Текст книги "Берег Живых. Выбор богов. Книга первая"

– Даже более невозможное, чем то, с чем мы имеем дело теперь? – Кирдаллан посмотрел в глаза матери, поймав себя на мысли, за которую ему стало совестно: он искал успокоения.

– Это… иначе. Но всё нам будет под силу.

Одна мысль угнетала Кирдаллана даже больше сегодняшнего отвратительного ритуала, подтвердившего тяжёлую правду. Мать доверяла жизнь брата их союзнику из-за гор. Но что, если союзник их врага был не менее влиятельным?.. Кто-то ведь помог расставить ловушки для Тремиана Ареля там, в Таур-Дуат. Этот ловчий был очень терпелив, раз ждал все эти годы, и очень искусен, обыграв старого Высокого Лорда, повергнув весь его род в пучину хаоса.

Ловчий мог перехватить Эрдана прежде, чем Хатепер Эмхет даже узнал бы о его прибытии. И пусть величайший дипломат их времени мог защитить младшего принца от всех, даже от самого Императора, но если капкан сработал раньше, всё было бессмысленно. От этой мысли внутри у него холодело, и надежда гасла, как утренняя звезда.

Кирдаллан удержал себя, не стал озвучивать матери свой страх. На её плечах и без того лежало слишком многое.

– Пока я разрешу дела с Советом, хорошо бы тебе побывать среди наших воинов, – проговорила королева. – Ты всегда прекрасно чуял их настроения… всегда мог воодушевить.

– С превеликим удовольствием я повёл бы их против Саэлвэ хоть завтра, – принц чуть оскалился.

– Не смей, – королева нахмурилась. – Не смей, если не хочешь раскола ещё большего, чем уже привнесло падение наших союзников Арелей.

– Тщательно подготовленное падение, – с горечью заметил Кирдаллан.

– Многие догадываются, кто стоит за этим. И это делает Саэлвэ опасным и непредсказуемым союзником в их глазах, даже если они следуют за ним из страха. Пока.

Королева чуть прищурилась, и в её глазах отразились тени зачарованных чащоб. Ллаэрвин Тиири тоже была охотником и игроком. Саэлвэ не следовало забывать об этом ни на миг.

* * *

Празднества, посвящённые Божествам или неким важным событиям, были необходимой частью жизни Таур-Дуат. Помимо сакральной роли – чествования определённых энергий на земле – торжества давали всем жителям Империи ощущение радости, стабильности, гордости, единства и причастности к великому. Как Великий Управитель и старший царевич, Хатепер понимал это лучше многих. Но оказываться в самом сердце торжеств, в центре внимания, ему не доводилось с тех самых пор, как он вступил на свою высокую должность. Удивляться же тому, что Император устроил в честь его официального возвращения праздник, не приходилось. В это непростое время народу как никогда нужно было подтверждение стабильности, уверенность в будущем. И пусть Владыка пока не назначил брата своим преемником, провозглашение о возвращении в прямую ветвь рода давало всем вполне определённый посыл. Именно этого и добивались Секенэф и Хатепер.

За счёт казны народу столицы было предоставлено угощение, как в дни величайших из праздников. На площадях выступали актёры и музыканты. Повсюду царили радость и веселье.

В составе пышной процессии открытый паланкин Великого Управителя пронесли от центрального храма до императорского дворца, чтобы горожане могли воздать ему почести и воочию убедиться, что разнесённый повсюду глашатаями указ Владыки правдив. Разномастная толпа собралась, чтобы приветствовать старшего царевича и сопроводить до ворот Дома Владык. Пожалуй, столько приветственных криков, как сегодня, и столько пожеланий здравия, благополучия, вечной жизни и памяти в веках, как сегодня, Хатепер не слышал за все последние несколько лет.

Облачённый в парадные сине-золотые одежды и ритуальные украшения, Великий Управитель величественно кивал и искренне улыбался горожанам, приподняв руку в знак приветствия. Иные церемонии утомляли, хоть он и был к ним привычен, но сейчас Хатепер почти физически чувствовал исходившую от яркой разношёрстной толпы энергию, и эта энергия несла его, как воды Великой Реки – ладью. Радость, надежда, Сила. Свет, жизнь и благословение. Ваэссир жил для своего народа, и жизнь народа была его жизнью. Без рэмейского народа не было бы и Эмхет.

В ослепительной лазурной синеве над городом раздавался клич соколов, едва различимый в общем гуле голосов горожан. Священные птицы Ваэссира сопровождали Хатепера, подтверждая правильность совершённого шага, и сердце его радовалось, впервые за долгое время свободное от всех тревог.

Когда паланкин пронесли через ворота во внутренний двор перед дворцом, стражи скрестили копья, не пропуская никого лишнего внутрь. Хатепер не оглядывался. Совсем по-новому он взирал на небольшую площадь, раскинувшуюся перед ступенями дворца, – словно оказался здесь впервые. Садовые деревья обступали её аккуратной аллеей, примыкая почти к самым дворцовым стенам. Золочёные, украшенные рельефами – кобрами и соколами, – двери были гостеприимно распахнуты. Несмотря на красоту и изящество резьбы, они были крепкими: инкрустация скрывала под собой железное дерево, обитое металлом. В случае нужды дворец очень быстро превращался из гостеприимного Дома Владык в неприступную крепость.

У дверей, на вершине ступеней, стоял сам Император в парадном белом облачении, и Двойной Венец венчал его рогатую голову. По правую руку от него величественно замерла царица, милостиво взиравшая на прибытие родственника. Её наряд, белый с золотом, был, как всегда, безупречен. Голову венчала золотая корона с Матерью-Грифом, одной из ипостасей Аусетаар, чьи крылья обрамляли её лицо наподобие шлема. Этот венец цариц, как и императорский Двойной Венец Обеих Земель, надевался нечасто, лишь по особым случаям и для определённых обрядов. Выбор облачения и ритуальных украшений был неслучаен.

Восемь Ануират выстроились почётным караулом, а чуть поодаль толпились вельможи, возбуждённо переговариваясь и указывая на паланкин.

Владыка улыбнулся и раскрыл руки, словно для объятия. Слуги аккуратно опустили паланкин на землю, и Хатепер величественно сошёл с него. Стражи у ступеней отсалютовали ему. Все остальные почтительно замерли, ожидая, когда Император скажет своё слово. Великий Управитель склонил голову.

– Привет тебе, брат мой. Сегодня Дом Владык принимает тебя с той же радостью, с которой предок наш Ваэссир принял твоё возвращение в прямую ветвь рода. Свет, жизнь и благословение тебе, сын Владыки, брат Владыки, старший царевич Хатепер Эмхет, – провозгласил Секенэф, и его глубокий голос пронёсся над площадью, отражаясь, казалось, от каждого камня, донося смысл его слов до каждого из присутствующих.

Толпа вельмож взорвалась приветственными криками, прославлявшими его. И снова Хатепер ощутил исходившую от них волну, несшую его точно воды Великой Реки.

Великий Управитель поднялся по ступеням, и Секенэф заключил его в объятия. После пришёл черёд царицы. Лёгкие руки Амахисат легли на его плечи, и старший царевич невольно вздрогнул, но не показал своего смущения. Царица задержала взгляд на его лице, потом подалась чуть ближе и шепнула:

– Верю, ты знаешь, что делаешь.

Уточнить не было возможности – она уже отстранилась, одарив его милостивой улыбкой, и заняла место подле своего супруга. Хатепер последовал за царственной четой. Вся придворная челядь выстроилась по обе стороны центрального коридора дворца, и все кланялись Великому Управителю едва ли не с бо́льшим почтением, чем Императору и царице. Проходя мимо них, Хатепер почти физически чувствовал их взгляды, прикованные к нему, и в особенности – к золотому навершию, сделавшему его рог целостным. Да, все они прочитали знак правильно, просто пока не смели в голос обсуждать свои мысли на этот счёт. Хатепер знал их всех, но сегодня словно тоже видел по-новому – как и знакомую с детства дворцовую площадь, как и внутреннее убранство Дома Владык. Что-то в самом воздухе изменилось бесповоротно, и как бы сам он ни относился к произошедшему, особенно понимая цель, стоявшую за этим, – сегодня он пришёл сюда в новом качестве. Обратной дороги не было.

В большом тронном зале были накрыты невысокие пиршественные столы. Дворцовые повара превзошли сами себя, наготовив столько блюд, сколько не подавалось единовременно, наверное, со дня восхождения Владыки Секенэфа на трон. Всевозможные овощи и фрукты, мясо, птица и рыба, приготовленные по всем известным столичным рецептам, свежевыпеченный хлеб и лучшее пиво соблазняли многообразным переплетением запахов. Большие кувшины с изысканным вином из императорских запасов располагались у столов, и, точно стражи, рядом с ними замерли искусные виночерпии.

Секенэф и Амахисат прошествовали к стоявшим на небольшом возвышении тронам. Император тепло улыбнулся брату, приглашая сесть по левую руку от себя в приготовленное специально для старшего царевича кресло. И этот жест тоже не был случайным. Опускаясь в кресло, Хатепер отчётливо вспомнил, как точно так же несколько лет назад сюда садился молодой Хэфер, провозглашённый наследником трона.

Слуги поднесли царской чете и брату Императора отдельные столики. Речь Владыки, открывавшая пир в честь его брата, была краткой – о стабильности в Обеих Землях, поколебать которую не могли никакие смутные угрозы с Севера, о благодарности Богам, защищавшим пределы Империи и покой её жителей, о радости в сердце Владыки от возвращения брата.

Когда гости расположились на мягких циновках и подушках у пиршественных столов, Амахисат чуть улыбнулась и хлопнула в ладоши. По её безмолвному приказу в зал, словно лёгкие тени, проскользнули танцовщицы в полупрозрачных одеяниях. При каждом их грациозном шаге позвякивали браслеты и ожерелья, задавая ритм мелодии, подхваченной вошедшими следом музыкантами. Коротко царица взглянула на Хатепера, точно спрашивая, по нраву ли ему. Хотя едва ли она сомневалась – вкус царицы был безупречен во всём, в том числе и в музыке. Никто лучше неё не мог наполнить дворец изысканной роскошью и украсить любой праздник. Дипломат кивнул ей почтительно и с благодарностью.

Он мог лишь догадываться, какие противоречивые чувства испытывала Амахисат, чествуя его возвращение. В любом случае, сейчас было не время и не место говорить о личном. И омрачать искреннюю радость брата Хатепер также не хотел – слишком уж редко Секенэф радовался. У них ещё будет время обсудить всё…

* * *

После праздника прошла всего пара дней, но государственные дела не стояли на месте. Давно закончились часы официальных встреч и прошений, и даже поздние доклады придворных уже были приняты, но царицу ещё ожидали представленные её высокому вниманию свитки с отчётами. Гораздо больше Амахисат интересовали сейчас послания осведомителей, но новостей пока не поступало. Она не находила себе места, хоть и прошло ещё слишком мало времени, чтобы ожидать чего-то.

Ренэфа не было давно, слишком давно. Она никогда не показала бы этого, но ей тяжело было отпускать от себя сына. А с тех пор, как ей донесли об угрозе его жизни – угрозе, которую сам он предпочёл скрыть… При мысли об этом царица сжала писчую палочку так, что та треснула и обломилась в её изящных пальцах. Со вздохом Амахисат отложила испещрённый значками скорописи[4]4
  Скоропись – здесь имеется в виду упрощённая форма иероглифического письма. В Таур-Дуат, как и в Египте, для повседневных записей использовалась именно скоропись, а полная священная символика использовалась для более важных текстов.


[Закрыть] лист бумажного тростника[5]5
  Бумажный тростник, или бумажная осока, – папирус.


[Закрыть], понимая, что всё равно не может сосредоточиться. Перед её мысленным взором представали строки совсем иных посланий, а также письма́, которое она уже сотни раз продумала до каждого слова. Но прежде, чем направлять это послание, она хотела дождаться сына и выслушать его. Слова, которым предстояло лечь в зашифрованные строки, и без того были пропитаны ядом, но царица не сомневалась, что после отчёта Ренэфа добавит ещё. И яд этот будет не слабее «Пьянящего вздоха» эльфийских алхимиков.

Ни один союз не стоил жизни её золотоглазой надежды, её прекрасного сына, в котором воплотилось больше, чем она смела мечтать. Никого и никогда, даже самих Богов, Амахисат не любила сильнее. Он был самим совершенством, идеальным воплощением золотой крови Эмхет. Иногда ей даже не верилось, что форма его вышла из её чрева.

Легенды, высеченные на стенах храмов, говорили о том, как дыхание Богов входило в Императора и царицу, когда они зачинали наследника трона… Амахисат не сомневалась, что в ходе ритуала, когда был зачат Ренэф, с ней было дыхание Богов. Боги отвернулись от неё, когда пришёл черёд воплотиться душе Анирет, хотя сколько надежд она возлагала на тот час, когда семя Владыки впервые расцвело в ней, питаемое всей силой её жизни! Разочарование… Слабая, несуразная, готовая потакать всем, вечно ищущая то чужой поддержки, то саму себя – пусть бы её и не было вовсе… Бесконечно пытающаяся заслужить любовь и одобрение, Анирет вызывала у Амахисат отторжение тем больше, чем больше походила на неё саму. Какая насмешка – это сходство! Анирет была её тенью, бледным подобием, вечным напоминанием о том, как сама она пыталась когда-то заслужить любовь Владыки. Слабое порождение всей той страсти и неистовой мечты, которую царица вложила в её рождение… и той невозможной безответной любви, которой она была проклята в первые годы этого союза. Подпав под очарование энергий Золотой, под немыслимое притяжение их общих ритуалов, когда-то царица мечтала превзойти, затмить в сердце Владыки ту, тень которой неизменно витала в этом дворце и над всей её жизнью. Как хотела она принести Секенэфу радость и подарить желанное дитя! Но это дитя оказалось ему нужно не больше, чем ей самой. Анирет росла. Она была красива и умна, но всегда недостаточно… Она была далека от совершенства настолько, что царице было больно видеть её – тем больнее, чем сильнее Анирет пыталась угождать ей и завоёвывать её одобрение. Слишком, слишком это напоминало о тех годах, которыми Амахисат далеко не во всём гордилась, хотя в те же годы она завоевала любовь и уважение своего народа – уже не как влиятельная вельможная дама, дочь одного из самых могущественных родов Таур-Дуат, но как царица, мать и Владычица этой земли.

После рождения Анирет Амахисат боялась, что Секенэф не придёт в её покои больше и не призовёт её, кроме как в Ритуал Разлива. А когда она возносила молитвы в семейном святилище или в храмах, она всерьёз боялась, что Боги отвернулись от неё, и больше детей ей подарено не будет. Сколько всего она передумала тогда… Ведь был ещё тот, самый первый, негаданный, про́клятый раз, когда из её чрева вышло создание, места которому на земле быть не могло. Но проклято или нет, а создание это было могучим, вобрав в себя Силу крови обоих своих родителей. И не раз царица со страхом думала, что дать форму совершеннее, чем её собственная бледная копия, она уже не способна, что воспитанник Безумной Серкат уже вобрал в себя всё самое лучшее, что она только могла дать родившейся от её тела душе…

Но Боги улыбнулись ей вновь, когда даровали Ренэфа. Ренэф был всем тем, о чём Амахисат только могла мечтать. Да, его непокорному пламени ещё предстояло разгореться и явить себя всем. И, как и всякий драгоценный камень, он нуждался в тщательной огранке… Но наблюдая за тем, как он рос, как раскрывался его потенциал, царица не сомневалась ни на миг: он станет живой легендой и займёт достойное его место в вечности.

Боги, как же медленно текло время! Да и поздний гость её, о прибытии которого ей доложили, отчего-то задерживался. Царица устало опустила лицо в ладони.

«Где ты, мой светоч? Покинул ли Леддну?.. Как же долго ты был вдали от моих рук…»

Не зря, ох не зря сердце не давало ей покоя, изводилось, предчувствуя опасность. Анирет проходила обучение далеко на юге, готовилась стать советницей будущему Владыке. Но будь воля Амахисат – с какой радостью она поменяла бы своих детей местами! С какой радостью она принесла бы в жертву дочь, только бы сыну не угрожала опасность! Поймав себя на этой мысли, царица могла бы испугаться. Она взяла зеркало, украшенное изображением Золотой Хэру-Хаэйат на рукояти – один из древнейших оберегов женской красоты. В полированной бронзовой поверхности отразилось знакомое неизменно красивое лицо.

Амахисат холодно усмехнулась своему отражению. Она знала себя и знала, на что была способна. Она не устыдилась и не убоялась своей мысли. Анирет могла стать лишь полезным ресурсом – в конце концов, должна же она хоть как-то оправдать своё великое наследие, кровь и дух обоих родов. А Ренэф… Ренэф был для неё всем.

«Ты вернёшься, мой прекрасный дар свыше… Никто не посмеет забрать тебя у меня и у нашей земли – уж я об этом позабочусь», – уверено подумала Амахисат, откладывая зеркало.

Она не вздрогнула, когда вернувшаяся служанка учтиво сообщила о прибытии гостя, только развернула своё плетёное кресло от стола, чтобы видеть его. Второе такое же кресло стояло рядом.

Вельможа вошёл в кабинет царицы один, без телохранителей или слуг, и поклонился с полагающимся высокому положению хозяйки почтением. Ему уже сложно было двигаться, и наверняка к дверям покоев его принесли в небольшом паланкине, но вошёл сюда он уже сам. Каждое его движение было выверено, отточено долгими годами придворной жизни, и даже бремя лет не могло изменить этого. Всё тот же гордый разворот плеч, спокойная уверенность на испещрённом морщинами лице, проницательный взгляд серо-стальных глаз – таких же, как у Владычицы, разве что чуть потускневших на склоне жизни.

– Приветствую тебя, госпожа моя царица, и да продлят Боги твои годы, – тихо произнёс Раур, глава вельможного рода Шепсаит, и нежно улыбнулся своей дочери.

Амахисат поднялась ему навстречу и взяла его руки в свои, ласково сжала, с сожалением отмечая про себя, что силы в этих сухих крепких ладонях становится всё меньше с каждым годом. Она сама подвела отца к креслу и помогла сесть, чуть помедлила, позволив себе ещё на несколько мгновений удержать его руки, потом села напротив. Наедине она могла позволить себе проявление чувств, но всё же не слишком. Старик не любил напоминаний о своём угасании.

– А тебя, я вижу, Боги по-прежнему благословляют здоровьем и силой, и ясностью разума, – с улыбкой отметила она. – Я рада, что ты всё ещё не ушёл на покой.

– Хотя, возможно, пора бы, – Раур тихо рассмеялся, качая головой с совсем уже поредевшими седыми волосами, которые сейчас не скрывал богато украшенный, по столичной моде, парик. – Твоя сестра и её супруг давно уже намекают, что я не успею насладиться прохладой тенистых садов да сладостью вина в дальнем поместье.

– Им не сравниться с тобой, – спокойно возразила Амахисат. – Хотя, возможно, покой тебе и правда нужен… но лишь тогда, когда решишь сам.

– Моя царица верит в меня – это отрадно, – улыбка вельможи была искренней, но взгляд в следующий миг стал холоднее. – Впрочем, учитывая всё… покой все мы узрим ещё очень нескоро.

– Дома всё хорошо? – с участием спросила она, хотя догадывалась, что говорил он вовсе не о делах во вверенных роду Шепсаит владениях.

– Без изменений, и слава Богам, что пока даровали нашей семье благоденствие.

– Расскажешь мне о том, что не указано в сухих отчётах?

Раур поделился последними новостями из дома, которые, конечно же, не были совсем уж неизвестны царице. Амахисат слушала терпеливо и даже с удовольствием – ей редко когда удавалось поговорить с отцом вот так, просто, вдали от чужих глаз. Пусть она уже десятки раз слышала одно и то же – о сестре и племянниках, о слугах в поместье, о тучных стадах и богатых урожаях и прочих хорошо знакомых и вместе с тем уже таких далёких вещах.

Но отец ведь пришёл говорить с ней не о жизни в доме, который она давно покинула. Взгляд вельможи потемнел, и голос потерял благодушие.

– Расскажи мне лучше, что с царевичем, – проговорил он.

– А я-то надеялась, что усмирила слухи, – невесело усмехнулась царица.

– Безусловно. И тем страшнее смутное неведение.

– Будь спокоен, отец: Ренэф жив и здоров. Ожидаю, что уже через пару декад он вернётся в столицу. Чем скорее, тем лучше!

– Бесспорно, – Раур сцепил пальцы, внимательно глядя на дочь. – Но я бы хотел знать больше. Развей мои тревоги.

– Я хочу успокоить твоё сердце, но и сама пока знаю не всего.

– А что знаешь, тем поделиться со мной не готова, – старик грустно улыбнулся. – Но я ведь не растерял остроту разума настолько, чтобы не понимать: причина нашего последнего празднества кроется, в том числе, и в произошедшем в Лебайе.

Амахисат помрачнела и прищурилась, внимательно глядя на отца.

– Да, ты всё прекрасно понимаешь. Зачем ты искал встречи со мной сегодня? Помимо того, что нам всегда отрадно видеть друг друга.

Раур ответил не сразу – вздохнул, собираясь с мыслями. Но царица знала такой его взгляд: он был настроен решительно и не отступил бы, даже если бы ему было очень тяжело совершить следующий шаг.

– Ты знаешь, что значишь для меня… что значит для меня сын твой и Владыки, да будет он вечно жив, здоров и благополучен, – проговорил вельможа негромко. – Ты знаешь, что и я, и твой род всегда были на твоей стороне.

– Я знаю, отец, – мягко ответила царица и обняла ладонями его сухие сцепленные пальцы – в знак благодарности и чтобы дать понять, что здесь, во дворце, лучше было не обсуждать всё. Впрочем, он ведь понимал и так.

Раур снова вздохнул и закончил тихо и твёрдо:

– Многое, многое мы прошли вместе… многое совершили… Род Шепсаит остаётся твоей надёжной опорой. Но мы не будем противостоять Хатеперу Эмхет, как никогда не противостояли Владыке Секенэфу. Мы… отступаем.

Амахисат нашла в себе силы сдержанно кивнуть, ничем не выдать сковавшие её чувства. Она ожидала этого… она догадывалась, что хотел сказать Раур, когда просил об этой встрече… И всё же услышать свои догадки облечёнными в слова оказалось больно и холодно.

Выпустив его руки из своих, царица медленно встала, обошла стол, проходя к окну.

– Прошу лишь, не забудь, что и Ренэф – часть рода, который ты защищаешь, – тихо проговорила она, не оборачиваясь.

– Не забываю ни на миг, – его голос дрогнул.

Сердце царицы сжалось. Решительно она шагнула к отцу, опустилась у его ног, накрыла его руки своими ладонями, заглядывая в глаза, затянувшиеся блестящей пеленой. Раур молчал, но сколько всего было в этом его взгляде!

– Твой внук восславит оба своих рода – я обещаю, отец, – горячо прошептала Амахисат. – Не оставь его… Что до меня… Если дойдёт до того – забудь обо мне.

Он понял всё то, что стояло за её словами – это отразилось вспышкой ужаса в его глазах.

– Не проси, – ответил он чуть слышно, и скупые слёзы всё же пролились, очерчивая его лицо, ставшее вдруг очень измождённым, выдавая уязвимость всех прожитых лет. – Не проси, моя отрада… моя гордость…

– И всё же прошу, – царица крепко сжала его руки. – Вы были со мной во всём, и ты больше прочих… Но если случится такое – останься с Ренэфом. Я не поставлю под удар ни его, ни вас. Обещай мне, Раур, глава рода вельможного рода Шепсаит, ради всех нас.

Старик закрыл глаза, целуя её руки с пронзительной нежностью. Невыносимо было видеть его таким, но она делала то, что должна.

– Обещаю, моя прекрасная царица…