Текст книги "В ожидании героя. Книга 1. Ловушка для рейдера"

I

В солнечных бликах большая река, по срединному фарватеру которой против течения величественно проплывает белый трехпалубный теплоход.

Водная гладь вздрагивает – и в ребристых, пузырящихся пеной изломах широких волн потоком устремляется к берегу, а навстречу набегающим волнам рванулась нетерпеливая от ожидания детвора.

И вот уже первый, опережая всех, вплавь встречает высокую волну, и с радостными выкриками раскачивается на ожившем потоке, а следом и остальные с визгом плашмя падают на волну, накрывающую с головой…

Среди тех смельчаков, кто был впереди, и девочка лет десяти. Она вольно и дружно раскачивалась со всеми вместе на стремительно теряющих мощь волнах, меж тем, вытягиваясь длинным тельцем, успевала зорко бросить взгляд назад, где на мелководье, по-щенячьи повизгивая, барахталась на песчаном дне в цепляющихся за берег волнах мелюзга.

Недалеко от воды, в одиночестве, тихо сидела лет трех малышка, пересыпавшая совочком сухой песок с места на место. Девочка недовольно пыхтела и упрямо не смотрела на реку. Не выдержав, однако, всеобщего ликования, она вдруг поднялась и медленно затопала к самой кромке воды: легкая волна ласково лизнула голые круглые ступочки.

Малышка замерла и опасливо посмотрела в даль, где на угасающих волнах продолжала шумно колготиться детвора постарше. И тут же девочка, время от времени зорко озиравшая берег, изо всех сил принялась размахивать высоко поднятой рукой, явно предупреждая следующий шаг любознательной крохи. И та, не по-детски тяжело выдохнув, поняла приказание, вернулась на прежнее место, нехотя потыкалась совочком в сыпучий песок.

Просидела малышка так недолго. Скоро осторожными мелкими шашками она отошла по берегу на значительное расстояние, и направилась к реке, откуда только что отчалила моторная лодка и, взревев рыкающим двигателем, осыпала прибрежный песок мокрыми брызгами.

И тем же мигом девочка, успевшая издали высмотреть упрямое дитя, отделилась от шумной стайки сотоварищей, и, спеша преодолеть расстояние, быстро-быстро, усиленно взмахивая руками, начала грести к берегу.

– Света! Светка, стой! – испуганно-предупредительно завопила она.

Малышка тем временем подошла к урезу воды. Ступила на окраешек, обозначенный тонкой пенной полоской, и, опасливо тронув мысочком ножки набежавшую короткую волну, робко ступила в реку… Она отчетливо слышала, повторяющееся скорым эхом:

– Светка! Светочка, стой! – и даже вскинулась в ту сторону, откуда доносился крик, хитрющим взглядом.

Ничто уже не могло остановить упрямую кроху по имени Света. Отозвавшись на зов старшей сестры заливистым смехом, малышка сорвалась и смело рванула по воде вперед…

– Светка!.. Куда?!. Стой!.. – заполошный голос срывался. Девочка уже не загребала воду руками: почувствовав дно, на подкашивающихся ногах она пыталась бежать к сестренке, ибо знала, что там яма – глубокая круглая яма, давно нарытая земснарядом, где так здорово нырять…

С глаз малышка исчезла в миг, ровно ее и вовсе не бывало… даже водная гладь не повредилась…

Перед взором обезумевшей от ужаса девочки, ноги которой предательски вязли в песчаном днем, возник темный силуэт – и сразу же исчез с глаз. Тут же, однако, человек вынырнул и, глубоко глотнув воздух, снова исчез на глубине.

Девочка всё-таки добралась до места. Она готова была с разбегу и сама броситься в след за незнакомцем, как над поверхностью воды он появился со Светой, которую безжалостно тянул за жидкие волосенки, и, лишь ступив на дно, подхватил обмякшее тельце на руки и вышел на берег: с влажным одежд его лилось потоком…

Большой человек, мокрая шевелюра которого на солнце отливалась яркой медью, бережно положил бездыханное дитя на песок, и, не мешкая склонившись низко, уверенно стал возвращать ребенка к жизни.

Присев рядом, в напряженном волнении наблюдала за спасительными действиями девочка, в наполненных влагой глазах которой вздрагивала слабая и робкая надежда, а в груди ее гулко-гулко билось испуганное сердечко…

Вокруг стихийно, всполошившись, кучно собрались люди, в полголоса обсуждая случившееся и проклиная всем известную яму. Робкой волной накатывал и тревожный шепот присмиревших, скучившихся здесь же детей, с замиранием сердец наблюдавших за уверенной возней неожиданного спасателя.

Бездвижное тельце ребенка вздрогнуло под напором сильных рук взрослого человека, бесцеремонно давившего на маленькую детскую грудку.

Тяжелая, неподвижная тишина вдруг окутала затаившуюся в ожидании нетерпеливую публику – притихшей казалась и большая река.

И вот внезапно, выбросив фонтанчиком застойную воду, малыщка ожила и под общий, хором, облегченный выдох закашлялась.

Девочка, вцепившись в руку незнакомца, кротко спросила:

– Она жива?.. – и недоверчиво, с испугом в дрогнувшем голосе шепотком переспросила: – Жива, да?.. – И довольный собой человек подтвердил:

– Жива! Жива! – и следом, добродушно улыбаясь, уточнил: – Ещё какая живулечка!

Меж тем в голубом-голубом небе сдвинулись и заискрились белизной кучевые облака, отражавшиеся в вольных водах большой реки.

Плоская круглая луна пялилась в окна жилища, и скоро небесная синь-вода залила всё вокруг. В доме стало таинственно-пугающе, и девочка, не сумевшая уснуть, затаилась сама в себе и крепко зажмурила глаза.

Она не сразу заметила, как потекли по её щекам безостановочные слёзы

и как жалобные всхлипы сами собой вырвались наружу. Попыталась усмирить себя, быстро-быстро смахивая с щек слёзки, но унять себя не могла. Не сразу отозвалась и на звавший ее голос склонившейся над ней женщины:

– Машенька, девочка моя, ну, что, ты? Что? Успокойся… – Знакомый голос был вкрадчив и ласков: только он еще более раззадорил, – и Маша в открытую разразилась слезами взахлёб. – Не плачь… вовсе не надо нам слёзы лить… – добрая женщина присела на кровать. Опустила теплую ладонь на голову и нежно-бережно провела по волосам. – С нашей Светочкой уже ничего страшного не будет… всё позади… всё… всё… – напевным шепотком пыталась она успокоить рыдающую девочку. – Вот полежит чуток в больничке – и мы заберём её здоровенькую… веселенькую заберём… Не плачь!..

Успокоиться, однако, Маша никак не могла. С бранным причитанием укоряла она себя. Стыдила:

– Это я виновата!.. Я во всём виновата!.. Оставила Светку одну… Совсем одну!.. А она же маленькая… она же ещё глупенькая… а я – гадина! Гадина я ужасная!..

– Ну, что же ты так терзаешься? Что ты?! – женщина обняла её. – Успокойся! Всё же слава Богу обошлось… – старательно вытерла девочке слёзы. Прижала к себе. – Успокойся, девочка моя… славная моя… – Помолчав немного, продолжила: – Я домой пришла – нету вас… позагороду прошлась – не вижу… Куда, думаю, девочки мои делись? Кликнула раз… другой… Не откликается никто… Точно, думаю, на Каму сбежали… – и тих голос говорившей; тих и заботлив.

– Я то же… то же хочу… потонуть… – через частое всхлипывание вдруг добралось до слуха. Слова огорошили и, вздрогнув, женщина испуганно-растерянно посмотрела на девочку:

– Это, что, ещё за фантазии такие?!

Маша, сумевшая было успокоиться, готова была вновь разрыдаться.

– Я хочу… хочу… чтобы и меня спасали… вытащили за волосы… – скороговоркой повторила она и, верно устыдившись своих неожиданных

слов, спасительно уткнулась головкой в мягкий живот собеседницы.

– Вот это да!.. Это надо ж такое-то удумать… – невольно воскликнула женщина. – Боже, какая же ты у меня, Машутка, глупенькая ещё… – и она, сокрушенно выдохнув, внезапно влажно всхлипнула. Только во время спохватилась и сумела перебороть себя. – Хватит нам влагу разводить! Ишь, расслабились… Смотри-ка вон, как Богатка на тебя смотрит… жалеет, небось…

Маша, сухо зашмыгав носом, притянула с пола трехцветную кошку на постель. Животинка, вольно распластавшись длинным тельцем рядом, подставила круглую головку под ласкающую руку и довольно замурлыкала.

Миг-другой в комнате стояла гулкая тишина, помеченная легким и напевным «мур… мур…»

– Мама Надя, – первой нарушила тишину Маша. – Спой!..

– И что же тебе спеть, моя ластынька? – живо отреагировала та.

– Как Светке… колыбельную… – тихо-тихо выдавила из себя девочка-подросток.

– Колыбельную, говоришь?.. Как скажешь… Будет тебе и колыбельная… – и она наладилась было затянуть: – Бай… бай… засыпай…

Только Маша, опомнившись, оборвала её:

– Нет! Нет! Я – большая! Не надо колыбельную, как маленькой!

– Не надо – так не надо… – согласилась мама Надя. Задумавшись, повторила за девочкой: – Большая… большая… – Умолкла было, но через короткую паузу негромко, почти речетативом, словно сказочный зачин, начала выговаривать: – Будешь и ты, моя девочка, плыть по реке… бурной… широкой… может, и опасной даже… с порогами-перекатами… но ты не бойся… ничего никогда не бойся… И у тебя появится тот, кто не даст тебе утонуть-погибнуть… назовёт тебя невестой… увезёт в свой высокий терем… детки у вас пойдут… и будете вы жить-поживать да добра наживать…

Маша, оживлённо встрепенувшись, перебила её:

– А он кто?!

– Как кто? Защитник твой будет, – уточнила великодушно мама Надя.

– А он красивый? – в голосе девочки – неподдельный интерес.

– А-то как же! Самый красивый! Красивее и не бывает… – женщина нежно прижала девочку к себе. – Нам других и не надобно…

– А добрый? – Маша заглянула в глаза говорившей.

– Добрый-добрый… И ласковый… А уж веселый-то какой…

– Как папочка наш был? – вопрос прозвучал голосом дрогнувшим, осторожным.

– Точно так… как папочка ваш…– глубоко вздохнула женщина.

– А он рыжий?

– Почему вдруг рыжий? – удивилась мама Надя. – Папка ваш рыжим не был…

– А вот дядька, который Светку спас, рыжий… как солнышко… – еле-еле слышно прошептала девочка.

– Кто его знает? – мама Надя удивленно пожала плечами. – Может, и, впрямь, рыжий будет… как солнышко… – и, понизив дряблый голос, добавила обнадёживающе: – Главное, чтоб добрый-добрый… Спи… спи… моя хорошая… Ты засыпай потихонечку, а я вот что тебе расскажу… Это нам, маленьким ещё, баба наша Тая часто перед сном говорила: «Господи Иисусе, спать ложуся, Господа Бога приглашаю, а врага отгоняю от окон, от дверей и от кровати моей…» – споткнувшись, она поправила себя: – «… и от кроватки твоей. Аминь».

– Это она тебе и нашей мамочке говорила? – детский голос снова дрогнул.

– Так и есть… мне и вашей мамочке… – негромко согласила женщина.

– А враг – это кто? – полюбопытствовала Маша, устраиваясь поудобнее на подушке.

– Враг? – мама Надя в который раз за поздний вечер вздохнула. – Про него бы лучше и не знать… Спи…

Маша послушно закрыла глаза, однако, резко вскинувшись,

полюбопытствовала крайне заинтересовано:

– Мам Надь, а зовут его как?

– Зовут? Кого зовут?

– Ну его… который рыжий…

– Здрасьте… а я и не знаю… – откровенно растерявшаяся женщина внимательно посмотрела на вопрошавщую племянницу и, задумавшись было, поспешила сказать: – Точно ведь! Человеку без имени никак! Пусть Ваней зовется…

– Почему Ваней? – не унималась Маша: вспыхнувшее любопытство не оставляло.

– А почему бы и нет?.. – раздумчиво отозвалась мама Надя, собравшаяся было подняться с кровати, но вновь присела. – Ваня… Ванюша… Иван… будете вы, как в сказке, Иван-да-Марья… – И торопливо добавила: – Спи… спи… ночь давно дышит вовсю…

Зависла в комнате тишина.

За окном, в звездном небе ярко светила полная луна, щедро заливая сонную округу голубым светом.

И видна была широкая река с серебристой дорожкой поперёк…

Мария проснулась. Глаз размежить не спешила и долго лежала в тишине: приснившийся сон не оставлял, к тому же овладела ею необъяснимо-непонятная тоска.

В кабинете мужа внезапно что-то упало на пол: гулкое эхо прокатилось по профессорской квартире – глаза распахнулись сами собой. Невольно дернулся Илья и спросонья отозвался на грохот неясным бурком, но проснуться не проснулся.

Из-под двери смежной комнаты пробилась узкая лента света. Мария неспешно поднялась. Накинула халат и тихо отворила дверь в кабинет.

Ольга Сергеевна в пижаме с рюшами и штанишками до колен, неуклюже оттопырив руку в гипсе, пыталась заглянуть за дубовый диван, монстром

стоявший у стены с итальянским пейзажем в золоченой раме.

Не выказав каких-либо эмоций при появлении невестки, Ольга Сергеевна, с трудом поднявшись с колен, капризно-повелительным тоном сходу приказала:

– Помоги отодвинуть! – лишь затем, снизойдя, снисходительно сообщила: – Оно, кажется, за диваном…

Понятно было, что речь могла идти только о непрочитанном письме. Однажды Мария обнаружила в почтовом ящике адресованное Ольге Сергеевне письмо, которое и было ей вручено. Реакция, надо отметить, была самой неожиданной. Свекровь, не распечатывая конверта, демонстративно отшвырнула его от себя… письмо и улетело за диван…

– Нам его с Вами не отодвинуть, – предупредила Мария свекровь, успевшую прозрачной ручкой ухватится за край спинки дивана. – Надо чтоб, по крайней мере, помог Илья… вот проснётся…

– Это когда же он ещё проснётся?! – нетерпение той было на лицо и явно было на исходе. – Он долго работал… свет в кабинете горел до глубокой ночи… проснётся точно за-полдень… И то: устал! Ему надо отдохнуть, – вздохнула сокрушенно. – Что же, мне прикажешь столько ждать?! Я срочно! Срочно желаю прочитать то послание…

Про то, что письмо почти месяц провалялось невостребованным где-то в углу, невестка само собой напоминать не стала. Она лишь повторила:

– Нам диван с Вами с места не сдвинуть… Илью…

Ольга Сергеевна недовольно перебила её:

– А, собственно говоря, что Илья?! Если мы, как ты упрямо утверждаешь, не способны сдвинуть этого монстра, то почему, решила ты, это сможет сделать Ильюша?! Мой сын – работник совершенно иной сферы деятельности… умственной… – И свекровь, вызывающе вздернув головкой в реденьких кудрявых кудельках, выбежала из кабинете.

Следом, щелкнув выключателем, вышла и Мария.

Она пила кофе, когда Ольга Сергеевна нарисовалась на кухне.

На автомате отхлебывая терпко-ароматный напиток, Мария в некотором недоумении взглянула на возникшую перед взором свекровь, вернувшую её из задумчивости: ускользающая мысль и слабым отзвуком не напоминала больше о себе.

Старательно причесанная, в стеганном, советских ещё времён, халатике, с болтающимся пустым рукавом свекровь буркнула обычное утреннее приветствие и деланно-флегматичным тоном сообщила, притом смотрела она старательно в окно:

– Мне сегодня гипс снимать…

– Когда? – Мария, допив последний глоток кофе, поставила чашку на стол.

– Доктор до трех принимает… – свекровь продолжала пристально

высматривать нечто в проявляющейся в предутренних сумерках улице. – Я сама доберусь… – И последнее, что произнесла тихо и с укором неведомо в чей адрес было: – Такси стало так дорого стоить.

– Я приеду ха вами, – отозвалась Мария.

Ольга Сергеевна отошла от окна и, пересиливая себя, на полувыдохе выдавила:

– Спасибо… спасибо, дорогая…

В коридоре Мария столкнулась с мужем, чуть не сбившем её. С полузакрытыми глазами, посапывая на ходу, он недовольно бросил:

– Рань-то какая… И, что, непременно надо в такую рань? – вяло возмутившись, Илья исчез за узкой дверцей с писающим малышом на рельефной картинке.

Скоро муж вернулся в спальню, где успевшая в темпе собраться Мария готова была выйти.

Илья, так и не проснувшись окончательно, мешком упал на сохранявшую недавнее тепло постель и, отвернувшись к стенке, укрылся с

головой; только, торопливо приоткинув одеяло, севшим от сна голосом ворчливо пробурчал:

– Маман вчера всю плешь проела: пора квартплату платить… и свет то же… – и вмиг отсутствующе засопел.

Мария с удивлением обнаружившая, что круглая залысинка на макушке мужа увеличилась в размерах, сказала:

– Оставила… вот на столе лежат… – и, закрыв кошелек, положила его в сумочку.

Вышла из подъезда. Тяжелая дубовая дверь с натужным стоном закрылась за ней.

Широким колодцем замкнутый двор сталинского дома, ужавшийся в

полумраке, – безлюден и глух.

Мутные утренние сумерки медленно рассеивались, обещая, что скоро-скоро зажелтеет небо и от восточного окрая земли солнце желтоватым сгустком покатится по небосклону, а пока, пробуя силу, новый день слабо-слабо белел.

Там и солнечный апрель, оправившись ото сна, к ночи закончит свой отсчёт. Впереди май… майские праздники… Мария глубоко вздохнула: опять не удастся съездить к сестре… давно не виделись… обещалась… в который раз обещалась…

Открыла машину. Села и, включив зажигание, отъезжать не спешила: столь яркий и подробный сон не отпускал… Ехать всё-таки надо: Мария нажала на педаль, – и тяжелый темно-зеленый джип плавно стронулся с места.

Дорога не отвлекла.

Москва в ранний час пустынной не была, хотя шумом и суетой ещё не подавляла. Меж тем далекое, ушедшее детство, расцвеченное вдруг до подробностей, накрепко угнездилось в потревоженной памяти и взволновало смятенное сердце.

Родителей своих Мария помнила смутно.

Отец был высок ростом. Крепок и кряжист. Все эти характеристики определились много позднее, когда рассматривались фотографии мамы и папы. А вот, что он был весел и добр, – воспоминанием определенно было личным. Папа мог подхватить дочь и, подкинув на могутные плечи, лихим скакуном носиться по комнате, подхлестывая себя и громко цокая языком, а задыхающаяся от счастья девочка подпрыгивала и тоже цокала языком.

И громко, взахлёб смеялась мама, успевая убрать с пути лихача то стул, то табурет. Такого заливистого смеха от мамы Маша больше никогда не слышала…

Отец дома бывал нечасто – бывал наездами. Появлялся, и уже скоро начинало звучать про «очередную вахту». Маше запомнилось это слово на всю жизнь. Слово казалось отчего-то мохнатым и тревожным.

Всякий раз уезжая на «очередную вахту», отец говорил, что там его ждёт какая-то «шахта». Что это такое? – девочка не знала. Однажды, отозвавшись на вопрос дочери, мама сказала, что это работа такая – «под землёй»… Только и это ясности не принесло: слово, как звучало пугающе, так таким и осталось, а уж, когда узналось, что папа на той шахте погиб, то и вовсе обрело зловещую окраску.

Светка помнить отца не могла не по молодости лет, а по факту своего еще не рождения.

Маша помнила похороны отца. Печальные. Многолюдные. Наполненные сверх предела жалобным подвыванием матери, упирающейся в обитый красной тканью гроб огромным животом. Она падала на усопшего и не давала накрыть крышкой… Потом рвалась в яму, куда опустили гроб. Стали засыпать: лопаты торопливо замелькали в руках щетинистых мужиков. Мать рухнула снопом наземь и, елозя грузным пузом, упрямо пыталась дотянуться до края могилы… её оттаскивали… пытались поднять… а она всё выла… выла жалобно и пронзительно…

В роддом мать увезли прямо с похорон…

Рождение Светки, имя для которой заранее было задумано отцом,

мечтавшим о новой дочке, мать к жизни не вернуло. Через год её не стало. Всё боялись, что она, обезумевшая от горя, что-нибудь учинит над собой, но рук на себя мать не наложила: угасла сама по себе – не выдержало тоскующее сердце…

Худой и черной, как истлевшая головешка, лежала мать в гробу. Скорбной малолюдной кучкой потолкались у могилки, на дне которой потемневшим боком топорщилась отцовская домовина. Так под общим холмиком и лежат родители… лежат рядышком папа и мама…

Мария не успела и выдохнуть печально, как рывком надавила в пол тормозную педаль. Непонятно каким макаром, развернувшись на все сто восемьдесят градусов и почти ткнувшись под капот джипа, поперёк, на счастье пустынного шоссе замерло маленькое, желтой букашкой, авто.

Медленно… очень-очень медленно и осторожно, сдав назад, Мария вырулила на соседнюю полосу и оставила замелькавший аварийными сигналами автомобиль, из которого взъерошенным воробышком испуганно таращился молоденький парень. Вслух Мария отругала себя за невнимание и временную отключку от действительности и, предельно напрягая внимание, поехала дальше.

Потревоженная с ночи память упорно не оставляла…

… тетя Надя – мамина старшая сестра, одинокая и безропотная, часто появлялась у них и раньше, покорно выполняя любую работу, а уж после того, как племянницы остались сиротами, и вовсе, сменив слово «тетя» на «мама», навсегда перебралась к ним.

Девочки безумно любили свою «маму Надю» – трепетно, до умопомрачения, любила девочек и она…

Машин на трассе стало появляться всё больше. Улицы светлеющего и обретающего в свете простор и объём города стремительно уплотнялись транспортом и людьми.

Усилием воли сконцентрировав внимание на дороге, Мария сознательно пыталась скинуть морок воспоминаний, но ночной сон, продолжая тянуться шлейфом, всё напоминал и напоминал о себе. Сопротивляясь тому, Мария задалась вполне провокационным вопросом: мог ли, вообще, состояться тот разговор с мамой Надей на самом деле?

Очень уж казался неправдоподобным…

Мария любила тренировки по ситуационной стрельбе.

Это всегда было похоже на увлекательную азартную игру: в абсолютно кромешной тьме разрываются короткие вспышки – на каждую из них, не задумываясь, улетает пуля.

Или: в гулкой сторожкой тишине напряжённо-чутким слухом улавливается каждый еле-еле слышный шорох, – и в ту сторону вмиг до окончания слабого звука улетает быстрая пуля.

И ты вовсе не чувствуешь в это время своего упругого, натренированного тела, легко и мгновенно либо перекатываясь по полу, либо группируясь как для прыжка: подвижное тело, опережая твое сознание, само по себе выбирает позу и рука сама по себе выбрасывается для очередного выстрела, а у тебя только одно – азарт и азарт!…

Команда «стой!» прозвучала неожиданно, и, будто разочаровавшись, тело в миг обмякло – и ты вольно растягиваешься на полу в расслаблении и покое…

Ярко вспыхнул верхний свет, высветив просторную залу стрелкового тира. Мария прыжком поднялась на ноги и, разрядив пистолет, протянула его подошедшему инструктору. Порывисто шагнула, оглянувшись на седовласого майора в отставке, в сторону мишеней.

– Что любопытно? Мне то же… – тот, отлично поняв ее нетерпение,

предложил привычно-командным голосом: – Пойдём…

Придирчиво осмотрев бумажные мишени в дырках, причем в основном по центру, мужчина, забавно прицокивая языком, не скрывал своего восторга:

– Отлично! – и решительно поправил себя. – Нет! В этот раз, Мария, надо признать, что даже лучше, чем всегда! Школа Деда! Что я могу ещё на это сказать? – последнее было произнесено с явным пиитетом.

В это время в залу вошли трое коллег Марии по охранному агентству. Отстрелялись они ранее её, – как догадалась, остались до окончания её стрельб любопытства ради. Каждый из них более, чем пристально и придирчиво, осмотрел бумажные листы в дырках.

– Что, Машаня, опять ты нас всех уделала?! – воскликнул один из них

– Нашей Никите по-другому никак… Надо же постоянно доказывать…– откровенно язвительно подсказал его товарищ.

– Михаил, я тебя просила не называть меня этим именем! – резко перебила его Мария. – Мне это сравнение неприятно… Я – не убийца!

– Ну, ладно… ладно уж… Я ж любя… – нехотя процедил Михаил, умело прикрывая мелькнувшее в глазах раздражение от ревности. – Все же знают, что наша Мария Гриднева – ещё тот ас…

– Не хвали – зазнаюсь! – Мария умышленно произнесла несвойственную ей фразу, чтобы хоть как-то разрядить возникшее напряженность.

– Мне-то с того что? Зазнавайся… – неохотно отозвался Михаил: голос его заметно потух. Обернувшись к инструктору, обнадеживающе-требовательно попросил: – Димыч, я ещё хочу пострелять… Разреши!

Тот, хотя и негромко, ответил решительно:

– Ещё – это для другого раза оставь. У тебя, Жаров, руки опять дрожали…

Михаил резко развернулся и, громко хлопнув тяжелой дверью, выскочил вон. Следом за ним поспешили и двое других. Направилась к выходу и Мария, а Димыч вдруг предупредил:

– Вас, Мария, там давно поджидают.

– Кто?! – удивление её было искренним.

      В ответ – широкая улыбка.

Ждал Марию Николай Иванович, любовно прозванный в определенных

кругах, как в глаза, так и за глаза, Дедом. Его появлению, явно неслучайному, ибо случайности у этого человека исключались по определению, Гриднева обрадовалась от души.

– Мадам меткий стрелок, не подбросит старого ворчуна? – хитро блеснув не по возрасту цепкими глазами, спросил Николай Иванович, когда они дружески обнялись и поприветствовали друг друга.

– Отчего же нет? Конечно же, да! Куда прикажете? – другого ответа в этом случае просто не могло и быть.

Перед тем, как нажать на газ, Мария поинтересовалась:

– И куда едем?

– Можешь прямо… – последовал уклончивый ответ, и Гриднева, вырулив со стоянки, профессионально втиснула тяжелый джип в автомобильный поток, успевший плотно забить улицы столичного города.

Терпеливо выждав пока их грузное авто не пристроилось в движущийся ряд и, повинуясь заданному ритму дороги, покатило вперед, Николай Иванович продолжил:

– Впрочем, двигайся по своему маршруту…

Мария хорошо знала, что «не спешить» – основное свойство Деда. Про себя она с грустью подумала: «Совсем Лебедев седатый стал… как лунь…» – и невольно удивилась и мелькнувшему сравнению, и тому, что произнесено ею было, пусть и мысленно, далекое от столичного обихода словечко.

Спустя минуту-другую пассажир спросил:

– Тебе самой куда?

– У меня психолог… на одиннадцать… – ответила.

– Вот и замечательно. Время есть – успеешь к своему психологу, а пока покатай седенького старикашку… – шутливо произнес Лебедев, весело

стрельнув глазами, а Мария, почувствовав, как жарко полыхнули её щеки, замерла в смущении. Какое-то время ехали молча.

– Я был в зале… – сообщил наконец Николай Иванович. – Просчитал в

темноте все твои выстрелы… Молодец! Рука опережает сознание…

– А учитель кто?! – акцентируя на слове «кто», откликнулась Гриднева.

– Приходит время, когда ученик оставляет учителя далеко позади… – иронично заметил Лебедев.

– Но это же не про нас с Вами?! – Давно изучив Деда, заметила Мария, отлично понимая, что настоящую цену себе этот человек знает хорошо.

На замечание отклика не последовало, и Николай Иванович легко сменил тему:

– Я тут ночью своих огольцов привозил пострелять… Димыч и доложил, что рано утром вы будете… решил остаться…

Торопить хитрого собеседника Мария не стала. Поддержала предложенную тему:

– И как огольцы?

– Да так… – Лебедев вздохнул вполне искренне. – Бить наотмашь хорошо научились… ногами попинать то же мастера… а вот мозги включить никто и ни разу… – и он с вызывающим интересом посмотрел на Марию, пытливо отслеживающую дорогу. – Им бы наглядный урок преподнести… практическое занятие, так сказать, не мешало бы устроить…

«Так-так уже теплее…» – подумалось Гридневой, старательно скрывавшей, что любопытство давно подтачивало ее женское нутро.

Лебедев, как бы про между прочим, поинтересовался:

– У тебя там случайно нет отгулов за прогулы?

«Ещё теплее..» – и Мария мысленно улыбнулась.

– И как же им не быть при нашей-то экстремальной работе? – вслух отозвалась вопросом на вопрос.

– Вот и славно! – ответом Николай Иванович явно был доволен. Загадочно улыбнулся: – А то я было собрался в агентство на тебя заявку

оформлять!

«А вот это уже определенно горячо!» – хмыкнула, догадавшись, Мария.

II

С полковником Лебедевым Николаем Ивановичем Мария познакомилась в самом начале девяностых.

Среднюю школу она закончила на «отлично». О том, чтобы не поступать куда-либо, не могло быть и речи. Учиться и только учиться – было для нее единственной целью.

Мама Надя в Москву провожала Машу, как в неведомое, со слезами.

– Пропадешь там! – причитала она в голос. – Неужто в Перми учиться нельзя? Учатся же… И с домом рядом… Все чужие… Всё чужое… И время такое непонятное… Жили в большой стране… А сейчас что? Сейчас-то мы какого государства люди? И твоя Москва – столица какого государства?.. – слёзно пыталась вразумить настырную племянницу любимая тётя.

Напрасно! Маша ни в какую: только в Москву – и всё тут!

В педагогический поступила легко. Поступила на дневное, где при зачислении предупредили, что на стипендию надежд мало… что, да, никто стипендий не отменял и вопрос решается… а пока вот так… что дальше будет? – никто не знает.

Машу это не напрягало. Она давно решила, что пойдёт работать: да хоть полы мыть! Надеяться на помощь из дому не могла: на попечении мамы Нади оставалась маленькая Светка.

С детства, научившись подчиняться определенному ритму, Маша с первых дней учёбы выстроила день так, что ни одной праздной минуты не могло и быть.

Училась легко.

Рано утром, до начала занятий, первокурсница успевала, добросовестно отмахать обмотанной мокрой тряпкой палкой-«лентяйкой», вымыть полы в общежитии, никак, притом, не реагируя на откровенные смешки девчонок и язвительные приколы ребят.

По вечерам девушка спешила в спортзал, где играла в волейбол, что было её увлечением с детства. Вначале играла в школьной команде, позднее – в сборной района. Вот и здесь быстро заметили результативную рослую студентку первого курса, скоро включив её в общеинститутскую сборную.

И всё было хорошо – только вот денег катастрофически не хватало. Первую сессию сдала «на отлично», и даже стала получать повышенную (относительно) стипендию, что, впрочем, ситуацию никак не изменило: овсянка стала поперёк горла…

Вот тогда-то Маша и купилась на предложение сокурсницы: по выходным стоять с товаром.

– У меня тётка, – уговаривая, просвещала та, – товар из Китая возит. «Челночница» она… Слышала? – Маша неопределенно пожала плечами. – Всё с лёту уходит! Постоим час-другой – и свободны, да еще и с денежкой.

Согласилась…

Рано-рано субботним утром, взвалив на себя огромные сумки в сине-красную клетку, приволоклись они втроём в Центр, где вдоль «Детского мира» вытянулись ряды стихийного торжища.

На Машу и на племянницу хозяйка китайского ширпотреба, как на витрину, бесцеремонно развесила товар в виде шерстяных женских рейтуз, детских стеганых брючат, варежек-перчаток размеров от и до, ещё какой-то мелочевки, значение которой новоявленной продавщице, оторопевшей от увиденного, так и осталось неведомым.

Хозяйка втиснула Машу меж двух столь же плотно обвешанных товаром женщин, попытавшихся было выказать своё возмущение, на что получили во вразумление столь отборный мат, что обе безропотно стихли, а у Маши от недоумения и растерянности всё внутри содрогнулось. Племянницу свою «челночница» отвела чуть подальше, где так же с матом втиснула её на облюбованное место. Сама она неспешно прошла вперёд, где перед ней

расступились и где сходу задымила сигаретой…

Смотреть в ту сторону Маша больше не смотрела… не хотелось… Одной из разъединенных женщин она предложила поменяться местами, и та с радостью ответила согласием.

Маша оказалась рядом с пожилой женщиной, перед которой на снегу лежал коврик, а на нем горкой – железные мочалки и обыкновенные открывашки.