Текст книги "Мой лучший Новый год"

Потянулись светлые дни, несмотря на ноябрьский сумрак за окнами. Зима вступала в свои права. Из-за холода запрет на прогулки затягивался. Я взял «хвост» отпуска, оставшегося после Родоса. Я помню первые моменты общения, что ли, с сыном: например, Лене надо было съездить к врачу через несколько дней после выписки, и я, боясь потревожить сон Дениса, пролежал два часа с ним на груди, вслушиваясь в сопение. Или я держал в ладони его ступню, думая, что запомню, как она была ровно в половину ладони, и еще он умеет сжимать ножку почти в кулачок, как ручку…

Вообще, мы зря боялись его потревожить (и вскоре перестали бояться). Денис еще жил какой-то своей, полуутробной жизнью, мало откликаясь на происходящее, мало отвлекаясь от сна. Взгляд его при этом являлся вполне осмысленным, Денис спокойно смотрел мне прямо в глаза своими огромными, ярко-серо-голубыми глазами. Говорят, радужка потом теряет первородную яркость, и жаль, что это нельзя зафиксировать так, чтобы было понятно, что это не «подтянуто» фотошопом, а так и было; человечество переплюнуло, перехитрило в этом само себя; говорят, радужка больше не растет, и поэтому глаза кажутся такими огромными. Говорят, сейчас дети сразу все четко видят из-за витаминов, которые матери пьют при беременности, и всякой прочей фолиевой кислоты в таблетках; нет этих «овощных», расфокусированных, перевернутых первых недель.

Дениса тогда действительно мало что тревожило, даже собачий лай, так что в какие-то моменты его родители даже могли вернуться к разухабистой жизни а-ля новогодний кураж. Когда у Лены случалась срочная работа («архитектор» и «декрет» понятия не всегда совместимые), а я ваял срочную же статью про рынок нерудных строительных материалов («журналист» и «отпуск»…), Денис у нас безмятежно спал там, куда отложили: в коляске в уголке комнаты… В то время я совсем забросил прозу, но не потому, что мешали домашние хлопоты. Это было как в теннисе: чувство, что вот я подал пас и теперь жду ответ. Той осенью вышли несколько моих книг – одной серией; наконец они появились на прилавках, и я, замерев, ждал какой-то реакции. От кого: от критики?.. От абстрактных читателей?.. Я и сам не знал. Сиротливое чувство отсутствия читателя начало пробиваться позже, а пока я был счастливо спасен, действительно, прокаливанием пеленок, перебежками меж тремя окрестными аптеками – где дешевле. Не будь Дениса, я бы только измотал себе нервы, потому что «ожидание ответа от системы» (как частенько пишет мой закаленный в боях ноутбук) – состояние, когда ты мало что можешь сделать.

Где вы, Всезнающие Критики, Предвзятые Критики, Тонкие Критики? Вы не прочтете сборник новогодних сказок и не увидите этих слов, обращенных к вам. Без вас – почти богооставленность.

В бытовом-то смысле у нас отчего-то было время: помнится, в двадцатых числах декабря мы с Леной и Денисом в коляске даже сходили за елкой, обошли базары, неспешно повыбирали, чего отродясь не происходило; купили симпатичную сосенку… Теперь-то мы были «законно» отключены ото всех предновогодних чатов. Суета действительно стала казаться оскорбительной, как в храме, и я со странным чувством глубокого удовлетворения пропустил корпоратив, потому что хороший детский невролог мог посмотреть нас только в этот вечер.

Вечерами улицы заливались иллюминацией, а в ледовом городке под елью визжали дети, на радость собаке, но не сыну, который спал, спал, спал.

Все как-то шло своим чередом, легко, и само собой решилось, что на Новый год мы возьмем коляску и неспешно прикатим к теще, и Денису там обустроим местечко, и вообще, все складывалось как-то размеренно-спокойно… Предчувствие, что здесь что-то не так, не обмануло. 31 декабря ближе к вечеру теща позвонила и сказала упавшим голосом, что у нее начался насморк, гриппозное состояние, со взрослыми можно было бы перетерпеть, но месячного малыша, конечно, к ней везти нельзя.

Я огляделся.

Поскольку мы никак не ожидали, что будем встречать Новый год дома, то не подготовились никак, то есть даже не как в прошлые годы, когда хотя бы приводили все в порядок, даже отправляясь в гости. Стояла елка, которую я не успел нарядить. Лежала комом сеть наоконных гирлянд, в которой я запутался. Я подумывал затолкать этот ком в прозрачную вазу, чтобы он там кучно блистал. Дверь на кухню была недоделана с ноября. Во всю стену зияли пустые книжные полки и шкафы. Решив, что это выглядит наиболее вызывающе, я занялся шкафами. Снимал книги с полок в кабинете, прямо штабелями тащил в зал и расставлял. Распаковал коробки с «авторскими экземплярами» сборников и журналов, пережившие нетронутыми пару переездов.

Временно разруха усилилась. Лена, кажется, даже всплакнула. Но потом взяла себя в руки и распутала-таки сеть из гирлянд. С грехом пополам закрепили ее на гардину. Стало веселей.

Был вечер 31 декабря; на улице шарахали салюты, шарахались уже подвыпившие праздные компании, а в стране дураков вовсю кипела работа.

Лена пыталась спорить насчет того, что книги – это не первоочередное, но я убедил ее, что главное – атмосфера, а не еда. Действительно, когда книги встали на полки (может быть, часам к десяти: на экране буйствовала подрумяненная «Карнавальная ночь»), окружающий разгром будто бы немного уменьшился.

К ночи я побежал за продуктами. Значит, шампанское все-таки имелось, потому что не мог же я его не купить. Хотя бы чисто ради формальности. Моя мама вспоминала, что, когда я был грудным и наступил Новый год, она все-таки выпила бокал шампанского, и после этого я диво как хорошо спал. Наступал 1984 год, воплощенная оруэлловщина. В Кремле работала Искусственная Почка, где-то готовились к синхронной смерти Шолохов и Кортасар, в муках рождалась «восьмерка», и эстрада демонстрировала отвратную картинку – качество тогдашней съемки, – задерживаясь на ноте марганцево-красного, когда камера мазала по мишуре.

Просыпался и засыпал Денис, Лена прерывалась на кормление, я лихорадочно наряжал елку… Момент с едой как-то оттягивался, и мы, кажется, сделали единственный салат, и только потом я отчаянно схватился за картошку. Было без пяти полночь. С экранов спокойным людям вещал спокойный президент.

Но Наташа нас не подвела.

Появившись с сыном Матвеем на пороге раньше обычного – до боя курантов, – они деловито начали выгружать перемотанные пленкой салатницы, прочие икорницы и вообще, кажется, кастрюли с горячим. Мы не то что «забыли», что они тоже собирались к теще, и, если та заболела, гости естественным образом перемещаются к нам; суета неопытных родителей просто слегка заслонила нам реальность.

Без одной минуты. Бросив ненужную картошку (мы обратимся к ней позже), я достаю из морозильника шампанское: ко мне вернулась спокойная уверенность единственного взрослого мужчины, хозяина дома и отца. Я раскручиваю проволоку. Говорят, что «эмоциональная нестабильность» присуща только матерям, но как еще назвать это применительно к себе – то, что меня только что швыряло от самого провального Нового года в жизни, когда я вообще ничего не сумел организовать, к самому счастливому? В дальней комнате безмятежно спит Денис – расти, Денис, первый же «внеполночный» тост будет за тебя, – мы сидим за праздничным столом узким семейным кругом, чокаемся бокалами и, наверное, загадываем желания, хотя главное уже осуществилось.

Кто-то может сказать, что в этом «святочном рассказе», где Денис заявлен как главное чудо, спустившееся в руки давно ждавшим его, собственно Дениса-то почти и нет – то он спит, то в другой комнате, то еще не родился, – как нет в полной мере и чувства отцовства. Но что поделать. Этот рассказ о тех неделях, когда мы совсем его не знали (особенно сейчас – из нынешнего дня – так кажется) и я, кажется, тогда еще толком не научился думать о нем.

Но это все лирика, а в ту новогоднюю ночь и меня, и Лену заполняло, распирало чувство начала новой жизни.

Я налил и наконец-то выпил до дна бокал ледяного полусухого шампанского, о котором давным-давно мечтал.

Мария Воронова
Новый год

Когда мне предложили написать про лучший Новый год, я задумалась. Какая из сорока трех моих новогодних ночей оказалась самой счастливой? Может быть, когда мы заглохли на трассе за два часа до Нового года и добрые люди сорок километров тащили нас на буксире со всеми детьми и собаками? Или какая-то из тех ночей, что мне пришлось провести на дежурстве? Вспоминаю первый Новый год в замужестве, теплый студень и ледяные поцелуи в сугробе, но память скользит дальше, в детство, и находит там ожидание чуда, как на дне сундука со старыми вещами сохраняется аромат духов.

За несколько дней до наступления Нового года мы рисовали стенгазету на большом листе ватмана и канцелярскими кнопками прикрепляли ее к стене в коридоре. Папа приносил елку обычно тоже за несколько дней, ибо мы были советскими людьми и понимали, что нужно позаботиться обо всем заранее. Кстати, новогоднюю атмосферу заранее создавали в холодильнике банки с зеленым горошком, майонезом и сгущенкой: если удавалось их где-то раздобыть, то берегли на Новый год.

Но украшали елку мы всегда тридцать первого. Папа забирался на антресоли, доставал коробки с игрушками, многие из которых являлись очень старыми. Почему-то у нас никогда не было «дождиков», а свечки использовали настоящие, двадцать четыре штуки в специальных подсвечниках. Зажигая их в новогоднюю ночь, родители всегда инструктировали нас, что, если вдруг начнется пожар, надо не заливать его водой, а быстро набросить на елку тяжелое одеяло, перекрыв тем самым доступ кислорода. Тяжелое одеяло лежало наготове, но ни разу не потребовалось.

Нарядив с папой елку, я шла в кухню, где мне доверяли чистить овощи и яйца, а также взбивать белки в специальной цилиндрической банке с белой крышкой. Прикрепленная к крышке ручка при вращении приводила в движение лопасти-вилки, и процесс этот буквально завораживал меня. Что немаловажно, по окончании работ мне разрешали облизать лопасти.

Так, в хлопотах, под музыку «Вальса цветов» из «Щелкунчика» проходил день, пронизанный волшебством.

Когда начинало темнеть, меня укладывали поспать, и в сумерках за окном мне виделось что-то очень уютное, не так, как в другие вечера. В кухне скрипела дверца духовки, звенела крышка латки – это мама готовила курицу или гуся, до которых у нас в новогоднюю ночь никогда не доходило.

Могу ошибаться, но, кажется, когда я стала сознавать себя, мода на восточный календарь уже прочно вошла в нашу жизнь, родители интересовались, год какого животного наступает нынче, что оно любит и как нужно одеться, чтобы год прошел счастливо. Другой возможностью договориться с судьбой было написать вилкой на салфетке желание и клочок этот съесть, пока бьют куранты. Отдельные исследователи рекомендовали салфетку сначала сжечь, а уж пепел проглотить, но бабушка моя считала, что загадать желание под бой часов вполне достаточно.

У нас очень строго соблюдалась следующая традиция: начать открывать шампанское только после слов «С Новым годом, товарищи!», чтобы успеть под бой курантов разлить его по бокалам и выпить.

Потом зажигали елку, свечи мерцали, отражаясь в елочных шарах, бенгальские огни шипели и разбрызгивали холодные искры, и казалось, что загаданное желание обязательно исполнится.

Тут безмятежная атмосфера праздника нарушалась – бабушку срочно вызывали на работу. Это повторялось из года в год, и поэтому бабушка пропускала самое интересное – приход Деда Мороза.

Он появлялся почти сразу, минут через десять после того, как она уходила, небольшой сухонький старичок в красном тулупе и шапке с белой оторочкой, с длинной бородой и мешком с подарками для всех нас.

Он никогда не спрашивал, хорошо ли мы себя вели, и не просил выступать с концертными номерами, просто раздавал подарки и желал нам счастья. Приносил подарок и для бабушки, которую так некстати вызвали на работу.

Тема с бабушкой, которая никак не может встретиться с Дедом Морозом, чрезвычайно угнетала меня. Это совпадение казалось мне неслучайным, тем более старшая сестра по секрету мне сказала, что подобная практика продолжается уже очень давно. Как Новый год, так бабушке на службу!

Еще мне казалось подозрительным, что она очень быстро успевает обернуться. Все-таки, в отличие от Деда Мороза, бабушка не умела перемещаться по воздуху, а метро тогда в Новый год не работало.

Да и вообще, в реальность Деда Мороза верилось с трудом.

Но родители утверждали, что он настоящий, не могла же я подозревать во лжи собственных папу с мамой!

Не помню точно, сколько мне было лет, четыре или пять, наверное, когда я в узком пространстве между накладным носом и бородой разглядела родную бабушкину щеку.

Помню чувство счастья и спокойствия, овладевшее мной, когда я поняла, что Дед Мороз – это все-таки моя бабушка, а не какой-то чужой дед, пусть и сказочный.

Наверное, тогда моя картина мира пришла в равновесие, я приняла жизнь такой, как есть, и поняла, что такое чудо.

Нет волшебства, но есть любовь.

Потом мне самой приходилось исполнять эту роль. Бабушкин костюм прекрасно сохранился, хоть и сидел на мне совсем иначе. Помня свою догадку, я старалась тщательно гримировать лицо, хотя не обладаю такими актерскими талантами, как бабушка, и подозреваю, что дети довольно быстро раскусили меня по походке и по голосу. Но они ничего не сказали мне, как в свое время промолчала и я.

Лучший Новый год? Наверное, нельзя его выбрать, как невозможно выбрать самую красивую женщину или самого умного человека.

Но каждый год мы снова и снова переживаем детское предвкушение чуда, и давайте доверимся этому чувству, ведь впереди неизвестность! В новогоднюю ночь мы словно заходим в безопасную и уютную гавань детства, чтобы, переждав шторм, снова пуститься в свободное плавание.

Невозможно сказать, что ждет нас в открытом море, и неизвестность не оставляет места обреченности.

Наталья Калинина
Свитер, ботинки и «переводчик»

Тот новогодний праздник одиннадцать лет назад я вряд ли когда-нибудь забуду. И не только потому, что оказался он романтичным и одновременно катастрофичным, но и потому, что ночь, которая обещала быть волшебной, неожиданно превратилась в сложный экзамен…

В тот год на праздники прилетал молодой человек, с которым мы познакомились летом во время отдыха в Испании. Это была его вторая поездка ко мне, и я собиралась «официально» представить гостя моей семье. Он уже успел обаять в свой первый приезд мою маму, а папу – заочно, но еще оставалась бабушка, наш Генерал. И если кто-то не проходил «фейсконтроль» у бабушки сразу, то реабилитироваться потом не предоставлялось шанса. Она внимательным взглядом «сканировала» «претендента» в первые мгновения встречи и без обиняков выносила вердикт. Как правило, один и тот же: не подходит! И если раньше меня мало волновало, что скажет бабушка о том или ином молодом человеке, потому что ко мне домой приходили лишь друзья, с которыми о романтичных отношениях мы и не помышляли, то на этот раз все складывалось по-другому. Потому что в тот раз, единственный, я была влюблена. И сомнений в том, что гость из Испании – мужчина моей мечты, у меня не возникало. Тогда как у бабушки – сколько угодно. Достаточно лишь было упомянуть, что он – иностранец.

– То, что он не русский, – это плохо, – поджала губы бабушка, когда узнала новость. – Но то, что испанец, – простительно. Испания с нами не воевала. Главное, что не немец! А то бы и на порог не пустила. Не для того мы их тогда громили, чтобы сейчас…

Бабушка красноречиво не договорила. Но тут уж мама веско вставила, что станет до последнего отстаивать счастье единственного ребенка. Хоть с испанцем, хоть с немцем. Лишь бы мне был люб и дорог.

– Ну-ну, еще посмотрим, – припечатала бабушка. – Она тебе – единственная дочь, мне – единственная внучка. За разгильдяя замуж ее не отдам!

– Ба! – взвыла я. – Никто о замужестве еще не говорит…

Это оказалось моей ошибкой.

– А если не говорит, то пусть и не приезжает, – сказала как отрезала бабушка и захлопнула дверь своей спальни.

– Хм… не говорит… Еще как заговорит! У меня – заговорит! – еще долго доносилось в тот вечер из ее комнаты обиженное бормотание.

А мы тем временем с мамой начали подготовку к встрече – и Нового года, и зарубежного гостя.

Маме хотелось встретить испанца так, чтобы о русском гостеприимстве и хлебосольстве он помнил всю жизнь. Поэтому она обегала магазины в поисках свежайшего-дорогого-деликатесного и все этим свежайшим-дорогим-деликатесным заставляла холодильник и балкон. Будто мы ждали в гости не одного молодого человека, а целую армию. И хоть меню уже было составлено с особой тщательностью, мама, чем меньше оставалось дней до праздника и приезда гостя, тем чаще звонила с работы мне на мобильный.

– Я только что узнала от знакомой, а та – от своей знакомой, что испанцы за стол не садятся без бальзамического уксуса! – торжественно провозглашала она в трубку.

– Зачем… уксус? Кого им бальзамировать? – изумлялась я.

– Не знаю! Но пусть на столе стоит! Я уже заказала. Три бутылки. И еще оливок. На всякий случай.

– Ма, разве оливок в Испании нет? Пусть там ест! А у нас – соленые огурцы, помидоры, баклажаны-«огонек»…

– Я знаю, но пусть будет!

Я соглашалась на оливки и уксус. Но через полчаса раздавался новый звонок:

– Тунец! Не могу нигде найти! А испанцы едят тунца!

– Ма, у нас селедка под шубой и семга в трех видах – соленая, в салате и под сливками! Куда еще тунец? К тому же у нас на балконе – холодец! Три контейнера. Кто его будет есть?

– Тунец-холодец, – рифмовала мама. – Ладно, может, холодец ему заменит тунца?

– А оливье – оливки! – вворачивала я, пусть и не в рифму, но созвучно.

Мы несколько раз меняли меню, продумали, казалось, все до мелочей, но за день до прилета гостя чуть не случилась катастрофа.

– Виноград!!! – разбудил меня утром крик. – Мы забыли виноград!!! Мне сказали, что испанцы не встречают Новый год без винограда!

– Как мы – без мандаринов? – уточнила я. – Если так, то пусть ему виноград мандарины заменят. Новый год по-русски же.

– Ай, – отмахнулась досадливо мама, поняв, что я не горю желанием бежать в магазины за свежим виноградом, и сама отправилась на поиски. Вернулась она не скоро, уставшая, но довольная, и с гордостью выставила на стол пакет с небольшими сливами.

– Ма, мы же говорили о винограде? – удивилась я.

– Так это он и есть! – обиделась мама. – Что я, разве куплю нашему испанцу какой-нибудь кишмиш? Самый крупный искала! Вот, нашла. Больше не бывает!

И только тут я разглядела, что «сливины» были собраны во внушительные грозди. Мама оказалась права: я даже представить себе не могла, что виноград может быть таким крупным.

Стресс вызывала не только подготовка к празднику (помимо закупки продуктов и составления меню мы с мамой еще помыли зимой окна, постирали дважды шторы и трижды перевешивали тюль, потому что каждый раз, на взгляд мамы, выходило то «неровно», то «несимметрично»), но и поиск подарков. С подарком гостю мы определились быстро – свитер. Толстый теплый свитер из натуральной шерсти, потому что никто не мог прогнозировать, как испанец, никогда не бывавший в температурах ниже плюс трех градусов, перенесет двадцатиградусный мороз. Сам молодой человек мне бодро писал про какое-то специальное трико для альпинистов, которое согреет его в любые холода, но когда мама услышала, что гость собирается при температуре в минус двадцать разгуливать в тонком трико, быстро собралась в очередной рейд по магазинам, на этот раз – одежным.

Найти нужный свитер было не так сложно. Трудно оказалось отстоять подходящий размер: молодой человек в ту единственную встречу моей хрупкой и невысокой маме показался крупным и высоким. Да, он не обладал субтильной комплекцией, но и в магазин «Три толстяка» ему тоже было рано. Однако мама уверенным жестом сняла с вешалки свитер размера XXXL, повертела его в сомнениях так и сяк и, подозвав девушку-консультанта, спросила, нет ли размера 4XL.

– Мама, ты что?! – ужаснулась я. – И в этом свитере только картошку хранить! Куда такой большой?!

– Да прям большой! Как раз для крупного мужчины!

– Но не настолько же крупного! – взмолилась я, успев два с половиной раза обернуть на себе злополучный свитер. Девушка-консультант взирала на нас с любопытством.

– Ой, нет, размер 4XL – уже в другом магазине! – спохватилась она. – У нас самый большой – 3XL. И то этот свитер единственный.

– Ма! – перебила я маму, когда она уже начала уточнять у девушки адрес магазина больших размеров. – Берем этот… мешок.

– Говорю тебе, маленький будет, – покачала в сомнениях головой мама. Но все же попросила упаковать злополучный свитер как подарок.

Эта ситуация породила у меня беспокойства другого характера: если с одеждой для южного гостя мы уже определились, то вот как обстоят у него дела с обувью? В тот же вечер я отправила сообщение и получила жизнерадостный и совсем не оптимистичный, на мой взгляд, ответ, что у молодого человека есть отличные крепкие ботинки, в которых он ездит на мотоцикле, а также удобные кроссовки. Представив себе испанца, прыгающего по сугробам в мотоботинках или отбивающего чечетку при минус двадцати удобными кроссовками, я тут же уверенно оттарабанила ответ, что, так и быть, в кроссовках он пусть прилетит, но мы прямо из аэропорта отправимся в торговый центр за приличной обувью.

А потом он прилетел, и я расслабилась. Ушла суета, растворилась в его улыбке и сияющих радостью темных глазах. Развеялся морок беспокойства, державший меня в плену последние дни уходящего года. И на смену нервозности пришло умиротворенное, как падающий в сиреневых сумерках снег, счастье. Мы оставили вещи в гостинице и отправились в торговый центр. И там провели, прогуливаясь по украшенным к празднику гирляндами и огоньками этажам, полдня. Нам не нужно было разговаривать, подбирая слова и обращаясь к помощи программы-переводчика, мы общались улыбками, «шутили» до слез жестами и мимикой, рисовали друг другу в кафе во время позднего завтрака «разговорные» картинки в блокноте и дополняли «разговор» скудным запасом выученных им русских и мной – испанских слов. Мы были счастливы, влюблены, полны предвкушений и радости и на такую «мелочь», как нехватка слов, просто не обращали внимания. Мы понимали друг друга и так, без длинных фраз. Но настало время ехать ко мне домой, где нас ожидала моя семья. И в этот момент дела стали складываться почти катастрофично: меня подвели близкие друзья. Подвели – это на мой взгляд. На их же – поступили этично и правильно. Заранее мы оговорили, что мои родители уйдут встречать Новый год к своим друзьям, а у меня дома соберется небольшая компания из моих. С одной стороны, я собиралась познакомить испанца, о котором все уже были наслышаны, с друзьями, с другой – они обещали мне, если что, выступить спасительным «буфером» между ним и строгой бабушкой. Но в течение пятнадцати минут все друзья и подруги отзвонились с новостью об изменении планов. Судя по тому, что предлоги у всех оказались невнятными, да и звонки шли один за другим, я заподозрила массовый сговор. Который мне и подтвердил позвонивший последним близкий друг Виталик:

– Наташ, ну на кой мы тебе там сдались? К тебе твой испанец прилетел! Лав стори и все такое. Мы все вместе Новый год уже сколько лет встречаем? Еще со школы! А с ним праздника тет-а-тет, как говорится, у тебя еще не случилось.

– Какой тет-а-тет! – возмутилась я. – Остаемся мы вдвоем и моя бабушка! А если он ей не понравится?! Ты же ее знаешь!

– О, ничем помочь не могу, – захихикал друг и, прежде чем отключиться, уже серьезно добавил: – Приходите к нам завтра. Мы с женой будем рады вас видеть. Посидим вчетвером, там и познакомимся. Все, салют! Счастливо встретить!

С застывшей улыбкой я постаралась объяснить испанцу, что новогоднюю ночь мы проведем втроем – он, я и моя бабушка.

– О, бабочка, бабочка! – радостно закивал молодой человек, совсем не испугавшись перспективы превращения доброго праздника в строгий экзамен длиной в несколько часов, от результатов которого зависело наше будущее. Я же, в отличие от него, волновалась так, как не нервничала перед госэкзаменами в университете.

Разлитое в воздухе ощущение надвигающейся катастрофы я почувствовала, едва перешагнула порог родного дома: бабушка не вышла встречать нас в коридор вместе с родителями. И пока мама приветствовала жестами и невнятными восклицаниями громогласного и смеющегося от радости гостя, а папа пожимал тому руку, я незаметно проскользнула в комнату бабушки и нашла ее в укромном уголочке за шкафом. Бабушка, наряженная в праздничное платье и с повязанной на голове новой косынкой, восседала с прямой спиной на табуретке. Руки она сложила на коленях, а лицо ее выражало полное сосредоточение.

– Ба, ты чего тут?

– Уйди! – нахмурилась она. – Не мешай!

Я тихо вышла и громким шепотом спросила у мамы:

– Мам, а чего у нас бабушка за шкафом прячется?

– Ай, не трогай ее, – немного раздраженно отмахнулась мама, выдавая этим свою нервозность. – Она там с тех пор, как ты в аэропорт уехала, сидит. Готовится.

– К чему?!

Но в этот момент из комнаты раздался повелительный голос бабушки:

– Ведите его ко мне!

И мы, словно на аудиенцию к королеве, ввели в спальню нашего гостя. Бабушка величественно поднялась с места и вышла на середину комнаты. И едва молодой человек переступил порог, как она вместо приветствия четко, с расстановкой произнесла:

– Ты скажи мне, глядя в глаза, собираешься ли на моей внучке жениться?

Я громко ахнула и возмущенно воскликнула:

– Ба!

Но она только махнула в мою сторону рукой, призывая замолчать, и, гипнотизируя гостя взглядом, повторила вопрос.

– Да, бабочка, да! – радостно закивал гость, который, видимо, решил, что с бабушкой лучше во всем соглашаться, даже если ни слова не понимаешь. А бабушкино лицо просияло, и его вдруг тронула такая светлая улыбка, что я не отважилась ее разочаровывать.

– Сын мой! – растроганно проговорила она и крепко обняла гостя. Молодой человек сжал в крепких объятиях мою хрупкую, но сильную духом бабушку, даже не понимая, что ее сделало такой счастливой. А бабушка, слегка отстранившись, тут же принялась в своем духе давать наказания:

– Ты ж смотри мне, береги ее! А не то… И жениться вам лучше в России. А если увезешь ее, то обещай привозить на родину часто. И смотри, чтоб…

Гость на все наказания радостно восклицал:

– Да-да, бабочка!

И то и дело обнимал бабушку, думая, что она поздравляет его с наступающим праздником и желает всего наилучшего в следующем году. Я же так и не решилась нарушить этот странный диалог, решив, что придумаю потом, как из всей этой ситуации выкрутиться.

А потом родители ушли в гости. И мы принялись резать все для салатов, потому что молодой человек изъявил желание не только попробовать новую для него еду, но и самому ее приготовить. Я отдавала указания, он сосредоточенно крошил, ссыпал и перемешивал, а бабушка то и дело заглядывала на кухню. И, видимо, картина ей очень нравилась, потому что лицо бабушки вспыхивало довольной улыбкой, и она на целых пять минут исчезала из дверей кухни. А затем вновь появлялась и заставала все ту же сцену: я отдаю распоряжения, гость готовит.

Мы совместно накрыли стол – русские салаты и гостинцы из Испании, молодой человек открыл привезенное вино. Бабушка сделала аккуратный глоток и…

И начался экзамен.

Но, как оказалось, не для гостя, а для меня – по испанскому языку. На тот момент мои знания ограничивались лишь восемью уроками, самостоятельно пройденными по учебнику. Половина тех уроков была посвящена предлогам, о которых изучающим язык рассказывали на примере кота: бедное животное в учебнике то загоняли на стол, то под стол, то за стол. Поэтому я могла четко произнести по-испански фразу: «Это кот. Кот находится на столе». А остальное объясняла гостю знаками, мимикой, рисунками или с помощью программы-переводчика в гаджете. Но для моей бабушки никаких отговорок не существовало. Внучка, по ее мнению, за такой срок уже должна была овладеть иностранным языком в совершенстве. Поэтому бабушка скомандовала мне:

– Переводи!

И принялась развлекать гостя рассказами о войне.

Я, как могла, подкрепляя свое мычание жестами, кивками и приседаниями, пыталась рассказать испанцу о надвигающихся на наших воинов вражеских танках, об окопах и «ежах». Он с интересом смотрел мой театр, с аппетитом жевал салаты и удивленно вскидывал брови.

– Наташа, ты зачем ему рога показываешь? – одергивала меня бабушка. – И вообще, зачем так размахиваешь руками? Неприлично! Говори как полагается.

– А как я ему про «ежи» расскажу? – возмущалась я.

– Так и расскажи! И еще добавь, что твой дед был дважды ранен… Положи нож на стол! Зачем ты им себя в грудь тычешь?! Придумала еще – зарезаться в новогоднюю ночь!

– Ба, – взмолилась я. – Дай поесть! Напоследок в этом году. А про войну ему уже в следующем расскажем.

– Ну, ешь, – смилостивилась бабушка. – И холодца возьми.

Я положила на тарелку холодца и к нему – немного домашней горчицы.

– Наташа, что это? – живо отреагировал гость, но, увы, не на холодец, а на горчицу. И тут же зачерпнул прямо из вазочки полную ложку. Не успела я предупредительно вскрикнуть, как он уже отправил столовую ложку горчицы себе в рот. Эффект оказался моментальным: лицо гостя побагровело, из вытаращенных глаз покатились слезы, ноздри раздулись, и изо рта полыхнуло огнем. Я ринулась на кухню за водой.

– Наташа, что это?! – повторил вопрос молодой человек, когда перестал дышать огнем и отплевался лавой.

– Горчица. Приправа такая. Бабушка сделала…

– С характером горчица! – неожиданно четко по-русски произнес гость. – Как у бабушки.

Бабушка довольно улыбнулась, но, взглянув на часы, всплеснула руками:

– Ой, до курантов-то семь минут!

Я, вспомнив о традиции испанцев, помчалась на кухню за виноградом и торжественно поставила вазу на стол перед гостем.

– Наташа, что это? – опять спросил он, на этот раз уже с подозрением.

– Виноград! – торжественно провозгласила я, ожидая радости и восхищения. Но гость оторопело посмотрел на угощение и вдруг разразился хохотом. Оказывается, в Испании действительно есть традиция встречать Новый год с виноградом, съедая, на удачу, под каждый удар часов по ягоде. Но съесть двенадцать «слив» одну за другой под бой курантов и не подавиться сразу первой показалось миссией невыполнимой. Виноград оказался такого размера, что только лишь одну ягоду можно было начать жевать в старом году, а проглотить – уже в следующем. Поэтому Новый год мы встречали по-русски: с шампанским, под речь президента и куранты.