нина Леонтьевна тоже была кардиологом. Но, дорогая моя, вы же понимаете, что это полная чепуха?

Катерина удовлетворенно кивнула:

– Я тоже так думаю.

– В нашей квартире жили разные люди. Возможно, кто-то из них мог спровоцировать неприятные ситуации, но только не профессор Белоцерковский. Тем более с шестидесятилетней отсрочкой. Впрочем, я могу кое-что рассказать, а вы сами во всем разберетесь.

Глава 12
Инна Михайловна рассказывает

Нужно понимать, каким было послевоенное время. По Москве ходили слухи о зверствах банды «Черная кошка». На кухнях соседи передавали друг другу истории о том, как в автомобилях такси душат водителей – гитарной струной. Грабители проникали в квартиры советских граждан и вырезали целые семьи. О таких историях не писали газеты, они передавались от одного к другому, из уст в уста.

Но были и такие, о которых писали в газетах. В начале пятидесятых грянуло дело врачей-отравителей. Как будто самые лучшие врачи устроили заговор с целью убийства членов Политбюро и нарочно выписывали им неправильные лекарства. Большинство арестованных были евреями. Некоторые из них лечили товарища Сталина.

Москва полнилась слухами: еврейские врачи и фармацевты травят не только вождей, но и простых граждан. Стали поговаривать о еврейских погромах, но, слава богу, никаких погромов не было.

Мы все жили в ощущении беспокойства, и беда вновь заглянула в нашу квартиру. Осенней ночью все повторилось: стук в дверь, грохот сапог и слезы Серафимы Васильевны. На этот раз арестовали самого профессора Белоцерковского. Всем было ясно: его арест был связан с делом врачей. Ведь среди арестованных медиков были не только евреи.

Леонтия Яковлевича посадили в Лефортовскую тюрьму. Однако вскоре произошло невозможное. По истечении двух месяцев его выпустили, и он вернулся домой тощий, небритый, больной. От прежнего профессора Белоцерковского в нем почти ничего не осталось.

Спустя время Леонтий Яковлевич рассказывал жене, а она – моей маме, что его держали в холодном карцере в наручниках и в кандалах. На допросах зверски били. Конечно же, он «сознался»: подписал все, что нужно. Но расстрелять его не успели.

Так случилось, что именно в это время кто-то очень важный (его имя ни тогда, ни после не называлось) заболел сердечной болезнью. Никто, кроме Белоцерковского, не смог бы ему помочь, и Леонтия Яковлевича выпустили из Лефортово.

Анализируя все, что случилось, я сделала вывод: наш профессор лечил Сталина. С чего я это взяла? Все очень просто: ни для кого другого его бы не отпустили. Сам Белоцерковский не называл никаких имен. Он продолжал ходить на службу и выезжать на вызовы, когда за ним присылали машину.

Принимая во внимание то, что зять его, Владимир Сергеевич Ротенберг, навсегда сгинул в сталинских лагерях, Белоцерковский был одним из трех оставшихся в нашей квартире мужчин. Забыла сказать… К тому времени папу перевели на службу в Москву.

Третьим был царский генерал Михаил Георгиевич Еремин. Помню его подобранным, по-военному статным, всегда во френче и высоких офицерских сапогах. Отдельного упоминания заслуживает блестящая лысая голова, которую он брил каждое утро опасной бритвой. Иногда это происходило на кухне, и я любила за ним наблюдать. Каждое движение было рассчитано: одно за другим без изменения очередности. Он был дисциплинированным и собранным человеком. На френче ни соринки, сапоги начищены, ногти на руках чисты и подстрижены. Не помню, чтобы Михаил Георгиевич хотя бы единожды повысил голос или выразил недовольство. Еремин был неизменно любезен и прост, причем со всеми, включая детей.

На войну его не призвали, он был почти стариком. Работы не было, пенсии тоже. Они с женой получали карточки иждивенцев, а это по триста граммов хлеба на каждого. На этом невозможно было выжить двум взрослым людям.

Для примера могу сказать: моя мама как рабочая второй категории получала пятьсот граммов хлеба, я как иждивенка – триста. В сорок седьмом году карточки отменили. По какой-то непонятной причине Ереминым немного помогал академик-агробиолог, который был известен гонениями на ученых-генетиков. Он жил на третьем этаже нашего дома. Не знаю, давал ли академик им денег, но из своего спецпайка иногда кое-что присылал. Обычно продукты приносила домработница Клепа, ставила коробку у двери Ереминых и уходила.

Нам тоже не хватало, но приезжал папа и обязательно что-нибудь привозил: то сахара, то муки, то сухарей. С ним мы стали видеться чаще, правда, не каждый день и даже не каждую неделю. Как мне помнится, мама ждала его постоянно. Он мог приехать в любое время, даже ночью. Причем всегда ненадолго. Поэтому на нашем кухонном столе в ожидании его всегда стояла кастрюля с первым.

С этой кастрюлей связана одна история. Повторюсь, на нашем кухонном столе в ожидании отца всегда стояла зеленая эмалированная кастрюля с супом или борщом. Однажды ночью мама вышла из комнаты и увидела, как генеральша Вера Ивановна, вооружившись грязной консервной банкой, черпает из нашей кастрюли суп. Это была унизительная сцена, и прежде всего для Ереминой. Маму не столько возмутило то, что генеральша взяла без спросу нашу еду, сколько то, что она влезла в суп грязной банкой. Со слов мамы, она сказала ей следующее:

– Если вы еще раз посмеете это сделать, я перестану с вами здороваться.

Могу только догадываться, какие чувства в тот момент испытала Вера Михайловна… Вспоминая об этом, я всегда представляю ее непроницаемое, гордое лицо, шелковый халат, кружевное жабо и консервную банку с ворованным супом, которую она держит в руках.

Не могу не рассказать, чем все закончилось. Окончание этой истории было вполне в духе моей матери. Назавтра на кухонном столе Ереминых появилась кастрюлька, которую поставила моя мама, и в которую с этого дня она отливала все, что варила для нас.

Когда я думаю о Михаиле Георгиевиче Еремине, мне становится грустно. Жизнь этого человека была драмой, а смерть оказалась трагедией.

Еще раз замечу: бывшего царского генерала на работу не брали, и он целыми днями был на глазах. Но однажды обитатели квартиры заметили, что Михаил Георгиевич пропал. Его не было около двух месяцев, и все стали предполагать самое страшное. Жена Вера Михайловна не давала никаких объяснений и, как мне кажется, знала не больше нашего. За эти два месяца она почернела лицом и похудела так, что шелковый халат болтался на ней: как на вешалке.

После двух месяцев отсутствия генерал Еремин вернулся. Вера Михайловна повеселела, стала общительной и однажды позвала меня в гости. Я увидела на этажерке открытку с Эйфелевой башней и спросила:

– Ее привез Михаил Георгиевич?

Она испуганно замахала руками.

– Нет, девочка! Нет!

После чего открытка с башней навсегда исчезла с ее этажерки.

Через несколько дней мы с мамой отправились на Тишинский рынок, чтобы купить мне пальто. Я любила Тишинку потому, что как только мы туда приходили, мама сразу покупала мне пончик за рубль штучка. Там можно было купить все что угодно, но только по коммерческим ценам за баснословные деньги.

Чем только не торговали из-под полы: хлебом, зажигалками, часами, шинелями, водкой и яйцами. Десяток яиц, кстати, стоил семьдесят рублей. Для нас это были сумасшедшие деньги, потому что мама получала четыреста рублей в месяц.

Там, на Тишинке, мы увидели Веру Михайловну, которая купила целых два десятка яиц. Конечно, она узнала нас, но сделала вид, что не заметила.

Через несколько дней Михаил Георгиевич Еремин застрелился в своей комнате. Где он взял пистолет, не знала даже его жена. Тем более Вера Михайловна не знала, почему он так поступил. Соседи сошлись на одном: с тех пор, как генерал вернулся домой, он был чернее тучи.

Вот так наш сосед, бывший генерал царской армии Михаил Георгиевич Еремин, закончил свою жизнь.

Почему?

Теперь об этом уже никто не узнает.

Глава 13
Старые фотографии

– И все-таки, может, чайку? – предложила Инна Михайловна, заглядывая в глаза Катерине. – Не хотите заходить к себе, зайдем только в мою квартиру. Я покажу вам старые фотографии. На них есть все обитатели коммунальной квартиры.

Катерина ощутила легкую досаду оттого, что должна извиняться.

– Простите, мне нужно идти.

– Что ж… – Инна Михайловна поднялась со скамейки и вдруг, охнув, села на место. – Простите, Катенька, у меня такое бывает. Вступит в коленку, идти не могу.

– Как же вы теперь?

– Не беспокойтесь, ступайте, куда хотели. А я посижу… Боль отойдет, как-нибудь доковыляю до дому. – Она доверительно улыбнулась. – Здесь недалеко: через дорогу перейти, двор пересечь и подняться на свой этаж…

Катерина взяла ее под руку.

– Я передумала. Идемте, я помогу.

Они пересеменили на противоположную сторону улицы и вошли в арку.

Предположив сначала, что это был продуманный ход, Катерина скоро убедилась в обратном. Уже на подходе к дому нога Инны Михайловны на глазах отекла и приобрела сизый оттенок.

Катерина собралась вызвать «Скорую помощь», но старуха решительно пресекла эту попытку.

– У меня есть свои, домашние средства.

И, как только они приковыляли в квартиру, она привязала к колену смятый капустный лист и уселась в гостиной.

Катерина сама вскипятила воду и привезла чай на сервировочном столике.

– Подайте мне зеленый альбом с полки, – попросила старуха.

Катерина подала и налила в кружки чаю.

Раскрыв альбом, Инна Михайловна принялась показывать фотографии:

– Я – маленькая… Мама… Отец… Об этой фотографии я говорила. Здесь – все жильцы нашей квартиры.

Катерина склонилась над снимком. Там за круглым столом сидели интеллигентного вида старушки, за ними стояли несколько человек, среди которых было трое мужчин. В офицере она сразу узнала отца Инны Михайловны, его Катерина видела на другой фотографии. Узнала саму Инну Михайловну и ее мать.

– Это было незадолго до выборов, – продолжила Инна Михайловна. – К нам в квартиру пришла агитаторша с фотографом из центральной газеты. Нас всех собрали в одной комнате и стали снимать. С краю сидит Серафима Васильевна Белоцерковская, за ней стоит сам профессор. Дальше – Фаина Евгеньевна Глейзер.

– А кто эта красавица? – Катерина указала на светловолосую девушку.

– Это – Лиля, дочь Фаины Евгеньевны. Я, кажется, говорила, Лиля была необыкновенно хорошенькой. – Инна Михайловна стала перечислять всех, кто сидел за столом: – Это Елизавета Петровна, сиделка Чехова, рядом с ней – абажурщица Александра Филипповна…

– Чья это комната? – спросила Катерина.

– Лили и ее матери Фаины Евгеньевны Глейзер.

– А почему фотографировали в их комнате? Вы же говорили, что самая большая принадлежала профессору.

– Их комната была самой светлой.

– А это что такое?

– Что? – Инна Михайловна приблизила снимок к глазам. – Голландка! Теперь и я вспомнила, что в их комнате была голландская печь. Редкой красоты, вся в изразцах. Здесь их не разглядеть…

– Куда же она делась?

– Может, сломали… Хотя стойте! Когда мы с вами заходили в ту комнату, мне показалось, что прежде на стене не было выступа. Того, что слева у двери.

– Хотите сказать, печь попросту заложили?

– Почему бы нет? В доме появилось центральное отопление, и печь сделалась ненужна.

– Как интересно. – У Катерины увлеченно загорелись глаза. – Завтра скажу, чтобы стену сломали.

– В нашей квартире было много интересных вещей, – ностальгически проговорила старуха. – Например, раковина и водопроводный кран в коридоре. Не будь их, отцу не удалось бы организовать кухню и санузел в нашей части квартиры.

– Давно хотела спросить. Те три комнаты коммуналки, которые оказались в вашем распоряжении… Кто в них жил до того, как квартиру поделили на две части?

– Одну комнату занимала наша семья и Белая Бабушка Елена Викторовна. Но к пятьдесят второму году, когда разделили квартиру, она уже умерла. Еще одна комната принадлежала Софье Васильевне, родной сестре Серафимы Васильевны Белоцерковской. Третья – Елизавете Петровне, той, что служила у Чехова.

Инна Михайловна вспомнила несколько забавных историй, и они поговорили еще около часа. Наконец Катерина собралась уходить, пообещав на днях заглянуть.

Когда она подъехала к гостинице, был поздний вечер. Из больших окон ресторана на тротуар изливался праздничный свет. Катерина медленно прошла мимо, сквозь окна разглядывая сидящих за столами людей.

Поднимаясь по лестнице, она рассчитывала на то, что Герман уже спит. Ей хотелось тихонько юркнуть в постель, чтобы избежать объяснений или, по крайней мере, перенести разговор про Стерникову на утро. Катерина была уверена, что Герман будет оправдываться.

Но едва она зашла в номер, сразу же увидела мужа, сидящего на диване перед включенным телевизором.

– Что так поздно? – спросил он.

– Заговорилась с соседкой.

Пройдя в спальню, она стала снимать одежду, ожидая, что Герман пойдет за ней и попытается объясниться по поводу Стерниковой. Но он не пришел.

Помедлив, Катерина надела халат и сама вышла в гостиную. Присев рядом с мужем, сделала вид, что интересуется телевизионными новостями. Герман молчал. Тогда Катерина спросила:

– Можешь показать договор на покупку квартиры?

– Зачем? – он удивленно посмотрел на жену.

– Хочу узнать имя хозяина.

– Зачем? – повторил Герман.

– Хочу поинтересоваться, кто он такой.

Трубников выключил телевизор, встал и прошелся по комнате.

– Тебе сообщили, что случилось с рабочими?

– Да.

– Тебя что-то не устраивает?

– Да.

– Что? – Герман в упор смотрел на нее.

– То, что прекратили расследование.

– Тебе что за дело?

Катерина повторила фразу, которую недавно сказала Картавину.

– Мне жить в этой квартире.

– А кто тебя заставляет?

– То есть?..

– Кто тебя заставляет жить в этой квартире? Я предложил: давай ее продадим.

Катерина подумала о том, как легко и сразу ее понял Картавин и как не хочет понять собственный муж. Она упрямо заметила:

– Архитектор уже сделал проект.

– Заплатим, и вся недолга.

– Придется покупать другую квартиру. Эту купят нескоро.

– Во-первых, продажа квартиры – это вопрос цены. Ее всегда можно скинуть, – возразил Герман. – Во-вторых, я могу одолжить денег у Балашова.

– Это удобно? – Катерина задала глупый вопрос, на ум больше ничего не пришло.

– Тебе не все равно? – оборвал ее Герман.

– Знаешь, как говорят? – Она натянуто улыбнулась. – Слишком много движений. Сначала продай. Потом снова купи.

– Я все понял. Ты упрямишься. Ты никогда не признавала своих ошибок. – Он зашел в спальню и скоро вернулся с бумагами. Бросил их на стол. – Вот договор.

Катерина бегло просмотрела документ.

– Карасев Семен Эдуардович… Ты с ним знаком? Видел его?

– Нет. Все сделали юристы. Я только оформил доверенность.

Она вернула договор Герману.

– Все.

Трубников нарочито небрежно забрал его.

– Тебе, как я вижу, нечего делать.

– Я слежу за ремонтом в нашей квартире.

– Вижу… – Он унес документы в спальню. Было слышно, как клацнули застежки портфеля. И уже оттуда Герман сказал ровным, чужим голосом:

– Если нечем заняться, лучше на работу устройся. По крайней мере, тогда будешь знать цену деньгам.