Текст книги "Святитель Тихон. Патриарх Московский и всея России"

В церковном служении Патриарх соблюдает ту же простоту, какой от отличается в частной жизни: нет у него излишней аффектации, театральности, часто надоедливых, но нет и грубости по отношению к служащим, какими иногда сопровождается архиерейская служба. Если нужно сделать какое-либо распоряжение, оно отдается тихо и вежливо, а замечания делаются исключительно после службы и всегда в самом мягком тоне. Да их и не приходится делать: служащие проникаются тихим молитвенным настроением Патриарха, и каждый старается сделать свое дело как можно лучше. Помню, с какой любовью и благоговением служил с Патриархом московский архидиакон Розов, – говорят, будто трагически кончивший уже свою жизнь. Торжественное служение Патриарха со множеством архиереев и клириков, многолюдные крестные ходы всегда совершались чинно, в полном порядке, с религиозным подъемом.

Жил Патриарх в прежнем помещении московских архиереев – в Троицком подворье Сергиевой Лавры, «у Троицы на Самотеке». Это скромный, хотя и просторный дом, без претензий, куда проще, чем многие другие архиерейские дома в России, например, в Курске или Ставрополе. К дому непосредственно примыкает Крестовая церковь, где монахи Сергиевой Лавры ежедневно совершали положенное по уставу богослужение. Рядом с алтарем помещается небольшая моленная, уставленная иконами; в ней Патриарх и молится во время богослужения, когда не служит сам. Но служить он любит и часто служит в своей Крестовой церкви. Дом окружен небольшим садиком, где Патриарх любит гулять, как только позволяют дела. Здесь часто к нему присоединяются и гости и близко знакомые посетители, с которыми льется приятная, задушевная беседа, иногда до позднего часа. Садик уютный, плотно отделенный от соседних дворов, но детишки-соседи взбираются иногда на высокий забор, и тогда Патриарх ласково наделяет их яблоками, конфетами. Тут же и небольшой фруктовый садик, и огород, и цветник, и даже баня, но все это уже запущено во время революции.

Конечно, и стол Патриарха был очень скромный, черный хлеб подавался по порциям, часто с соломой, картофель без масла. Но и прежде преосвященный Тихон был совсем не взыскателен к столу, любил больше простую пищу, особенно русские щи (конечно не мясные) да кашу.

Уезжая к семье, на юг, я простился с Патриархом 2 декабря 1918 года. Тогда он жил в своем подворье уже под домашним арестом; в нижнем этаже помещалась стража из трех красноармейцев, которые вечером поднимались наверх, чтобы проверить наличие своего поднадзорного. Патриарх не мог уже никуда выезжать из подворья и служил в своей Крестовой церкви. Говорят, потом ему разрешили выезжать, – при мне этого не было. Гулять по своему садику он мог и принимал у себя посетителей беспрепятственно. Переносил он свой арест благодушно и нисколько не боялся за будущее. Больше всего его беспокоила судьба Церкви и России, но и в этом отношении он сохранял полную уверенность, что ниспосланное Господом испытание кончится вполне благополучно, к новой славе и Церкви и Родины. Тогда казалось, что это случится скоро, что скоро и мне суждено будет увидеть Святейшего Патриарха и родные места. Но вот минуло три года, и никто не может сказать, когда закончатся наши испытания. Годы идут, приближаясь к закату, – суждено ли нам увидеть Родину, суждено ли принять благословение у святителя – Патриарха Тихона?

* * *

9 июня (н. ст.) 1922 года, когда написаны были эти последние строки, никто не думал, что нам скоро придется прочитать в газетах неожиданное сообщение из Москвы: Патриарх Тихон будто бы сложил свою святительскую власть. Мы могли ждать всего: заточения, насильственной его смерти, – но тем, кто его знает, не верится, чтобы он мог добровольно покинуть свой тяжелый, ответственный пост в это роковое время. А между тем газетные сведения, полученные из советских источников, передают, что 12 мая (н. ст.) небольшая группа петроградских и московских священников, всецело примкнувших к коммунистической власти, обратилась к Патриарху с обвинениями в «вовлечении Церкви в контрреволюционную политику» и потребовала «немедленного созыва, для устроения Церкви, поместного Собора и полного устранения Патриарха до соборного решения от управления Церковью». Неизвестно, что ответил на это Патриарх, но в результате беседы с явившейся к нему депутацией он будто бы удалился к себе в кабинет и через несколько минут вернулся и передал депутации следующий документ, за своей подписью и датой 12 мая 1922 года: «Ввиду крайней затруднительности церковного управления, приведшей меня к гражданскому суду, считаю полезным для блага Церкви поставить временно, впредь до Собора, во главе церковного управления одного из митрополитов».

Как видим, здесь нет никакого «отречения от престола»: лишь временно, ввиду необходимости отвечать перед гражданским судом и вслед за тем претерпеть, может быть, гражданскую кару, заключение в тюрьму и тому подобное, Патриарх передает церковное управление одному из митрополитов, а сам предоставляет рассмотрение дела будущему церковному Собору. Но и такое временное устранение как-то не согласуется с обликом Патриарха: мудрый и предусмотрительный, хорошо понимающий лежащую на нем ответственность, он едва ли послушался бы требования какой-то никем не уполномоченной группы священников, едва ли взял бы на себя столь важное для Церкви решение без совета с Священным Синодом и Высшим Церковным Советом, к которым он всегда обращался в таких случаях, и едва ли облек свое заявление в такую неофициальную форму. Правда, Московский Церковный Собор уполномочил Патриарха назначить себе ряд заместителей из числа иерархов, на случай смерти или насильственного устранения от власти; и созыв церковного Собора предоставлен власти Патриарха, и суд над Патриархом принадлежит Собору. Но привлечение к гражданскому суду и даже заключение в тюрьму в такое время, как нынешнее, могут послужить лишь к славе церковного деятеля и не дают повода к обсуждению его дела на Соборе; тем менее обвинение, предъявленное малочисленной группой духовенства, может послужить для Патриарха побуждением устраниться от власти. Наибольшее, что он может сделать, – это устраниться от председательствования на Соборе во время обсуждения выставленных против него обвинений и затем подчиниться решению Собора – и только. Но отказаться от власти теперь, когда буря со всех сторон грозит церковному кораблю, когда враги Церкви готовы воспользоваться всяким поводом, чтобы нанести ей тяжкий удар, – нет, это не похоже на Патриарха Тихона.

Может быть, начались для него последние испытания. Может быть, он уже является исповедником, как были исповедниками древние христиане, бесстрашно заявлявшие перед языческим судом о своей вере во Христа. Может быть, он скоро станет и мучеником, когда примет венец страданий и смерти от руки безбожных правителей. Будем молиться. Будем ждать и надеяться на милость Божию. «Утверди, Господи, Церковь!»

1922

Митрополит Евлогий (Георгиевский)

В Холм я прибыл утром, часов в восемь. На перроне меня встретил инспектор о. Игнатий со своим помощником и экономом. Со всех сторон: «Отец ректор!.. Отец ректор!..» На лицах улыбки, на устах приветствия… У подъезда вокзала пара лошадей – отныне мой собственный ректорский выезд.

Подкатили меня к семинарии. Новенькая, чистенькая, вокруг огромный сад-парк для семинаристов; отдельный ректорский сад с фруктовыми деревьями, с особым садовником…

Ввели меня в ректорскую квартиру. Она оказалась большой (5 комнат) и прекрасно обставленной. Как мало напоминала она владимирскую мою «пустыню»! Явился эконом. «Прикажете чаю? кофе?»

В первый же перерыв между уроками ко мне пожаловала учебная корпорация в застегнутых мундирах. Отец инспектор представил всех преподавателей по очереди. Я сказал им несколько слов приблизительно в следующих выражениях: «Я очень рад вас видеть, господа… Моим девизом будут слова псалма: как хорошо и как приятно жить братьям вместе…» Потом о. инспектор сказал, что надо съездить к преосвященному Тихону, который предложил мне приехать прямо к обеду.

Епископ Тихон, добрый, веселый, приветливый, встретил меня радушно.

– Я так вам рад…

Завязалась беседа, мы хорошо поговорили. Я почувствовал себя в той братской атмосфере, в которой нет и тени покровительственной ласки. Я понял, что всякую официальность в отношениях, к которой я привык во Владимире, надо отбросить и к моему новому начальству надо относиться попросту, с открытой душой.

Мое служебное положение было очень прочно; даже с внешней стороны я должен был поставить себя так, чтобы производить впечатление авторитетного представителя Русской Православной Церкви. Хотя я лично любил всяческую простоту, но для престижа нужно было подтягиваться: прекрасный выезд, шелковые рясы… Тут я лишь продолжал политику моего предшественника, архимандрита Тихона; он сумел высоко поднять значение ректора в глазах населения.

Вообще от него досталось мне хорошее наследие. Холмская семинария была небольшая (175 учеников), чистая и внутренне благоустроенная.

Архимандрит Тихон обладал большою житейскою мудростью, был человек такта и чувства меры; несмотря на свойственную ему мягкость и добродушие, умел настойчиво проводить полезные мероприятия. Вот, например, как он лишил преподавателей казенных квартир.

Нигде в России, кроме Холма, квартир преподавателям в семинарии не полагалось. Холмская епархия была маленькая; семинарию построили на 75 воспитанников, а число их с течением времени выросло больше чем вдвое. Стало тесно. Архиепископ Флавиан и ректор о. Тихон решили преподавателей выселить из казенных квартир. Квартиры их были все на одном коридоре. Жены, кухарки… свара на чердаках из-за сушки белья… непрестанные мелкие ссоры хозяек, обычные в такого рода общежитиях. Атмосфера создалась столь неприятная, что некоторые жены стали уговаривать своих мужей: переедем в город! Выехал один преподаватель, за ним – второй… Архимандрит Тихон повел так, что постепенно все жильцы выехали. Сами себя высекли… вздыхали они потом.

За пятилетие ректорской службы архимандрит Тихон поставил учебно-воспитательное дело отлично. В память открытия святых мощей святителя Феодосия Черниговского он устроил в семинарии второй храм во имя этого новоявленного угодника Божия, пожертвовав для этого семинарским залом. В этом новом храме совершалось ежедневное богослужение, причем каждый из шести классов имел свой день, когда он мог там самостоятельно нести клиросное послушание; а в праздники туда собирались для богослужения дети семинарской образцовой церковноприходской школы. Совершало будничное богослужение, также по очереди, семинарское духовенство: ректор, инспектор, духовник и преподаватели, носившие духовный сан.

Архимандрит Тихон был очень популярен и в семинарии, и среди народа. Местные священники приглашали его на храмовые праздники. Милый и обаятельный, он всюду был желанным гостем, всех располагал к себе, оживлял любое собрание, в его обществе всем было весело, приятно, легко. Будучи ректором, он сумел завязать живые и прочные отношения с народом, – и этот же путь он указал и мне. В сане епископа он еще больше углубил и расширил свою связь с народом и стал действительно для Холмщины «своим» архиереем. Мне постоянно во время поездок по епархии приходилось слышать самые сердечные отзывы о нем духовенства и народа.

С преосвященным Тихоном мы были добрые друзья. Я у него часто бывал, летом ездил к нему на дачку. К сожалению, епископскую кафедру в Холме он занимал недолго: в сентябре 1898 года его назначили епископом в Америку.

Тяжело, горько было Холмщине с ним расставаться. Все любили его единодушно. Провожали с подношениями, с изъявлениями искренней, теплой благодарности.

После отъезда преосвященного Тихона мои с ним отношения на протяжении многих лет оставались близкими. Когда он приезжал из Америки, – а возвращался преосвященный Тихон на родину дважды, – он всякий раз навещал меня.

[Собор]

Утром я отслужил в монастыре обедню и направился с крестным ходом к Успенскому собору.

Вокруг собора несметные толпы народу… Лес хоругвей… К входу не пробиться. Нас, архиереев, прибывающих с крестными ходами, проводили через алтарь. В соборе все архиереи заняли места на особом возвышении. Из членов правительства присутствовали: премьер-министр Керенский (во френче), Министр внутренних дел Авксентьев, министр исповеданий Карташев и товарищ министра исповеданий Котляревский. Член Синода митрополит Владимир с амвона огласил грамоту Святейшего Синода об открытии Всероссийского Церковного Собора и предложил членам Собора произнести Символ Веры. Затем присутствующие с церковными песнопениями двинулись в Чудов монастырь на поклонение мощам митрополита Алексия. В процессии шествовали: Керенский, Родзянко, Львов и др. Народ, увидав Керенского, устроил ему овацию и разразился громовым «ура»… Во время овации Керенский куда-то исчез. Из Чудова монастыря члены Собора направились на Красную площадь для совершения всенародного молебствия. К этому времени на площади собрались крестные ходы от всех соборов, монастырей и церквей Москвы. В молебствие были включены особые прошения на ектениях и особые молитвы. По окончании молебствия Кремлевский крестный ход вернулся в Успенский собор.

В течение всего дня во всех храмах непрерывно звонили колокола. Благовест затих лишь во время молебна на Красной площади.

День открытия Собора оставил сильное и хорошее впечатление. Чувствовался большой подъем. Члены Собора и верующий народ молились горячо, с чувством ответственности перед Богом и Церковью.

На другой день, 16 августа, после Литургии состоялось открытие Собора в храме Христа Спасителя.

Литургию служил митрополит Московский Тихон в сослужении своих викариев и священников – членов Собора. По окончании богослужения архиереи в мантиях вышли из алтаря и расселись посреди храма полукругом на скамьях, покрытых красным сукном. Остальные члены разместились по сторонам.

Киевский митрополит Владимир, первенствующий член Синода, открыл заседание краткой речью. Собор пропел стихиру «Днесь благодать Святого Духа нас собра», после чего последовали приветствия. Первым говорил от имени Временного правительства министр исповеданий Карташев, который красиво закончил свою речь: «Осеняю себя вместе с вами широким православным крестом»… Далее следовали приветствия: от Синода – митрополита Платона, от Московской митрополичьей кафедры – митрополита Тихона, от различных учреждений: академий, университетов, корпораций, от армии и флота и проч.

Первое деловое заседание состоялось на третий день в Епархиальном доме (в Лиховом переулке, дом 6), который отдали в распоряжение Собора. Там был огромный зал, примыкавший к амвону; алтарь отделялся от зала подвижной перегородкой. На солее, спиной к иконостасу, были расставлены кресла для архиереев; впереди их, посредине, – столы, покрытые зеленым сукном, – для президиума; к ним лицом, амфитеатром, разместились члены Собора.

Заседание открыл старейший из иерархов – Киевский митрополит Владимир в присутствии 445 членов Собора. Заслушав еще несколько приветствий: от Верховного Главнокомандующего Корнилова, от Московского университета (Е. Н. Трубецкого), от Комиссии Всемирной конференции Американской епископальной Церкви и др. – собрание перешло к выбору Президиума, который по уставу должен был состоять из председателя и 6 товарищей председателя: 2 епископов, 2 священников и 2 мирян.

Председателем был избран Московский митрополит Тихон (большинством: 407 голосов против 30). Предпочтение, которое собрание оказало митрополиту Тихону, можно отчасти объяснить тем, что он был хозяином Московской епархии и по характеру был живее и энергичнее робкого и застенчивого митрополита Киевского Владимира. Но не правильнее ли предположить, что избрание объяснялось тем, что митрополит Тихон провиденциально уже приуготовлялся к высшему служению?

Товарищами председателя были избраны: 1) архиепископы Арсений Новгородский и Антоний Харьковский (Храповицкий); 2) протопресвитер Успенского собора о. Николай Любимов и протопресвитер о. Георгий Шавельский; 3) Е. Н. Трубецкой и М. В. Родзянко.

[Выборы Патриарха]

30 октября вечером профессор Соколов, большой знаток церковного права, прочел Собору доклад о способах избрания Патриарха. Решено было следовать примеру Константинопольской Церкви, т. е. сначала голосовать кандидатов, причем они могли избираться всем Собором из среды епископов, священников и даже мирян. Были намечены 25 кандидатов. В числе их оказались протопресвитер Шавельский и Александр Дмитриевич Самарин, бывший обер-прокурор, уволенный за отрицательное его отношение к Распутиину. Началось голосование кандидатов. Некоторые лица свои кандидатуры снимали; при голосовании других – голоса разбивались. Лишь после четвертого голосования, 31 октября, абсолютное большинство получили: архиепископ Антоний Харьковский (Храповицкий), архиепископ Арсений Новгородский и митрополит Московский Тихон. Наибольшее число голосов получил архиепископ Антоний; избрание его в Патриархи было бы лишь реализацией воли большинства – так владыка Антоний на это и смотрел. Архиепископ Арсений, второй по числу голосов, возможности стать Патриархом ужасался и только и молил Бога, чтобы «чаша сия» миновала его. Митрополит Тихон возлагал все на волю Божию…

Кого из трех иерархов избрать Патриархом? В этом решающем голосовании имели право участвовать одни епископы. Но они решили от своего права отказаться и положиться на Господа, т. е. постановили избрать Патриарха посредством жребия. Это постановление было оглашено на заседании Собора 2 ноября, а само избрание отсрочено до прекращения уличных боев.

В эти ужасные, кровавые дни в Соборе произошла большая перемена. Мелкие человеческие страсти стихли, враждебные пререкания смолкли, отчужденность сгладилась. В сознание Собора стал входить образ Патриарха, печальника, заступника и водителя Русской Церкви. На будущего избранника стали смотреть с надеждой. Настроение поднялось. Собор, поначалу напоминавший парламент, начал преображаться в подлинный Церковный Собор, в органическое церковное целое, объединенное одним волеустремлением – ко благу Церкви. Дух Божий повеял над собранием, всех утишая, всех примиряя…

Избрание Патриарха состоялось 5 ноября. Накануне этого великого дня члены Собора решили съездить помолиться в Воскресенский монастырь (под Москвой), именуемый Новый Иерусалим.

Этот монастырь был основан Патриархом Никоном, который жил идеей Святой Руси, Третьего Рима – святой русской земли, наследницы Византии. В монастыре был построен храм – точное воспроизведение Иерусалимского собора Воскресения Христова, с «кувуклией», т. е. с пещерой – копией Гроба Господня, – в которой была устроена церковка. Здесь круглый год во время богослужений пели «Христос Воскресе». В верхнем храме стояли патриаршие престолы, или троны, такие же как в храме Гроба Господня в Иерусалиме, с тою разницею, что в Святом Граде патриарших престолов четыре, по числу Вселенских Патриархов – Константинопольского, Александрийского, Антиохийского и Иерусалимского (пятый, Римский, считался отпавшим), а у нас их было пять. Патриарх Никон поставил пятый, Русский, вместо отпавшего Рима. После низложения Патриарха Никона пятый престол было велено убрать, но потом его восстановили.

Новый Иерусалим расположен чудесно. Подъезжаешь к нему густыми зелеными лесами – и вдруг, как видение Апокалиптического Града, – белый монастырь…

В эту поездку в монастыре служил я.

Наше паломничество в Воскресенский монастырь, связанный с историческими традициями патриаршей власти, дало нам новый аргумент в пользу патриаршества; оно имело большое значение для членов Собора, внедряя в их сознание еще новую для них идею патриаршего единовластия.

Избрание Патриарха состоялось в храме Христа Спасителя (5 ноября) после Литургии. Церемониал был выработан особой комиссией.

Большевистская власть уже утвердилась в Кремле. У всех ворот стояла стража, охранявшая запертые входы. С большим трудом удалось получить разрешение принести древнюю икону Владимирской Божией Матери в храм Христа Спасителя. Литургию служил старейший из иерархов Киевский митрополит Владимир в сослужении сонма архиереев (я стоял в алтаре). Кандидаты в храме не присутствовали – они остались в своих подворьях.

Перед началом обедни на аналой перед иконой Владимирской Божией Матери был поставлен ларец с тремя записками, на которых были начертаны имена кандидатов. После Литургии служили молебен с чтением особой молитвы. Храм, вмещавший до 12000 молящихся, был переполнен. Все с трепетом ждали, кого Господь назовет… По окончании молебна Митрополит Владимир подошел к аналою, взял ларец, благословил им народ, разорвал шнур, которым ларец был перевязан, – и снял печати. Из алтаря вышел глубокий старец – иеросхимонах Алексий, затворник Зосимовой Пустыни (неподалеку от Троице-Сергиевой Лавры), ради церковного послушания участвовавший в Соборе. Он трижды перекрестился и, не глядя, вынул из ларца записку. Митрополит Владимир внятно прочел: «Тихон, митрополит Московский». Словно электрическая искра пробежала по молящимся… Раздался возглас митрополита: «Аксиос!», который потонул в единодушном «Аксиос!.. Аксиос!..» духовенства и народа. Хор вместе с молящимися запел «Тебе Бога хвалим»… Ликование охватило всех. У многих на глазах были слезы. Чувствовалось, что избрание Патриарха для всех радость обретения в дни русской смуты заступника, предстателя и молитвенника за русский народ… Всем хотелось верить, что с Патриархом раздоры как-то изживутся…

Когда мы расходились и надевали шубы, протопресвитер Шавельский сказал: «Вижу, Господом Церковь наша не оставлена…»

Все епископы и множество мирян направились в Троицкое Подворье – приветствовать Патриарха Тихона. Но прежде чем мы успели доехать, нашлись гонцы, которые его уже оповестили. Патриарх Тихон вышел к нам спокойный, смиренный. Архиепископ Антоний сказал приветственное слово – и поклонился ему в ноги. Мы, епископы, тоже земно ему поклонились. Он – нам. В ответном слове Патриарх со свойственным ему смирением говорил о своем недостоинстве, о непосильном для него тяжком бремени патриаршества, «но надо исполнить волю Божию…»

Интронизация Патриарха была назначена на 21 ноября, а пока Патриарх уехал в Троице-Сергиевскую Лавру молитвенно приготовиться к этому дню.

Торжество должно было состояться в Успенском соборе. Большевики уже расположились в Кремле и пускать нас туда не соглашались. После долгих переговоров разрешение было получено, но с условием, что вход в Кремль будет по билетам со штемпелями большевистских властей. Мы отыскали древний церемониал интронизации Патриархов и выхлопотали, чтобы нам дали из патриаршей ризницы кое-что из патриаршего облачения. Нам выдали мантию и крест Патриарха Никона, а также рясу святителя Гермогена. За несколько дней до торжества мы поехали в Лавру к Патриарху и ознакомили его с ритуалом интронизации.

Под 21 ноября я ночевал в Марфо-Мариинской обители. В Кремль я выехал на турковицких лошадках, в непогоду в метелицу… Дорогой повстречался мне архимандрит Вениамин со священником. Я их посадил в свой экипаж и довез до Кремля. Стража проверила наши пропуска, дальше мы пошли уже пешком.

Литургию в Успенском соборе служили три-четыре старейших архиерея. Остальные, в том числе и я, стояли на амвоне. Облачали Патриарха среди храма. Поверх подрясника надели «параман» – наплечник в виде креста. Патриаршая служба до «Святый Боже» ничем не отличается от архиерейской. Разница в том, что при пении «Святый Боже» Патриарха ведут к «горнему месту», где стоит патриарший трон. Архиереи усаживают Патриарха с возгласом «Аксиос!», Патриарх встает, они вновь его усаживают и возглашают «Аксиос!» – и так до трех раз. Потом Литургия следует по обычному архиерейскому чину. В слове своем Киевский митрополит Владимир говорил «о буре, которая бушует на Руси, о волнах, которые хотят поглотить корабль Церкви…». В ответном слове Патриарх Тихон смиренно исповедал волновавшие его чувства, говорил о недостатке мудрости, неуверенности в своих силах, об уповании на помощь Божией Матери…

Когда мы вышли из собора, я удивился разрушению кремлевских церквей. Октябрьский штурм был беспощаден… Дыры на куполе Успенского собора, пробоины в стенах Чудова монастыря. Пули изрешетили стены собора Двенадцати Апостолов. Снаряды повредили соборы Благовещенский и Архангельский. Удручающая действительность… Веяние духа большевистской злобы и разрушения – вот, что мы почувствовали, когда в высоком духовном подъеме вышли из Успенского собора… Полной радости не могло быть, только молитвенная сосредоточенность и надежда, что Патриарх, быть может, остановит гибельный процесс.

По древнему обычаю после интронизации Патриарх должен торжественно объехать Кремль, благословляя народ. Эта процессия обставлялась когда-то с большой пышностью. Теперь патриарший объезд Кремля являл картину весьма скромную. Патриарх ехал на извозчике с двумя архимандритами по сторонам; впереди, тоже на извозчике, – «ставрофор», т. е. крестоносец, иеродиакон с патриаршим крестом. Несметные толпы народу при приближении Патриарха Тихона опускались на колени. Красноармейцы снимали шапки. Патриарх благословлял народ. Никаких приветствий из толпы – благоговейная тишина… Большевистская кремлевская стража косо посматривала на процессию, но выражать неудовольствие не решалась.