Текст книги "Шоколадный хирург (сборник)"

Анна Ремез
Шоколадный хирург (сборник)

© А. А. Ремез, текст, 2018

© Ю. В. Хотян, иллюстрации, 2018

© ЗАО «Издательский Дом Мещерякова», 2018

* * *

Шоколадный хирург

Сначала мне нравилось, что папа больше не ходит на работу.

Встаю утром, а на кухне вместо записки и каши в кастрюле – папа. Сидит за столом в домашних штанах, пьёт чай. Мы остались вдвоём. И это очень странно. Такое редко бывало, чтобы с папой – и без мамы. По выходным-то мы дома все вместе, а так обычно я – в школу, они – на работу.

Я папу спросил тогда:

– Пап, тебя что, уволили?

Он улыбнулся.

– Не уволили, а я сам уволился. Это, – он поднял палец, – большая разница.

– Это тебя директор уволил?

– Не, директор у нас тоже ушёл.

– Как это? А кто ж тогда остался?

– Рожки да ножки…

– Почему?

– Закрыли наш проект, – он грустно усмехнулся, – а я ещё там кружку любимую забыл. Иди умывайся.

У меня как раз начались каникулы, так что теперь папу можно было заполучить в любой момент, а не только по выходным. Вечером того же дня мы решили поиграть в пиратов. Соорудили корабль из одеял и стульев. Папа взял крышки от йогуртов, пробил в них дырки и продел резинки. Получились повязки для одноглазых пиратов. Из старой маминой перчатки мы вырезали чёрную метку. И Весёлого Роджера нарисовали на флаге. После того как последний матрос поднялся на борт нашей шхуны, я, то есть капитан Чёрный Спрут, скомандовал:

– Свистать всех наверх!

И папа, то есть боцман Ржавый Джек, закричал:

– Мы сбились с курса, мой капитан! Впереди – мель.

– Лево руля!

– Есть лево руля!

– Право руля!

– Есть право руля! Справа по борту – каравелла! Это королевское судно!

– Матросы! На абордаж! Захватить трюм! Пушки – к бою!

– Нас слишком мало, капитан. А они хорошо вооружены.

– Ржавый Джек, ты жалкий трус! Как только твоя мамаша отпустила тебя в море?! Сейчас же прыгай на борт и захвати сокровища!

– Есть, капитан! Вперёд!

Битва была жаркой. Никто, кроме капитана и боцмана, не уцелел. Мы похоронили своих товарищей согласно морскому обычаю, а всех матросов короля захватили в плен. На каравелле мы обнаружили сундуки с пиастрами, драгоценными камнями и прочими нужными вещами.

Тут открылась дверь и…

– А вот и кок! Как дела на камбузе? Я так голоден, что могу съесть кита! – вскричал Ржавый Джек.

– А я – слона!

– А я – динозавра!

– А я – тысячу динозавров!

– А я – миллион!

– А я… Пап, а что больше миллиона? Трибиллион?

– И ты ещё можешь веселиться, – кисло сказал кок, то есть мама, – когда у нас такая ситуация…

Боцман снял повязку и сразу же превратился в грустного папу…

Все очень удивлялись, узнав, что мой папа – эколог. Никто из наших ни разу живого эколога не видел. Конечно, спрашивали, что именно он делает. Что делает, что делает – планету спасает! Вообще-то папа занимался защитой растений, но какая разница. Меня из-за папы уважали. Даже мусор при мне на землю не бросали: боялись, что папе скажу. А что будет теперь?

Но зато мы всё время проводили вместе. Было весело. Играли в морской бой (я у него всегда бомбил однопалубные), в настольный футбол, делали аппликации-привидения (страшные!), смотрели мультики, читали о пиратах, ходили кормить уток на речку, ели бутерброды и конфеты, прыгали на кровати, лепили роботов из пластилина, играли в супермена – да, без спасения планеты тоже не обошлось. И так каждый день!

Папа как будто был в отпуске. Но только в таком странном отпуске – без конца.

А мне ужасно не хотелось, чтобы каникулы прошли. Если бы не мама, вообще всё было бы хорошо. Мама стала жутко расстроенная, с папой только про работу и говорила. Как придёт домой, сразу же: «Ну что? Ну как? Звонил такому-то? Что он сказал? Почему из тебя всё клещами надо тянуть? Я же не могу всю семью кормить. Кому ты со своим биологическим образованием нужен? Надо что-то делать. Сына, иди к себе».

И чем ей плохо, что папа дома сидит? Не понимаю. Поесть нам всегда хватает – каша, суп, макароны, яблоки. Да я вообще одними конфетами могу питаться, они ведь дешёвые! Всё, что давно валялось сломанное, папа починил. И я ему помогал. Мы с ним полки сделали – под мамины горшки с цветами. Она давно такие хотела. Кран починили, который капал, приклеили обои в коридоре, крючки для сумок повесили, я сам один прибивал. Два гвоздя погнул.

Папа сказал, что маме теперь не до нас и что надо быть мужчинами. Мужчины сами стирают свои трусы и носки. Я постирал, а мама даже не заметила.

Самое плохое, что они ругаться стали. Вот этого я вообще не понимаю. Я когда женюсь, никогда так не буду. Ходят надутые, хмурые, а я их должен мирить. Мама потом меня обнимает, целует и прощения просит, говорит, это всё нервы, ситуация сложная, папа без работы остался, всё на ней… Я маме сказал: «Зато папа у нас всё умеет». А мама почему-то заплакала.

И вот я тогда подумал: наверное, это плохо, что папа не ходит на работу. Да ещё мама сказала, что на море в этом году мы можем не поехать. Из-за денег.

После ужина мама с папой ушли в свою комнату и долго о чём-то говорили. Но не ругались. Папа, правда, потом был какой-то странный, рассеянный. И не стал играть со мной в «нападение космических зелёных слизней».

А на следующее утро каникулы кончились… Пришлось вставать рано. И не просто так – когда душа пожелает, а по будильнику. Эх…

Я пришлёпал на кухню. Папы не было. На столе я увидел записку: «Ушёл кормить шоколадного хирурга. Оладьи в микроволновке».

Оладьи я, конечно, съел. Но тайну записки мне это разгадать не помогло. По дороге в школу я всё время думал: «Что ещё за шоколадный хирург?» И в школе думал. Даже не услышал, как Карина Леонидна меня вызвала к доске.

– Костя, ты присутствуешь на уроке? – И она вдруг появилась прямо перед моей партой.

Катька Меньшикова, вредина, могла бы и в бок толкнуть.

В столовке рядом со мной сел Витька Петренко.

– Как жизнь? – спросил я. – Что на каникулах делал?

– А ничего. Гулял. Телик смотрел. У нас папу уволили с работы. Сократили.

– Понятно.

Не стал ему говорить, что у нас почти то же самое. Зачем? Ведь это никак не поможет. И ещё я подумал, что папу, может быть, тоже «сократили», просто он мне не сказал. Чтобы перевести разговор, спросил у Витьки:

– А ты не знаешь, кто такой шоколадный хирург?

Витька – ржать. Балда.

На литературе мы читали какие-то стихи, но я ничего не запомнил, потому что представлял себе этого самого хирурга. Может быть, это такая огромная конфета, высотой с человека? Но тогда зачем его кормить? Его есть надо! А может, собаку чью-то так зовут? Вдруг папа устроился работать с собаками? Было бы неплохо. Наверное, мама тогда разрешит взять щенка. Скажем ей, что нам по работе надо. Но кому в голову придёт собаку называть хирургом, да ещё и шоколадным? А ведь ещё шоколадными иногда зовут коричневых людей… Значит, папа пойдёт работать в ресторан для африканских врачей. Потом они его пригласят готовить в Африку, он возьмёт меня с собой, ну и маму тоже. Будем целыми днями есть бананы и ананасы, ездить на джипе и охотиться на львов. Когда мы вернёмся, я приду в школу, и никто меня не узнает, такой я буду загорелый. Все будут думать, что я – африканский принц, которого похитили и привезли в Россию… Только вот беда: папа готовить-то не умеет.

Сломал я голову с этим хирургом. Еле дождался папу. Он пришёл усталый и не очень-то весёлый.

– Папа! Ну скажи, кто такой шоколадный хирург?!

Он улыбнулся.

– А это пока секрет. Потерпи до выходных, и узнаешь.

И как я его ни просил, он мне ничего не рассказал. С мамой они, видимо, вступили в заговор. Но зато я понял, что она больше не расстраивается. Значит, папа устроился на работу, это уж точно.

Несколько раз я нападал на них из-за угла и кричал: «Открой тайну, несчастный!» Но они не поддавались.

В субботу я встал раньше них. Мама просила не будить, пока сами не проснутся. Я и не будил. Просто открыл шкаф в прихожей, а он у нас скрипит. Слышу – заворочались.

– Папа, ты уже не спишь? – спросил я в дверную щель.

Он что-то промычал. Проснулся.

Всю дорогу, пока мы ехали, я его спрашивал – куда? Папа только улыбался. Это надо же такое терпение иметь! Прямо партизанское. Ехали сначала на метро, потом на автобусе, потом ещё через парк шли пешком, а за ним…

– Ой! Это же океанариум! Ура!

Удивительное дело: мы не пошли сдавать одежду в гардероб. Папа открыл дверь с табличкой «Для персонала» и сказал:

– Заходи.

– Папа! Ты тут работаешь? И ты молчал?! Крутизна!

Папа надел специальный голубой костюм с надписью «Океанариум» и достал из большущего холодильника бадью, в которой лежали креветки, рыбьи хвосты и стояли маленькие стаканчики, полные каких-то крошек. Мы прошли по коридору, открыли маленькую дверку и оказались прямо перед аквариумом с муренами. Они торчали из глиняных кувшинов и разевали рты, как будто пели. Но папа направился в другую сторону. Мы прошли мимо огромных чёрных скатов. Они выпрыгивали из воды и махали своими «крыльями». Папа сказал им: «Потерпите, товарищи», – и подвёл меня к небольшому аквариуму, где суетились всякие разноцветные рыбёшки.

– Смотри, вот он, твой хирург.

Я прилип носом к стеклу. На меня смотрела бледная рыба с жёлтыми плавниками. Ничего шоколадного я у неё не заметил. Но мне было всё равно. Ведь я теперь всегда! Смогу! Ходить! К папе! На работу!

И мы пошли кормить акул.

Я хочу играть!

– Выступление начинается с поклона, – говорит Ольга Игоревна, – вышел к инструменту, и ты уже в центре внимания. Ну что за вялость, Иван? Кланяться надо так, будто вы пианисты с мировым именем!

Я заметил, что все наши ребята едва кивают и скорее садятся на скамеечку. Даже Ваня, который играет очень хорошо, спешит повернуться к залу боком. Но Ольга Игоревна заставляет нас повторять поклон снова.

– Куда ты торопишься, Иван? Встал, поклонился. Поклонился, а не кивнул! Вот. Алиса, душа моя, и ты поклонись почтенной публике.

Сижу, слушаю Ваню с Алисой. Они играют очень забавную песню, называется «Да, сэр, это мой ребёнок». Я когда слышу её, сразу вспоминаю, как Аська орёт в отделе игрушек, а мама делает вид, что всё в порядке.

– Алисочка, последнюю нотку этой фразы как надо сыграть? Как слово из двух слогов. Ма-ма. Ничего, ничего, если на концерте вот так собьёшься, продолжай, не останавливайся.

Я уже несколько раз видел, как это происходит, ну, когда сбиваются, ведь у нас в школе концерты бывают часто. Потому что все дети обязательно до пятого класса играют на фортепиано, а потом могут выбирать – бросить или продолжать. А я учусь второй год, и Ольга Игоревна говорит, что у меня есть способности к музыке. Вот поэтому меня и ещё Ваню с Алисой выбрали играть на концерте в честь Восьмого марта. Но я ужасно, просто ужасно боюсь сбиться. Я точно знаю, что собьюсь! А это же такой позор, хуже некуда.

Ваня уже два раза выступал, да к тому же ещё ходит в настоящую, как он говорит, музыкальную школу. Он, наверное, совсем не боится ошибиться…

Последняя нота отзвучала, Алиса и Ваня встают и кланяются, как пианисты с мировым именем.

– Молодцы, – говорит Ольга Игоревна, – дома тренировать пять раз. Кирилл, иди сюда. Так! С чего начинается выступление, Кирилл?

– С поклона, – отвечаю я, вскакивая со скамеечки.

Вы знаете, что напоминают мне клавиши рояля? Большой рот с белоснежными зубами. У моего домашнего пианино, старенького, на котором ещё папа в детстве учился, зубы уже не такие белые, а желтоватые. А школьный рояль, как звезда из рекламы, сияет своей улыбкой.

Я играю и уже сразу чувствую: не то. Раньше, когда я учил гаммы и этюды, было проще.

– Слушай, Кирилл, – говорит Ольга Игоревна, ласково так, но при этом явно недовольно, – что-то, мне кажется, эта сонатина для тебя сложновата. Давай-ка, пока есть время, возьмём другую.

– Не сложновата, – говорю я, – я уже разобрался.

– Ты уверен?

– Да.

Я точно знаю, почему Ольга Игоревна недовольна. Потому что занимался я мало.

Всё из-за Аси.

– Правую ручку ставь. Пальцы, пальцы, Кирилл, не слышу пятый пальчик. Так, что ты пропустил? Этот раздел как называется?

– Ребриза.

– Ну нет, не от слова «ребро», Кирилл, а от слова «репка». Реприза! Где она, покажи?

Я отлично вижу репризу. Но всё-таки Ольга Игоревна решает, что я должен играть другое, и ставит передо мной новые ноты – сонатину Клементи.

– Смотри, вот здесь главная тема.

Она играет. Не понимаю, как у человека пальцы могут так быстро двигаться по клавишам?

– А вот побочная тема. В ней обязательно что-то есть от главной. Слышишь, что именно? Покажи мне это место в нотах. Вот, молодец. На кого похожа эта тема – на мужчину, на женщину или… ну, не знаю, на собачку?

– На гонки. Как будто машины едут – кто быстрей.

– Ну вот, когда дома будешь играть, представляй себе твои машины. Они тут – в репризах. Разбери начало, вот до этого момента. Сначала одной рукой, потом другой, потом двумя.

Машины поедут только если хорошенько разогнаться. Дома я, выпив чаю, сразу побежал в гостиную, к нашему старичку с пожелтевшими зубами. Открыл крышку, поставил ноты и… Ну да, правая рука – первая. Левая, ты подожди своей очереди.

Звуки фортепиано для Аси – как для нас в школе звонок на перемену. Ура! Бежать! Ася несётся из своей комнаты, я уже слышу топот её маленьких ножек. Услышав меня, она бросает все дела. Даже запихивание макарон в щель под комодом.

– Мама, скажи Асе, чтоб она ушла! – кричу я, потому что Ася уже возле фортепиано и давит на клавиши своим упрямым пальчиком.

Мама не слышит.

– Ась, иди, – говорю я и тихонько подталкиваю её.

Но Аська продолжает давить на клавишу с очень серьёзным видом.

– Ты понимаешь, что мне надо разбирать со-на-ти-ну! – строго говорю я.

Ася поднимает на меня серые глазищи и секунду смотрит так, будто действительно понимает что-то. А потом опять начинает свои упражнения.

Ладно, переждём. Пока можно, по крайней мере, посмотреть ноты.

Я пою их, как учит Ольга Игоревна. Как будто я переводчик с музыкального. Ася замирает и смотрит на меня, раскрыв рот.

– Ми-ре-ми, до и до, – пою я и, пользуясь моментом, нажимаю на клавиши, – и фа-ми-ре-до-до.

Ася смеётся и хлопает в ладоши.

На старт! Машины рванули с места. Красный «феррари» впереди. Получается, точно… А здесь непонятно. Я что-то не так делаю. Машины буксуют. Правая рука у меня обычно умнее левой, но за фортепиано она почему-то всегда глупеет. Я бьюсь и бьюсь с репризой, которая от слова «репка», хотя непонятно, с чего это репка выросла на трассе?

Вдруг раздаётся крик. Аська повалилась. Лежит ревёт.

Тут же прибегает мама. А вот когда я звал, она не пришла.

– Ну что, что, упала? Кирилл, а ты куда смотришь?

– Я занимаюсь.

Мама, нахмурившись, берёт Асю на руки и уносит из комнаты.

Настроение почему-то испортилось. С чего это я решил, что смогу выступить на концерте? Она правда сложная, сонатина эта. А мама вечно на Аськиной стороне. Мама никогда не играла на фортепиано, она совершенно не понимает, как это трудно – заниматься, когда тебе всё время мешают.

Вот у Вани с Алисой всё здорово получается. Ольга Игоревна будет их в следующий раз хвалить. Ну а я что же? Снова кладу руки на клавиши. Дедушка-пианино грустно дребезжит, хотя в нотах ясно сказано: соль мажор. Весело, значит. Ну-ну. Вот уж весело.

Из-за двери показывается взлохмаченная белобрысая голова.

Серый глаз смотрит на меня с любопытством. Любопытно жить на свете, когда тебе и двух лет не стукнуло.

Ася медленно идёт к фортепиано и уже протягивает к нему ручки, но я очень строго говорю:

– Нельзя!

Ася замирает. И я замираю, глядя на неё: заревёт – не заревёт?

Она садится на пол и делает вид, что играет на пианино.

– Умница, – хвалю я её и продолжаю.

Но Аська не так проста. Ей же надо звуки извлекать!

В общем, когда в следующий раз после пианистов с мировым именем снова выхожу к роялю я, получается как-то кисловато. Ольга Игоревна говорит:

– Открой тетрадку.

В тетрадке родители должны записывать время, в течение которого ученик занимался дома. Я давал маме тетрадку, но она забыла написать. Ольга Игоревна качает головой.

– Кирилл, даю тебе ещё один шанс. Если к нашей следующей встрече ты не придёшь готовый, придётся мне снять тебя с программы.

Вот я даже не знаю, что хуже – ошибиться на концерте или если тебя просто не допустят играть.

Как назло, в то время, когда я добираюсь до фортепиано, Ася и мама всегда дома. С ними вообще-то раньше не было таких проблем. Я даже решил, что быть старшим братом не так уж и сложно. Пока Аська жила у нас в виде свёртка или пупса в коляске, она, конечно, поднимала крик, и довольно часто. Но по-настоящему я понял, как изменилась моя жизнь, когда она начала ползать. Мама убрала на высокие полки всё моё «Лего», всех роботов и вертолёты, которых раньше можно было схватить в любой момент. А до полок пока доберёшься, уже и расхочется играть. Приходишь к себе в комнату, как человек, а там сидит Аська и грызёт, например, учебник по русскому языку. Или заползла под кровать, застряла и орёт. Или тянет на себя лампу со стола, и приходится лететь, как супергерой, чтобы подхватить снаряд в сантиметре от её головёнки.

Но и это была так, разминочка. Вот когда Аська пошла, тут начались настоящие проблемы. С прищемлением рук, с опрокидыванием воды на школьный дневник, с постоянными Аськиными «бу», «бе» и требовательным «дай». Мама говорила: «Кирилл, ты же большой, уступи ей» или «Кирилл, ну неужели нельзя мирно?» Да и разговаривать со мной мама стала простыми предложениями вроде «мой руки», «убери в комнате», «садись есть», и ещё она всё время хотела спать и забывала разные важные вещи вроде родительского собрания.

Папа у нас постоянно в командировках, так что пожаловаться ему можно очень редко. Он так по нам успевает соскучиться, что дома превращается в кота Леопольда, который только разводит руками и говорит: «Ребята, давайте жить дружно».

Нет, я, конечно, с радостью вожу Аську в коляске, играю с ней в прятки и кормлю с ложки. Но она такая прилипала, что просто ужас. Стоит мне прийти домой, она сразу прилипает ко мне, и всё. Хорошо, что я домашку хотя бы в школе делаю. А то какие уж тут математика и неправильные глаголы! Как нарочно, Аськин интерес к музыке проснулся, когда меня выбрали играть на концерте, а гаммы и этюды, которые я тренировал с начала учебного года, её совершенно не волновали.

И вот Аська, заслышав первые аккорды сонатины, быстро затопала в мою комнату. Но была перехвачена мамой и, видимо, усажена перед телевизором. Молодец мама! Это она хорошо придумала. По крайней мере, мне удалось переложить справа налево четыре карандаша из пяти. Это метод такой придумала Ольга Игоревна. Садишься играть, рядом кладёшь карандаши и после каждого раза перекладываешь один карандаш на другую сторону клавиатуры. Машины мои разогнались и даже выехали на второй круг: я дошёл до побочной темы. И даже правая рука немного поумнела.

Потом Ася, конечно же, пришла и стала усаживать мне на клавиши пластилиновых обормотов. Я тут же отлепил их всех и бросил на пол. Я ведь только-только дошёл до самого сложного места!

Аська, разумеется, заревела. Мама, разумеется, пришла. Она взяла Асю на руки, и они стали слушать, как я играю обеими руками. Я почувствовал, что у меня покраснели уши, хотя знал, что мама не поймёт, если я ошибусь. Но в голове звучал голос Ольги Игоревны: «А что у тебя там „соль“ делает? Длинная фраза, а ты её не выдерживаешь. Ярче!» Играю снова и снова. Машины то разгоняются, то будто бы врезаются в стену.

– Мама, запиши в тетрадку, сколько я занимался, – сказал я через некоторое время.

Но в комнате никого, кроме меня, не было. Я и не заметил, как они ушли.

Я принёс тетрадь и ручку маме, она начала писать, но вдруг подскочила и закричала не своим голосом:

– Где Ася?!

Мы огляделись. Аськи в комнате не было.

Сестрёнка, конечно, занималась не тем, чем следует, а именно разрисовывала маркером дверцу шкафа в коридоре. Маркер она стащила у меня со стола.

Ольга Игоревна, увидев, что у меня в тетради написана цифра «1», спросила:

– Как же это понимать? Занимался одну минуту, один час или один день?

Но потом, послушав мою сонатину, улыбнулась. Она всегда понимает, занимался ученик или нет. Она, наверное, телепат. Заглядывает в наши головы и всё видит, её не обманешь.

– Молодец. Сонатина сложная, но ты серьёзно за неё взялся, – сказала она и посмотрела на меня так, будто я ей что-то очень хорошее подарил.

Потом я сидел и слушал, как Ваня с Алисой играют «Да, сэр, это мой ребёнок!», и вспоминал Аськины художества на двери шкафа.

Алиса, которая на этот раз ошиблась несколько раз, сказала мне после репетиции:

– Я больше так не могу! Ни погулять, ни в планшет поиграть… Занимаюсь каждый день по часу.

– По часу? – удивился я.

– Да. И в выходные тоже. Не могу уже просто, – повторила она.

Какие разные у всех беды, оказывается. Вот я, можно сказать, мечтаю о том, чтобы поиграть целый час в одиночестве.

– А у тебя есть брат или сестра? – спрашиваю я.

– Старший брат. Он уже в десятом классе.

Вот повезло-то человеку, а он, то есть она, не понимает своего счастья. Небось брат-десятиклассник не станет размазывать по столу детский крем или швырять по всей комнате твои носки и трусы.

В выходные наконец приехал папа. По этому поводу решено было совершить семейный выезд в музей и в ресторан.

– Как твоя сонатина? – спросил папа.

Я только открыл рот, как раздался крик:

– Папа, ать! – И Ася врезалась в папины ноги.

«Ать» – это по-Аськиному «играть». Папа тут же повалился на ковёр, и Аська на него забралась. Мама в этот момент подкрадывалась к ним с уличными Аськиными штанами. Ася ненавидит надевать штаны, и её надо всячески отвлекать от этого дела. Папе это хорошо удаётся.

Музейные старушки умилялись, когда Аська тянула ручку из коляски, показывала на картины пальцем и бормотала по-своему. Но стоило ей выбраться на пол, как они перестали умиляться и начали повторять на все лады: «Держите ребёнка!» В музеях-то ничего трогать нельзя! В общем, мама и папа только и делали, что бегали за Асей, хватали её по очереди на руки или пытались запихнуть в коляску.

– Рановато для искусства, – решил папа, и мы поспешили уйти к песочнице и качелям. Честно говоря, за это я Асе мог бы сказать «спасибо», потому что не люблю, когда ничего нельзя трогать и вокруг только портреты понавешаны. Одна картина мне всё же понравилась. Там пианист на рояле играл, весь окружённый коричневым цветом. Но сидел он, кстати, совсем неправильно. Сутулился очень. Ольга Игоревна сказала бы ему: «Ну что вы, крючок проглотили? Спина!»

Я лазил по лесенкам и залез даже на самое высокое место, но мама и папа вообще не удивились. Зато Аськиным кривеньким куличиком они восторгались, как музейной скульптурой. Сосед по песочнице, такой же малявка, зачем-то насыпал песок Асе в карман куртки. Ася рассердилась и зарыдала. А мама этого малявки почему-то стала ругать его, хотя ведь ясно, что он вообще не понимает, что делает. Маленький же. Тогда он, конечно, тоже заорал, и пришлось мне скорее слезать с лесенки и делать для них куличиковый пирог.

Когда мы пришли в ресторан, первое, что я заметил, было фортепиано. Чёрное, блестящее, с завитушками. Сразу мне захотелось сесть за него и попробовать сыграть.

– Мам, можно я поиграю?

– Во что? – не поняла мама.

– На фортепиано.

Папа тут же спросил разрешения у официанта, и мы с ним сели за инструмент, оставив маму и Асю делать заказ. Папа очень уверенно сыграл «Маленькую ночную серенаду», а я – не очень уверенно – отрывок из сонатины.

– Слабовато, – покачал головой папа. – Не сильно ты продвинулся.

– Папа, они мне не дают ничего делать! – вдруг выпалил я. – Знаешь, как трудно с ними жить?

Папа усмехнулся, потом сказал:

– Представляю себе.

– Нет, ты не представляешь, пап, потому что ты всё время в своих командировках! – сказал я. – Как только я прихожу домой, Ася ко мне приклеивается. А если я ошибусь на концерте, то просто умру от позора.

– Во-первых, от позора умереть нельзя. Вот я, как видишь, до сих пор жив, хотя ошибся на отчётном концерте в музыкалке!

– Ой-ой! Как же ты не умер-то?

– Да я вот помню до сих пор, что когда сел на своё место в зале, то заплакал, и мой друг, который играл до меня, положил мне руку на плечо. Но я так переживал, что даже вышел из зала. А теперь думаю, что ничего страшного в ошибках нет, если эти ошибки можно исправить. На другом концерте я сыграл ту же сонатину на отлично. Кстати, это тоже была сонатина Клементи. Тебе же нравится играть?

– Да, очень нравится.

– Это самое главное. А с мамой ты вообще говорил об этом?

– О чём?

– Ну, что Аська тебе так мешает.

Я задумался. Говорил или нет? Наверняка да. Или… я думал, что это и так понятно, без слов. Я пожал плечами.

– Мне кажется, Кирюха, эту проблему можно решить, – сказал папа.

Потом я объедался картошкой фри и мороженым и развлекал Асю тем, что нарисовал на салфетке смешную рожицу, которая выглядывала из-за краешка стола и говорила: «У-у-у!» Аське если что понравится, она будет смотреть на это хоть сто раз подряд и бесконечно радоваться. Она тоже хотела поиграть на фортепиано, но официант очень умело отвлёк её, заботясь, как видно, об ушах посетителей ресторана, и проводил в детскую комнату, где она долго возилась с разными умными игрушками. Я заметил, что она действительно соображает, что делает, а маленькая девчонка, которая тоже была там вместе с нами, никак не могла понять, как одну мисочку запихнуть в другую. Я почувствовал, что очень горжусь тем, что у меня такая умная сестра. Она уже правильно собирает пирамидку!

На следующий день меня оставили дома одного – в кои-то веки! Но оказалось, что занятиям это не очень-то способствует. Сразу же захотелось поиграть в гонки на телефоне, почитать книжку, вывалить на пол «Лего» и построить наконец полицейский участок. Всем этим я занимался до прихода родителей и Аси. Потом мы провожали папу, который снова улетал от нас, и в тот день я за инструмент так и не сел.

– Играл двумя руками, Кирилл? – спросила на уроке Ольга Игоревна, глядя на меня в упор телепатическим взглядом.

Я промолчал и понял, что сегодня мне одобрения не дождаться. И пальцы у меня были не «кругленькие», и правая рука поглупела, так что Ольга Игоревна постоянно меня прерывала и показывала, как надо.

– Кирилл, слушай. Если вот так не будет, значит – не будет никак.

Вечером, перед тем как сесть заниматься, я пришёл к маме, гладившей гору Аськиных одёжек, и сказал:

– Мам, мне Ольга Игоревна сказала, что не разрешит выступать, если я не буду заниматься.

– Так ты же всё время занимаешься! – сказала мама. – Ты большой молодец.

– Мам, мне Ася мешает. Давай, пока я играю, ты с ней будешь, а?

Ася поняла, что я говорю про неё, и улыбнулась. Она грызла тюбик с детским кремом и одновременно пыталась оторвать помпон от своего носка.

– Конечно, конечно, – сказала мама, – я что-нибудь придумаю.

Ася весело гукнула в знак согласия.

Вот это да! Странно, почему я всё-таки раньше не догадался, что надо поговорить с мамой? Оказывается, взрослые далеко не такие сообразительные, как я думал. Им тоже надо многое объяснять!

С того дня мама и Ася очень серьёзно отнеслись к моей подготовке, и теперь у меня уже не было оправданий, когда я лентяйничал. Машины разгонялись всё быстрее, и обе руки потихоньку умнели, хотя справиться со всеми поворотами этой трассы было совсем не просто.

И вот до концерта остался один день. Мама с Асей специально ушли на какие-то развивающие занятия (хотя я уверен, что Аська у нас и так развита не по годам), и я играл свою сонатину много раз, так, что у меня пальцы стали болеть, а в глазах зарябило от клавиш дедушки-фортепиано. Машины больше не съезжали на обочину, и красный «феррари», разумеется, приходил первым – в финальных аккордах.

Вечером позвонил папа, и мы с ним ещё обсудили завтрашний концерт, мама приготовила мне костюм и сказала, что я буду самым лучшим пианистом на концерте.

– Мы с Асей будем тебе хлопать громче всех, – сказала она.

– Вы с Асей? А я думал… – начал я.

– Кирюша, ну куда я её дену? – развела руками мама.

Этого мне только не хватало. Вдруг Аська всё испортит? Начнёт вопить посреди концерта, и тогда я ошибусь. Или схватит чью-нибудь маму за волосы. Нет, она, конечно, умная девочка, но всё-таки там столько народу будет! Вдруг она испугается и заплачет?

А утром, когда мы собирались в школу, выяснилось, что мама забыла купить цветы.

– Мы сейчас забросим тебя в школу и быстренько в магазин, – утешила меня мама. – Асенька, иди, будем штанишки надевать.

Это она зря сказала. Да уж, мама иногда глупеет, как моя правая рука.

Аська, услышав про ненавистные штаны, попятилась из прихожей и спряталась за угол.

– Асёнок, вылезай, – сказала мама.

– Так она и вылезла, – буркнул я, – давай так: я отвлекаю, ты надеваешь.

Мама кивнула, закатала штаны наизготовку, а я, схватив с вешалки перчатку с разноцветными пальцами, высунул её из-за угла.

– Ку-ку! Привет, привет, я жёлтый первый пальчик, я играю нотку «фа». А я, красный второй суперпалец, играю нотку «до», а вот и третий, куда без него, играет «ля».

Аська заворожённо смотрела на суперпальцы. Я обернулся и увидел, что мама тоже смотрит и улыбается.

– Мама, – сказал я громким шёпотом, – ты что?

Мама опомнилась, и пока я представлял Аське четвёртый и пятый пальчики, штаны незаметно оказались у капризули на ногах.

– Мы всё успеваем, не волнуйся, – сказала мама, усаживая Аську в автокресло.

А кто волнуется? Я не волнуюсь. Я всего лишь первый раз играю на школьном концерте. Пустяки какие!

Я выскочил из машины возле школы, а мама поехала за цветами.

На первом этаже было уже полно родителей (конечно же, с букетами). Я быстро разделся и побежал в актовый зал.

– Где же ты ходишь, Кирилл? – спросила Ольга Игоревна, когда я вошёл. – Я уже волноваться начала.

Все посмотрели на меня. Как выяснилось, я пришёл последним. Участники концерта из разных классов сидели в первом ряду. Тут были и другие педагоги по фортепиано, но Ольга Игоревна вела концерт, поэтому все её слушались. Я сел рядом с Ваней и увидел, что он теребит воротник своей белой рубашки.

– Скорее бы уже кончилось, – шепнул он. – Вообще заснуть не мог сегодня.

Я уставился на Ваню. Вот это да! Он, оказывается, тоже боится! Значит, я не один такой. Это меня немного подбодрило.

– Все помнят, кто за кем идёт? Алиса, Ваня, выходите сразу, когда я объявлю имя композитора, а то «Да, сэр, это мой ребёнок» долго произносить. Удачи всем! – сказала Ольга Игоревна и поднялась на сцену, где сиял белоснежной улыбкой наш рояль.

И вот мам, бабушек и сестёр пустили в зал. Вернее, пустили вообще всех, кто пришёл, в том числе некоторых пап, которые, пригибаясь, смущённо расселись на стулья подальше от сцены. Я боялся, что не увижу маму, но вот она вошла с большим букетом лилий.