Текст книги "Княгиня Анна Кашинская – светильник веры и любви"

Анна Козырева
Княгиня Анна Кашинская – светильник веры и любви. Жизнеописание в пересказе для детей

С иллюстрациями Вячеслава Волынца

© Козырева А. А., 2023

© Волынец В. И., иллюстрации, 2023

© Оформление. АНО развития духовно-нравственных начал общества «Символик», 2023

Время скорбей и печалей

Упав на колени перед образами, молится ростовская княжна Анна в своей светёлке. Усердна в молитве юница[1]1
  Юница – девочка-подросток.


[Закрыть], сердце которой тисками сжимается от страха за родимого отца-батюшку князя Дмитрия Борисовича, уехавшего в Золотую Орду.

Не день и не два прошло с того момента, как вынужден был отправиться к хану на поклон отец, – много времени прошло, уже и счёт дням потерян. Просит встревоженная дочь в молитве:

– Господи Милостивый, спаси моего батюшку… сохрани его… верни живым домой…

Льются по бледному лицу неотирные слёзы. Клонится головка в платочке к долу. Шепчут уста:

– Пресвятая Богородица! Милосердная наша Заступница, убереги родимого батюшку! Будь ему в пути-дороге к дому Путеводительницей…

Было от чего тревожно вздрагивать девичью сердцу и сжиматься от недобрых предчувствий – время было на Руси скорбное и неутешное.

На исходе век XIII. Скоро-скоро оборвётся привычная цифра и, перевалив за новый рубеж, пойдёт отсчёт века нового – но нет надежд, что так же скоро наступит, минуя скорби и печали, время иное.

Прочно объединились земли восточных славян христианской верой. По городам и весям стараниями и попечением потомков святого киевского князя-крестителя Владимира возведено множество величественных храмов. Множатся и монастыри – центры молитвы, благочестия и подвижничества. Казалось бы, радоваться тому и радоваться, да только, не вняв настоятельным советам дедов-прадедов сохранять единство и согласие, не утихали на Руси братоубийственные междоусобицы.

Где изощрённой хитростью-сговором, где прямым воинским наскоком, устраивая всеобщий разор и не уступая один другому, бьются меж собою то за великокняжеский престол, то за богатые уделы сродники: близкие ли, дальние ли – все из одного рода-племени, все из Рюриковичей.

Любая война, и самая кратковременная, – всегда беда, а меж тем с востока волной цунами накатила беда общая, разорительная: дикие орды татаро-монгол, проходя по Русским землям, оставляли за собой горы трупов и скорбные пепелища.

Под натиском полчищ Батыя падали одно княжество за другим. Ордынцы разорили Рязань, покорили Москву, пали под натиском несметных полчищ Суздаль и Владимир.

Под водительством великого князя владимирского Юрия Всеволодовича в решимости отбить врага выступили русские войска навстречу передовым отрядам ордынского темника[2]2
  Темник – ордынский военачальник над большим войском.


[Закрыть] Бурундая.

Встретились у реки Сить, где и состоялась лютая битва, запомнившаяся злополучным поражением русских.

Не удалось устоять ослабевшим в многолетней междоусобной брани русским князьям – и на долгих три столетия, упав тяжёлой чёрной тучей, полонила Русь орда.

Более полувека прошло с тех пор, но старый воевода Лавр до мельчайших деталей с грустью вспоминал о том горьком побоище:

– Много, ох как много полегло в той битве-сече князей из славных родов княжеских…

Всякий раз с готовностью откликался старый воин, когда, окружив его со всех сторон, подступали к нему с расспросами.

Чаще всего то были юные княжичи, проходившие под руководством воевод-воспитателей особое посвящение в князья – «постиги», когда обучались они воинским наукам, потребным в ратном деле, к которому мальчиков готовили с раннего детства. Был среди них и Александр – старший брат княжны Анны.

– Лавруша! Расскажи… – с надеждой на скорый отклик просили княжичи, да и девочки нередко допускались послушать о прошлом – и славном, и горьком.

Помнились те рассказы и юной Анной.

Выдохнув тяжело и встряхнув седой лохматой бородой, рассказчик начинал:

– То был март… четвёртое… число четвёртое… Не успели мы развернуться, приготовиться, как окружили нас поганые со всех сторон… Бились до последнего, не бежали с поля боя… Погиб князь Юрий… Горькой была его смерть, но не позорной… Бурундай-пёс потом голову князя в дар Батыю отправил… Тот, сказывают, чашу себе изготовил… Это у них обвычка[3]3
  Обвычка – привычка.


[Закрыть] така-то: если, мол, пить из чаши славного князя-воина, то, значит, его силой-волей напитаться… – вздохнул глубоко.

Замолчал, но вскоре продолжил, как оправдался:

– А я что? Я и сам тогда ещё мал был… Чуть взрослее, чем вы, огольцы… Но с поля боя не бежал! Сумел и я пикой проткнуть одного поганого… – вновь глубокий-глубокий вздох-выдох.

Постучав горестно по деревяшке, служившей ему подпоркой при ходьбе, белый как лунь, старик умолк.

– Лавруша! – несмело попросил княжич Александр. – Расскажи про князя Василько, нашего прадеда…

Не тотчас откликнулся грустный воевода. Долго молчал, однако, перекрестившись, твёрдым голосом начал:

– Храбрым и отважным воином был князь Василько Константинович. С младшим братом своим Всеволодом… Всеволодом Константиновичем… бились рядышком… один другого защищая… Да только разве устоишь перед чёрной лавиной? Окружили… навалились кучей ордынцы… упал Всеволод на землю… упал бездыханный… а князя Василько стащили с коня… пленили его поганые…

Не сдержалась юная княгинька. Всхлипнула. Смахнула накатившую слёзку с щёчки. Старик ласково приобнял её:

– Поплачь… поплачь, душа добрая…

– Помолюсь за него! – отозвалась юница.

– Это уж само собой… – выдохнул Лавруша. – Они ж… поганые… заставили его своему хану Батыю присягнуть… «Жить, мол, будешь! Своим уделом заправлять будешь! Только поклонись нашим богам – признай хана нашего Батыя главой над тобой!» Отказался князь Василько… Разозлились поганые… мучили его долго… не сразу убили а, убив, труп, бесовское отродье, бросили в лесу… в Шеренском лесу… Думали, что звери пожрут, растащат его косточки… Не тронуло его зверьё… Страдалец своей мученической кровью омыл все, если какие и были, прегрешения… В том лесу нашла его тело добрая женщина, а уж попович Андриан привёз тело мученика в Ростов. В голос рыдали люди, встретив своего любимого князя – щедрого, справедливого, хлебосольного, сердцем прекрасного…

– А потом прабабушка наша Мария Михайловна, – подала вновь голос юная слушательница, – в его память монастырь основала.

– Точно так. Спасский монастырь на Песках так и зовётся – Княгинин.

– Прабабушка похоронена там, – добавила Анна. – Мы часто там бываем. Только вот жаль очень, что я ни разу её не видела…

– А я помню её! – перебил сестрёнку старший брат. – Старенькая такая была, но добрая-добрая. Я ещё маленький совсем был, но всё равно помню, как мы к ней в монастырь ходили…

Тревожное ожидание

Ранним-ранним утром воскресного дня мать-княгиня повела дочерей Анну и младшую Василису на службу в Княгинин монастырь, где девочки, происповедовавшись духовнику княжеского дома – ростовскому епископу Игнатию, причастились.

После обедни мать-настоятельница пригласила дорогих гостей на трапезу.

По окончании щедрой трапезы, прошедшей в благочестивом молчании, перешли в келью[4]4
  Келья – отдельная жилая комната в монастыре.


[Закрыть] игуменьи, пообещавшей юным княгиням рассказать об их прабабушке, которую та успела застать, будучи молоденькой послушницей.

Вслед за семейством князя Дмитрия Борисовича в келью вошёл епископ Игнатий, к которому и поспешила обратиться мать-игуменья:

– Владыка, расскажите нашим юным гостюшкам об их прабабушке – княгине Марие Михайловне.

Епископ, внимательно посмотрев на присмиревших девочек, согласно кивнул головой:

– Это была мудрая женщина. Она спасла Ростов от разорения: щедрый выкуп выплатила ордынцам. После смерти князя Василько княгиня-вдова стала правительницей Ростова, ибо сыновья её Борис и Глеб были ещё малы. Первым помощником и советчиком ей всегда был епископ Кирилл – многолетний духовный наставник княжичей. Княгиня Мария Михайловна слыла справедливой для всех. Недаром на княжеских съездах к голосу ростовской вдовы прислушивались многие князья. Господь сподобил меня знать её. Я только-только принял постриг и молоденьким иноком прислуживал приснопамятному епископу Кириллу. Он был уже стар и немощен. Я хорошо помню… – владыка, умолкнув вдруг и вскинувшись быстрым взглядом на настоятельницу, торопливо произнёс:

– А покажи-ка нам, матушка-игуменья, сокровище ваше!

Настоятельница послушно встала с широкой лавки, на которой сидела со своими гостьями, достала из шкафа и выложила на столик большую рукописную книгу.

Епископ Игнатий жестом пригласил подойти юниц. Владыка, благоговейно склонившись над книгой, столь же трепетно произнёс:

– Этот Летописец написан старанием и попечением самой княгини Марии Михайловны. – Бережно пролистав несколько тяжёлых страниц, он прочитал: – «Был же Василько лицом красив, очами светел и грозен, храбр на охоте, сердцем лёгок, до бояр ласков. Кто из бояр ему служил, и хлеб его ел, и чашу его пил, и дары получал, тот никакому другому князю не хотел служить. Очень любил Василько слуг своих. Мужество и ум в нём жили, правда и истина с ним ходили. И сидел он в доброденствии на отцовском столе и на дедовском, и скончался так, как вы слышали».

Кончив читать, владыка внимательно посмотрел на притихшую княжну Анну, по бледневшему лицу которой струйками лились слёзки. С трудом сдерживала слёзы и опечаленная мать-княгиня.

– Была ли хоть какая-то весточка от князя Димитрия? – тихо поинтересовался епископ Игнатий, знавший о том, что князь давно отправился в Орду. – Пора бы уже и вернуться…

– К ярославичам как-то гонец из Орды был. К нам заезжал. От князя Димитрия поклон передавал. Тот обещался скоро дома быть. Только время идёт, а его всё нет и нет. Молимся, просим Господа сберечь его, – с грустью отозвалась княгиня. – Сердце всё изболелось, исстрадалось. А Анна, доченька наша, с колен не встаёт… молится всё… молится…

– Помоги, Господи! Одна нынче у нас надежда на Господа… Только на Господа… – сокрушённо согласился с ней владыка и широко перекрестился.

И все, кто был сейчас в келии, хорошо понимали, отчего сжимается в испуге сердце, что тревожит его и пугает.

– Я же совсем ещё юной послушницей была, – осторожно подбирая слова, заговорила мать-игуменья, – когда мы соборно за нашу княгиню молились… когда страшная беда с её отцом, князем черниговским Михаилом случилась…

Свою родословную княжна Анна знала очень хорошо. Всех предков помнила наперечёт. И кто такой князь черниговский Михаил знала – прапрадед её. И всё то, что с ним произошло, тайной для неё не было.

– Княгиня Мария Михайловна не только Летописец после себя памятью оставила – она и Житие своего отца-мученика составила, – донеслось до слуха девочки, мысленно унесшейся в дали неведомые, вспоминательные.

Из того Жития, да из изустных рассказов, княжне ведома была скорбная история гибели предка в Орде, куда вынуждены были отправляться русские князья на поклон хану, как хозяину-распорядителю, по своему усмотрению и по своей воле решавшему на Руси, кому и какой удел под власть определить или позволить управлять родовыми землями.

Вынужден был отправиться в Орду и черниговский князь Михаил. Проезжая с западных в земли восточные мимо Суздаля, князь поспешил заехать к своей старшей дочери Феодулии, принявшей монашеский постриг с именем Евфросинии и основавшей здесь монастырь во имя Святой Троицы.

С печальной радостью приняла великого князя дочь-игуменья. Да, она рада была видеть любимого отца, но сердце её содрогалось от открытого ей накануне Господом особого откровения о том, какую мученическую смерть предстоит принять её князю-отцу. И дочь, поспешив духовно поддержать его, об одном только увещёвала – не выполнять языческих обрядов, стойко держаться веры православной и, если вдруг выпадет, пострадать за Христа.

Было, было чему опасаться, ибо знали, что поклонялись ордынцы в полдень идолу Чингис-хана и того же требовали от князей русских, прибывающих в Орду. Нередко случалось, что за отказ от того требования тут же и казнили, а тем, кто соглашался и кланялся идолу, сохраняли жизнь.

С тяжёлым сердцем, предчувствуя недоброе, прибыл в Орду великий князь Михаил.

Встретил князя ухмыляющийся, довольный собой хан Батый. Поприветствовал дружелюбно, миролюбиво. Богатой трапезой, как дорогого гостя, угостил.

А в полдень, когда разожгли два больших костра, предложил князю пройти меж тех огней и поклониться идолу Чингис-хана.

Ответил князь Михаил отказом: мол, изображению мёртвого человека поклоняться не станет, а вот хану Батыю охотно готов поклониться и даже его рабам.

– Убит будешь, если не поклонишься! – Батый недоволен был. Угрожать стал.

– Не подобает христианам поганых ритуалов исполнять, – не отступал от своих слов князь черниговский. – Лучше уж убитому быть, чем сделать то, что противно… лучше за Христа умереть…

– Умереть желаешь?! – выкрикнул злобно Батый и кивнул своему телохранителю, который, привычно поняв ханский приказ, подскочил к князю и стал его жестоко избивать ногами.

Бил до тех пор, пока князь не испустил дух. Вместе с князем погиб и его старый друг – боярин Феодор, некогда бывший учителем и наставником юной Феодулии.

Горько оплакивали кончину отца-мученика обе его дочери: старшая – Феодулия-Евфросиния и младшая – ростовская княгиня Мария.

– Было ж ещё одно предсказание суздальской настоятельницы, – напомнила мать-игуменья, словно подслушав мысли-воспоминания юной Анны. – Наш князь-мученик пострадал в 1245 году, а через два года на Угре, как и было открыто блаженной, Батый был убит.

Горько плакали обе княжны. Утешливо обняла их мать-княгиня, сердце которой у самой содрогалось от тревожных мыслей.

Владыка Игнатий, понимая, что страшит и девочек, и их мать, направился к выходу:

– Оставить надо слёзы. Пойдёмте-ка лучше помолимся Господу, чтобы Он сберёг в дороге к дому князя Димитрия. В пути он… в пути… подсказывает мне сердце…

И точно. К вечеру следующего дня, когда не успела ещё жар-птица раскинуть свой огненно-алый хвост над горизонтом, задымил клубами пыли дальний окрай дороги.

Встрепенулось в радости сердечко, и выбежала юница навстречу всадникам, и первой обняла возвратившегося домой князя-батюшку.

Накануне взрослой жизни

Светла короткая летняя ночь.

Спешат-догорают в высоком бледнеющем небе серебристые искры последних звёзд.

Вот-вот молодое солнце, вынырнув из глубоких вод небесной реки, покатит по небосклону золотым шаром.

А на широкой луговой поляне, раскинувшейся на высоком берегу Вёксы-реки, догорают, редко-редко вспыхивая мелкой огневой мошкой, чёрные головешки в остывающем кострище.

Притихнув, притомилась под утро разновозрастная молодёжь. Отхороводили под игровое пение парни и девчата. Пора возвращаться по домам-теремам, возвращаться из полей-лугов в Ростов. Группками-стайками спешат по дороге к родному городу.

Несколько девушек, однако, сговорившись заранее, замерли на высоком бережку. Стоят в затишье. Побросали в речку веночки, сплетённые из луговых цветов с вечера, – и теперь сторожко наблюдают за тем, как плывут они один за другим… плывут чередой поверх текучих вод…

 
Ты плыви-плыви венок, мой венок, ладу, ладу,
Против солнца на восток, мой венок, ладу, ладу.
Ты неси-неси река мой венок, ладу, ладу,
Не топи его пока…
 

Только не слышит речка тех надежд-уговоров. Своя затаённая дума-чутьё у Вёксы, единственной речки, своевольно оставившей озеро Неро, раскинувшееся вкруг Ростова. Топит река один за другим веночки – и лишь самый первый упрямо уплывает, покачиваясь на мелких волнах вниз по течению, всё дальше и дальше… вот-вот и исчезнет стремительно за поросшим кустистым ивняком поворотом…

– А ведь, верно, ждать нашей княгинюшке в этом годе сватов! – прошептала с радостным придыханием девка-перестарка[5]5
  Девка-перестарка – немолодая девушка, не вступившая в брак.


[Закрыть] Варька, обитавшая при юной княгине неотступно и за мамку-няньку, и за подружку-наперсницу.

Ёкнуло сердце и у самой юницы. А птица-коростель, спрятавшись в густых духмяных травах, спешит проскрипеть свою последнюю брачную песнь с тем, чтобы следом окончательно утихнуть в заботах у гнездовья до осенней отлётной поры.

Тут и кукушка подала голос – скоро-скоро и ей наступит пора окончательно умолкнуть. Пока же надрывается в своём бесконечном, обещающем долгие годы: «ку-ку… ку-ку…»

Поспешают к родному дому княжны Анна и Василиса – дочери ростовского князя Дмитрия.

Редко-редко когда отпускали девочек погулять-повеселиться за город, а этим летом вдруг разрешено им было сходить на весёлое игрище-гулянье.

Вчерашним днём отец, пристально оглядев дочерей, сказал:

– Посмотри-ка, княгинюшка, какие у нас с тобой красавицы растут. Не иначе как скоро ждать нам у порога сватов…

– Верно так… – глубоко вздохнув, согласилась на то мать-княгиня. И осторожно предложила: – Может, отпустим княжён с девками сегодня на игрище? Пусть хоть разок побывают. Посмотрят, как парни-девки гуляют. Помню: меня тоже отец-мать однажды отпустили. А потом больше и не пришлось…

– А что? Может, и впрямь, отпустить… – добродушно отозвался князь-отец.

И вот сейчас, когда и городские стены выросли перед глазами, вновь напомнила девка Варька про уплывший венок княжны и, словно подслушав слова князя про сватов, назойливо напомнила о том.

А княжне Анне вдруг вспомнилось яркой картинкой, как прошлым годом, по ранней-ранней пороше[6]6
  Пороша – только что выпавший в небольшом количестве, мелкокрупинчатый снег.


[Закрыть], когда только-только встали реки, накрывшись ледяным панцирем, подкатил к княжескому терему санный, утеплённый шкурами-мехами возок в сопровождении отряда вооружённых гридней.

– Мимо вот ехала, – выбираясь из возка, проговорила неожиданная гостья. – Подумала, почему бы и не заглянуть…

– Гостям всегда рады! – радушно поприветствовали гостью хозяева.

Из окна своей светёлки юница видела, как родители почтительно проводили незнакомку в дом.

Спустя время прибежала возбуждённая Варька и со словами: «Ох и знатная у нас сегодня, скажу, гостья!» сообщила, что её, Анну, отец-мать к себе зовут.

– Одеться велели получше…

– А кто там? – тихо полюбопытствовала княжна.

– Так то ж сама великая княгиня Тверская Ксения Юрьевна к нам пожаловала, – доложила девка и с придыханием, чересчур пристально вглядываясь в Анну, добавила: – Ой, совсем неслучайно эта гостья к нам заехала! Как бы следом и сваты не пожаловали!

В некотором смущении, раз за разом невольно поспешая поправить на волосах, заплетённых в тугую косу, повязку из широкой ленты с твёрдым оплечьем, украшенным золотистым галуном, спускалась к родителям юница.

Прошла зима. Истекло и весеннее время. Лету пора наступила. Кажется, напрочь забылось то неожиданное гостевание. Только вдруг княжна Анна, возвращаясь от реки, унёсшей в неведомую даль её веночек, вспомнила неожиданно пристально-цепкий властный взгляд тверской княгини Ксении Юрьевны.

Тихо в тереме. Тихо-тихо и на улице в предрассветный час. Не отступила ещё ночь. Продолжает тешить и старых, и малых небылицами в снах.

Только не спится княжне. Прислушивается к шорохам, к слабым отзвукам, доносящимся снаружи. Не выдержала – оставила постель. В окно глянула. Забрезжил рассвет. Далеко-далеко заалело по-за лесами. Вот и солнце золотой макушкой выставилось. Миг-другой задержалось и, вспыхнув жаром-огнём, торопко покатило ввысь по небосклону.

Начинался новый день. Знойный. Солнечный. Страдный.

Странное ощущение действительности, возникшее с момента пробуждения, не оставляло княжну весь день. Утром Анна долго молилась.

Позднее, когда княжеская семья сытно откушала, мать-княгиня поднялась в светёлку к ожидавшей её дочери.

– Сегодня будем читать вот эту книгу, – указав на большую книгу, которую принесла с собой, сообщила княгиня, обучавшая дочь грамоте. – Ты же знаешь, что наша большая библиотека собрана прапрадедом князем Константином? – Княжна в ответ утвердительно кивнула головкой. – Он очень любил читать сам, но заботился и о том, чтобы и его близким это занятие было по нраву. Я принесла тебе «Изборник», который давно-давно составила княгиня Ода – жена великого князя киевского Святослава.

Мать-княгиня раскрыла книгу на заранее заложенной странице. И княжна с интересом прочитала: «Полезно… чтение книг каждому христианину, ибо сказал блаженный: "Хранящие откровения Его всем сердцем – взыщут Его". Что это – "хранящие откровения Его"? Читая книги, не старайся быстро читать от главы до главы, но вдумайся, о чём говорят книги и слова их… Ибо сказано: "В сердце моём сокрыл Я слова твои, чтобы не согрешить пред тобою"».

Когда мать-княгиня ушла, в светёлку бочком-бочком втиснулась девка Варька и возбуждённым шёпотом сообщила:

– К воеводе Селивёрсту сваты приехали – дочь Лукерью сватать будут. Там уж и девки собрались. Петь будут. Отпусти, княгинюшка, посмотреть!..

И как не отпустить девку Варьку, в тоскливых глазах которой столько мольбы? Убежала… А с улицы уже неслось:

 
У ворот трава шёлковая:
Кто траву топтал,
А кто травушку вытоптал?
Топтали травушку
Всё боярские сватья,
Сватали за красную девушку,
Спрашивали у ближних соседушек:
«Какова, какова красна девушка?» —
«Ростом она, ростом
Ни малая, ни великая,
Личиком, личиком
Бело-круглоликая,
Глазушки, глазушки —
Что ясного сокола,
Бровушки – что у чёрного соболя.
Сама девка бравая, в косе лента алая».
 

Не прошло и недели, как к терему ростовского князя подъехали шумные гонцы из Твери и, передав поклон от великой княгини Ксении, пропели весело, что «у них, мол, молодой купец есть», а в гостеприимном доме – «красный товар».

Сговорились сваты с князем Димитрием быстро. Тут же и дату венчания назначили.

Стала княжна Анна наречённой невестой величаться. Малый-малый срок, до осени лишь, осталось время быть юной княгине при любимых отце-матери.

А в доме суета: богатое приданное мамками-няньками шьётся-вышивается, а без него невесту в чужой терем не отправишь. Да и сама княжна без дела не сидит: собственноручно вышивает будущей свекрови в подарок убрус[7]7
  Убрус – плат на голову.


[Закрыть].