Текст книги "Йога для истинной женщины"

Серега перестал с ней спорить тогда, но было видно, если он в чем и раскаивался, то только в том, что спор вообще затеял и расстроил ее – от своего мнения он явно не отказывался. Это было ужасно обидно, и злилась она долго. Почему никто ее не ценит? Ну ладно, для окружающих она делает вид, что все классно и так и надо, но ведь близкие знают, как она живет. Почему хоть раз ни от кого нельзя услышать: «Какая ты героиня, Наташа, что столько всего на себе тащишь»? Почему с нее все только требуют?

Давешнему спору было уже года три, если не четыре, и Серегу она давно простила. Как бы. Все их ссоры еще с детства не разрешались, а скорее сходили на нет. Наташа всегда легко вспыхивала, и Серега, более уравновешенный по темпераменту, давно научился пережидать, пока ее гнев утихнет, не пытаясь его потушить. Сообразительный, черт.

Наташа не знала, почему именно сейчас его слова так явственно всплыли в сознании, но впервые за все это время ей в голову закралась крамольная мысль: а если он прав? Пусть она никогда и никому в этом не сознается, но ведь в глубине души она понимает – если бы захотела что-то для себя сделать, возможности у нее были. И сейчас есть. И это ужасно несправедливо, да, но если нет другого выхода? Можно и дальше злиться. А можно…

Рука сама потянулась к телефону, быстрый набор номер один.

– Да, дорогая, – послышался мягкий голос Тамары в трубке. Голос Тамары всегда звучал, как будто она очень рада Наташу слышать, потому что – да потому что так и было. От одного звука этого голоса Наташа слегка расслабилась.

– Я… Слушай, мне нужна помощь. Точнее, совет. Наверное.

– Хм, – протянула Тамара, явно в задумчивости. – Я освобожусь где-то через пару часов. Если не поздно, могу заехать.

– Да, то есть нет, – поспешно сказала Наташа. – Давай не у меня, а в том кафе у нас на углу. Не хочу, чтобы эти прохвосты все слушали.

– Дело серьезное, – с юмором и проницательностью заметила Тамара. – Окей, договорились. Буду выезжать, наберу. Без меня не пей.

Наташа нахмурилась: подруга знала ее слишком хорошо. Все эти чертовы близкие знали ее слишком хорошо – когда не надо было.

– Так и быть, – сказала она. – Спасибо.

– До встречи.

Наташа нажала отбой, начала одеваться. Надо было успеть приготовить ужин и вытащить Нику из гостей до ухода.

Три часа и две без малого бутылки мерло спустя Наташа успела проораться, проплакаться, пробушевать о несправедливости жестокого мира, высказать все, что думает про Зорькину и Оверченко, успокоиться, разойтись снова, опуститься на самое дно жалости к себе и, наконец, начать смеяться нелепости всего происходящего. Пока Наташа метала молнии, Тамара сочувственно поддакивала, пока плакала – гладила ее по плечу, а сейчас смеялась с довольным видом.

– Окей, – сказала Наташа, допивая остатки вина и откидываясь в кресле. Время шло к двенадцати, и в ресторане они были почти одни, но Наташу это не волновало. Пусть только подойдут к ней, давайте, кто первый. Видимо, чувствуя сдерживаемую агрессию, официанты даже голов не поворачивали в их сторону. Наташа была слегка разочарована.

– Первые демоны вышли. Давай, делись своей мудростью, о добрый ангел. Или как там у вас с Серегой это называется? Бодхисатва.

Тамара фыркнула.

– Не знаю насчет мудрости, по-моему, тут особой не требуется. Слушай, все же просто. Ты долго работала и за годы произвела много результата. Детей – здоровых, умных, в меру вменяемых.

– Вот именно, что в меру. В какую-то маленькую меру при этом. Все только ноют, жалуются и хамят.

– Они подростки. – Тамара закатила глаза. – Детство кончилось, они начинают искать себя, свое место во взрослой жизни. Все начинают с них вдруг требовать, как со взрослых, хотя еще вчера было – встал на стульчик, рассказал стишок – вот тебе конфета и всеобщая любовь. Они впервые сталкиваются с вещами, где ты не можешь им помочь, нужно самим решать. Кто тут будет прыгать от радости? Ты сама, можно подумать, в этом возрасте светом в окошке для мамы с папой была.

Наташа вспомнила себя в тринадцать, потом в пятнадцать, восемнадцать…

– Да, если так, я еще легко отделалась.

Тамара засмеялась, похлопала ее по руке.

– О, я знаю. Я тебя люблю, дорогая, но, поверь мне, Мама Люба – святая женщина. Так что не сомневайся, отличный результат: не пьют, не курят, по подворотням не болтаются, и самое главное – если очень сильно прижмет их где-то, к тебе придут. Ты сохранила доверие, а это самое ценное. Все остальное устаканится, как пыль осядет.

– Доверие, – проворчала Наташа. – Нет, я понимаю, конечно, это хорошо. Но хотелось бы еще уважения, если честно. Я, может, ошибаюсь, конечно, может, я великих подвигов во благо родины и не совершала, как некоторые, но, мне кажется, от собственных детей я все-таки заслужила.

– А вот тут-то и кроется корень проблемы, – сказала Тамара. – Невозможно заслужить чье-то уважение, если мы сами себя не уважаем.

Наташа уставилась на нее.

– Ты думаешь, я себя не уважаю?

Тамара встретила ее взгляд спокойно.

– Я думаю, ты можешь уважать себя больше. А еще лучше – больше себя любить. На практике, понимаешь? Действием. Нет, погоди, не качай головой. Ты вот тут два часа изливала свои эмоции, и знаешь, что насквозь везде проходило общей темой? Ты как будто пытаешься сама себя убедить, что ты заслужила и достойна. А когда человека нужно убеждать? Когда он не согласен или не верит.

Наташа нахмурилась, но возразить было нечего. Она всегда ценила это умение в Тамаре – разложить все по полочкам с помощью холодной логики там, где Наташу разрывало на части от эмоций.

– Я просто всегда думала, что это эгоизм – о себе думать, когда у меня дети, – все-таки попыталась оправдаться Наташа. Не перед Тамарой. Перед собой. – Мама всегда говорила: «Порхай, пока своих детей нет. Как родишь, будет не до порханий». Я, как Ника родилась, себе все это «порхание» как отрезала. Коля даже, пока был жив, пытался меня куда-то вытащить, а я так на него злилась. Как голодающего хлебом дразнить, знаешь? Даже кофе с тобой выйти попить воспринимала как предательство, чувствовала себя сволочью. Хотя дети с дедушкой были, который их обожал – уж казалось бы…

Тамара кивнула.

– Я помню.

Нас всех так воспитывали, что твоя жизнь заканчивается, когда начинается жизнь твоего ребенка. Но на самом деле это не так и не должно быть так.

Приоритеты смещаются, конечно, вполне естественно. Но ставить на себе крест, приносить себя в жертву – твоим детям это не нужно. Да, им нужно, чтобы мама была рядом, а еще им нужно, чтобы она была самодостаточна и счастлива. Чтобы было, с кого пример брать. А подросткам – еще важнее. Им нужна ролевая модель перед глазами, человек, который может свою жизнь организовать, чтобы все в нее помещалось. Потому что дети делают что? Не то, что мы говорим.

– А то, что мы делаем, да, – кивнула Наташа. – Я понимаю. Просто это сложно. Как подумаю на неделе на маникюр записаться, в голове сразу мамин голос включается: «Эгоистка!»

– А ты не слушай. Или скажи ему: «я это делаю для них». Да и не в маникюре дело, конечно, хотя это начало. Мы не договорили про результаты. Итак, на твоем счету двое прекрасных детей, финансовая стабильность.

– Ну уж!

– Да. Какая-никакая, а стабильность, и ты ее создала из ничего, одна, с двумя детьми на шее. Результат. То, что ты здорова сейчас – тоже результат.

– Угу. В следующий раз как в спину вступит, я вспомню, что я здорова.

– Конечно, здорова, а спину мы выправим. И твой вес, на который ты жалуешься, – тоже результат.

Наташа фыркнула.

– Результат, – настаивала Тамара. – Ты его создала планомерными усилиями. Вопрос теперь: что ты со всеми этими результатами будешь делать. Потому что они твои – твоими руками и усилиями созданные, и это хорошо, это прекрасно – знаешь, почему?

– Потому что «я тебя породил, я тебя и убью», – пробормотала Наташа.

– Именно. Раз твое, значит, на твоей ответственности, делай с этим что пожелаешь. Хочешь – дальше копи, а хочешь – избавься. Хочешь – раскрась во все цвета радуги. Все твое, понимаешь? Кроме тебя, никто ничего сделать с ним не сможет, зато ты можешь делать все, что угодно.

– Мне угодно похудеть, – без обиняков сказала Наташа. – И привести себя в форму. Ковыряться в себе и разбирать себя по кусочкам – это не мое, так и спиться недолго. Мой результат, говоришь? Хорошо. Мой результат – сейчас я туша. А хочу быть газелью. Дальше разберусь как-нибудь.

Тамара улыбнулась.

– Не вопрос. Это самое легкое, на самом деле, ты удачно выбрала.

– Кому как.

– Не ворчи и приучай себя фильтровать негативные комментарии, кстати. Давай только так: никаких экспресс-диет и прочих самоистязаний, окей? Я заеду к тебе в субботу, перетрясем твой холодильник и составим список продуктов и меню. А пока вот тебе координаты студии. – Наташин телефон вспыхнул, сигнализируя поступившее сообщение.

– Йога? – Наташа нахмурилась, изучив ссылку.

– Йога, – кивнула Тамара.

– На йоге не похудеешь.

– Похудеешь, – безапелляционно сказала Тамара. – На этой и у этого преподавателя – похудеешь. Мы с тобой и другую нагрузку продумаем, но это не обсуждается.

– Ну, не знаю. У него классы по пятницам, а мне в пятницу надо Нику караулить из кружка и вообще…

– Так, ты газелью быть хочешь?

– Хочу.

– Если хочешь, не морочь мне голову. Ты женщина взрослая – логистику организуй.

Наташа сощурилась, глядя на подругу без всякой теплоты.

– Знаешь, я всегда спрашивала себя, какой из тебя босс. Теперь вижу.

Тамара безмятежно улыбнулась, вздернув подбородок.

– Ты думаешь, меня Снежной королевой просто так называют? Уверяю тебя, все заслуженно. Кстати, Снежная королева – это в хорошие дни и в глаза. А в плохие и за глаза – я Ледяная стерва. И вместо «стерва» обычно используют другое слово, на ту же букву.

– Предмет для гордости.

– Еще какой. Сегодня четверг, и алкоголь не способствует, поэтому окей. Время у тебя до понедельника, я тебя сама в класс запишу, если ты «забудешь» записаться. За три дня утряси расписание, найди форму – не хочешь покупать, я тебе что-нибудь дам.

– Ага, у тебя везде вырез до пупа.

– Ну, значит, сама решишь вопрос. Слушай, ты мне позвонила и попросила помочь. Не притворяйся, что не знала, на что идешь.

Наташа вздохнула и ничего не сказала.

Тамара наклонилась вперед, взяла подругу за руки.

– Послушай меня, ты готова. Все твои Зорькины и Оверченко – это как камушки, которые начинают лавину. Ты им еще и спасибо скажешь, вот увидишь, за то, что подтолкнули к действию.

Наташа не поверила, но спорить не стала. Она вдруг почувствовала, как на плечи навалилась накопившаяся за день – да что там за день – за всю жизнь усталость.

– Ты думаешь, у меня получится? – тихо спросила она.

Тамара улыбнулась.

– Уж в ком в ком, а в тебе я вообще не сомневаюсь. Тебе только решиться тяжело, а потом тебя не остановить. Через месяц-другой уже ты меня тащить будешь.

– Как будто тебя надо куда-то тащить, – пробормотала Наташа и еще тише добавила: – Спасибо.

Тамара отвела глаза.

– Зачем еще нужна семья?

Официант посмотрел на них с плохо скрываемым облегчением, когда они расплатились и вышли.

С того первого ланча Катя вернулась окрыленная. Она поначалу сильно стеснялась, то и дело сбивалась и обращалась к Тамаре на «вы», не знала, как произнести половину названий в меню тихого итальянского ресторана, который выбрала Тамара (хотя и вздохнула с облегчением при виде цен – не запредельные, хотя, конечно, каждый день она тут обедать не сможет). Тамара не подавала вида, что что-то не так, но каким-то образом распространяла вокруг себя такую мощную волну принятия, что и хостес, и официанты смотрели на Катю с уважением и вниманием, как будто она была ВИП-клиентом. Катю, привыкшую быть невидимкой, то и дело бросало в жар, и позже ей показалось, что она весь ланч провела с красным как рак лицом.

– А мы тебя ждали на обед, – сказала ей Алина, когда Катя вернулась на рабочее место. – Гулять, что ли, ходила? Погода жуткая.

– Нет, я обедала с Тамарой, – нарочито небрежно ответила Катя, вешая пальто на вешалку. Погода на улице действительно была плохая, но она даже внимания не обратила.

– С Тамарой? – Брови Алины изогнулись изумленной дугой. – Зачем?

– Она пригласила.

– Хочет новый проект тебе отдать? Рано тебе еще, ты даже систему толком не знаешь.

– Нет-нет, – поспешно сказала Катя. – Мы не по работе. Просто так.

Она посмотрела на Алину, испытывая неясную тревогу. Ее приподнятое настроение после ланча внезапно без остатка растворилось. Алина нахмурилась.

– Слушай, дело твое, конечно, но я бы на твоем месте не стала к ней особо подлизываться. Ты девушка умная, тебе протекция в карьере не нужна. Да и если нужна, то не такая же. Ты пойми. – Алина придвинулась к ней ближе, понизила голос: – Она себя ведет, как будто правила ее не касаются. Пока спит с боссом, это прокатывает. Как только он от нее устанет, получит под зад коленом. И если ты с ней поведешься, люди про тебя то же самое болтать начнут, правда там, неправда, неважно. Репутацию себе на всю жизнь испортишь, а у нас рынок, сама знаешь, маленький, все друг друга знают. Не стоит оно того.

Катя в этот момент отчетливо поняла две вещи. Первое: Алина, при всех своих недостатках и особенностях, говорит сейчас совершенно искренне и действительно хочет Кате помочь. И второе: Кате страшно. Она сходила на ланч со сказочной принцессой, прикоснулась к чему-то совершенно невообразимо волшебному, а сейчас настал момент расплаты. От нее требуют сделать выбор: четкий, однозначный и прямо сейчас выбрать сторону в негласном, но очевидном конфликте. Непосредственные коллеги приняли ее в свою среду со всей душой, ввели в свой круг, обогрели и приласкали, требуя взамен только одно – верность. Тамара же…

Катя непроизвольно повернула голову и посмотрела в сторону офиса Тамары. Стеклянные стены открывали превосходный обзор. Тамара разговаривала по телефону, неспешно перемещаясь по кабинету, выразительные руки то и дело вспархивали в грациозных жестах, которые ее собеседник, конечно же, не мог видеть. Как будто почувствовав Катин взгляд, Тамара вдруг повернула голову и посмотрела прямо на нее. Ее глаза скользнули в сторону Алины, впитывая в себя всю картину: заговорщицкое положение тел, хмурый лоб, напряжение в лицах. Она встретилась глазами с Катей, и было ясно – она все поняла. Она улыбнулась грустно и понимающе, слегка кивнула головой и отвернулась к окну, продолжая разговор, полностью выпустив Катю из своего внимания.

У Кати ком встал в горле, а в груди родилось острое чувство потери. Она выйдет предательницей при любом раскладе, но видеть это спокойное понимающее принятие, как будто Тамара и не ждала ничего другого, было невыносимо. Она повернулась к Алине.

– Ты знаешь, – сказала она странно глухим, но ровным голосом, – спасибо тебе большое за предупреждение. Правда. Но я думаю… Я, конечно, ничего толком о ней не знаю. Но я думаю, ты уж извини, что вы неправы насчет нее. Она – она хорошая.

Взгляд Алины стал жалостливо-презрительным.

– Ну, как знаешь. Хотела тебе одолжение сделать, но не надо – так не надо. Не плачь потом, когда никто руки не подаст.

Катя от страха внутренне вся сжалась.

– Это был всего лишь ланч, – ненавидя себя за малодушие, попыталась оправдаться Катя. – Я только…

– Нет-нет, все в порядке, ходи на ланч с кем хочешь. – Алина вздернула подбородок вверх, откатываясь на стуле назад к своему месту. – Мне-то что за дело. Извини, у меня дедлайн подходит.

Катя вздохнула, закрыла на секунду глаза. По реакции Алины было ясно, что пути назад не было. Верный выбор она сделала или нет, но он сделан. И ей, трусихе, придется с ним жить.

На практике о неприязненном отношении коллег Катя удивительно быстро забыла. Они держались с ней профессионально любезно в рабочее время, песок в туфли не сыпали, гайки на стул не подкладывали, а в остальном – в остальном Катя была даже рада, что ее оставили в покое. До этого момента она не замечала, как много внимания уделяла тому, чтобы подстроиться, «не выбиваться», стать своей в их среде. К тому же даже если бы она была склонна переживать по этому поводу – а она была склонна, к сожалению, что уж там – ей было просто некогда.

Тамара не могла, конечно, каждый ланч проводить с ней, зато частенько звала расслабиться после работы в кафе, или на только что открывшуюся выставку неоимпрессионистов, или на экспериментальное мультимедиашоу, или просто погулять по аллеям Ботанического сада. Она постоянно говорила о книгах, которые читала, и ее описания звучали настолько увлекательно, что Катя не заметила, как за несколько недель собрала совершенно новую библиотеку, проглатывая новые тома запоем, на одном дыхании. Читала она часто как раз во время ланча, если Тамаре не удавалось к ней присоединиться, в столовой или в маленьких уютных кафе, которые Тамара ей показала («Здесь, может, не самый большой выбор, зато нет такого количества муки и масла во всех блюдах, а овощи они делают просто превосходно»).

Это было увлекательно и как-то почти по-детски, когда каждое утро просыпаешься и с восторгом ждешь нового приключения. Катины подруги, в отличие от коллег, расспрашивали о Тамаре с большим интересом, разбирали все ее слова по зернышку и требовали еще. Отец же как-то утром посмотрел на нее, пока она, что-то напевая, готовила завтрак, нахмурился и сказал:

– Да помолчи ты уже наконец, Катерина. Вот голосит с утра пораньше. Зима на дворе, темно еще, что ты прыгаешь как заведенная? Глаза намозолила скакать.

Катя умолкла, прикусив губу. Хорошее настроение вмиг испарилось.

– Ну вот, теперь надулась, – прокомментировал отец. – Слова ей не скажи.

Весь день прошел в напряжении. Алина устроила Кате разнос за невыполненное задание, хотя бриф пришел в одиннадцать вечера, и это было ужасно несправедливо. Коллеги не саботировали ее специально, но и лишний раз не спешили предупредить или сделать шаг навстречу. Все смотрели на нее, словно предвкушая истерику, но Катя только кивнула:

– В следующий раз буду внимательней. До обеда все посчитаю.

Обед она пропустила, потому что пришел бриф от нового клиента, и Алина посмотрела на нее с вызовом, перенаправляя задание. Глядя, как они собираются веселой толпой на ланч, Катя открыла было рот, чтобы попросить захватить для нее что-нибудь, но остановилась.

– Тебе что-то взять? – спросила Люда, всем своим видом демонстрируя, какое большое одолжение она делает.

Катя не успела подумать, как услышала собственный мгновенный ответ:

– Нет, спасибо.

– Ну, как знаешь.

Вскоре, впрочем, она забыла о пропущенной еде и настолько полностью ушла в работу, что, когда почувствовала на плече чью-то руку, подскочила в кресле.

– Что? Ох…

За спиной стояла Тамара, глядя на нее с беспокойством. Офис был темным и безлюдным.

– Ты в порядке? Я хотела подождать, пока ты закончишь, но потом поняла, что бесполезно.

– Ой-ой, – жалобно проскулила Катя, разминая затекшую шею. – Я не заметила, что так поздно.

– Угу. Выключай компьютер, пойдем пить какао.

Катя была до такой степени не здесь, что даже не задала ни одного вопроса.

Как оказалось, «пить какао» значило отправиться на самую окраину города (благо у Тамары была машина с водителем) в ничем не примечательную квартиру в пятиэтажке, настолько пропитанную запахом благовоний, что он встречал гостей еще на лестничной клетке. Тамара, не моргнув глазом, оставила свои туфли в нагромождении обуви у входа, скинула пальто. Катя проследовала за ней безропотно, босиком ступая по мягкому ковру. В самой большой комнате собралось человек пятнадцать, которых по внешнему виду ничего не объединяло. Тут были две девочки-подростка, тихо перешептывавшихся у стены, пожилой мужчина в старомодном твидовом пиджаке, мужчина помоложе в деловом костюме, несколько женщин неясного возраста, мальчик (явно студент), небольшая компания в углу. Все сидели на полу на подушках в кругу.

– Пойдем, – тихо сказала Тамара и потянула Катю за руку.

Катя послушно опустилась на свободное место, уставившись в центр круга на красивую композицию из горящих толстых свечей, свежих цветов (откуда в зимней-то Москве?), ракушек и деревянных фигурок.

– Это какао-церемония, – на ухо Кате объяснила Тамара. – Ее проводит Калинда, женщина-шаман из Перу, она несколько раз в год приезжает.

– Что-то надо делать? – забеспокоилась Катя. – Я ничего не знаю…

– Нет-нет. – Тамара мягко прикоснулась к запястью, успокаивая. – Она все расскажет, не волнуйся. Ничего специально делать не нужно, просто постарайся сильно ни о чем не думать.

Это оказалось неожиданно легче, чем Катя думала. На женщину-шамана она смотрела во все глаза – на смуглую кожу, удивительное, необычное лицо, на украшения, блестевшие, казалось, на каждом открытом участке тела, на широкую седую прядь волос, гордо вплетенную во внушительной толщины косу. Ее слова были непонятны, но Катя завороженно слушала звуки языка исконных жителей Латинской Америки, совсем непохожие на привычный Кате испанский, но не менее красочные и страстные. По кругу передали поднос с экзотическими цветами, сладостями и кусочками фруктов, и каждый гость выбрал что-то для себя, чтобы потом положить в центр. А потом пришел черед главного действа – распития какао. Калинда разливала его половником в маленькие пиалы и с улыбкой передавала гостям.

Катя никогда не пробовала такого какао – черного, как сажа, без малейшей примеси сахара или молока. Оно было насквозь пропитано пряностями и густым, как соус, так, что его трудно было глотать. Вкус был одновременно горьким и терпким, и невероятно насыщенным, так что пить можно было только маленькими глоточками, иначе вкусовые рецепторы начинали бунтовать. Кате показалось, что она никогда не одолеет свою крошечную чашку, но, когда наконец показалось дно, она посмотрела на котел жадными глазами.

– А можно еще? – с удивлением услышала она свой голос.

Калинда засмеялась и протянула руку за чашкой.

– Уверена?

Катя только кивнула.

– Здесь точно нет наркотиков? – шепотом спросила она у Тамары.

Тамара засмеялась.

– Нет. Только какао и специи, но это настоящий, специально выращенный какао. Он сам по себе довольно сильная штука.

Катя почти ожидала какого-то магического превращения – что она вдруг уменьшится или вырастет, как в «Алисе в Стране чудес», или заговорит на непонятных языках, или пустится в пляс. Но ничего такого не произошло, только тело вдруг расслабилось и завибрировало тонко-тонко. Сознание немного плыло, но это было не страшно – Катя чувствовала, что может в любой момент вернуть себе ясность.

Позже, когда круг разбился на спонтанные группы, Катя откинулась на подушки у стены и сама не заметила, как рассказала Тамаре всю свою жизнь, всю свою несостоятельность до мельчайших подробностей. И про маму, и про отца, и про Валеру, и про подруг, которые все повыходили замуж.

– Я урод, – сказала она как-то удивительно спокойно. – Меня нельзя любить, понимаешь? Не за что. Что тут любить-то? – Она небрежным жестом охватила все тело. – Я бы сама в себя не влюбилась, если бы захотела даже. Я не особенная. А надо быть особенной. Хоть в чем-то. Вот как ты. Ты такая особенная. А я невидимка.

Тамара смотрела на нее без всякой видимой реакции, серьезно и вдумчиво.

– Я тебя вижу, – сказала она. – А вот ты себя не видишь. Боишься смотреть. Знаешь, почему?

– Потому что мне не понравится то, что я увижу, – проворчала Катя. – Что там может быть хорошего.

Тамара покачала головой, промолчала. Через какое-то время тихо спросила:

– Ты мне доверяешь?

Катя посмотрела на нее во все глаза и не выдержала, рассмеялась в голос.

– Я поехала с тобой к черту на кулички – я даже не знаю, где мы сейчас, кстати говоря, в какую-то странную квартиру, где женщина-шаман – шаман – налила мне какого-то зелья, и я его выпила. Как ты думаешь, я тебе доверяю?

– Туше. – Тамара улыбнулась. – Спасибо тебе, кстати, что ты со мной поехала. Одна бы я не собралась. Ну, если доверяешь, то я тебе, если можно, буду иногда что-то советовать, и мы с тобой заключим такую сделку – ты обязательно хотя бы попробуешь. Как тебе такой вариант?

Катя пожала плечами. Глаза слипались.

– Я бы и так сделала все, что ты советуешь, – сказала она. – Потому что я – ну, я знаю, конечно, что мне не быть орхидеей, но ведь хочется все равно. М-м.

– Эй! – Тамара со смехом потрясла ее за плечо. – Не спать, нам еще домой ехать.

– Хорошо, – послушно согласилась Катя и села прямо, усиленно моргая. – А можно мне немного какао с собой?

Увы, с собой выдали только бутылку воды, да еще и заставили всю выпить, но Кате было слишком спокойно, чтобы жаловаться.

Из всех советов, которые она ожидала, предложение записаться в класс йоги было, наверное, самым предсказуемым, но Катя почему-то оказалась к нему совершенно не готова. Она знала, что Тамара занимается йогой каждый день, та рассказывала ей о своей практике и о ежегодных поездках в Индию к своему учителю, но почему-то в Катином сознании это прошло под ярлыком «очередной экзотической информации о Тамаре» и улетучилось из головы.

– Я на йогу? – растерянно спросила она, как будто надеялась, что Тамара передумает. – Да я же не гнусь ни в одну сторону. Меня учительница по ритмике в школе так и называла «Буратино».

Тамара кивнула.

– Ничего страшного. Йога – это не только гибкость и растяжка, но даже если так, гибкость – это то, что ты получаешь в классе, а не то, что приносишь с собой. Если бы все были гибкие, растянутые и здоровые, зачем бы мы занимались?

– Но я совсем негибкая! Совсем-совсем!

– Вот и прекрасно. Давай так. Вот тебе телефон студии и имя преподавателя, запишись к ней. Будешь ходить три раза в неделю два – нет, давай лучше три месяца.

– Три месяца?

– Три месяца. Если после трех месяцев не захочешь продолжать, можешь бросить, и я тебе слова не скажу.

Катя посмотрела на визитку студии в руке, потом снова на Тамару и вздохнула.

– Не знаю, чем мне это поможет.

– А ты не думай об этом, просто занимайся. Это же просто, да? Просто приходи в класс, не пропуская, и все. Легко.

«Легко» было самым последним словом, которое пришло бы Кате в голову во время первого класса. К слову, и во время десятого тоже, но по крайней мере к тому времени она могла думать об этом со смехом.

Йога-студия находилась на последнем этаже маленького особнячка в центре Москвы, чтобы ее найти, пришлось пробираться по извилистым и узким переулкам, ориентируясь по выцветшим надписям на стенах. Лифта, конечно, не было, и Катя прибыла на пятый этаж слегка запыхавшейся и еще более взвинченной, чем до того.

«Я могу уйти, – подумала она. – Просто развернуться и по этим самым ступенькам вниз, никто и не заметит».

Импульс уйти был нестерпимым. Такой же она испытывала, когда Динара вслепую отправляла ее на свидание или перед очередным собеседованием. Коленки дрожали, и чем больше она старалась «взять себя в руки», тем большее нервное напряжение ее охватывало. Дверь распахнулась неожиданно, заставив Катю отскочить в сторону, и на лестничную клетку выпорхнула шумная стайка смеющихся девушек с ковриками через плечо. Все они показались Кате настолько красивыми и уверенными, что она вжалась в стену от страха, что сейчас в ней распознают самозванку и со смехом выгонят прочь. Но на нее почти никто не обратил внимания, лишь пара девушек вежливо улыбнулась. Дверь начала закрываться, ресепшионист посмотрела прямо на Катю, и дальше стоять было глупо.

Гардероб был маленький и переполненный, но сама студия была светлой и чистой, с красивыми росписями на стенах – какие-то круги с невообразимыми узорами и залихватски выписанные символы. По студии полагалось ходить без обуви, что Катю несколько смутило. Но – назвался груздем.

Женская раздевалка не пустовала. Пока Катя скованно и нервно переодевалась, у нее создалось впечатление, что все тут знали друг друга и ходили в классы давно. Нестерпимое желание уйти усилилось до невозможности. «Куда я пришла, – думала она. – Зачем? Только посмешище из себя сделаю».

– Вы забыли коврик, – остановила Катю одна из девушек на пути в зал. – Если нет своего, возьмите вон там в углу любой со стойки.

– Спасибо, – пробормотала Катя, краска бросилась в лицо. Ну вот, пожалуйста. Еще до класса не дошла, уже все над ней смеются. А как увидят, какая она деревянная, так и вовсе сраму не оберешься.

«Срам» было любимым словом ее отца. Все детство она слышала «Не посрами, Катерина» и «Давай только не осрамись». Катя это слово ненавидела. Оно приехало с ним из маленькой деревни под Белгородом, где он родился и прожил полжизни, пока маму не встретил. Катя, родившаяся и выросшая в Москве, ненавидела, как оно звучит, само сочетание звуков, коробившее слух даже больше, чем слово «стыд». Она ненавидела, как он предполагал, что она осрамится даже раньше, чем она пробовала что-то сделать. Как будто не могло в принципе случиться так, что Катя что-то сделает и у нее все получится. Справедливости ради, каждый новый навык или умение действительно давались ей не с первого раза, но как же ей хотелось, чтобы отец хоть раз в нее поверил до старта. Чтобы повел себя хоть разок, как другие родители, которые настолько не чаяли души в собственном чаде, что девочка была принцессой по определению, а мальчик – героем. На школьных соревнованиях они болели и кричали так, как будто их ребенок готовился выиграть Олимпийские игры. Когда Катя, совершив над собой неимоверное усилие, выступила на конкурсе чтецов, несмотря на то что выступление на публике для нее было сродни выходу в космос, классная руководительница без устали ее хвалила, зная за Катей эту слабость. Отец же сказал только: «Ну хоть не срамота».

Когда она потянулась к коврику, руки дрожали, перед глазами прыгали разноцветные сполохи. Одно занятие, пообещала она себе. Я уже здесь, уйти будет совсем позорно. Я выдержу это одно занятие, эти несчастные девяносто минут. Я выдержу во что бы то ни стало. И больше никогда сюда не приду.

Тихой мышкой она прокралась в зал и расстелила коврик позади всех у стены. Теперь, когда она точно решила, что это посещение станет первым и единственным, ей вдруг стало любопытно. Она озиралась по сторонам и наблюдала за другими посетительницами, рассматривала их красивую форму. Примерно половина пришли со своими ковриками, но многие были как Катя, на студийных. Катя немного выдохнула. Потом она заметила, что многие захватили с собой не только коврики, но и какие-то пластиковые кирпичи и одеяла. Пробежав по комнате глазами, Катя заметила в углу стойку с инвентарем. А это всем надо? А то возьмет, и выяснится, что это для самых продвинутых. А не возьмет, потом не будет. Катя покусала губу, но в итоге встала и, стараясь ни на кого не смотреть, прошла к стойке, захватила два кирпича и одеяло и неловко вернулась на свое место. Никто даже головы не повернул. Часть людей вытянулись на ковриках и явно расслаблялись с закрытыми глазами. Кто-то проверял телефон. Две подружки в дальнем от Кати углу разговаривали шепотом, доносился мягкий смех.