Текст книги "Смерть придёт на лёгких крыльях"

– Собственное непонимание сейчас пугает меня куда больше, – воин невесело улыбнулся.

– Что ж… Наш Владыка Рамсес Усермаатра-Мериамон, да пребудет с ним вечно милость Богов, погиб… погиб прямо в ходе празднеств Опет.

Глава IX

1-й год правления Владыки Рамсеса Хекамаатра-Сетепенамона

Нахт

Нахт потрясенно уставился на командира, не в силах поверить. Владыка был велик в своей силе и недавно благополучно отпраздновал свой Хеб-Сед[40]40
  Древнее празднество Хеб-Сед – серия ритуалов, призванных возобновлять силу фараона. Обычно отмечал тридцатилетний рубеж правления царя, но некоторые фараоны, чтобы укрепить свою власть в глазах народа, праздновали его раньше или даже по несколько раз. Согласно исследованиям, Хеб-Сед был также празднованием, ритуально связывающим и объединяющим Верхний и Нижний Египет под властью одного царя.


[Закрыть], укрепив свою власть до самых дальних пределов Та-Кемет.

Невольно он вспомнил разговор с Беком:

«Ведь недаром говорят, если на празднествах что-то пошло не так – значит, чем-то мы прогневали Богов…

…В малом дворце у храма какой-то недуг, потому двери заперли для всех. Никого ни впускать не велено, ни выпускать…»

Значит, это был не недуг. В царской резиденции у Храма Миллионов Лет закончился свой земной путь Владыки Обеих Земель.

– Объявлено пока не было, – сказал Усер-хат. – Представляешь, что будет в народе? Да и как вообще можно принять такое… Чтобы Владыка наш погиб прямо в ходе празднеств Опет, когда сила его божественных покровителей на самом пике! Дурное, дурное предзнаменование… И череда наших несчастий, боюсь, только началась. То, что происходит сейчас на Западном Берегу, – прямое тому подтверждение.

Нахт пытался осознать услышанное. Его разум зацепился за одно слово – ужасное слово, заставляющее само нутро похолодеть. Словно трещина прошла по основам чего-то незыблемого, древнего, как сами заветы предков, на которых строится весь твой мир.

– «Погиб», – тихо проговорил он. – Ты сказал «погиб», а не «умер».

– Да, ты не ослышался, – Усерхат понизил голос. – Все слухи, конечно, нужно просеивать, как плохо обмолоченное зерно. Но даже при этом вести, которые мы получили, поистине ужасны. И скоро это все, хочешь не хочешь, а выплеснется из узкого круга. Подготовить почву не успели – да и как тут можно было успеть…

– Но кто мог посягнуть на жизнь Владыки Обеих Земель? – потрясенно спросил меджай.

Сама мысль об этом пугала. Повергнуть живого Бога, защищающего закон на земле? Нет, невозможно. Нахту доводилось бывать в Храме Миллионов Лет. Он слышал истории от старших воинов – те самые истории, что были запечатлены на расписанных цветными рельефами стенах и величественных колоннах, подпирающих небо. В великолепии своей Силы Владыка сокрушал врагов Кемет. Он изгнал Народы Моря, перед которыми трепетали все их соседи. Он отогнал от границ чехену, из добрых соседей попытавшихся стать захватчиками. Он подавлял мятежи, когда в неспокойное время поднимали голову старые враги от самых дальних порогов Итеру, что в царстве Куш.

– Не кто-то один, нет, – мрачно ответил Усерхат. – У нашего Владыки было немало врагов, увы, даже среди тех, кто пел ему восхваления и принимал награды из его рук. Мне смутно намекали, да и есть у меня кое-какие мысли… Но я не стану делать выводы до дальнейших разбирательств.

Нахт вопросительно посмотрел на него, ожидая, поделится ли командир своими подозрениями, но Усерхат, видимо, уже сказал, что хотел.

– Слава Богам, что всегда есть наследник. Значит, скоро ожидаем коронацию? – спросил он. – Новый Владыка должен вернуть Маат и покарать тех, кто принес Исфет.

Помолчав, командир улыбнулся.

– Мне так нравится твоя вера. Жаль, что политика мудренее этих простых истин, по которым мы стараемся жить. Новый Владыка скоро займет трон. Посмотрим, каков он будет… и насколько будет исполнена воля Владыки ушедшего.

Нахт попытался вспомнить, что знал о наследном царевиче. У Владыки был не один сын, но один был избран им и провозглашен уже много лет как: тот, кто сопровождал его в военных походах и долгое время защищал границы Кемет – старший царевич Рамсес. Усерхат вроде бы отзывался о нем, как о человеке достойном и хорошо разбирающемся в военном деле. Но два-три года назад что-то случилось с ним. Он отбыл на дальние рубежи и не появлялся на всенародных празднованиях уже давно, по крайней мере, в Уасет. Младший царевич, тоже носивший имя Рамсес, вроде бы принял на себя его роль в ритуалах и придворных делах.

– Весть старшему царевичу уже направлена, и не одна, но это займет время, – сказал Усерхат, уловив ход его мыслей. – Главное, чтобы он все еще был жив… потому что за эти два года доходили разные слухи. В народе многие считают, что он уже погиб как герой, хоть и не было провозглашено ни о погребении, ни о трауре. Да мало ли что люди болтают… кто-то даже считает, что он предал нас, заключив договоры с врагом. Но я лично в это не верю, потому что хорошо знал его. В придворных делах он не настолько искусен и сведущ, зато военачальника лучше, чем он, еще поискать.

Нахт понимающе кивнул. Как воин, он бы предпочел видеть на троне хорошего военачальника, способного вести за собой остальных, чем хитрого придворного. А тем более раз этот военачальник был избран самим Владыкой прежде – ведь ясно же, что избран не просто так.

Усерхат устало потер лицо ладонью.

– Теперь что касается этой девушки… жрицы Инпут, за которой ходят все некропольские псы.

– Слава Богам, не все, – фыркнул меджай.

– Я слышал кое-что, что пришлось мне не совсем по нраву, но мне нужно время, чтобы разобраться. Пока я считаю, что вам обоим лучше остаться здесь. Чем меньше будут о вас вспоминать, тем лучше, ну а в гарнизон никто просто так не явится. Наблюдай за ней и доложи, если заметишь что-то не то.

– В ней много странного, не скрою, но опасной она не кажется.

– Всякое бывает, уж поверь. Возможно, позже я попрошу тебя наведаться в Ипет-Сут[41]41
  Ипет-Сут (др. егип.) – дословно «Самое избранное/совершеннейшее из всех мест». Древнее название Карнакского храма, основного культового центра бога Амона и всей фиванской триады, в которую входят так же богиня Мут и бог Хонсу.


[Закрыть]. Ты и без меня знаешь, с кем лучше поговорить, если хочешь выведать больше о делах жрецов…

Нахт привычно напрягся. Эти встречи никогда не давались ему легко, и без крайней необходимости он старался не посещать центральный храм Амона.

– В сложное время даже худой союзник – все-таки союзник, – мягко проговорил Усерхат. – А время сглаживает все противоречия.

– Не все, – сухо ответил меджай.

Командир вздохнул, качая головой.

– Отдохни пока. И обязательно загляни к Садех – она о тебе спрашивала. Только помойся сперва – ты ее знаешь, – добавил он, усмехнувшись.

Нахт не удержался от улыбки, хоть на сердце и было тяжело. Нагоняи от госпожи Садех он помнил с детства, и неизвестно еще, кого в гарнизоне боялись больше – ее или командира.

Новости настолько потрясли воина, что проще было не думать об этом вовсе, хотя бы перед самим собой сделать вид, что все по-прежнему. Земля Кемет без посредника между народом и Богами, без защиты Маат была слишком уязвима, и что мог поделать с этим один меджай? Правильно говорил Бек – все, что происходило сейчас, было не их ума дело. Хорошо хоть со всем этим было кому разобраться – чиновники Пер-Аа, военачальники, старшие жрецы, разбиравшиеся в таких вещах. Но каково это, стоять на последних рубежах, где никто не встретит угрозу, кроме тебя? Каково было тому же Усерхату со всем бременем его знаний и ответственностью за стольких людей? Все-таки Нахту и другим было проще – они шли за своим командиром, и их не тяготила ноша принятия решений. Как говорил один жрец, от знаний скорбь только множилась. Пожалуй, сейчас воин понимал это как никогда.

Усталость давала о себе знать, хотя долгожданное омовение немного помогло освежить разум, не только тело. Как ни смешно, он не был уверен даже, что сегодня будут силы – да и настроение – пропустить кружечку-другую с товарищами. Вот к госпоже Садех он обязательно должен наведаться, чтобы ее не расстраивать. Но сначала Нахт пошел к Имхотепу, удостовериться, что с гостьей все в порядке.

«А если эта жрица в самом деле не совсем уже человек и потому так не хотела оставаться у лекаря?» – возникла неприятная мысль, но воин отмел ее.

Если Шепсет была созданием Дуата, Имхотеп поймет это и предупредит их.

Жрец встретил воина приветливо Нахта, но вглубь дома звать не стал.

– Спит, – тихо пояснил он, коротко кивнув в сторону дальней комнаты.

– С ней… все хорошо? – спросил меджай, не зная, как лучше уточнить то, что его беспокоило.

– Изнеможение крайнее. И я бы сказал, – Имхотеп понизил голос еще больше, – что она пострадала от сильного проклятия, раскалывающего душу. Это не дает ей восстановиться до конца… но притом раны ее заживают даже быстрее, чем на…

– На собаке, – подсказал Нахт.

– Да, точно, – закивал жрец. – В ходе пути она сильно сбила ноги, но когда я помог ей обработать ступни снадобьями, эти следы затягивались чуть ли не на глазах. А рана под повязками… Она особо не рассказывала, что случилось, но я подумал – раз наложены были повязки, значит, и рана сравнительно свежая?

– Несколько дней, насколько я могу судить, – ответил Нахт, удивленный наблюдениями целителя.

Имхотеп поджал губы, качая головой.

– Что?

– Там остался только тонкий шрам, – объяснил жрец.

– Но этого не может быть, – выдохнул меджай. – Я же сам видел. Было столько крови… разве что края словно слиплись… словно этой ране…

– …уже не один день, – закончил целитель.

– И бальзамировщик тот сказал, что сшивать не придется…

– Ага. Как ты сказал? Бальзамировщик? – переспросил Имхотеп. – То-то я смотрю, разрез такой очень… характерный. Искусно нанесен, аккуратно. Я бы сказал, обсидиановым ножом – самым острым, что у них есть.

– Чтобы вынуть внутренности, – вспомнил Нахт. – Я слышал.

– Значит, дня три-четыре назад она еще истекала кровью? Этому шраму уже не один месяц. Уж поверь, я на них насмотрелся.

Меджай задумчиво потер висок. Он помнил, сколько было крови, когда Шепсет выбежала из зала, когда он нес ее, без сознания, и укладывал на ритуальный стол. Но как такое возможно?..

– Она… точно человек? – тихо спросил Нахт, внимательно глядя на жреца.

Имхотеп ответил не сразу, задумчиво посмотрел на собак, собирающихся у его дома. Той большой, черной, не было видно – наверное, она осталась подле Шепсет.

– А что делает нас людьми? – наконец задумчиво проговорил целитель. – Целостность души? Хрупкое тело, которое так трудно сохранить в вечности? Тело у нее не такое уж хрупкое… а душа не целостна… Но я бы все-таки сказал, что она человек. По крайней мере, считает себя таковым.

– Бальзамировщики убеждали нас, что она мертва, – выпалил Нахт прежде, чем успел как следует подумать. Изначально он не собирался напрямую обсуждать это ни с кем, кроме Усерхата.

Имхотеп коротко рассмеялся.

– Нет, если ты об этом – то вполне жива. Она нуждается и во сне, и в воде, и в пище. Да ты ведь и сам это видел. Но ее природа… как бы так сказать… Я бы с радостью понаблюдал за ней подольше. К тому же, я хочу помочь ей восстановить целостность, если это вообще в моих силах.

– Не можешь устоять перед тем, чтобы вылечить то, что больно, – беззлобно подначил его Нахт.

– Именно так.

– Командир сказал, что она пока остается здесь, с нами. Так что наблюдай, сколько тебе угодно. Да и лучше будет, если она пока поживет у тебя…

– А, опасаешься, что люди судачить начнут, – усмехнулся Имхотеп. – Несколько ночей под общей крышей, когда тому есть свидетели – и вот у тебя уже будет необычная жена.

Нахт отмахнулся, но пренебрегать этой традицией все-таки не хотел. Если уж он когда-нибудь и введет женщину в свой дом и проведет там с ней несколько ночей, то не по чистой случайности и необходимости.

– Ладно, не буду тебя больше задерживать, да и ночь уже близится. Спасибо, что рассказал, мудрый.

– Шел бы ты сам отдохнуть, мальчик. Хоть и крепкий, точно бык, но все ж прислушиваться к нуждам тела надо вовремя, а то потом будет поздно.

Выслушав привычное напутствие целителя, меджай чуть поклонился и покинул дом. Наблюдения Имхотепа только добавили вопросов, которые и без того множились, словно саранча.

– Боги, Нахт, ну неужели, наконец, дошел до меня! – всплеснула руками госпожа Садех, встречая его на пороге. – Давай-давай, проходи же.

– Я сегодня ненадолго, – смущенно улыбнулся меджай, обнимая женщину.

Она всегда пахла медом и выпечкой, такая теплая, словно наполненная солнечным светом.

Родом Садех была из южных сепатов, что ближе к царству Куш, и кожа у нее была еще темнее, чем у Нахта, а черные волосы вились мелкими кольцами. Ростом она была невысокая, под стать своему супругу, округлая, как статуэтки богинь плодородия из далеких краев, и очень красивая этой своей необычной красотой.

– Ну а как же покушать? Мой Усерхат ведь не заставил тебя докладывать на голодный желудок?

– Нет-нет, мы плотно поели.

– Славно. Но от сладких булочек ты еще никогда не отказывался. Сегодня с инжиром. Садись.

Садех утянула его вглубь дома, сломив любое сопротивление. Да и кто в здравом уме мог отказаться от ее угощения? Она пекла лучше всех на обоих берегах Уасет, в этом Нахт был совершенно уверен. И надо же, как странно совпало… именно пышными булочками с инжиром Садех когда-то соблазнила мальчишку, горевавшего по отцу и твердо вознамерившегося отправиться в Дуат следом, хотя бы притронуться к еде.

Голос хозяйки лился как быстрый поток – глубокий, убаюкивающий, – пока она рассказывала Нахту о новостях у соседей, о том, как быстро в этом году сходит половодье, и о прочих житейских вещах. Он слушал вполуха, просто наслаждаясь ее заботой и окружающим уютом, знакомым с детства. Стены украшали яркие драпированные полотна, каждое подобрано со вкусом. Циновки, на которых они сидели, были плотными и мягкими. Экзотические расписные вазы, стоявшие по углам и под окном, навевали мысли о дальних странствиях, откуда купцы привозили самые необычные товары. На маленьком домашнем алтаре, посвященном Хатхор[42]42
  Хатхор – одна из самых любимых и почитаемых в Древнем Египте богинь и одно из самых древних египетских божеств вообще. Олицетворяла любовь, радость, искусства и плодородие, была связана с музыкой и другими искусствами, с небом и с плодородием.


[Закрыть]и Бесу[43]43
  Бес (Бэс) – одно из самых необычных божеств Древнего Египта, изображался в виде карлика и, в отличие от многих богов, почитался, прежде всего, простыми людьми. Защищал от злых духов и сглаза, покровительствовал детям и беременным женщинам и в целом семье. Также был связан с весельем, сексуальностью и плодородием.


[Закрыть], горел светильник и курились благовония.

Нахт был дома. Именно сейчас, сидя рядом с Садех, жуя одну из ее восхитительных булочек и слушая местные сплетни, он осознал это наиболее полно.

– А кого ты к нам привел? – вдруг спросила она, лукаво сверкнув агатовыми глазами. – Неужто невесту себе нашел?

Меджай, уже начинающий клевать носом, аж проснулся и едва не поперхнулся инжирной начинкой. Женщина заботливо похлопала его по спине.

– Ну-ну, нечего так волноваться. Давно тебе пора, ведь молодость не будет с тобой вечно. Я правда думала, что тебе больше по душе девушки вроде меня, – она заразительно рассмеялась. – Помнишь, как ты сказал мне, что подрастешь и непременно на мне женишься? Хотя мой Усерхат, конечно, был бы против.

– И ты тогда ответила, что лучше будешь мне доброй тетушкой. Или с гордостью стала бы мне матерью, если б Боги распорядились иначе, – Нахт тепло улыбнулся, коснулся губами ее родной ладони. – Конечно помню. И до сих пор считаю тебя самой чудесной женщиной во всей Кемет.

Садех ласково погладила его по щеке. В уголках глаз пролегли морщинки, и воин отказывался видеть, что с каждым годом их становится все больше.

– Ну так все же… что это за девушка? – с интересом спросила она.

– Я помог ей и защитил. Усерхат просил за ней приглядеть. Я толком не успел ее узнать. Она жрица Инпут.

– Ах вот оно что! То-то собаки наши так оживились, даже старый Пенек. Хоть и странно это все выглядело, конечно. Теперь сплетен не оберемся.

– Ну о чем-то ведь соседям надо поболтать, – усмехнулся Нахт. – Не так уж много у нас тут происходит.

– Да лучше б так подольше и оставалось! Мы уже успели полюбить покой. Увлекательные приключения они, знаешь же, только в историях хороши. А как оказываешься в них вовлечен – то мечтаешь о тепле домашнего очага, а вовсе не о том, чтоб стать героем легенды. Хотя по юности все мы, конечно, считали иначе, – она улыбнулась. – Значит, жрица Инпут. Симпатичная вроде. Отмыть только и откормить немного, чтоб не была совсем как псина тощая. А так, может, и останется с нами совсем, подсобит Имхотепу с его лекарскими делами. Он давно себе учеников искал, да все как-то не ладилось. У нас же тут чуть ли не рождаются с оружием в руках.

– Как всегда загадываешь далеко наперед, – усмехнулся Нахт.

– А как же иначе? Всегда так делаю, иначе не умела б вести хозяйство, особенно в целом гарнизоне… Ох, да ты уже совсем засыпаешь! Ты как, здесь сегодня переночуешь, или к себе пойдешь? Давай-ка я тебе постелю, и завтра спи хоть до полудня.

Нахт, подавив зевок, кивнул. Ему и правда хотелось остаться.

Глава X

1-й год правления Владыки Рамсеса Хекамаатра-Сетепенамона

Шепсет

Может, отвары Имхотепа были так хороши, а может, сказывалось то, что ночевала она наконец не в чьей-то гробнице, но в эту ночь сны Шепсет были приятными и безмятежными. Никаких видений, наполненных голосами Тех, словно над ней в самом деле сжалились и дали немного отдохнуть. Никаких страшных предзнаменований. И даже присутствие Богини немного отступило, оставляя неизменное чувство защищенности, но не обдавая привычным дыханием Той Стороны.

Ей снились пение птиц и ароматы плодовых деревьев. Усыпанные чистым просеянным песком тропинки в зарослях, по которым так приятно было пройти босиком. Тихие переливы арф и ласковый солнечный свет. Было так спокойно и правильно, и вместе со светом солнечной ладьи его присутствие озаряло землю – незыблемая Сила, бросить вызов которой никто не мог. Могучий воин и незыблемый защитник. Живое Божество и… человек, уставший от своих свершений, находящий отдых в самых простых вещах, радующийся искренности вместо вездесущей лести.

В ее снах он был там, в этих садах, у ярких расписанных искусными рельефами стен своего храма, хранившего историю всех его побед. Казалось, стоит сделать каких-то несколько шагов, протянуть руку, и она сможет догнать его, но…

Родной голос стал шелестящим шепотом, ласковым ветром среди ветвей, разносившим сладкие ароматы.

«Найди… найди…»

Шепсет не хотела просыпаться. Хотела остаться там, рядом с ним, где было правильно. Пробуждение несло с собой муку памяти. Воспоминания, запертые надежно, как в гранитном саркофаге, настойчиво скреблись о крышку, грозя расколоть камень. Даже дышать было больно, и горло сдавливали слезы, которые она не считала себя вправе проливать. Проснувшись, она укусила себя за кулак, чтобы не позволить своей скорби вырваться ни единым звуком. Так и лежала, свернувшись калачиком, лицом к стене, пока не почувствовала спиной тепло тела.

Собака легла совсем рядом, опустила морду ей на плечо и шумно вздохнула. Это было похоже на объятие, и жрица была благодарна.

– Проснулась уже, я же вижу, – мягко позвал голос, уже вполне живой, здешний. Собака приподняла голову и застучала хвостом по циновке, но Шепсет не повернулась. – Есть будешь? Тебе принесли одежду, я там рядом оставил. И воды вдосталь, хотя лучше потом к каналу сходить, как жара немного спадет. Ты проходи, как закончишь, – а то время уж к обеду.

С этими словами жрец ушел, судя по удаляющимся шагам.

Шепсет медленно села, оглядывая небольшую полутемную комнатку, служившую не то спальней, не то лечебницей. Единственное окно было закрыто плотной тяжелой занавесью, но солнечный свет все равно сумел просочиться, проливаясь тонкой сетью косых лучей.

Мебели здесь не было, кроме большого сундука и нескольких корзин с утварью. У противоположной стены были сложены несколько свернутых циновок. На одной из таких Шепсет как раз и спала, заботливо укрытая льняным покрывалом.

У изголовья стояла большая чаша с водой, рядом – гребень и растертый порошок из трав для зубов. Пара добротных плетеных сандалий пристроилась неподалеку, и аккуратно была сложена одежда. Кто-то позаботился даже о ларчике с макияжем и бронзовом зеркале, и почему-то именно эта небольшая деталь очень тронула жрицу.

Девушка стянула с себя тунику старого жреца, умылась и отерла тело влажной тканью. Казалось, запах бальзамирующих масел настолько впитался в кожу, что не рассеется вечно. По крайней мере, Шепсет чувствовала его чуть ли не на вкус и ожесточенно натирала себя, даже когда уже очистила пыль и песок.

Закончив, она обернула широкими полосами льна грудь и бедра, подвязала ткань и закрепила, потом оглядела себя. Имхотеп вчера, осматривая ее, предложил сменить повязки… а потом они оба очень удивились.

Шепсет провела кончиками пальцев по тонкому белесому шраму. Вот и все, что осталось в напоминание о ее несостоявшейся мумификации. Может, часть произошедшего ей просто привиделась? Она ведь не вполне себя осознавала. Но жрица отчетливо помнила, как кровь выходила толчками, а потом вдруг остановилась. И как притупилась боль, когда она очнулась второй раз.

– Как же так? – спросила она себя вслух и посмотрела на собаку. Та склонила голову набок, изучая ее внимательным и чуть насмешливым взглядом карих глаз, похожих на бусины карнеола.

Никакого толкового ответа на ум не приходило. Пожав плечами, Шепсет надела калазирис[44]44
  Калазирис – слово греческого происхождения, относящееся к традиционной женской одежде Древнего Египта. Используется чаще в научно-популярной литературе, в научной называется просто платьем или одеянием. В ранние периоды был распространен более простой вид этого одеяния – платье с широкими бретелями, прикрывавшими (а иногда и не до конца прикрывавшими) груди. В более поздние периоды наряды стали усложняться накладками, драпировками и плиссировками.


[Закрыть]– простой, без драпировок, но пошитый из хорошего тонкого льна. Затем она попыталась привести волосы в хоть какое-то подобие порядка, но часть мелких кос расплелась, а часть безнадежно запуталась, поэтому она пригладила их, как могла, решив переплести позже. Усердствовать с макияжем она не стала – только привычно подвела глаза и на несколько мгновений замерла над своим отражением, ища перемены. Что-то ведь обязательно должно было измениться! Произошедшее просто не могло не оставить глубокий след, похожий на шрам. Но лицо осталось прежним, разве что сильно осунулось. Жрица вглядывалась долго и пристально, не веря, что совсем ничего не отразилось. Черты поплыли, а собственные глаза стали казаться ей большими темными провалами. Только тогда Шепсет, вздрогнув, отложила зеркало.

Подойдя к окну, она чуть отвела занавесь и украдкой выглянула наружу. Окно выходило в маленький сад, где росли цветы и лекарственные травы, а несколько плодовых деревьев отбрасывали щедрую тень. Этот сад, насколько она могла разглядеть, примыкал к другим таким же, где работали, смеясь и болтая, несколько женщин. Издалека раздавались смех и голоса детей. Где-то пролаял пес, но собака, сопровождавшая девушку, не выказала интереса.

Да и не собака это была вовсе – Шепсет прекрасно понимала. Создание, сопровождавшее ее, просто любило принимать такую форму. А местные псы, встретившие их и собравшиеся вокруг, вряд ли вышли навстречу жрице. Скорее – выказывали почтение той, что шествовала рядом.

Очень хотелось выйти наружу, немного прогуляться по саду – наверное, чтобы сохранить в себе след приятных снов. Вместе с тем Шепсет совершенно не желала встречаться с людьми, не желала ни расспросов, ни разговоров.

Жрец Имхотеп, хоть и помог ей, вызывал подозрения – вдруг узнает больше, чем нужно? Встретиться с командиром гарнизона было боязно, но очень нужно. Спокойнее всего она относилась к этому воину, Нахту. Наверное, уже слишком привыкла полагаться на него, пусть они были знакомы всего ничего. Сложно не привыкнуть, ведь он спас ей жизнь, хотя не должен был. А потом увел от тех, кто желал ее убить. Может, здесь ей тоже придется несладко, но, по крайней мере, пока никто не пытался причинить ей вред – даже наоборот.

«Может, это глупо. Просто мне стало тебя жаль».

Шепсет усмехнулась. Такой простой, бесхитростный. Говорит что думает. Давно она не встречала таких людей – при дворе это было не в чести.

При дворе…

Сердце тяжело ухнуло в груди, и воспоминания заскреблись еще яростнее, болезненнее. Ей пришлось сделать несколько вдохов, чтобы прийти в себя. Она едва могла отделить память о своей жизни, хорошей правильной, от того, что случилось после, поэтому проще было вовсе не смотреть.

– Пойдешь со мной? – тихо спросила она у собаки.

Та поднялась и потянулась, широко зевнув во всю пасть – ни дать ни взять обычный пес – и потрусила из комнаты. Шепсет ничего не оставалось, кроме как последовать за ней.

Имхотеп сидел на циновке у невысокого столика и, напевая себе под нос, растирал что-то в каменной ступке. До жрицы донесся аромат знакомых трав. Целитель приветливо посмотрел на нее и кивнул на стол, где были разложены лепешки, сухой сыр и фрукты.

– Отвар уже остыл, но ты все равно выпей. Наши сегодня на весь день далеко к заводям ушли, так что, может, к вечеру будет у нас запеченая рыба.

– Я очень благодарна тебе за помощь, – тихо сказала Шепсет, грациозно садясь, дождалась, пока жрец отставит ступку и приступит к еде, и только тогда начала есть сама.

Голод уже не был таким иступляющим, но в те моменты, когда она чувствовала вкус еды и воды, она словно бы все больше оживала. Слабость еще сохранялась, каждое движение приходилось делать с усилием, будто ее энергия постоянно утекала куда-то, как из треснувшего кувшина. Но, по крайней мере, тело слушалось лучше, а зрение прояснилось – ни люди, ни окружающие предметы уже не казались смутными полуреальными формами.

– Не так уж я и помог тебе пока, – задумчиво ответил жрец, разламывая лепешку. – Многое еще предстоит сделать… если сама пожелаешь, конечно.

Шепсет насторожилась и посмотрела на целителя.

– Я не больна, – упрямо повторила она.

– Растерзанной душе тоже требуется исцеление. Всегда лучше быть целостной: и духом, и телом… Поешь, – мягко сказал жрец, – и поговорим. Если захочешь.

Девушка предпочла промолчать, обдумывая его слова. Если вернуть целостность означало открыть саркофаг – она не была готова. Некоторые двери лучше не отпирать, разве нет?.. Но когда она вспоминала даже легкий отголосок тепла Силы Владыки – как сегодня во сне – или видение о падении своего храма, в груди становилось тесно.

«Вернуть память».

«Вернуть истину».

Что мог знать этот жрец о ее целостности! Что все они вообще могли знать…

Они ели молча, и лекарь не задавал вопросов. Собрав посуду, чтобы отнести помыть, Шепсет сама нарушила молчание:

– Нахт не приходил?

– Вчера заглядывал проведать.

Жрица хмыкнула, пряча неловкость.

– Сегодня еще наведается, тем более раз уж обещал проводить к командиру гарнизона, – добавил Имхотеп, возвращаясь к своему неспешному занятию. – Поможешь мне немного?

– Конечно, с радостью, – почтительно отозвалась девушка. – И по хозяйству, и в лекарстве, если позволишь. Я неплохая травница… мама когда-то учила, – последние слова она добавила совсем тихо.

– Твоя мать – целительница? – с интересом уточнил жрец.

– Да, – Шепсет невольно улыбнулась, вспоминая. – Очень искусная целительница. Все мастера Сет-Маат к ней ходят. Она и меня учила, и сестру… только вот мне потом пришлось уехать далеко.

– Когда Боги призывают к служению, не нам перечить, – согласился лекарь. – Так я когда-то думал, что обрету свою целостность в служении Сокрытому[45]45
  Сокрытый – титул и дословный перевод имени бога Амона.


[Закрыть], но меня призвал мой господин Хонсу[46]46
  Хонсу – сын Амона и Мут, один из главных богов фиванской триады. Бог луны, мудрости и целительства.


[Закрыть]. Почитаю я и Первого из Западных, ведь кто, как не Инпу, прозревает тайны тела и духа. Некоторое время я даже обучался в Хэр-Ди, хотя и не собирался становиться бальзамировщиком.

При упоминании родного храма сердце заныло от тоски, сладкой и горькой одновременно.

– Как и я, – тихо отозвалась девушка, взглянув на Имхотепа по-новому.

– Да, просто несколько раньше, – рассмеялся целитель. – Но я никогда не забуду ни темные стены храма, полные мягким шепчущих теней, ни собачий остров. И уж точно не забуду стаи местных стражей! Особенно щеночков – таких крохотных, а уже воплощавших понемногу силу Инпу… Верховным Жрецом в ходе моего обучения был Джедефхор. Ох и суровый старикан! Сухой, словно мумия, но бодрый, всем на зависть, и очень желчный. Когда он лично проводил младшим жрецам уроки, мы все знали – проще сразу утопиться в водах Итеру, чем не выполнить хоть какую-нибудь мелочь из его заданий.

– Я помню его, да, – девушка не удержалась от улыбки. – Он уже отошел от дел, но бездействие ему не по нутру. Все еще дает иногда уроки и ворчит, да так, что его даже старшие жрецы опасаются. Такое чувство, что он – неотъемлемая часть нашего храма, как те же статуи Псоглавого… и что даже когда придет ему срок уходить – его Ка вечно будет обитать в этих стенах.

Они обменивались какими-то храмовыми байками и общими воспоминаниями, и Шепсет поняла вдруг, что почти против ее воли, сама собой, но между ними протянулась невидимая ниточка родства. Имхотеп когда-то жил в Хэр-Ди, обучался в тех же залах, по тем же свиткам, что и она. Он мог понять ее лучше прочих!

И тогда пришла робкая мысль, что возможно этому жрецу все-таки стоит довериться.

За разговорами она ополоснула посуду в бадье с водой и немного прибралась. Эти простые занятия всегда хорошо заземляли после ритуалов и медитаций. А потом она села напротив жреца, глядя, как он тщательно готовит ингредиенты для очередного снадобья. Имхотеп теперь вызывал у нее больше симпатии, чем настороженности, хоть до конца она и не избавилась от своих опасений. Как бы то ни было, девушка искренне хотела помочь ему.

– У тебя не одно Ка, – вдруг сказал он, не отрываясь от своего дела. – Я редко такое видел, даже среди жрецов.

Шепсет вздрогнула, осторожно ответила:

– Да, мне говорили…

– Ты словно стоишь на обоих берегах, не принадлежишь до конца ни земле, ни Дуату. Уж прости, что говорю об этом так прямо, просто даже смотреть на тебя больно, – целитель поморщился. – И нельзя не пожелать исправить.

– Это… особенность моего таланта, – нехотя призналась она, не зная даже, с чего начать рассказывать. – Быть между живыми и мертвыми.

Имхотеп поднял взгляд от ступки и серьезно сказал ей:

– Сейчас – даже больше с мертвыми. Твои Ка словно изранены, а душа расколота. Тебе нужно соединиться со своей силой, если ты хочешь продолжать свой путь дальше. Человек не может жить долго, не будучи целостным – тем более жрец. Ба, Ка, Рен, Иб, Сехем, Шуит, Ах[47]47
  Составляющие души в верованиях древних египтян. Рен – истинное имя. Ба – психика, личность, наиболее близкая к нашему пониманию души. Ка – «двойник», жизненная и магическая сила. Иб – сердце, средоточие разума и эмоций. Сехем – созидающая сила, концепция, близкая к Ба. Шуит – тень. Ах – высший дух, гений, «сверх-я».


[Закрыть]… Нельзя позволять им оставаться разрозненными, а не дополнять друг друга.

– Рен мне вернули, – чуть слышно возразила она, стараясь заслониться от нарастающего внутри страха, который порождали его слова. Она ведь и сама чувствовала, что глубоко ранена, словно трещины пошли по самой ее сути. Это было больше, чем просто невозможность вернуться в тело, овладеть собственным Хат[48]48
  Хат (др. егип.) – в представлениях древних египтян – физическое тело, вместилище всех составляющих души.


[Закрыть]до конца.

Имхотеп отставил ступку, потянулся к ней и накрыл ее скрещенные руки теплой ладонью.

– Подумай немного… и позволь мне хотя бы попытаться, – проговорил он, тепло улыбнувшись. – Я не наврежу тебе. Это бы противоречило моим обетам перед Богами.

Шепсет не успела дать ответ, хотя тот уже почти сорвался с губ – их прервал стук в дверь. Собака, встрепенувшись, пошла к порогу. Имхотеп поднялся и направился следом.

– А, вот и Нахт. Мы как раз о тебе говорили.

– Надеюсь, хоть хорошее? – усмехнулся меджай, входя.

– Все-то тебе расскажи, – Имхотеп лукаво подмигнул подошедшей Шепсет. – Я-то думал, ты пошел к реке за рыбой, вместе с остальными.

– Нет, я бессовестно проспал до самого восхождения ладьи Ра в зенит.

Судя по широкой улыбке меджая – он ни о чем не жалел. И все же от жрицы не укрылась тень тревоги в его глазах – тревоги, которой не было еще вчера, когда они с Нахтом только пришли в селение.