Текст книги "Необычайное приключение Патрика"

Без очков

– Понимаете, в этих чемоданах заключалась вся моя жизнь. Мой многолетний титанический труд.

– Не понимаю, – признался Патрик.

– Видите ли, молодой человек, я – профессор орнитологии.

– Хм?

– Другими словами, я изучаю птиц. Вернее, древних птиц – которые давно уже вымерли.

Патрик не перебивал. Он разлил по чашкам остатки теплого кофе и снова уселся в кресло.

– Ископаемым птицам я посвятил сорок пять лет своей жизни. Но злой рок поставил крест на моей работе. Я имею в виду, ураган, перевернувший наш несчастный корабль и отправивший на дно морское все мои рукописи.

– Скажите, а как вы оказались на том корабле?

– На «Святом Франтишике»? О, это чудесная история! – оживился профессор. – Видите ли, юноша, моими научными изысканиями не так давно заинтересовалось Королевское общество защиты птиц. Я делал научный доклад по теме «Нелетающие птицы», на котором, по счастливому стечению обстоятельств… Вернее, я хотел сказать, по роковому… Словом, на том симпозиуме во дворце присутствовал сам принц Фердинанд, который любезно предложил мне отправиться на остров Маврикий…

Кофе встал в горле у Патрика. Он попытался сглотнуть и судорожно закашлялся.

– С вами все в порядке? – участливо спросил господин Спагетти.

– Да-да, прошу вас, продолжайте.

– Так вот, представляете, принц Фердинанд пообещал профинансировать мою экспедицию! Это был поистине королевский подарок. Побывать на Маврикийском острове – было мечтой всей моей жизни! Именно там я предполагал закончить свой многолетний труд, развенчав все сомнения и поставив, так сказать, в нем жирную точку. Но увы, этому не суждено было сбыться.

– Скажите, а что именно вам понадобилось на… на этом замечательном острове?

– Ах, друг мой, вы там бывали?!

– Не приходилось, – скупо ответил Додо.

– Счастливец! Дело в том… Ну, как бы вам попроще объяснить… Ах, если бы в той буре не погибли мои очки! Без них я, увы, как без рук. Вернее, без глаз! Без них, вот напасть, я становлюсь беспомощным, словно младенец! Я даже объясняться толком не умею.

– А это, случайно, не они? Не ваши очки? – Патрик вынул из нагрудного кармана небольшого размера предмет, сделанный из тонкого стекла.

Честно говоря, Патрик Фицджеральд видел очки впервые. Не именно эти, а вообще. Он смутно представлял себе их предназначение. Додо нашел их на дне шлюпки и на всякий случай прибрал в карман.

– Дорогой мой человек! – вскричал профессор Спагетти. – Вы чудо! Вы же просто спасли мою жизнь! Уже во второй раз! Теперь я ваш вечный должник!

Господин Спагетти выхватил у Патрика Фицджеральда очки, быстро протер их краешком туники и водрузил на нос.

– Слава богам! Я снова вижу, аллилуйя! Вам, многоуважаемый юноша, цены нет… – профессор вдруг осекся, оторопело уставившись на Додо.

– Э-э-эм-м… – смутился Патрик. – Что-то не так? – он неловко вытер крылом загнутый книзу клюв и попытался улыбнуться.

– Но этого не может быть, – пробормотал профессор, растекаясь по стулу, как разлитый кисель. – Выходит, я не обознался… Значит, зрение меня все же не подвело…

Патрик никак не мог сообразить, в чем, собственно, дело. Что послужило столь резкой смене настроения его гостя? Не-ужели он, Патрик Фицджеральд, так безобразен, что общаться с ним можно, лишь не надевая очков?

– Дронт, – пролепетал профессор Спагетти, закрывая глаза.

– Простите?

– Живой маврикийский дронт, – выдавил из себя Теодор и лишился чувств.

Отпечатки ископаемых лап

Солнце опускалось за горизонт. Сегодня оно было бордовое, как переспелое яблоко. Казалось, кто-то большой уронил это яблоко в океан, и теперь оно медленно тонет, забирая с собой под воду свет дня.

Додо и профессор Спагетти стояли на верхней палубе, облокотясь на перила, и любовались закатом. Именно он связывал сейчас этих двоих – таких разных и таких одинаковых в своем одиночестве созданий природы. Оба молчали. Им было сложно подобрать те несколько нужных слов, которые способны разом прервать тягостную тишину. Каждый думал о своем.

Профессор Спагетти – о том, как невероятно ему повезло. Отправиться в экспедицию, потерпеть кораблекрушение, утратить бесценные рукописи, так и не добраться до заветного острова… А потом самым чудесным образом встретить того единственного, кому Теодор посвятил всю свою жизнь. Это было невероятно. Во-первых, с точки зрения математической статистики, которую профессор Спагетти глубоко уважал. А во-вторых, ну позвольте – Додо, то есть маврикийские дронты, исчезли с лица Земли почти четыреста лет назад!

Однако сомнений не было: перед ним, вернее, прямо возле него, справа, стоял именно дронт. Не страус, не гриф и даже не гигантский альбатрос. Эти большие желтые лапы, этот зеленый крючковатый клюв и кучерявый пучок вместо хвоста! Разве их можно с чем-то перепутать? А морда? Вы только взгляните на нее! На ней же совершенно нет перьев, что, кстати, делает ее немного похожей на человеческое лицо. Немудрено, что профессор принял Патрика за человека. Нет, он его, конечно, сразу узнал – как только пришел в себя, еще там – в гамаке. Но здравый смысл вкупе с отсутствующими очками все-таки взял верх. После долгих дней, проведенных в шкафу, Теодор решил, что обознался. На его умственных способностях сказался шок и общее болезненное самочувствие. Ведь даже если на минутку предположить, что каким-то странным образом этот дронт дожил до наших дней, хотя это, конечно, сущий абсурд… Но даже предположив это, как объяснить тот факт, что Додо разговаривает на чистом человеческом языке? Пусть и с небольшим акцентом, но все-таки! И как объяснить то, что он прекрасно управляет судном, разбирается в навигации, превосходно готовит, умеет пользоваться туалетом и пишущим пером? Как, ответьте, все это логически обосновать?

Сами видите, внешне спокойного профессора Спагетти раздирали внутренние противоречия, которыми он отнюдь не спешил делиться с Додо.

А Патрик тем временем размышлял, что приготовить на ужин. С появлением профессора на борту «Моцареллы» жизненный уклад Додо коренным образом изменился. Например, стало совершенно невозможно заранее планировать меню или уединиться, чтобы немного почитать книгу. Профессор занимал у Патрика все его свободное время. Впрочем, несвободное он тоже занимал. Господин Спагетти вообще не отставал от Патрика ни на шаг – куда шел Патрик, туда следовал и он. С тех пор, как профессор вновь обрел зрение, он, в буквальном смысле слова, не сводил с Патрика пытливых глаз. Согласитесь, не очень-то приятно, когда на тебя таращатся день-деньской. При этом совершенно невозможно сосредоточиться! Также профессора Спагетти чрезвычайно интересовали лапы Додо – он даже снял с них отпечатки, пока Патрик делал вид, что спит. Профессору не давал покоя хвост Патрика, его клюв, крылья и даже, простите за такие подробности, помет. Все это он тщательно осматривал исподтишка, не давая никаких объяснений своему загадочному поведению.

– А не навернуть ли нам по тарелочке спагетти? – предложил вдруг профессор.

Это было так неожиданно, что Патрик поначалу растерялся. Конечно, он уже немного привык к резким сменам настроения Теодора, но… Во-первых, профессор с ним не разговаривал уже почти трое суток – с тех самых пор, как в последний раз лишился чувств. А во-вторых, Патрик не умел готовить спагетти и вообще не представлял себе, что это такое. Какая-то рыба? Или торт?

– Как? Вам не доводилось пробовать этого изысканного блюда? – профессор картинно всплеснул руками.

– Не доводилось.

– Дружище, я приготовлю вам такие спагетти! Вы пальчики не только оближите, вы их себе откусите, клянусь!

– У меня нет пальчиков, – напомнил Патрик.

На секунду профессор впился глазами в короткие крылья Додо, но вовремя спохватился.

– Это фигуральное выражение. Скорей показывайте, где у вас тут мука? И еще мне понадобится большая кастрюля.

На потухшем вулкане

Спагетти были просто объедение! Больше всего Патрику понравилась их форма. Они были длинные и плоские, похожие на его любимые водоросли. Теодор приготовил их с морскими ракушками и каракатицами, которых с утра наловил Додо. По такому случаю Патрик выкатил из трюма бочонок с вином, который однажды (после очередного урагана) обнаружил слева по борту. Наверное, вино было очень старое – с непривычки оно кислило и щипало Патрика за язык.

– Могу я задать вам несколько личный вопрос? – спросил профессор.

После ужина они забрались в гамаки и теперь покуривали трубочки, набитые эдельвейсом. У Додо была костяная, а профессору он подарил кедровую.

Что такое «несколько личный» вопрос, Патрик не знал. Поэтому он просто кивнул. В конце концов, вопрос задать можно какой угодно, главное – что ты услышишь в ответ? Если услышишь хоть что-нибудь.

– Вы единственный ребенок в семье?

– Я? Да, – немного удивился Патрик. – А почему вы спрашиваете?

– То есть, ни сестер, ни братьев у вас нет? – уточнил профессор.

Патрик покачал головой.

– Я так и думал, – с досадой поморщился Теодор. – А ваши матушка с батюшкой, простите, живы?

– Нет. Они давно умерли, – ответил Патрик. – Меня воспитывал дядя, мамин брат. Он был последним в своем роде.

– Вы хотели сказать «предпоследним», – поправил Спагетти.

– Именно это я и хотел сказать. Дядя ушел, когда мне исполнился ровно год. К тому моменту я был уже достаточно крепок, чтобы позаботиться о себе. А «Моцарелла» была готова к отплытию.

– Ушел? Но куда? – профессор развел руками и огляделся, словно давая понять, что с «Моцареллы» куда-то уйти невозможно.

– Умирать. Ведь некрасиво умирать в присутствии кого-то. Особенно, если этот кто-то – твой годовалый племянник.

– Так-так, – отчего-то разволновался профессор. Одним махом он опрокинул в себя остатки вина. – Прошу вас, продолжайте!

– Дядя Людвиг заменил мне и отца, и мать. Он очень хорошо обо мне заботился, – при этих словах Патрик улыбнулся. – Помню, он учил меня кататься на велосипеде. Дядя сделал его сам – из старых бочонков и ивовых прутиков. Но у меня все никак не получалось – лапы то и дело срывались с педалей, а крылья совсем не держали руль.

– И что сделал ваш дядя?

– Ничего. В тот вечер он не пустил меня домой ночевать. Сказал, до тех пор, пока я не оседлаю велосипед, ноги моей в его доме не будет.

– Но это же бесчеловечно!

– Не знаю, наверное. Зато на следующее утро я уже лихо катался с горы.

– С какой именно горы? – заинтересовался профессор.

– Мы жили на потухшем вулкане. Вернее, на крошечном острове, где много веков назад извергался этот вулкан. Это был замечательный остров – теплый, уютный и абсолютно необитаемый. Его берега были окаймлены кораллами, а воды кишели…

– Необитаемый? – перебил Патрика Спагетти. – Но ведь на острове Маврикий обитает уйма людей!

Патрик Фицджеральд помрачнел. Ему не нравилось, что профессор Спагетти то и дело его перебивает. И вообще, ведет себя так, словно он лучше Патрика разбирается в истории его достославного рода. Еще Великий Флай говорил: люди думают о себе гораздо больше, чем того на самом деле заслуживают. Оказывается, он был прав.

– Ну вот что, нам пора спать, – сказал Додо, вставая.

– Не желаю спать! – заявил Спагетти, как капризный ребенок. – Патрик, поверьте, я очень хочу дослушать вашу историю до конца. Простите, если я был груб и несдержан – это оттого, что я чрезвычайно взбудоражен нашей встречей. Мне кажется, я стою на пороге какого-то грандиозного открытия. И только с вашей помощью, дорогой мой Патрик, я смогу его совершить. Пожалуйста, не лишайте бедного старика такой возможности.

Что-то екнуло в груди у Патрика Фицджеральда. Наверное, в голосе профессора Спагетти он расслышал искренность. Точнее, искренний интерес к своей очень скромной персоне. В голосе собеседника такое расслышишь не часто, согласитесь. Минутку Патрик помешкал, словно собираясь с силами. То, что он решил сделать в следующий момент, было, скорее, порывом, нежели поступком обдуманным. А порывы так трудно давались Додо! И в самых своих смелых мыслях не предполагал Патрик, что однажды совершит такое.

На пару минут он вышел из каюты профессора, а когда вернулся, в лапе у него была зажата толстая тетрадь. Додо протянул ее Теодору.

– «Том первый», – прочитал Спагетти, поправляя на носу очки. – Что это такое?

– Мемуары.

– Простите, что? – изумился профессор.

– Я пишу их с тех самых пор, как ушел дядя Людвиг. Мне показалось, что вам было бы интересно их прочесть. Впрочем… Да нет, что я такое говорю – отдайте! Это полная ерунда.

– И не подумаю! – рассердился Спагетти. – Патрик, это никакая не ерунда! Это… Это же самое драгоценное сокровище в мире! О, Патрик, вы осчастливили старика!

Чего-чего, а такого Патрик никак не ожидал. Все это было выше Патриковых сил. Покраснев с головы до пят, он молча ретировался.

Винегрет с водорослями

На следующий день профессор не вышел на завтрак – как Патрик его не уговаривал. Он заперся у себя в каюте и даже повесил на дверь табличку «Не беспокоить ни под каким предлогом!», которую сделал сам из куска старого пенопласта. Патрик было решил, что Спагетти опять не здоровится. Но дело было в другом.

Профессор читал. Мемуары Додо – последнего из ныне живущих – так захватили его, что ни про какие обеды с ужинами не могло быть и речи. Спагетти читал запоем, не отвлекаясь на отдых и моцион. Сколько свидетельств современников Додо прочел он за свою жизнь – их были сотни! Большинство содержалось в судовых журналах кораблей Голландской Ост-Индской компании, которые причаливали к берегам Маврикия в XVI веке. Однако все они ограничивались скупыми описаниями облика «неуклюжих, уродливых» птиц и гастрономическими рецептами их приготовления. Чего стоит одна из самых ранних записей о дронтах, сделанная в журнале ван Варвейка! При воспоминании о ней профессор Спагетти поморщился.

«Эти птицы – больше, чем наши лебеди, – писал голландец, – с огромной головой, лишь наполовину покрытой кожей, и как бы одетой в капюшон. У них отсутствуют крылья, а на их месте торчат три-четыре темных пера. «Тошнотворными» мы называем их по той причине, что чем дольше их готовить, тем тверже и безвкусней они становятся. Однако брюшко и грудинка у них приятны на вкус и отлично разжевываются».

Профессор, разделивший с Патриком не одну трапезу, часами ведший с ним беседы о предметах сложных и важных, вспоминал теперь о тех кощунственных свидетельствах с содроганием. Между тем, простой и легкий стиль Патрика очаровал Теодора. Ученый буквально влюбился в его книгу. Вернее, рукопись – хотя, признаться, в голове Спагетти она была уже книгой. Грандиозной! Сенсационной! Беспрецедентной! Конечно, тут понадобится глубокая редактура специалиста, и не одного. Ведь с историей, географией и биологией Патрик был знаком лишь поверхностно. Его представления о мире в корне отличались от тех, какими обладало современное человечество. Поэтому повествование его местами было сумбурно, а описания не слишком достоверны. Но ведь Додо был истинное дитя природы, а детям такие вещи прощаются.

Свежесть взгляда – вот что так подкупало Спагетти. На великую историю исчезнувшего с лица земли рода Додо он смотрел теперь совсем другими глазами. И что это была за история!

Прочтя первый том за сутки, профессор перекусил на скорую руку (Патрик подал ему винегрет с горошком и морскими водорослями) и тотчас потребовал продолжения. Сию минуту! Немедленно! Додо понадобилась трехколесная тачка, чтобы перевезти все рукописи в каюту Спагетти. Положа руку на сердце, ему нравился такой живой интерес Теодора к его собственным скромным трудам. В тайне он всегда надеялся, что пишет не в стол, а… В общем, для какого-то, кроме себя. Кого-то особенного, кто поймет его и никогда не осудит. Быть может, Теодор – и есть тот самый человек?

Человек. Это слово пугало и одновременно завораживало Патрика Фицджеральда. Он знал, что от людей следует держаться подальше. Как можно дальше – именно так, по завету дяди Людвига, он и поступал всю свою жизнь. Выуживая профессора из шлюпки, Додо и не подозревал, что спасает жизнь тому, по чьей вине почти вымерли его предки. Патрик знал, что человек – это враг, однако не знал своего врага в лицо. Из книг, доставшихся Патрику по наследству, были изъяты все изображения людей, а также вымараны их детальные описания. О том, кто такой Теодор на самом деле, Патрик догадался значительно позже. Впрочем, это оказалось несложно, ведь он был необычайно умен для Додо и образован.

Теперь вы сами понимаете, чего стоило Патрику довериться Теодору. И все же, несмотря на многовековое табу, он это сделал. Ведь еще Великий Флай говорил: довериться можно лишь другу.

А профессор все читал. Он проглатывал страницу за страницей, главу за главой, том за томом. Перед его глазами вставали картины из достославного прошлого величественного рода Додо.

Вот они – непреклонные и решительные предки Патрика – гуляют вразвалочку в прекрасных кущах девственного острова Маврикий. В густой траве отыскивают они упавшие фрукты, орехи, семена, луковицы и коренья. Дронтам чуждо любое насилие, по природе своей они – не хищники, но дружелюбные создания. Оружием им служит лишь толстый клюв с крючком, при помощи которого в засушливый сезон они ловят моллюсков. О, это удивительные существа! К примеру, они умеют глотать камни, чтобы переваривать пищу, но абсолютно не умеют плавать. Они – заботливые родители, у которых есть зоб для хранения «птичьего молока», но практически нет крыльев для того, чтобы летать. Откладывают они всего лишь одно яйцо (размером с булку в один су), а когда из него вылупляется птенец, ухаживают за своим чадом долго и трепетно. При этом они совершенно не могут бегать и не забираются в дупла деревьев.

Веками дронты мирно соседствовали с попугаями, голубями, хамелеонами и слоновыми черепахами под густыми кронами деревьев додо – до тех пор, пока на Маврикий не приплыл человек.

Профессор оторвал взгляд от рукописи и посмотрел в окно. Светила луна – все еще большая и круглая, как баранка. Сотни лет назад точно такую же луну в небе наблюдали дронты, тихонько сидя в уютных гнездах. Лапа, череп и высушенная голова, хранящаяся в Оксфордском музее, – все, что теперь осталось от них.

«Толстозадый дурак», «шишкозадый чокнутый», «безвкусный лебедь», «капюшончатая дрофа» – эти обидные прозвища даны были Додо человеком. Как хорошо, что Патрик никогда не услышит их. Каких-то жалких сто лет понадобилось людям, чтобы истребить Додо. Одни охотились на птиц исключительно ради желудков, которые считались лакомством – нерасторопных дронтов было очень легко поймать. Другие – сушили и бальзамировали птиц, делали из них чучела. Третьи выставляли Додо в зверинцах, раскармливая их до невероятных размеров и потчуя галькой на потеху публики. Четвертые пополняли их мясом корабельные припасы. Люди вырубали деревья додо, служившие им укрытием в ненастье. А еще они завезли на остров собак, свиней, кошек, крыс и макак-крабоедов, которые разоряли гнезда Додо.

«Они сделали все, – думал Спагетти, – чтобы от дронтов не осталось следа. Вернее, не они – а мы».

Всю ночь профессору снилась костяная Оксфордская голова. Гордость университетского музея естественной истории летала над апартаментами Спагетти и распевала гимн во славу Губернатора. Когда она вдруг замолчала, профессор проснулся.

За окном больше не было никакой луны. Не умывшись и не сняв пижамы, Спагетти взял с полки девятнадцатый том, предпоследний. Он раскрыл рукопись и прочитал: «Великий Флай».

Дефицитные калоши

Решение сопровождать Теодора в Мегаполис было принято в одночасье. Профессор просто предложил, а Патрик просто согласился. Словно речь шла не о многомесячном, полном опасностей путешествии, а о том, чтобы проводить старика до дома – в двух кварталах отсюда.

«Моцарелла» была оснащена всем необходимым и готова к долгим приключениям. Однако Патрик, с годами привыкший дрейфовать неподалеку от суши (то был необитаемый и до сих пор неоткрытый человеком архипелаг, который населяли лишь столетние черепахи) все же немного опасался грядущего странствия.

Что ждет его в далекой стране Спагетти? Как встретят его там? И главное – как проводят?

Теодор, со свойственным ему воодушевлением, утверждал, что люди в корне изменились за последние триста-четыреста лет. Практически до неузнаваемости! Они больше не убивают редких зверей и птиц (только нередких). Во всяком случае, те из них, которые цивилизованные. А именно такие, со слов профессора, населяли Мегаполис.

– Вот увидишь, они полюбят тебя, – непрестанно повторял Теодор. – Горячо и безоговорочно – как это сделал я.

– Полюбят?

Патрик недоумевал. Сам он никогда не испытывал подобного чувства, но из литературы знал: сильней и прекрасней его нет в целом мире. Книжная любовь завораживала Патрика, но пережить ее сам он попросту не мог. Инстинкты – вот, чем руководствовался Патрик всегда и всюду. А в сказки про лебединую верность он все-таки не очень верил. Последнему на земле Додо предопределено судьбой прожить всю жизнь без любви. Точнее, самой природой – таковы ее неписаные законы.

Но профессор утверждал обратное. Долгими летними вечерами за бокалом терпкого вина Теодор Спагетти рассказывал Патрику о своем любимом городе, и он потрясал воображение дронта. Особенно ему нравилось слушать про людей. В рассказах профессора они открывались Патрику совсем с другой, удивительной стороны. Это были не безжалостные, вооруженные до зубов охотники, жаждущие крови невинных Додо, а существа гуманные и во многом утонченные. Создания, обладающие недюжинным умом и невероятным багажом знаний. Именно с такими существами жаждал общения Патрик, все эти годы вынужденный одиноко скитаться в безбрежных водах океана.

Шла восьмая неделя, как «Моцарелла» взяла прямой курс на Мегаполис. Еще несколько дней – и они прибудут в порт родного города Теодора. В порт, откуда еще недавно вышел новехонький «Святой Франтишек» в надежде достичь берегов Маврикия.

– Там есть деревья? – спрашивала у Теодора Патрик Фицджеральд.

– Там есть дома, скребущие крышами небо.

– А деревья?

– Они зовутся небоскребами. Я живу в одном из таких – на двести пятидесятом этаже.

– Может быть, трава? Или цветы? В твоем городе растут цветы?

– До квартиры я добираюсь на скоростном лифте за семь с половиной секунд, и у меня никогда не закладывает уши. Привычка.

– Мне кажется, я не смогу без этого жить. Даже несколько дней.

– Без чего? – не понимал профессор.

– Без деревьев и цветов.

– Глупости, – отмахивался Спагетти. – Ведь живешь же ты без них на своей шхуне.

– Синева океана заменяет мне зелень суши. И потом, при желании, я всегда могу высадиться на ближайшем архипелаге, чтобы понюхать лилии.

– Моя соседка по небоскребу, мадам Катапилла, выращивает лилии в горшках. А деревья растут у нас прямо на крыше, их поливает старый консьерж. Два раза в неделю.

– Разве в Мегаполисе не бывает дождей?

– Случаются, но все реже. Видишь ли, дорогой Патрик, Губернатор полагает, что дождь – явление вредное и даже опасное. В дождь на дорогах образуются ужасные пробки, а количество аварий утраивается. К тому же калоши в наши дни – большой дефицит. Поэтому мы исключили из своей жизни дожди – практически.

Патрик не знал, что такое аварии, пробки и дефицит, но он без оглядки верил профессору и глубоко его уважал. Поэтому никогда не спорил, хотя многое в речах Теодора казалось ему нелепым.

Например, Патрик не понимал, зачем профессору понадобилось жить среди облаков. Ведь на земле еще так много пустого места! Или зачем нужно ездить на работу в метро, дважды в день спускаясь глубоко под землю? Или вот такое: к чему людям растворимый кофе и пакетированный чай? Чаепитие не терпит суеты, разве не в этом заключается его истинная прелесть?

А ведь еще, оказывается, существуют одноразовая посуда и многоразовая клубника, скоростные поезда и замедленные бомбы, искусственный снег и натуральный линолеум, сахарозаменитель, электронный журнал и даже компьютерная мышь! Сколько странных и ненужных предметов окружают людей! А еще Патрик искренне не понимал, каким образом обитатели этого великолепного города смогут его полюбить? Ведь он так сильно от них отличается.

В богатом воображении Додо люди рисовались ему очень важными и вечно занятыми. Существами с целой кучей неотложных дел, житейских проблем и нерешаемых вопросов. К чему им сдался какой-то Патрик, на котором сама природа давно поставила крест?

– Человек – единственный, кто в состоянии с ней поспорить, – говаривал Теодор, загадочно улыбаясь Патрику. – Я имею в виду природу.

Додо искренне восхищался самоуверенностью профессора. Но что именно он имел в виду?

Сам Патрик давно смирился с судьбой вечного одиночки. И все же с появлением Спагетти в его душе поселилась надежда. Такая смутная и далекая, что дронт предпочитал держать ее при себе. Хотя делиться мыслями и переживаниями с профессором уже вошло у него в привычку. Общение с живым существом – для Додо это было магией. Долгие беседы за чашечкой турецкого кофе приносили ему удовольствие, сравнимое, пожалуй, лишь с заслуженным отдыхом после длинного трудового дня. Или со вкусом палых фруктов, с таким трудом найденных в прибрежных джунглях в засушливую пору. Или с короткими минутами одиночества – не вынужденного, а осознанного – в компании потрескивающего камина, старого пледа и хорошей книги.

– Вот увидишь, тебе будет хорошо у меня в гостях. А если понравится, оставайся! Места у меня много – тем более, ты много места не занимаешь.

– Спасибо. Но я только туда – и сразу обратно, – сказал Додо, будучи уверенным, что так оно и произойдет.

Если бы Патрик Фицджеральд знал, как сильно он ошибается, то в ту же минуту развернул бы «Моцареллу» обратно.