Текст книги "Бегом на шпильках"

Глава 6

В младенчестве со мной было очень легко. По крайней мере, так считает моя мама, без устали хвастаясь этим перед своим дантистом, банковским клерком, миссис Парех из магазинчика на углу, почтальоном, своими коллегами по регистратуре в хирургии и еще перед кучей других людей, которым на это абсолютно наплевать. А вот с Тони – ну, надо же! – все было очень непросто: малыш постоянно орал, да так громко, что маме приходилось запирать его в комнате и бежать в дальний угол сада, дабы не поддаться соблазну всыпать ему как следует. Само собой, об этом в нашей семье предпочитают помалкивать, и мне все это известно лишь потому, что кое у кого из наших родственников чересчур длинный язык. Мне кажется, мама так упорно напоминает мне о моем детстве лишь потому, что с возрастом сладить со мной становится все труднее. В смысле, я до сих пор так и не смогла выйти замуж, нарожать кучу детишек и вскарабкаться по служебной лестнице, не обломав при этом ногтей. А если б она видела меня сейчас, то расстроилась бы еще больше. Ее шансы заполучить идеального зятя безвозвратно утеряны, а я – вместо того, чтобы посыпать голову пеплом, – спешу в студию, на репетицию Мелиссандры, с лучезарной улыбкой на лице. Я улыбаюсь потому, что мужчина, заменивший собой моего перспективного мужа; мужчина, который, по утверждению моей лучшей подруги, скорее пожертвует свой пенис колбасной лавке, чем наберет мой номер телефона;, – в общем, этот самый мужчина только что звонил мне (уж лучше на три дня позже, чем никогда), и сегодня вечером у нас свидание. Вот так.

И вообще, день сегодня идет как по маслу. Получила ответ на свой факс из пресс-офиса Государственного управления Италии по туризму, и хотя, по сути, их ответ сводится к тому, что, мол, “вот сами и платите за свои развлекушки”, все же они проявили достаточную любезность, сообщив номер телефона турбюро в Вероне. Сейчас занимаюсь изучением расписания рейсов и гостиниц и держу на связи фоторедакцию “Телеграф”. Мэтт доволен, и я снова в любимчиках у босса. Мне ужасно понравился его вердикт по поводу саги о Соле и Крисе: “Тому, кто не любит животных, не хватает лишь шага, чтобы стать серийным убийцей”. (Сол очень боится Падди.) И еще он посоветовал не звонить Крису, пока подбородок окончательно не заживет. Но Крис позвонил сам, и в 22:30 мы встречаемся в “Пончо”. Раньше бы я сказала, что затащить меня в “Пончо” можно только в мешке для трупов, но мне не хотелось, чтобы Крис думал, будто мне некуда пойти в пятницу вечером. Тусовку в “Пончо” организовал Робби, приятель Энди, в честь его возращения. А пригласил меня – само собой, из жалости и сострадания – сам Энди, когда я томилась в заточении в его “астре”. У меня хватило ума не отказываться. (У меня также хватило ума не освежать его память.) Я иду потому, что идет Бабс. Предположительно, Саймон тоже придет, так что для Криса, по крайней мере, будет хоть одно знакомое лицо. Я не стала говорить Крису, что они собираются устроить караоке, но зато сказала, что, возможно, там будет мой брат Тони – вице-президент по маркетингу звукозаписывающей компании “Черная Луна”, – на что Крис ответил:

– Класс!

“Единственная поварешка дегтя в этом блюдечке меда, – размышляю я, осторожно входя в студию, где мы с Мел договорились встретиться, – это короста на моем лице”. Испытываю непреодолимое желание отсечь на фиг подбородок ножом. Жаль, что иду не на маскарад: а то напялила бы чадру.

Сижу на стуле рядом с пианисткой и наблюдаю за балеринами. Хочется вскочить и восторженно завопить: “Господи, до чего ж вы все талантливые!” Никак не могу привыкнуть к красоте классического балета. Я смотрела “Лебединое озеро” – в профессиональных кругах более известное как “долбежка” – уже раз пятьдесят, и при первом же трепетании отороченной перьями пачки я буквально таю. Когда я только пришла работать в компанию, то, посмотрев одну из репетиций, спросила у Мэтта: “А кто тот бог в головном платке?” На что получила в ответ: “У нас правило: не трахаться с персоналом”.

Будто у меня есть выбор! Танцовщики, как правило, “штатскими” не увлекаются. Как сказала однажды Джульетта: “Стоит разок проехаться в “мерседесе” – и больше уже никогда не захочется сесть за руль другой машины”. Смотрю сейчас на Оскара: как он поправляет свою бандану, глядя в зеркало. На этой неделе компания репетирует к весеннему сезону. Мел сидит на полу, одетая в нечто, напоминающее детские ползунки. Нарезая кусочками пластырь, она обклеивает мозоли на ногах. Ее ступни просто ужасны! Меня всегда поражало, сколько грязи, пота и слез скрывается за кажущимся спокойствием этого чистейшего из искусств. Балерины – те же спортсменки. Разница лишь в том, что они не имеют права показывать зрителю, как им больно, и меня всегда приводили в благоговейный трепет их дисциплинированность и самообладание.

В следующий момент в зал со свистом влетает худрук, приказывая всем “немедленно скидывать лишнее барахло”. Худрука боятся сильнее, чем какого-нибудь мстительного божества, и вся труппа второпях принимается сбрасывать с себя верхнюю одежду. По тому, что они надевают на репетицию, можно практически безошибочно сказать, чувствуют они себя толстыми или нет. Порой появляется ощущение, что ты не в балетной студии, а в какой-нибудь лыжной секции. Репетитор, – чья работа состоит в том, чтобы вдыхать жизнь в постановку и стучать на танцовщиц худруку, – уже прогоняет ведущие пары по сцене.

Сегодня у репетитора просто геркулесова задача – переводить на английский язык инструкции Анастасии Косовой, бывшей примы Кировского театра, которая “ставит” у нас “Ромео и Джульетту”. Анастасии шестьдесят семь, у нее осиная талия, и вряд ли ей удастся вдохнуть в эти грушевидные английские тела даже малую толику своей гениальности. Все дело в том, что они буквально деревенеют от страха перед ней. Мел торопится занять свое место: “простите, пожалуйста”. Худрук, словно стервятник, наблюдает за происходящим.

Пианистка наяривает, танцовщики и танцовщицы танцуют до головокружения, Анастасия кричит:

– Сразу видно, вы делать работа! Вот это, – делает грациозное па, – достоинство. А это, – передразнивает танцовщиц, изображая деревянную марионетку, – не достоинство! Где грация? Не дергаться! Порыв! Я не видеть ваш дуга! Давайте еще раз écarte! Внимание! – Вспотевшие и едва переводящие дух солисты уныло смотрят на ее демонстрацию. – Мягко, мягко… подъем! Подъем! Контролировать сам! Держать, держать, теперь нести сам! Нести, нести, маленький ronde de jambe – маленький, а? Теперь ставить на землю! Пока идти вперед – прогибаться, но не сильно! Да! Хорошо, давать, не уронять! Как, – она поворачивается к репетитору, – объясняй это на технический английский?

Спустя сорок мучительных минут репетиция окончена. Мел выглядит разбитой, и я искренне ей сочувствую. В балете все построено на муштре. И все, кто им занимается, помешаны на достижении совершенства. Ни для кого не секрет, что большинство звезд балета – это смесь тщеславия и неуверенности в себе. Когда Мел проходит мимо худрука, тот негромко говорит:

– Сегодня неплохо постаралась, дорогуша.

Мы идем в кафе на углу, и я вижу, как она измотана. Мне неловко об этом говорить, но сегодняшнее исполнение Мел трудно назвать замечательным. Пару раз она даже спотыкалась. И хотя у Мел конституция перышка зеленого лука, бедра ее выглядят округлыми и мягкими. Внезапно она взрывается:

– Это все Оскар! Он меня сдерживает! Каждый раз отстает на поддержке! И вообще – танцует как окоченелый труп!

Мне что-то совсем не хочется насаживать на вертел несогласия молочного поросенка нашей едва зарождающейся дружбы. И я предлагаю утешительный приз.

– Бедняжка, – говорю я ей. – А знаешь что… – скрещиваю пальцы на удачу, – я переговорила с “Сан”, и они согласились дать о тебе статью.

Мел от радости даже подпрыгивает на месте, как маленький зайчонок.

– Когда? – выдыхает она, втискивая остатки надежды в одно коротенькое слово.

Я улыбаюсь, но мое сердце беспокойно подпрыгивает в груди. Стараюсь не обращать внимание. Такова цена, за которую продаешь свою профессиональную душу дьяволу. Так или иначе, но оно того стоит: достаточно взглянуть на благодарное выражение лица Мел. В ее собственном, маленьком мирке я сейчас – персона номер один. Говорю, что в это воскресенье и что статья будет для раздела “Красота и здоровье”.

– Они хотят сравнить твою физическую подготовку с показателями регбиста. Так что статья будет с юмором, и еще они собираются сделать шикарные фотки: ты в балетной пачке, крупный план, плюс разные стилисты-визажисты; а у “Сан” такие тиражи, что ты моментально станешь еще более знаменитой, чем сейчас!

Мел улыбается во все свои тридцать два зуба. Мы усаживаемся за столик в кафе. Она заказывает батончик “Марс” и кока-колу.

– Моя первая еда за два дня, – сообщает Мел.

– Ого! И как ты себя чувствуешь?

Она снова улыбается.

– На верху блаженства.

Вспоминаю, как наш диетолог как-то увещевал одну юную балерину лучше питаться, чтобы не отбросить коньки к сорока годам. “Подумаешь, к сорока! – фыркнула та. – Да я и не собираюсь жить так долго”.

Сдержанно улыбаюсь, пытаясь не думать о том, стоило ли вообще затевать эту канитель. По идее, надо было заранее согласовать все с худруком, но я этого не сделала, а Мэтт полагает, что все согласовано.

– Мне кажется, – говорю я, – тебе нужно больше есть.

Мел хмурит брови.

– Натали, у меня широченные бедра. Ноги коротенькие, а шеи вовсе нет, так что я просто не могу позволить себе жрать как свинья.

Я и не говорила: “жрать как свинья”; я сказала: “есть”.

– Хочу, чтоб было видно кость! – добавляет она, цитируя недавно почившего хореографа: четырежды женатого – и все на своих балеринах (текучка в этой индустрии весьма высокая).

Вздыхаю. Ее неуверенность в себе просто поражает. В прошлом году компания приглашала двадцатитрехлетнюю балерину из Сербии: замечательная лирическая танцовщица, правда, чуток полновата по сравнению, скажем, с бамбуковой тростью. Посмотрев, как она – в черной пачке, исполняет партию Одилии в “Лебедином озере”, Мел с издевкой заметила: “Спорим, она считает, что черный цвет ее стройнит. А сама напоминает дельфиниху с подкрашенным чернилами брюхом”.

Кому-то может показаться, что Мел злая и жестокая, но это не так: она просто всего ужасно боится. Мел напоминает мне щенка, с которым плохо обращались. Для нее любой человек – это угроза, пока она не убедится, что ему можно доверять; и лишь тогда она становится нежной, ласковой и беззаветно преданной.

Замечаю, как за нами наблюдает хозяин кафе, и, – пусть это звучит глупо, – горжусь тем, что нас видят в одной компании. В детстве все балерины казались мне феями: прелестными, сказочными существами в бело-розовых одеждах, умеющими летать, – завораживающее воплощение мечтаний маленькой девочки. И мне так и не удалось вырасти из этого благоговения.

Мел сжимает мою руку. Ее настроение сменилось от сумрачного к солнечному. Мы продолжаем болтать. Мел перескакивает с одного на другое, будто маленькая тропическая рыбка, поверяя мне самые сокровенные тайны: как ее достал Оскар; как ей хочется “расслабиться” с каким-нибудь “штатским” (т. е. не с танцовщиком балета); какая все-таки сука эта новая инструкторша; и как однажды она заставила ведущую солистку танцевать с привязанной к спине шваброй, чтобы “держать спину”; и что, – здесь ее речь прерывается драматической паузой и переходит в хриплый шепот для достижения максимального эффекта, – хотя сегодня Анастасия и похвалила Джульетту, но зато вчера Мел сама слышала, как та говорила: “Дело не в танце, с танцем все в порядке. А есть поменьше ты не пробовала?”

– Да что ты?! – Я открываю рот в изумлении.

У Джульетты обмен веществ как у гонщика “Формулы-1”. Ее “проблема” как раз в том, чтобы удержать вес. В то время как Мел, стараясь похудеть, курит как паровоз и жует резинку, Джульетта может тоннами поглощать калории, оставаясь при этом стройной как статуэтка. Даже не верится, чтобы Анастасия сказала такое.

– Ну, по крайней мере, мне так послышалось, – мурлычет Мел.

Три часа спустя, уютно устроившись на лиловом диванчике, я пересказываю, – ненавижу неловкое молчание! – эту последнюю сплетню какому-то очень любезному молодому человеку на вечеринке у Энди. Он представился как Джонти и теперь притворяется знатоком балета. Джонти осыпает меня градом коварных вопросов, после чего куда-то поспешно исчезает. Похоже, я ляпнула что-то не то. Озираюсь по сторонам и замечаю Энди, оживленно беседующего с коренастым, мускулистым парнем, упакованным в куртку с надписью “ФБР”. Наверняка какой-нибудь детектив. Перекатывая вино в бокале, углубляюсь в изучение брошюры со списком песен для караоке. Сколько б я ни выжидала на улице, вертя в руках сотовый телефон, я всегда почему-то первой являюсь на все вечеринки. Думаю, я заразилась этим от Сола.

– Натали.

Поднимаю глаза. Энди машет мне рукой, подзывая. Ослушаться вряд ли удастся, хотя можно было изобразить губами удивленный вопрос: “Я?” и не двигаться с места. Без сомнения, загар ему очень идет, но рубашка явно подкачала: такое впечатление, что ее слепили из обрезков занавески.

– Что это ты такого сказала Джонти, что он тут же сбежал?

– Уметь надо, – отвечаю я.

Энди не понимает юмора. Но улыбается во весь рот и спрашивает, не хочу ли я чего-нибудь выпить.

– Познакомься с Робби, Натали.

“Фэбээровец” стискивает мою руку.

– Натали – большая подруга моей сестры, – объясняет Энди, пока кровь медленно возвращается к моим пальцам. – А Робби – мой ма-а-аленький дружок.

Робби закатывает глаза.

– Хиляк просто завидует моему мышечному тонусу.

Энди презрительно хрюкает.

– Завидую? Да у тебя ручонки как у моей бабушки!

Стараюсь сдерживать улыбку, пока Энди не отходит поздороваться с другими гостями.

– Я так понимаю, вы нам сегодня споете? – интересуется Робби.

– Да я бы с радостью, – отвечаю я. – Нет, правда. Но все же я не настолько жестокая.

Робби смеется.

– Если хотите, мы могли бы спеть дуэтом. Мой голос настолько отвратителен, что отвлек бы внимание от вашего. Можно выбрать что-нибудь простенькое. Как насчет “Богемской рапсодии”?

Наступает моя очередь смеяться. Я на фут выше Робби, так что мне очень хорошо видно его макушку, где на пять фолликулов приходится один волосок. И пусть он далеко не красавец, но в нем есть что-то притягательное.

– Что вы думаете об этом? – говорит он, порывшись в кармане и извлекая оттуда маленькую вещицу бледно-зеленого цвета. – Подарок для Энди. Чтоб повесил в машине.

Выражаю свое восхищение. Робби улыбается.

– Издеваетесь? Это ж флуоресцентная Дева Мария – жуткая дешевка!

Как выясняется, Энди и Робби давно соревнуются друг с другом, кто из них подарит другому самый отвратительный подарок. У Энди скопилась уже целая коллекция: четыре фарфоровых пастушки, мемориальная доска, детеныш-инопланетянин в баночке и ваза из граненого стекла, украшенная золотистой фольгой. А Робби является счастливым обладателем виндзорских часов-“луковицы”, деревянного дверного молоточка в форме дятла, чучела кроличьей головы на подставке, здоровенной пластмассовой зеленой игуаны и металлического добермана-пинчера в натуральную величину. Я все еще продолжаю смеяться, когда за моей спиной вдруг раздается резкий, противный голос, словно вбивающий гвозди в доску:

– Натали, познакомишь меня со своим другом?

Крепко вцепляюсь в свою улыбку, не давая ей сползти с лица. Франни на вечеринке. Гербицид на цветочной клумбе. Но тут же вспоминаю, что на этой неделе Франни вроде как протягивала мне руку дружбы, а я ее отклонила. Улыбаюсь подобающе ситуации.

– Франни! Я так рада тебя видеть! Познакомься – это Робби, ма-а-аленький дружок Энди. А это Франни…

– Близкая подруга сестры Энди, – перебивает Франни.

Робби протягивает ей руку. Он еще не знает, что Франни считает рукопожатие “чисто мужской твердыней”, а потому довела свое до такого совершенства, которым можно дробить камень. В ужасе наблюдаю за происходящим. Кому-то сейчас явно не поздоровится. Наконец Робби скрипит: “Все, сдаюсь!”, а Франни хихикает.

– Кому принести выпить? – спрашиваю я, вздыхая с облегчением.

– Мне пинту пива, пожалуйста, – говорит Франни.

– А мне белого вина с лимонадом, – улыбается Робби.

Оставляю их наедине и направляюсь к бару.

– Натали. – Энди преграждает мне путь.

– Энди, – отвечаю я, изо всех сил изображая вежливость.

Он берет меня за руку и отводит в коридор.

– Послушай, – шепчет он. – Я никуда тебя не отпущу, пока ты не скажешь мне, что происходит. Мы с тобой не виделись – сколько? – уже несколько лет, и мне кажется, ты на меня злишься. А за что – не могу понять. Что я такого сделал? Это как-то связано с тем, что я говорил в машине? Или с Большим Тони?

Энди пытается обработать меня с помощью своей знаменитой улыбки, которая наверняка творит чудеса с его матерью или секретаршей, но мне лично сейчас хочется треснуть его как следует.

– Нет, – отвечаю я сухо. – Никакой связи с Тони. Абсолютно.

– Натали! – В его голосе появляются серьезные нотки. – Что бы там ни было, я готов это выслушать.

“Да не стараюсь я пощадить твои чувства, – буквально воплю я про себя. – Я хочу пощадить свои”. Все мои внутренности выворачиваются наизнанку, и я выдавливаю из себя:

– Не бери в голову, хорошо? С днем рождения. В смысле, с возвращением домой. Я рада, что мы снова увиделись.

– И что, никакого приветственного поцелуя? – нагло намекает он.

– Я бы с радостью, но у меня на подбородке огромная гниющая короста, – парирую я. – Боюсь тебя заразить.

– Очень жаль, – вздыхает Энди.

Я изящно переступаю через его ногу и спешу к бару.

Первые же слова, которые я слышу, вернувшись на свою первоначальную позицию: “Балетный пуант – это не что иное, как фаллос”. Вся напрягаюсь. Балет – еще один смертный грех, в котором меня постоянно обвиняет Фанни.

– Надо же, а я и не подозревал, – говорит Робби. – Выходит, поэтому моя мама так помешана на балете?

Перестаю дышать. Франни взрывается хохотом.

– Вы, как я слышал, эксперт в этом деле. Что вы об этом думаете? – обращается ко мне Робби.

Очень осторожно отвечаю:

– Я понимаю, что хочет сказать Франни. Классический балет действительно пробуждает чувства, но при этом остается абсолютно бесполым. Это напряженность и подтянутость. С центром тяжести где-то в верхней части груди. Тогда как современный танец больше сфокусирован на, ммм, тазовой области.

– Напряженность! – кивает Франни. – Exactement![14]14
  В самую точку! (фр.)


[Закрыть] Балерина – это всего лишь напряженный, стоячий фаллос, которым мужчина манипулирует в свое собственное удовольствие!

Оглядываюсь по сторонам в надежде на спасение и с облегчением замечаю, что прибыли Бабс с Саймоном. Бабс вся сияет, будто подсвечивается изнутри. В лучах цветомузыки ее локоны играют голубым и зеленым. Принимаюсь махать ей, но именно в этот момент официантка тычет мне в ребра подносом с нарезанной пиццей.

Отрицательно качаю головой. Франни берет кусок со словами:

– В чем дело, Натали? Боишься, что пупок на пять минут отлепится от позвоночника?

Я смущаюсь.

– Просто не люблю чеснок.

И мне не хотелось бы встретить Криса дыханием, которым можно завести реактивный самолет.

– Так вы, значит, акушерка? – вежливо интересуется Робби у Франни. – Я восхищаюсь людьми, занимающимися этим делом.

Выражение ее лица смягчается.

– В самом деле? – говорит она. – Что ж, приятно слышать. Порой эта работа бывает ужасно неблагодарной. Люди начинают орать на тебя, когда ты, выбиваясь из сил, стараешься им же помочь. Я всегда радуюсь, когда муженек пациентки падает в обморок – по крайней мере, перестает путаться под ногами. Беда только в том, что у нас постоянная нехватка персонала, не говоря уже о вечной суете, духоте и вони; так что поневоле перестаешь чему-либо удивляться; но все же… ой, привет!

Посмотрев сквозь меня, Энди тащит Франни за собой: петь вместе с Бабс песенку Синатры. Поскольку вещица является предупреждением всем женщинам не торопиться выходить замуж, я делаю вывод, что у Франни все же есть какое-то чувство юмора, хотя меня им она так ни разу и не побаловала. Для меня Франни – это чертополох, колючий и мрачный. Она всегда была такой. Еще со школы – с тех самых пор, как началось наше соперничество за дружбу с Бабс. (Когда нам было по двенадцать, в классах стояли двухместные парты. И эти парты становились причиной многих горестей.) Бабс считает Франни грубоватой, но преданной. Серьезным человеком, с которым можно заниматься конкретными вещами: ходить на выставки, посещать разные дискуссии; человеком, который никогда не выделывается и всегда под рукой.

Франни же восхищают Бабс ее сила и бесстрашие. Однако я и Франни – это два полюса магнита, вечно отталкивающиеся друг от друга. Мы, конечно, стараемся хоть как-то ладить друг с другом, но я все равно считаю ее нахальной и где-то даже побаиваюсь. В свою очередь, Франни считает меня женщиной, достойной всяческого осуждения. В день, когда нам выдали дипломы, я надела черные туфли на “шпильках”, обтягивающую мини-юбку, влила в себя почти целую бутылку “Адвоката” и отправилась шляться по окрестным барам в компании с Кэти, моей сокурсницей и собутыльницей (которая, в свою очередь, накачалась розовым “ламбруско”), приставая ко всем парням, попадавшимся по пути. С тех пор мои вкусы, как в одежде, так и в напитках, значительно изменились, но Франни – подобно большинству людей, знающих тебя с детских лет, – так и продолжает судить обо мне по моему прошлому. Время от времени она предпринимает попытки заняться моим обучением, подсовывая разные книжки: то Сюзи Орбах, то Эрику Йонг, то – “феминистка тебе под стать, Натали” – Наоми Вульф, и тогда я начинаю замечать в ней какие-то проблески доброты. Хотя, как правило, ее мнение насчет меня однозначно: “пропащая женщина”.

– И все-таки откуда ты знаешь Энди? – спрашиваю я Робби.

– В колледже познакомились, – отвечает он с улыбкой. – А вы, я полагаю, знаете его через Бабс?

– Не совсем так, – отвечаю я. – Энди дружил с моим братом, и с сестрами они практически не общались. Они скорее стали бы играть с атомной бомбой, чем с нами. Позже, когда мы повзрослели, он поступил в университет, работал в Сити, а потом куда-то уехал, кажется, в Олдершот? В общем, с тех пор мы с ним практически не виделись. Я знаю, что у него была подружка, что они вместе жили какое-то время, а потом он уехал в долгое путешествие, после того, как Саша, э-э…

– Его бросила, – помогает мне Робби. – Да-да, Саша, запутавшаяся девчонка.

– Вот как? Я-то с ней никогда не встречалась. Знаю только, что Бабс она очень нравилась. Забавно, правда? Живет себе человек, который вот-вот станет членом твоей семьи, а потом пара расходится, – и человека вроде как и нет больше.

Робби согласно кивает.

– Кажется, я видел ее на днях, – говорит он.

– Сашу?

– Я как раз ехал на мопеде, – отвечает он. – А она переходила дорогу. На Кенсингтон-стрит.

– Это же недалеко от моей работы, – вскрикиваю я.

Есть у меня такая дурацкая привычка: цепляться за вещи, которые ну никак нельзя назвать совпадением. Жалкое выражение моей отчаянной потребности слиться со всем остальным миром. К примеру, встречаю я в метро человека с черным зонтиком, – и мне тут же хочется хлопнуть его по плечу и радостно воскликнуть: “Просто невероятно! Какое совпадение! У меня точь-в-точь такой же зонтик”.

– Да, точно, – говорит Робби. – А вы никогда не хотели стать балериной?

Хихикаю.

– А что, разве похоже? Действительно, в четыре года была у меня такая фантазия. У балерин же такие милые платьица!

Мы оба смеемся, и тут кто-то постукивает меня по плечу. Бабс. Наконец-то подошла.

– Привет, Нэт. Привет, Робби. – Затем снова мне: – Беру свои слова обратно. Твой принц уже здесь.

Поворачиваю голову так стремительно, что слышен хруст шейных позвонков. Господи, Крис! Моя мечта в короткой дубленке, поношенных джинсах и кроссовках. Он о чем-то беседует с Саймоном. Радостно улыбнувшись Бабс, мчусь к нему.

– Принцесса! – говорит Крис, тычась носом мне в шею. И затем, отдернув голову назад: – Что это ты сделала со своим подбородком? Похоже, будто подралась с газонокосилкой.

– Скорее уж: что это ты сделал с моим подбородком? – отвечаю я вопросом на вопрос.

До него начинает доходить.

– Но оно ведь того стоило, а, красавица? – ухмыляется Крис. – По крайней мере, тебе не приходится на это смотреть.

У меня подгибаются колени. Прямота – это, конечно, похвально, но я работаю в женском коллективе и еще не привыкла к подобным вещам.

– Тебе срочно нужен допинг, – заявляет Крис, пристально вглядываясь мне в глаза. И тут же добавляет, в ужасе косясь на Энди, блеющего фальцетом под Дион Варвик[15]15
  Популярная в 60-е годы певица, пять раз удостоивавшаяся самой престижной музыкальной премии Грэмми.


[Закрыть]: – Валим отсюда. Неужели такое может нравиться? Меня лично от них тошнит! – Он тащит меня к выходу. – Смотаемся к одному парню. Тут рядом.

Мое сердце танцует джигу. Он хочет познакомить меня со своими друзьями! В переводе на язык среднего класса это все равно, что быть представленной его родителям. Похоже, я ему действительно нравлюсь.

– А как его зовут? – интересуюсь я полным счастья голосом.

Крис бросает на меня озорной взгляд. И говорит:

– Ну, все корешки зовут его Чазом.