Текст книги "Все о моем дедушке"

Анна Мансо
Все о моем дедушке

Originally published as LO DEL ABUELO by Anna Manso

© del texto: Anna Manso, 2017

© Editorial Cruilla SA, 2017

© Издание на русском языке, перевод на русский язык, оформление. ООО «Издательский дом «Тинбук», 2022

* * *

Для Эвы, которая верила в эту историю с самого первого дня

1

Моя жизнь превратилась в бардак планетарного масштаба.

Сам уже не знаю, кто я. Ну, помимо того, что отношусь к виду Homo sapiens, живу в Барселоне, зовут меня Сальва, мне шестнадцать и я сейчас сижу дома на диване и пытаюсь не заснуть.

Отец посадил меня смотреть какое-то черно-белое кино. Конечно, не силой заставил – просто предложил вместе посмотреть фильм. Но пока я медлил с ответом, он весь как-то съежился, будто ждал, что на него вот-вот свалится стиральная машина и раздавит насмерть, если я скажу что-то кроме нейтрального «Ладно, давай».

Мне не хватило смелости ответить честно, что я бы скорее сожрал яичницу из трех яиц с сальмонеллами, чем смотрел этот жуткий фильм, который он выбрал.

Потому что фильм… Отцу чем меньше в кино красок и диалогов, тем лучше. Но у нас дома давно нелады, так что я не решаюсь спорить. По его задумке, это вроде как момент единения. Он специально выбрал фильм, чтобы дать мне понять: он ко мне относится как ко взрослому человеку, мыслящему, рефлексирующему и всё такое прочее. Вот поэтому, хотя фильм занудный и совершенно инопланетный, хотя я и знаю, что буду засыпать перед экраном, я всё-таки не стал портить момент. Сделаю над собой усилие и постараюсь держать глаза открытыми.

Начало, надо сказать, мне понравилось: в бассейне плавает утопленник, а его голос в это время рассказывает, что с ним приключилось. Мертвый, а разговаривает – совсем как я.

Конечно, я еще жив, по крайней мере отчасти. Но прежнего Сальвы больше нет, и теперь я уже не знаю ни кто я сейчас, ни кем я был, и не понимаю, что происходит вокруг.

Это кино тоже никто не понимает. А может, только я не понимаю, потому что не хочу сделать над собой усилие. Да хватит с меня усилий. Всё без толку. Лучше отключусь. Главное, не заснуть. Буду сидеть, смотреть в экран и вспоминать. Вернусь в памяти на несколько месяцев назад – тогда я еще был счастлив.

А потом случилась эта история с дедушкой, и оказалось, что быть счастливым уже невозможно.

2

До того как началась история с дедушкой, мне всегда поднимало настроение, когда кто-нибудь спрашивал мое имя. Каждый раз веселился. Неважно, наезжал ли этот кто-то («Эй! А ты еще что за перец? Ну-ка говори, как твое имя?»), невинно – или не очень невинно – любопытствовал («Привет… А тебя как зовут?») или хотел получить информацию («Пожалуйста, назовите ваше полное имя»).

За секунду до того, как произнести свою фамилию, я уже знал, что спросивший будет в шоке. Это-то мне и нравилось – нравилось до того, что я всегда растягивал этот момент, а потом – раз! – и выдавал: «Каноседа. Меня зовут Сальва Каноседа». Каноседа! Лицо моего собеседника застывает, зрачки сужаются, и я вижу, как он крепится, лишь бы не выдать свой восторг («Надо же, познакомился с кем-то из семьи Каноседа!») или ужас («Ох, не стоило вставать поперек дороги Каноседе!») – пусть даже этот Каноседа, как я, строит из себя последнего олуха в школе или в компании. Я, хоть и не самый умный на планете (но и не самый тупой всё-таки), всё равно замечал эту эйфорию или панику, как бы мои собеседники ни старались ее скрыть, – и, признаюсь, улыбался. Улыбался и наслаждался минутой, без малейших угрызений совести. Да, быть Каноседой – это было круто. При каждой встрече с моим дедушкой – великим Каноседой, тем самым Каноседой, всенародным любимцем, главным защитником культуры в Каталонии, которого приглашали на все ток-шоу и дебаты, которого мечтали видеть своим кандидатом все политические партии, которого чуть ли не единогласно избрали «каталонцем года», – так вот, при каждой встрече я его приветствовал одной и той же шуткой:

– Дед, быть Каноседой – самый сахар!

А он всегда на это хохотал, и казалось, что его грудь, квадратная, чудовищная, непропорционально широкая для его невысокого роста, вот-вот треснет. Когда я был маленький, я однажды спросил: «Деда, у тебя там чемодан?» А он ответил: «Не чемодан, а железный сейф, вместо ребер». Каждый раз, как вспоминаю это теперь, хочется сказать: «Хватило же тебе наглости!» Но дед всегда смотрел на меня, скривив губы – вот-вот то ли улыбнется, то ли пошлет меня куда подальше, – и отвечал, как обычно:

– Ну и шельмец же ты!

Дедушка был президентом фонда Даниэля Каноседы. Фонд основал наш предок, который сотню лет назад сделал состояние на Кубе, причем на таком абсурдном деле, как торговля сахарным тростником. Мне всегда казалось какой-то мистикой, что на сахарном тростнике можно было нажить миллионы, – хотя секретное приветствие для меня с дедом вышло что надо! А еще более невообразимым было то, как поступил наш предок, когда приплыл домой со всеми деньгами. Ему захотелось, чтобы все на свете узнали: он самый благородный, самый ученый и самый щедрый каталонец в истории, – и он употребил свое состояние на то, чтобы основать культурный фонд.

Фонд оплачивает концерты, театральные фестивали, выставки, спонсирует Национальный оркестр Каталонии, пожертвовал Национальному музею искусства Каталонии целую коллекцию картин, которые собирал Даниэль Каноседа, а с тех пор, как начался кризис, вкладывает огромные суммы в стипендии, образовательные центры и тому подобное. Но прежде всего фонд занимается тем, что организует, финансирует, торжественно открывает и закрывает тысячи культурных мероприятий. Вот за такие дела можно войти в историю как настоящий сеньор – а того-то и надо было моему предку Даниэлю Каноседе.

Безумно хотеть всем нравиться – это у нас, наверное, наследственное. И совершенно не понимать, кто ты, – тоже. Даже дедушка, всегда такой уверенный в себе, теперь, после этой истории, дезориентирован еще больше моего. Ведет себя так, будто ничего не случилось. Будто его не отшвырнуло на обочину то самое общество, которое еще недавно заглядывало ему в рот.

Он себя убедил, что ничуть не изменился. Но когда я вижу, как он притворяется равнодушным, даже оскорбленным, я понимаю, что он сам не знает, кто он такой. Да уж, проклятая наша наследственность.

А мой отец, наоборот, – Каноседа с кучей комплексов и никогда этого не скрывал. Ему всегда было тяжело сжиться с дедовой властью и славой – это же чистейший криптонит[1]1
  Криптонит – единственное вещество, способное ослабить или даже убить Супермена. Конечно, существует оно – как и сам Супермен – только на страницах комиксов о вселенной DC. Слово «криптонит» стало синонимом понятия «ахиллесова пята». – Примеч. ред.


[Закрыть] для любого, кто пытается быть самостоятельной личностью. Рядом с дедом каждый чувствует себя жалким червяком.

Мой отец сам не свой с тех пор, как случилась эта история с дедушкой. К счастью, они теперь не общаются, потому что он, как и дед, стал бы тогда врагом государства номер один.

Я не преувеличиваю.

3

Меня достало слушать эти разговоры про кризис: кризис то, кризис это, кризис, кризис, кризис. Скука смертная, и все эти толки на один мотив, как буддийские мантры, которые мать завывала в поисках себя. Ом-м-м… В итоге она нашла свой путь – прямиком в адвокатскую контору, где они с отцом оформили развод. Оригинально, ага. Но для меня самое то.

Это было еще более уныло, чем разговоры про кризис, – смотреть на то, как они строили из себя героев мелодрамы, когда ссорились. А ссорились они каждый день. Каждый. Орать друг на друга не орали никогда, зато побили мировой рекорд по взглядам – испепеляющим, ледяным и убийственным взглядам. Но после развода мать забросила мантры и наслаждается жизнью: вволю работает (она представитель в компании, которая торгует деликатесами), вволю путешествует и вволю гуляет с подружками.

Отец переносит новый порядок вещей хуже: выглядит как эктоплазма в депрессии и живет будто на автомате. А кризис тем временем всё продолжается, и люди всё продолжают о нем говорить. Как жилось до кризиса, сколько всего можно было сделать, пока не начался кризис, как всё изменилось с тех пор, как у нас кризис… Взрослые словно ошалелые только и обсуждают, как хорошо всё было до 2008 года и как в 2008-м всё пошло под откос. Будто всё случилось не в этой жизни, а в какой-то другой, где каждое лето можно было ездить в отпуск в разные тупые круизы. А для меня весь их 2008 год – ничто по сравнению с тем, что случилось у нас. История с дедушкой – такой кошмар, что сейчас трудно даже вспоминать о том, какой была моя жизнь до нее.

Казалось бы, всё идет по-прежнему или почти по-прежнему: мы с отцом никогда не ладили и теперь не ладим, матери вечно не хватало свободы, да и теперь не хватает, школа как была мне побоку, так и осталась, а дед всегда любил меня и, думаю, любит и сейчас. Думаю… Но остальное изменилось безвозвратно. Ничто не осталось как было. Ничто, nichts, nothing.

Я прокручиваю в голове, как видео, последнюю неделю хорошей жизни. Потому что жизнь у меня тогда была кайфовая.

Благодаря своей фамилии и хорошо продуманной стратегии я завоевал лидерство в классе.

Насколько я знаю, у всех в классе родители где-нибудь да работают и почти все летают на каникулы в Нью-Йорк и тому подобные места. Но ни у кого и близко нет такой власти и такого положения в обществе, какие тогда были у моего деда. Дед на них свысока поплевывал, на этих «левых богатых».

– Знаешь, о чём на самом деле думают мамаши и папаши твоих одноклассников? Что денег у них полно, но надо делать вид, будто деньги им вовсе не нужны, а в глубине-то души они до смерти хотят, чтобы денег у них стало еще больше. Столько, сколько у нас с тобой, шельмец! – И дед хохотал.

Выбор школы для меня – одно из немногих сражений, где победа осталась за моим отцом. Дед предлагал оплатить мне суперэлитную гимназию, где учатся иностранцы и уроки ведут на английском, и мать была в восторге от этой идеи. Мать от всего в восторге, если не ей за это платить. Но отец уперся. Считаные разы в жизни он так упирался – со школой и еще тогда, когда дал понять деду, что зарабатывает себе на жизнь графическим дизайном и ни от самого деда, ни от фонда ему ничего не нужно. Во всём остальном отца постигает судьба койота из мультика, ну, того, которого пришибает наковальней, взрывает, сбивает автобусом и так далее, – его всегда побеждает дурацкая птица, которая говорит «бип-бип». Или «я в восторге от этой идеи».

Когда я поступил в среднюю школу, то первые дни присматривался, какая у меня там будет роль. Началка осталась позади, теперь надо было как-то себя позиционировать. Я знаю, что я ни разу не лучший ученик, не главный юморист, не самый харизматичный, не самый накачанный (я вообще скорее тощий), в общем, ни в чём я не самый. Но иногда мне в голову приходят удачные мысли – я решил держаться так, как будто моя фамилия не имеет для меня значения. Как будто я скромничаю. Как будто я никогда ею не пользуюсь (хотя я пользовался, и еще как, просто никому об этом не рассказывал). Девчонок это впечатляло. Я им улыбался, делал щенячьи глазки и приглашал в гости, чтобы они посмотрели: внук самого Виктора Каноседы живет без всякой роскоши, ни горничной-филиппинки, ни сауны, ни джакузи. Хоть я сам не понимал, почему отец сглупил и отказался оттого пентхауса с бассейном, который предлагал нам дед, но я притворялся, что одобряю решение отца, и девчонки восхищались:

– Как круто!

Мои самые любимые слова. Пароль к веселому часику на диване – за обнимашками или кое-чем поинтереснее.

Нет. Исправляюсь. Кое-чего поинтереснее не было. Врать не буду – смысла нет.

Но да, с девчонками мы обжимались. И надрывали животы над видео всяких чудаков. В этом мне нет равных – находить всяких чудаков в интернете.

С пацанами я пользовался такой же стратегией, только цель была другая: чтобы меня уважали и считали самым интересным в классе. Мне надо было пометить свою территорию, но так, чтобы меня не воспринимали как угрозу. Напоминать, что я внук Виктора Каноседы, но держаться, будто это не так. Но всё-таки быть внуком Виктора Каноседы.

Они за деньги мне делали уроки, писали всякие сочинения, когда мне было некогда или неохота (дед всегда давал мне деньги без объяснений). Или выгораживали меня, когда я забивал на школу. Меня выбрали заместителем старосты класса, хоть и знали, что мне пофигу. И мы покуривали вместе – из той пачки, которую я якобы стащил у деда. На самом деле дед сам ее мне купил (отец, понятное дело, не в курсе):

– Держи, шельмец! Попробуй, хоть будешь понимать, что это за дрянь!

За неделю до того, как случилась история с дедом, мы с отцом поругались из-за моих отметок. Эти споры у нас идут по кругу, никуда от них не деться. Нам по истории задали подготовить доклад в группах, и я свою часть поручил Раулю – он предложил хорошую цену. И хоть Лео с Начо и Кларой (с кем же еще мне быть в группе, как не с моими лучшими друзьями) пытались меня выгородить, учительница завела радар на полную и выяснила, что я ничего сам не сделал. У Марты чутье ого-го – если бы не преподавала историю, из нее бы вышел отличный криминалист.

– Так, Сальва, мы оба знаем, что на этой работе ты только написал свое имя. Она подозрительно похожа по стилю на творчество Рауля Сантамарии. Я, конечно, ничего не могу доказать, но хочу, чтобы ты понял: так больше продолжаться не может. Это уже которая по счету твоя выходка. Придется звонить родителям. На твоем месте я бы их предупредила – не хочу, чтобы мой звонок стал для них неожиданностью. Но дело твое – ты уже не маленький.

Да, Марта могла бы идти в криминалисты. Это наш классный руководитель, и, хотя она часто портит мне жизнь, чем-то она мне нравится, сам не знаю чем. Вначале она тоже тушевалась от моей фамилии, но потом это прошло и она за меня взялась – дала понять, что для нее можно не устраивать этот спектакль с милостивым взглядом свысока, который я демонстрирую (то есть демонстрировал) всем подряд. Она не такая, как остальные учителя, которые всеми силами натягивают мне оценку и ставят пять баллов вместо заслуженных четырех[2]2
  В Испании в школе 10-балльная система отметок, 5 – минимальный проходной балл. – Здесь и далее примеч. перев., если не указано иное.


[Закрыть], потому что боятся, что я пожалуюсь дома, а дед наедет на директора. Марта не такая.

Я ей сказал, что можно обойтись одним звонком и поговорить только с отцом – мать в командировке в Мюнхене, на выставке пищевой промышленности.

Мои родители развелись до тошноты цивилизованно. Почти два года они тихо друг друга ненавидели и тут тоже сдержались – не ругались, не судились. О разводе они мне сообщили таким тоном, будто говорили, что собрались делать ремонт на кухне, и меня это так взбесило, что я сам готов был орать. Мы как раз в школе ставили тогда спектакль, и у меня была маленькая роль – я выходил на сцену и кричал в мегафон:

– Капиталисты! Преступники!

Нетрудно догадаться, что пьеса посвящалась критике капиталистической системы. И меня эта моя реплика дико веселила, особенно когда я вспоминал, как дедушка отзывается о родителях моих одноклассников, – те сидели в зрительном зале и аплодировали политкорректному социальному месседжу. Отец с матерью не смогли пойти, и я злился. Так что, когда мегафон у меня никто не забрал, я его припрятал в рюкзак. Я всё продумал: выйду на балкон и буду орать на весь квартал то, что мои родители никак не скажут друг другу:

– Моего отца не устраивает то, что он не устраивает мою мать! Мать бесится оттого, что отец целыми днями с тупым видом пялится в компьютер! Моим родителям надоело быть вместе! Ну и молодцы! На фиг такой брак, только для вида! Да здравствует развод!

Конечно, я этого не сделал.

В тот вечер я застал отца плачущим на диване. Матери уже не было – она собрала вещи и уехала, воспользовавшись тем, что я должен был после спектакля вернуться поздно. Вместо сцены на балконе я разыграл отцу всю пьесу в столовой, мы заказали пиццу, а потом я ему предложил мегафон – выкричаться.

– Нет, спасибо, в другой раз, – ответил отец, и я оставил его в покое, потому что вид у него был совершенно убитый.

Мать повысили на работе, теперь ее всё время посылали в командировки, и родители решили, что удобнее будет, если я останусь жить с отцом, а к ней дважды в месяц приезжать на выходные и еще на день-другой в будни, когда она в Барселоне. Я не был ни за, ни против. Какая разница, как они между собой договорятся, – я и так знал, чем всё кончится. Если жить с матерью, я подолгу буду оставаться один, а на время ее командировок придется переезжать к отцу. А если остаться с отцом (как в итоге и получилось), в теории я буду не один, потому что отец физически где-то присутствует в квартире, но на практике – всё равно один, потому что он часами сидит уткнувшись в компьютер либо в книжку, или тайком покуривает, или еще что.

В какой-то момент я серьезно думал жить с матерью. Лео вот постоянно собирает у себя тусовки: когда приходит очередь жить у отца, тот часто бывает в отъезде, и Лео остается один дома. Я представил было себе этот рай: вся квартира в моем распоряжении, вечеринки, выпивка… Только моя мать в жизни не оставит меня ночевать одного в квартире, а всякий раз собирать чемоданы и тащиться к отцу, когда она уезжает, – нет уж, увольте, решил я.

Короче, ругаться из-за отметок чаще всего мне приходится с отцом. А потом еще раз с матерью, по «Скайпу». Сюр, да и только.

Отец в этот раз оказался в поганом настроении. Месяца полтора назад он нашел себе девушку – мне наплел, будто они встретились на работе, но я-то уже знал, что она с сайта знакомств. Отец даже вкладки в браузере не может закрыть и все пароли сохраняет. Поэтому я от скуки иногда почитывал его переписку с этой Кристиной и то краснел, то ржал как конь. Наконец у них дошло до встречи в реале, и отец из депрессивного комка эктоплазмы превратился в счастливого зомби. Поэтому домой из школы я шел спокойно – знал, что сильно сердиться отец не будет. С тех пор как он начал встречаться с Кристиной, он подобрел, даже разрешал мне смотреть тот сериал, про который раньше говорил, что я от него только тупею, и перестал капать мне на мозги, чтобы я книжки читал. Но едва я вошел в квартиру, как понял: что-то стряслось. У отца был вид как у побитой собаки, и я решил, что не буду, пожалуй, пока рассказывать ему про школу.

Я пошел включил компьютер, залез к нему в почту (тоже открытая вкладка, сохраненный пароль – отец в своем репертуаре) и выяснил причину его плохого настроения. Оказывается, Кристина его бросила, потому что отец забыл ей сообщить о моем существовании. Она всё равно как-то узнала, уж не знаю как, решила, что отцу нужен от нее только секс, а не серьезные отношения, и высказала ему всё, что об этом думает. А думает она, что он урод бессовестный, бесчувственная тварь и много еще всего хорошего.

Мне бы надо было подлизаться к отцу, утешить его, а между делом предупредить, что позвонят из школы, но я на всё забил. Нашел офигительный канал на «Ютубе»: народ травит анекдоты, набив рот печеньками, – и залип. До тех пор, пока не зазвонил телефон и мой отец не взял трубку.

Это была Марта. Отец с ней поговорил, а потом заорал так, что у меня чуть все нейроны не перегорели:

– Са-а-а-а-а-альва-а-а-а-а-а-а!

– Папа, да я собирался рассказать, клянусь. Просто я увлекся – смотрел сейчас канал одного американского института, про генетику. Посмотри как-нибудь, он крутой. Что-то я думаю в науку податься. У нас же тут в Олимпийской деревне есть научный центр, очень хороший. И всё рядышком, не придется переезжать.

Я сыпал словами, будто из них можно было собрать дамбу и остановить надвигающуюся катастрофу. Не остановил, ясное дело.

– Хватит. Помолчи и послушай меня.

Отец выразился предельно ясно: отныне я лишался всех привилегий. Гулять нельзя, карманных денег мне не видать, интернет – только для уроков. Даже мобильник отобрал до следующего ледникового периода. Взамен отец выдал мне допотопную трубку, с которой можно только звонить и отправлять эсэмэс. Но ничто не задело меня так больно, как запрет видеться с дедушкой.

– Ну почему? – запротестовал я.

– Потому, что он тебе позволяет творить что угодно и дает деньги, не спросив меня, а ведь знает, что я против. И ему нравится, как ты издеваешься надо мной, над матерью и над учителями.

– Это супернесправедливо! У деда только я и есть на всём белом свете! – обиделся я.

Дед единственный меня не судил, не ругал ни за что и не грузил разговорами. Просто много всего интересного рассказывал и считал, что я обалденный внук – хоть и учусь через пень-колоду, и строю из себя придурка в школе, и вообще. А я дедом восхищался. Этого-то отец и не мог вынести – что я восхищаюсь не им, а дедом. А я по-другому не могу – то есть тогда не мог. Отца я тоже любил, но дед – это дед, а отец – всего лишь отец.

Наверное, это было нормально, что мы с дедом так хорошо друг друга понимали. Я ведь не просто так отцу говорил, что у деда, кроме меня, никого нет. Он вдовец, бабушка умерла, когда я был совсем маленьким, и я ее почти не помню; мой отец – его единственный ребенок, и я у него тоже единственный. У деда еще был брат, но он умер маленьким от какой-то болезни из тех, от которых сейчас прививку сделал – и ходи себе спокойно. Так что я единственный сын и единственный внук одинокого дедушки. Может, всё это одиночество не было бы так важно, будь мы с ним по характеру другие. Может, я бы его терпеть не мог и считал надутым индюком, или он бы говорил, что со мной в люди выйти неприлично. Конечно, он меня называл иногда голоштанником, но с такой же улыбкой, с какой говорил, что я шельмец.

Хуже всего, что это было в четверг, а я по четвергам как раз ночую у деда. Это священный ритуал, который нарушался, только если дед был в отъезде. Даже если я с ним жил все каникулы, мы по четвергам обязательно придумывали что-то особенное.

– Папа, сегодня же четверг. Отпусти меня к дедушке на сегодня, а на той неделе всё обсудим… Ну папа, не будь таким… подумай, каково будет дедушке!

– А мне каково? Об этом кто подумает? Знаешь, как вы меня достали: и ты, и все, кто думает, что об меня можно ноги вытирать?

– Папа, нет, я…

– Замолчи! Я не заслужил, чтобы со мной так обращались! Ни ты, ни… ни… ни… никто, я сказал!

– Папа, если ты на кого-то злишься, на мне-то не вымещай, я же…

– А, ты же ничего не сделал! Так? Ты у нас святой? – Отец уже не кричал на меня, а выл. – Ты мне не портишь жизнь своими выходками?! Потому что это выходки и есть, выходки избалованного мальчишки! Знаешь, что я тебе скажу? Знаешь? Хватит с меня! Слышишь, хватит!!!

Тут отец замолчал и уставился мне в глаза. Прямо вперился. Я видел, что он еле сдерживает новый ядерный взрыв гнева, но облаком радиации меня уже накрыло, и я взбесился. Я-то разве виноват, что мать с отцом подавляют эмоции по самое не могу и развелись, даже ни разу не наорав друг на друга? Или что отца подружка бросила по имейлу? Или что я ему попался под горячую руку, когда он в кои-то веки решил на кого-то накричать? Нет уж, этого я ему не спущу, решил я. Когда отец заперся в кабинете, я воспользовался тем, что он в приступе ярости забыл про мой телефон, и позвонил матери по «Скайпу». Трубку она взяла, но, едва я начал рассказывать, что произошло, перебила меня:

– Сальва, довольно. Раз отец тебя наказал, значит, наказал. Ничего страшного, сегодня обойдешься без визита к деду.

– Ну мама, ты не понимаешь. Мы с дедушкой…

– Я сказала, довольно! Хороший мой, ты себя ведешь как маленький. Всё, не могу больше говорить, меня уже ждут. Я делаю презентацию про икру из васаби, помнишь, я тебе рассказывала. Расхватывают как горячие пирожки!

– Мама, ты всегда так. Тебе на меня плевать!

– Не говори так. Я же работаю, я не отдыхать сюда приехала. Разберитесь там с отцом сами. Вечером позвоню. Пока, мой хороший.

И положила трубку. Как всегда. Не то чтобы ей вправду безразлично, что со мной и как, но у нее вечно находятся какие-то срочные дела. Обычно мне это до лампочки, но тут, после ссоры с отцом и такого разговора с матерью, я жутко разъярился.

Теперь я мог обратиться только к одному человеку – к деду. И я ему позвонил. Со всеми обидами, злостью и соплями. И дед – как всегда, когда я звонил (даже если он был на суперважном совещании, или на встрече с президентом женералитета[3]3
  Женералитет – высший орган самоуправления автономной области в Испании.


[Закрыть], или садился на частный самолет с логотипом транснациональной компании, или слушал какой-нибудь концерт в фонде), – взял трубку. И когда я рассказал ему про кашу, которая заварилась, дед ответил именно так, как я рассчитывал:

– Успокойся, шельмец. Я сейчас всё улажу.