Текст книги "Все о моем дедушке"

6

Мы сели в маленький автомобиль с прицепом (в прицепе был мотоцикл) и выехали из Барселоны через тоннель Вальвидрера. У меня топографический кретинизм, к тому же в машине я никогда особенно не слежу за дорогой, поэтому я не скажу, где находится тот особняк, куда меня тогда привез дедушка. Помню, что мы съехали с автострады, потом долго ехали по какой-то дороге, проезжали через небольшой городок и наконец остановились у ворот одного дома. Там жил его друг, некто Василий, фамилию которого я даже не выговорю, казахстанский миллионер, который сделал состояние на связях с российскими политиками.

Я не удивился. Дед дружит со всеми, кто имеет какой-то вес в Каталонии. Когда я с ним ходил на какое-нибудь мероприятие или он устраивал праздник дома или в фонде, дедушка всегда представлял меня гостям, широко улыбаясь от уха до уха:

– Сальва, мой внук. Весь в меня растет – готовьтесь!

И я смеялся, довольный тем, что дед так мной гордится, и говорил, что он будто собирает коллекцию фотографий известных и влиятельных людей, а он отвечал, что нет, не собирает. Однажды я его подколол:

– Дедушка, а ты уже всех собрал или еще кого-то не хватает в коллекции?

Он пристально на меня посмотрел и ответил без тени сомнения:

– Всех. У меня полный набор.

Я и раньше ездил с ним в гости к его важным друзьям, и дед, как обычно, меня проинструктировал, как себя вести. Наверное, все дедушки дают внукам такие советы, но только мой возил меня к миллионерам.

– Малой, когда войдем, если тебя что-то удивит, ты не сдерживай себя, удивляйся. Василий будет доволен, он любит пустить пыль в глаза. Уяснил?

– А чему я там должен удивиться? И зачем мы мотоцикл везли с собой?

– Тьфу ты, да затем, что у него собственный автодром! Для картинга, правда, но гигантский – как любят все эти богачи из бывшего СССР.

У ворот была будка с охранником, который спросил наши имена и кому-то позвонил, выясняя, впускать ли нас. Когда ворота открылись, верхняя челюсть с нижней у меня разошлись, как по команде, и сомкнуть их мне удалось нескоро. У этого Василия была настоящая гоночная трасса с целым автопарком, раза в три больше тех автодромов, где дети в день рождения катаются по кружочку за десять минут. И все карты оказались уменьшенными вариантами настоящих крутых машин.

К нам вышел человек в костюме и галстуке. Я сначала подумал, что это и есть дедушкин приятель миллионер, потому что у него были очень светлые волосы и очень бледное лицо, а еще он нарядился, будто на свадьбу. Но это оказался слуга, что-то вроде дворецкого. Он произнес с иностранным акцентом:

– Добро пожаловать. Господин Василий просил передать, что он будет позже, но вы можете начинать без него. Всё подготовлено, и освещение на трассе включено.

– Спасибо, Пепе, – сказал ему дедушка и хитро покосился на меня: – Его зовут вовсе не Пепе, но нам его имя не выговорить. Василий сказал ему, чтобы не осложнял себе жизнь и здесь звался Пепе. А поскольку Василий платит ему заоблачное жалование, теперь это его имя. И если ему велят откликаться на Маргариту – будет откликаться как миленький.

Я смотрел на Пепе и не знал, пожалеть его или позавидовать ему. Работа у него на вид была не особенно тяжелая. Я подумал, если в кино и сериалах показывают правду, то дедушкин друг наверняка окажется мафиози, а Пепе – его подручным, который делает всю грязную работу. Но дедушка не стал бы дружить с преступником и тем более не повез бы меня к нему в гости. Так я тогда считал.

Мы выгрузили мотоцикл, и дед велел мне надеть шлем.

– Я думал, сначала ты, – удивился я.

– Мне не надо наматывать круги по автодрому – я могу ездить по автостраде, когда пожелаю. А вот ты пока не можешь.

– Круть! А шлем-то тогда зачем? Штраф ведь тут никто не влепит.

– Вот упрямый! Шлем надень, и точка! Не хочу, чтобы твои родители на меня потом собак спустили, если ты раскроишь себе череп. Голова и это место, – он указал себе между ног, – только с защитой. Всегда! Хе-хе-хе!

Я поскорее нацепил шлем, чтобы скрыть неловкость от того, что дед заговорил со мной о сексе, и уселся на мотоцикл, как бывалый байкер. Я не представлял, как его заводить, но я скорее согласился бы набить татуировку с бабочкой на пояснице, чем признаться в этом деду. Я сделал покерфейс и вцепился в руль, сжав ручки изо всех сил, поискал слева-справа, где переключать передачи, вроде бы что-то нашел и потом стал высматривать, какую кнопку нажать, чтобы завестись. Дед надо мной ухохатывался.

– Рычаг! Толкни носком посильнее вон тот рычаг внизу и газуй! Это настоящий мотоцикл, шельмец, не то что нынешние!

У меня получилось завестись только с шестой попытки, но я старался не опускать взгляд, а всё время смотреть перед собой, чтобы выглядеть как опытный байкер, а не как молокосос, который вот-вот расплачется оттого, что мотоцикл не заводится (хотя после пятой неудачи я готов был выругаться так, что услышали бы даже в Казахстане). Наверное, видок у меня был тот еще: хмурый, серьезный, сосредоточенный. Я спиной чувствовал дедову улыбочку. Меня и самого тянуло заржать, но я понимал, что момент не такой, а особенный: дед и я вдвоем, среди ночи, на частном автодроме.

Первое мое воспоминание о дедушке – это как он загорает у бассейна вместе с бабушкой, которая тогда еще была жива. Кругом их друзья, все такие же богатые и влиятельные, или почти такие же, или еще богаче и влиятельнее, и все пьют коктейли. Еще помню похороны бабушки, но отрывками: люди в черных костюмах, машины, цветы, какая-то компания говорит о своем и смеется, а кто-то делает им замечание (теперь-то я понимаю, что до бабушки им дела не было – они пришли на похороны только затем, чтобы их там увидели, прежде всего увидел дедушка, пришли только ради приличия); тогда там собрались все, кто хоть что-то значит в стране. Деньги, власть, крупные компании, политические посты… Все, кого я потом видел в газетах и в новостях по телевизору. Но родители старались держать меня на расстоянии от этого мира.

Разумеется, время от времени дедушка возил меня на каникулы в разные невероятные места вроде острова Барбадос, где мы занимались подводным плаванием и жили в пятизвездочном отеле. И присутствие Терезы, дедушкиной экономки, и пары слуг-филиппинцев я воспринимал как должное – хотя понимал, что они принадлежат миру дедушки, миру, который еще не стал моим. У нас была «всего лишь» одна домработница, которая приходила на три часа в день убираться и готовить; теперь, после развода родителей, когда на эту прежнюю роскошь уже не хватало средств, ее «всего лишь» распалось на два визита в неделю на квартиру отца и еще один раз – к матери. Я никогда не приводил друзей к дедушке домой и не просил его доставать нам билеты или устраивать какие-нибудь развлечения вроде этой поездки на автодром. Хотя я знал, что могу. Что он не отказал бы. Но я понимал, что мои родители живут по-другому. Что есть некая тайная граница, которую я не могу пересечь. Не просто так отец ограничился квартирой с террасой на улице Корсики, на юге района Грасия, в двух шагах от роскошного проспекта Диагональ. Я говорю «ограничился», потому что по сравнению с дедушкиными возможностями люксом тут едва пахло. Главное, что отец хотел держаться подальше от дедушки и не хотел жить ни в совсем богатом районе, ни совсем на задворках – выбрал нейтральную территорию.

Но в эти два дня дедушка приоткрыл мне дверь в свой мир шире обычного, как будто запамятовал об этой границе. А может быть, пользовался возможностью побыть со мной, пока мои родители поглощены собой, своим разводом и своей новой жизнью.

Я проехал по трассе первый круг, переключился на третью передачу, и тут двигатель мотоцикла и мое сердце как будто синхронизировались, ускоряясь в унисон. В этот момент я готов был поставить деду памятник. Я никогда не понимал, что не устраивает отца. Я сказал себе, что ветер в лицо и рокот мотора – это невинные радости и я имею полное право ими наслаждаться, не думая о занудных отцовских нотациях:

– Дедушкина жизнь – одно дело, а наша – совсем другое. Не путай, пожалуйста.

Меня бесило, что он так говорит, потому что это как раз он всё путал. Путал свои неудачи в роли отца и в роли сына с теми отношениями, которые у меня сложились с дедушкой.

Проехав еще несколько кругов, я заметил, что дед уже не один. На этот раз рядом с ним стоял настоящий Василий, и он не был ни светловолосым, ни бледным, ни высоким, как Пепе, а с точностью до наоборот. Полненький, низенький, с темными волосами, в фирменной спортивной куртке, джинсах и ярко-желтых кроссовках, он походил на торговца с овощного рынка. Я дал им поговорить еще с полчаса, а потом подъехал.

– Это, значит, твой шельмец? Ну-ну, рад познакомиться. Он подал мне руку, я ее пожал – и чуть не упал оттого, с какой силой он сдавил мне пальцы в ответ. Я держался как мог, чтобы не подать виду, а он всё больнее сжимал мне руку и глядел мне в глаза, ухмыляясь.

– Малой, ты скажи, если больно! Василий тот еще садист – он ведь не отпустит, пока кости не переломает.

Но Василий не ослаблял хватку, а я не решался протестовать, потому что этот человек пустил меня покататься на мотоцикле по своему частному автодрому. И еще потому, что мне вдруг стало понятно: он настоящий мафиози, из тех, которые приказывают ломать ноги и отрезать уши тем, кто им не угодил.

– Ладно, приятель, отпускай его, а то задницу вытереть не сможет. Ха-ха-ха!

– А, ну раз такое дело, пусть гуляет.

И они расхохотались. Я тоже посмеялся, украдкой поглядывая на свою посиневшую руку, которую этот громила мне чуть не сломал.

Мы сели в маленький электромобиль, на котором Василий разъезжал по своим владениям, и хозяин повез нас в дом ужинать. Вряд ли я когда-нибудь еще окажусь в таком доме (после истории с дедушкой так уж точно), или увижу такое обслуживание за столом, или услышу такие рассказы: Василий на свой день рождения выписал откуда-то слонов, и гости ездили на них по тому самому автодрому, будто на экзотических пафосных машинах, а в финале праздника был сюрприз – концерт суперзнаменитой американской певицы, которой именинник заплатил несколько миллионов долларов за то, чтобы она прилетела на частном самолете, полчаса попела и улетела обратно. И вряд ли еще кто-то пригласит моего деда на такую вечеринку, и вряд ли какой-нибудь миллионер, хоть казахский, хоть русский, хоть китайский, еще скажет ему: «Друг мой, ты неподр-ражаем», – как сказал Василий в тот вечер, а потом пообещал, что как-нибудь пригласит нас покататься по автодрому «Барселона – Каталунья» на своей машине «Формулы-1». Но в тот вечер всё было именно так. В тот вечер еще было возможно всё на свете, и никто бы не мог предсказать, что на следующий день дедушка потеряет всё. Или почти всё.

7

Я проснулся оттого, что Тереза выплеснула мне в лицо стакан холодной воды.

– Нечего на меня так смотреть. Это твой дед распорядился. Не веришь – покажу тебе записку, которую он мне оставил.

– Тереза, ну это-то зачем? Покричала бы – я бы и встал.

– Когда твой дед велит мне что-то сделать, я делаю ровно как он сказал. Потом, я тебя уже полчаса бужу. Давай-ка, в школу пора.

Тереза была мне вроде запасной бабушки, хотя на мою бабушку она совсем не походила. Говорят, бабушка была болезненная и всё время лежала. А Терезу я ни разу в жизни не видел без дела или просто сидящей на месте. Вот и этим утром, пока я зевал и потягивался в кровати, она успела собрать одежду, которую я бросил на пол, когда раздевался.

– Тереза, если бы ты сейчас ходила в школу, тебя бы взялись лечить от гиперактивности.

– Значит, напомни, чтобы не ходила. А вот тебе в школу надо. Давай-ка вставай уже.

Такая она была. Никогда не мог понять, шутит она или говорит серьезно. Любит меня или только выполняет дедушкины распоряжения. Объятий и телячьих нежностей она не выносила. Как и я. Но я знал, что, когда я бываю у дедушки, она всегда за мной смотрит. И тортилью[5]5
  Блюдо испанской кухни – омлет с поджаренным картофелем.


[Закрыть] велит готовить мне, как я люблю, чтобы яйцо внутри оставалось жидкое, хоть дедушка и ругается:

– Опять эти сопли жуешь! Дождешься, что меня за столом вырвет, шельмец.

Тем утром Тереза распорядилась подать мне на завтрак тортилью, как раз такую. Я не знал, что это в последний раз, что это мой последний завтрак при ней – после всей этой истории с дедушкой она вышла на пенсию и уехала в свою родную деревню, куда-то в Матарранью. Поэтому сейчас мне приятно вспоминать, что она в то утро не забыла про тортилью и что я тогда ел медленно, смакуя каждый кусочек. Тереза тем временем ворчала:

– Сальва, у Анхеля полно других дел, кроме как возить тебя в школу.

– Тогда на такси поеду.

– Матери позвони. И отцу. Оба звонили и просили, чтобы ты перезвонил им перед уходом.

– Ладно. А пока я звоню, ты причешись, – сказал я, как обычно подкалывая ее по поводу взъерошенных волос.

– Если причешусь, ты меня не узнаешь. Вот, звони.

И она сунула телефон мне прямо в тарелку, на последний кусочек.

– Э,тортилья!

– Тебе тортилья дороже родных отца с матерью. Ладно, дело твое. Скажу Анхелю, что ты поедешь на такси.

Может, она и права была. Мне совсем не хотелось говорить с родителями, но последний кусок этой несчастной тортильи мне теперь встал поперек горла. Так что я, как примерный сын, всё-таки позвонил матери и отцу. Может, я ленивый и бесчувственный, но всё-таки понимаю, что надо хотя бы минимальным приличиям соответствовать.

Мать сообщила, что задержится в командировке еще на день и вернется только послезавтра. Она уже договорилась с отцом, что я поеду прямо к ней (я торжествующе потряс кулаком – еще одна ночь в доме у дедушки!). Она сказала, что соскучилась, спросила, делаю ли я уроки, хорошо ли питаюсь и всем ли доволен. Я оттарабанил: «Делаю, хорошо, да», – и повесил трубку.

Отец полчаса передо мной извинялся, потому что работа оказалась сложнее, чем он предполагал, и ему нужно было присутствовать на куче совещаний. Он бы мог поработать из Барселоны, из дома, но клиенты хотели, чтобы он лично пообщался с маркетологами, отделом продаж, пиарщиками… В общем, тут я перестал слушать и только вставлял время от времени:

– Ага… Здорово… Ясно…

Наконец он закончил свой нудный рассказ, напомнил, что вернется поздно, и попрощался.

Я попросил таксиста, чтобы высадил меня за три квартала от школы. Этого требовала моя жизненная стратегия. Вчера я флексил фоткой с Хуаной Чичарро, а сегодня приду пешком, как простой смертный. Начо вышел мне навстречу:

– Брат, ну и видок у тебя, не выспался?

– Да вчера ужинали с дедом у его друга, засиделись допоздна.

– Круто.

– Ага, круто, – кивнул я, полусонный. Я не собирался никому рассказывать, что катался на легендарной «Монтессе», только что отреставрированной, по частному автодрому у миллионера. И я рассчитывал, что Лео не устоит перед соблазном и разошлет мою фотку с Хуаной Чичарро всему классу.

– Сальва, приятель, в другой раз зови нас, – полуобиженно сказал Рафа, главный альфа-самец нашего класса, истекающий тестостероном.

– Э-э-э, и меня то-о-оже! – протянул в такт своим заторможенным мыслям Фер, тоже наш одноклассник.

– Извините, народ, никак не мог. Мы с Хуаной случайно встретились.

– Ага, случайно, едрить твоего дедулю во все окна! Как же! – брякнула Паула – гламурная девица, которая ругается, как грузчик, чтобы казаться не такой гламурной, но эффект получается прямо противоположный.

Со стороны могло показаться, будто в классе зреют обида и зависть. Но это было не так. На этом деревце зрели совсем другие плоды: восхищение, желание быть рядом со мной и, может быть, прикоснуться к одной из тех привилегий, которыми я пользовался. Я подышал сладким ароматом этих плодов, прежде чем войти в кабинет, и потом еще на перемене, и он не выветрился полностью, даже когда уже пора было идти на обед. Даже Карлита (девчонка, про которую я говорил, что влюблен в нее, но на самом деле она мне просто нравилась – кстати, она ко мне так же относилась, считала, что я прикольный парень, с которым можно иногда затусить) – даже Карлита подошла ко мне с видом оскорбленной принцессы.

– Слушай, Сальва, – пожаловалась она, глядя мне прямо в глаза, – я-то думала, мы друзья… Я бы не отказалась познакомиться с Чичарро… знаешь ли…

Я тоже уставился Карлите в глаза и пообещал, что в следующий раз позову только ее одну. И прибавил, что можно было бы как-нибудь пообщаться наедине, скажем, у меня дома.

Карлита согласилась, что можно. Естественно.

Мы заговорщически рассмеялись, и мне снова закружил голову этот аромат – аромат чужого желания быть со мной рядом.

Я чувствовал его в последний раз в жизни.

Анхель меня не встречал. Правда, мы и не договаривались, так что он наверняка был занят работой: возил дедушку. Поэтому я, как обычно, отошел от школы подальше и, когда никого из одноклассников уже не было поблизости, поймал такси. До дедова дома можно было доехать и на автобусе, но он целую вечность тащится через город. Поэтому я всегда брал с собой деньги на такси, которые дед оставлял мне в конверте на столике в прихожей.

Приехав, я сразу направился в гараж – проведать «Монтессу». С утра я торопился и не успел туда заглянуть. Обратно от Василия мы снова везли мотик в прицепе, а теперь мне хотелось прокатиться по дорожке вдоль газона в саду. А главное, завести байк с первого раза.

Я сел на «Монтессу» и выполнил тройной ритуал: вставил ключ, опустил ногу на педаль и закрыл глаза, максимально сосредоточившись, как будто пытался завести не мотоцикл, а самолет. Вроде тех, которые хочет конструировать Начо. Мне потребовалось три попытки и два ругательства – в два раза меньше, чем в прошлый вечер. Полный триумф. Первая мягко включилась, и я поехал – медленно, чтобы не скатиться с дорожки, а потом, уже почувствовав себя чуть увереннее, переключился на вторую. Развернулся и возвратился к гаражу тем же путем. Но дорожка была чересчур короткой, а соблазн прокатиться по тихим улицам дедушкиного района – слишком большим. Что могло случиться? Никого не удивит шестнадцатилетний парень на мотоцикле. Тем более на этих тихих улицах: тут все дома с садами и бассейнами, хозяева на расслабоне да прислуга, почти никто не ходит и не ездит. Я сходил за шлемом и повел мотоцикл к воротам. Пульта от ворот у меня не было, но мотоцикл можно было вывезти и через калитку. Я собирался покататься только пару минут на второй, максимум на третьей передаче. Как я и предвидел, вокруг не было ни одной машины, и мне казалось, что я вожу мотоцикл всю жизнь – ну, почти, потому что иногда я слишком сильно газовал или, наоборот, недодавал газу. Я почувствовал себя так уверенно, что решил: ничего страшного, если доеду до светофора на перекрестке с проспектом Бонанова. Только туда и сразу назад. Но я где-то свернул не туда и оказался на другой улице, а когда решил вернуться, малость заблудился. Наконец на перекрестке я заметил по правую руку знакомую улицу: до дедушкиного дома было рукой подать. Только надо было пару метров проехать против движения, потому что улица односторонняя. Всё равно на дороге никого, решил я и свернул. И оказался перед машиной муниципальной полиции.

Я хотел рассказать им правду – не всю, конечно, – и надавить на жалость. Что дедушка вчера подарил мне мотоцикл, потому что я хорошо сдал все экзамены (ха-ха-ха), что я ему пообещал, что получу права (правда-правда), что взял мотоцикл без разрешения (чистая правда)…

– Здесь одностороннее движение. Надо проверить, нет ли за тобой других нарушений. Есть при себе документы?

Дрожащими руками я протянул свое удостоверение личности. Прочитав мою фамилию, они переглянулись.

– Как зовут твоего дедушку? – спросил второй.

– Виктор Каноседа. Он тут рядом живет… Может быть, вы его знаете, он…

– Значит, думаешь, раз твой дед – известный человек, мы закроем глаза и не выпишем тебе штраф? – всё так же строго сказал первый полицейский.

– Нет, нет, я говорю потому, что он, может быть, уже вернулся домой… Просто у меня родители сейчас в командировке.

Полицейские переговорили между собой и попросили меня ему позвонить. Дед был уже в машине и приехал через пять минут.

– Прости, дедушка, я не хотел… Просто захотелось прокатиться по кварталу, но я немного заблудился…

– Малой, напрасно ты… Господа, можно вас на минутку?

Дедушка и оба полицейских отошли на несколько метров поговорить. Насколько я мог понять, первый полицейский готов был махнуть рукой на это дело, но второй оказался принципиальным. Его, видите ли, задело, что я внук своего деда да еще и напомнил об этом. Но дедушка положил ему правую руку на плечо, а левой легонько похлопал себя по груди на уровне сердца. Наверное, клялся, что это больше не повторится. Легендарное обаяние дедушки сработало, и меня отпустили с миром. Это был последний раз, когда оно сработало.

– Пообещай сеньорам полицейским, что таких выходок больше не повторится, и живо домой! Мотоцикл дотолкаешь, заводить не вздумай!

Я послушался и, пообещав клятвенно, что больше не напортачу, потащился домой, толкая «Монтессу», спасенный, но в то же время униженный. Я подвел деда. Я подвел его и заставил выгораживать меня перед какими-то уродами из муниципальной полиции. Но дома дед вел себя как ни в чём не бывало.

– Шельмец, ты бы не наглел. Хочешь ездить на мотоцикле – значит, найдем тебе автошколу. Уяснил?

Мы спокойно пообедали, и чувство унижения меня отпустило. Потом мы поехали вдвоем на служебной машине: сначала меня завезли в школу, здание на улице Мальорки в Левом Эшампле, которому кое-как постарались придать не особенно роскошный вид, а потом дед поехал в фонд. Я сказал ему, что домой вернусь сам.

– Даже не думай. Я пришлю за тобой Анхеля. Хочу быть уверен, что ты направишься сразу домой делать уроки. Я дал слово твоему отцу, помнишь? А мое слово священно. И не делай такую рожу, жизнь, черт побери, прекрасна и удивительна!

Это были последние слова, которые произнес дедушка в нашей прежней жизни. Новая наша жизнь, вконец запутанная и непредсказуемая, незаметно началась, пока я входил в школу отсиживать последние два урока, а дедушка ехал через город навстречу хаосу.

Едва дедушка вошел в свой кабинет, к нему явилась полиция. Вот почему Анхель за мной не приехал, а о том, чтобы предупредить меня, никто не вспомнил. Но я еще ничего не знал. Я в замешательстве позвонил дедушке, но оба раза попал на автоответчик. Анхель тоже не брал трубку.

Деньги у меня были, так что я мог поехать на такси. Или погулять с Лео, Кларой, Начо и кем-нибудь еще, кто соберется, в парке в центре квартала; мы его звали кошачьим парком, потому что там обитала куча бродячих кошек. Начо все два урока болтал с Кларой и вызвал ее на состязание в парке – придумал какой-то триатлон.

– Надо, чтобы ты был, – сказал он мне. – Если не придешь, Клара откажется.

Но я уже и без того натворил за сегодня дел.

– Слушай, сегодня никак, я с дедом договорился.

– Прошу тебя, Сальва…

– Да не могу… – И я добавил громче, чтобы и Клара слышала: – Клара, я не смогу присутствовать при том, как ты уделаешь Начо. Но в пятницу отметим твою победу.

Клара пожала плечами, как будто говорила: «Дело твое, но ты многое теряешь».

И они ушли, обсуждая, как я не вовремя устроил эту глупость с мотиком. Мне совсем не хотелось делать доклад про Даниэля Каноседу, но я решил, что надо его закончить к приезду отца, чтобы показать: под дедушкиным присмотром у меня всё отлично.

Дома мне навстречу вышла Тереза, очень взволнованная.

– Дедушка тебе не звонил? – спросила она.

– Нет. Мы договорились, что Анхель меня заберет, но он так и не приехал. И никто трубку не берет.

Она на секунду застыла с раскрытым ртом.

– Уже…

Что-то в ней показалось мне странным. Я присмотрелся, не причесалась ли она часом. Но нет, дело было не в волосах. Тут я понял: у нее рабочий халат был криво застегнут.

– Наверное, забыл. Он звонил и сказал, что задержится. Что у него много работы. Я кекс испекла. Немного подгорел, но ты всё равно поешь.

– Отравить меня задумала? Ты разве не знаешь, что в подгоревшей еде сплошные канцерогены?

Тереза проигнорировала мою шутку, развернулась и ушла на кухню. Я поднялся к себе в комнату положить рюкзак, а когда спустился, услышал, как Тереза говорит по телефону:

– Откуда я знаю, как сделать, чтобы он не включал…

Увидев меня, она сразу повесила трубку.

– Что мне нельзя включать?

– Душ, не закрыв шторку.

На кухне (огромной, гигантской, как в журналах; ее, кстати, пару раз снимали для журналов про интерьеры) меня ждали стакан молока и кекс. Я хотел включить телевизор, но пульт куда-то запропастился.

– Я тоже искала и не нашла, – сказала Тереза. – Наверное, Маркос куда-то сунул.

Маркос и Исабель – филиппинская пара, дедушкина домашняя прислуга. Они занимаются садом, всякой работой по дому, чинят кое-что. Никогда не видел, чтобы они смотрели телевизор.

В гостиной у телевизора тоже не было пульта. Тут позвонили в дверь. Тереза, жутко нервная, кинулась к видеофону:

– Иду! Иду! Мальчик мой, не открывай! Не открывай!

Я слышал, как она сняла трубку видеофона, и тон ее ответа меня встревожил:

– Что? Я не знаю, можно ли вас впускать. Мне таких распоряжений не давали.

Я подошел поближе и похолодел. На экране видеофона были два человека в форме полиции женералитета. В ужасе я подумал, что они пришли арестовать меня за вождение без прав. Что тот мужик из муниципальной полиции всё-таки дал ход делу и теперь меня пришли искать.

– Подождите минуту. Мне нужно поговорить с сеньором Каноседой…

У Терезы дрожал палец, занесенный над кнопкой ворот. Я вконец запаниковал и уже стал представлять, каково мне придется в колонии для несовершеннолетних – правда ли там всё так плохо, как в кино показывают. Или хватит ли у дедушки связей, чтобы меня вытащить. Рядом Тереза пыталась дозвониться до дедушки и приговаривала:

– Матерь божья, матерь божья, не отвечает, он не отвечает…

Полицейские прошли через сад и остановились перед входом в дом. Тереза отперла, но встала в дверях.

– Не пущу. Хозяина нет дома, я не смогла с ним связаться.

Твердость этой женщины, которая старалась защитить меня от ареста, меня растрогала. Я готов был броситься ей на шею.

– Тереза, я не нарочно… Дедушка уже говорил с теми полицейскими…

– Да ты о чём, Сальва? Прошу тебя, замолчи и иди наверх! – взвизгнула она.

Тереза была права: и с какой стати я сам себя начал обвинять прямо перед полицией? И без адвоката! Я по сериалам точно знал – так делать нельзя, а тут расклеился и выставил себя полной бестолочью, можно сказать, признал вину. Но когда я уже собирался уходить, полицейские начали настаивать. И их слова совсем меня не успокоили:

– Сеньора, у нас есть ордер на обыск, выданный судом. Вы обязаны нас пропустить. Сообщайте кому считаете нужным, но я и мои коллеги, которые сейчас ждут на улице, войдем и сделаем свою работу.

– Мне не удалось поговорить с сеньором Каноседой… А вы не можете с ним связаться? Это же вы были в фонде?

– Будьте добры, откройте ворота нашим коллегам. И проводите нас в кабинет сеньора Каноседы и в его спальню.

Тереза сдалась. Еще человек пять в форме вошли в дедушкин дом и принялись всё осматривать. Я бегом поднялся к себе в комнату и бросился к ноутбуку – разбираться, что за хрень происходит. Во всех новостях фонд Каноседа был первой строкой. Полиция явилась без предупреждения и устроила обыск в штаб-квартире. Искали доказательства экономических преступлений. Вот я дурак-то: подумал, что это за мной пришли аж из полиции женералитета – будто им заняться больше нечем, кроме как ловить пацана, который на мотоцикле проехался без прав.

Тереза вошла ко мне без стука, против обыкновения, и даже не извинилась. Мир однозначно перевернулся.

– Мне удалось поговорить с твоим дедом. Обещал, что позвонит тебе, как только сможет. И сказал, чтобы ты не верил ничему, что о нем говорят.

– Его арестовали?

– Да ты что, упаси господи!

– А зачем полиция приходила в фонд?

– Какой-то донос – не все налоги будто бы уплатили… Я в этом не разбираюсь. Ладно, запирай-ка дверь и спокойно жди звонка от дедушки. Или от родителей.

Я проигнорировал этот совет. Весь вечер я читал новости в интернете и следил за «Твиттером». Похоже, ничего конкретного никто не знал, но деда обвиняли не только в уходе от налогов, но еще и в каких-то махинациях с деньгами фонда. Писали про «нецелевое расходование», «присвоение», даже «мошенничество». У меня внутри всё передергивало от возмущения. Как им хватило наглости писать, что мой дедушка – жулик и вор? Как можно было так говорить, когда полиция просто вздумала к нему прикопаться? Реакции в «Твиттере» были двух сортов. Одни удивлялись и не спешили верить.

«Если всё это правда, впереди грандиозный скандал».

«Расследование в фонде Каноседа! Надеюсь, это только ошибка. Фонд – не просто фонд, это символ».

«Я в шоке. Фонд делает благородное дело, неужели и его поразила чума коррупции?»

Но были и те, кто сразу бросился лить всякую гадость. Цифровые стервятники со своими радиоактивными когтями.

«Сюрприз-сюрприз! Фондом Каноседа руководят воры! Неужели кто-то не знал? Вот наивные…»

«Эй, Каноседа, ты теперь никто! А мне ничего за это не будет… #каноседуподсуд»

«Публичного человека обвиняют в коррупции… Это настолько банально, что даже меня не возмущает. Хотя нет, возмущает. #всехзарешетку»

Отец не замедлил позвонить. Мать уже вылетела из Мюнхена и собиралась заехать за мной на такси прямо из аэропорта. Отец обещал приехать на следующий день.

– Пап, тут столько всего несут! В «Твиттере» деда грязью поливают, я сейчас заведу аккаунт и…

– Нет! Сальва, ничего не делай!

– Да я же не под своим именем, я же не дурак…

– Я тебе говорю: ничего не делай. Выключи компьютер и не слушай ничего, что говорят.

– Ну да, и что тогда? Я же говорю, я не дурак. Они не имеют права так с дедушкой…

– Поговорим завтра, Сальва… А пока, пожалуйста, постарайся не терять голову. Впереди трудные времена.

И в кои-то веки мой отец оказался прав.