Текст книги "Сердце демона. Книга 1. Преданное наследие"

Глава двенадцатая
Эхо прошлого

Множество светильников, напольных и подвесных, разгоняло темноту зала подземной библиотеки, и вокруг Таэху было ясно как днём. Тьма пряталась в лабиринте переходов под Обителью, и казалось, сами древние наблюдают из теней. В детстве Аштирра пугалась этого нездешнего внимания, пусть оно и не было враждебным. Но теперь уже жрица давно привыкла к нему, хоть и ощущала по-прежнему остро – они с отцом никогда не были здесь одни. Некрополь Таэху примыкал к архивам и хранилищу артефактов, но своих мёртвых бояться было ни к чему – предки защищали потомков и благословляли в продолжении общего дела.

Склонившись над столом, Раштау реставрировал свиток, с ювелирной точностью собирая разрозненные фрагменты тонким серебряным пинцетом. Некоторые были слишком мелкими, и жрец то и дело брался за лежавшую рядом линзу из чистейшего кварца в бронзовой оправе, чтобы хоть что-то разглядеть.

Так бывало часто – начнёшь раскрывать лист бумажного тростника, пусть даже очень бережно, а он ломается и рассыпается в труху. Но некоторые тексты они с отцом находили уже россыпью разрозненных фрагментов, и не всегда удавалось хотя бы понять, что там было начертано изначально.

Гора свитков и артефакты покоились на другом столе рядом. Раштау рассказал, что им пришлось извлечь мумию Красуза и снять верхние покровы, но потом он лично провёл обряд перезахоронения согласно рэмейским традициям. Гробницу засы́пали и замаскировали, чтобы никто больше не потревожил покой вельможи.

Аштирра прежде не раз задавалась вопросом, имеют ли они вообще право вторгаться в обитель умерших. Именно тогда отец подробно объяснил ей устройство гробниц, где одно из помещений – сердаб[14]14
  Сердаб – небольшое помещение, примыкающее к гробнице и содержащее в себе статую усопшего. В таких помещениях приносились поминальные подношения.


[Закрыть] или семейное святилище, в зависимости от архитектурных особенностей и эпохи, – предназначалось для почитания владельца погребения. Научил, как правильно читать ритуальные формулы, нанесённые на стенах, связанные с загробным культом. Когда-то эти тайны принадлежали жрецам Ануи, властителя и покровителя мёртвых, псоглавого супруга Богини Аусетаар, которой служили Таэху. Но род Аштирры хранил и это знание, как и всё уцелевшее наследие рэмейского народа.

«Память… – говорил Раштау. – Прочти любую из этих погребальных формул, и увидишь, что каждый из них хотел остаться в веках. Что каждая из гробниц является прежде всего хранилищем знаний – будь то знание о жизни конкретного рэмеи или же тайны, которые он хотел донести до потомков. Мы бережно сохраняем их сокровища и повторяем их имена, пронося память о них сквозь вечность, как они того и желали. Именно это – почитание памяти, увековечивание – и отличает нас от расхитителей гробниц».

Эти его слова Аштирра помнила до сих пор и каждый раз, пересекая порог гробницы, шептала благословения её хозяину. Она знала, что Раштау делает так же, видела, как он всегда задерживается у входа, касается выбитых в камне строк кончиками пальцев и оставляет на давно потрескавшемся алтаре свой хлеб или добычу.

Девушка распрямилась, поведя затёкшими плечами, и залюбовалась работой отца. Из-под его искусных рук понемногу выходило полотно текста. Реставрация займёт не один день, но хотелось надеяться, что результат того стоит.

Рядом с рассыпавшимся свитком лежали записи, которые Раштау скопировал с саркофага Красуза. Аштирре очень любопытно было изучить их подробнее, но пока она помогала отцу в том, что надлежало сделать в первую очередь. Опираясь на рассказ Раштау и его черновые заметки, она составила подробный список найденных предметов с описаниями, включая их точное местоположение в гробнице, – для архивов. В данный момент она делала зарисовки предметов, чтобы ничего не потерялось. После шла очередь свитков, но сначала Раштау должен был собрать воедино те из них, которые сохранились хуже всего.

Большинство подобных записей представляло собой уже знакомые девушке в разных вариациях описания мира потустороннего, ритуальные формулы и списки жертв для умершего, питающих дух. Но иногда случалось обнаружить бесценные источники, детали родом из иной эпохи, из которых и складывалась многовековая история рэмейского народа.

Аштирра перевела взгляд с рук отца, понемногу творивших самое настоящее волшебство, на его красивое лицо. Сосредоточенный взгляд тёмно-синих глаз, морщинка, пролёгшая между бровей, тень улыбки, касающаяся резко очерченных губ, когда удавалось найти недостающее. Он напевал себе под нос мотив какой-то баллады, только-только закончив рассказ о том, как им с Брэмстоном на голову чуть не обрушилась одна из потолочных плит, расписанных золотыми звёздами на древний манер.

Свою мать девушка не помнила – та покинула Обитель прежде, чем Аштирра успела её толком запомнить. Остались лишь призраки памяти – ласковый голос, нашёптывающий что-то сказочное; тёплые руки, сомкнутые в защищающем объятии, изгоняющие все ночные страхи…

В такие моменты, когда они с отцом вместе работали в библиотеке храма или тренировались на засыпанной песком площадке в тени колонн, когда Раштау рассказывал свои колдовские истории или пел старинные баллады, Аштирра не могла не задаваться вопросом: почему? Кто мог по доброй воле уйти от такого мужчины, сильного и мудрого, самого чудесного на свете? Давно уже жрица оставила надежду попытаться найти супругу отца или хотя бы её погребение, разузнать что-то у близких. Легче, чем блуждать во тьме неведения, было признать, что матери не стало, что Боги забрали её раньше срока. Иначе разве бы она ушла? Отец её никогда не винил, но и не рассказывал толком ничего. Говорил лишь, что это была особенная рэмеи, прекрасная и храбрая… и что она гордилась бы своей дочерью, как гордился он сам.

Нет-нет да появлялась во взгляде Раштау печаль, и Аштирра оставила расспросы. На других женщин отец не смотрел – ни на близких, ни на далёких. Его занимали лишь дела их рода и семья. Когда-то Аштирра говорила, что очень хотела бы увидеть его по-настоящему счастливым. Отец лишь смеялся, приобнимая её, и говорил:

«Думаешь, я не счастлив здесь, с тобой? У меня есть всё, о чём я мог просить Владычицу Аусетаар. И это куда больше, чем многие вообще смеют мечтать…»

– Так, я больше не могу смотреть на эту бумажную мозаику, – заявил жрец, откладывая инструменты, и с хрустом потянулся. – Предлагаю на сегодня похоронить наше наследие здесь. Вернёмся завтра, как промеж рогов посвежеет. Что там у тебя?

– Почти половина, – гордо сообщила Аштирра и тихо рассмеялась: – Иногда ты работаешь ночи напролёт. Сегодня что же, не такая ночь?

– Не такая, – Раштау усмехнулся, накрывая завершённую часть отреставрированного свитка тонким стеклом для сохранности, а остальные бережно собирая в резную шкатулку. – Да и есть у меня предложение поинтереснее. Прогуляемся к пограничным стелам вместе с твоим псом – расскажу.

Чесем, дремавший на пороге, вскинулся и неистово закрутил хвостом. Раштау бросил на него задумчивый взгляд.

– Посмотрим, в каком настроении Каэмит этим вечером. Если повезёт, поймаем отголоски Всплеска, и тогда… – он заговорщически улыбнулся и поманил Аштирру за собой.

Вечер был тихим, чарующим. Вдалеке за спиной манило тёплыми огнями святилище. Ветер играл в роще, принося долгожданную прохладу, шелестя песчинками по гладким, стоптанным поколениями жрецов и паломников белым плитам древней тропы. Щенок сау, разминая затёкшие лапы, носился вокруг, гоняя ленивых ящерок, отдыхающих на тёплых камнях.

Неспешно Аштирра брела рядом с отцом, наслаждаясь тишиной, любуясь россыпями самоцветов Аусетаар на стремительно темнеющем небе. Эта ночь обещала быть умиротворяющей. Каэмит дышала в такт с тайнами древних. Искажения и фантасмагорические твари песков казались чем-то далёким и ирреальным, и так легко было забыться, представить, что всё по-прежнему – именно так, как привыкли видеть предки.

Когда они добрались до первой пограничной стелы, Раштау привычно погладил древний камень, очертил письмена кончиками пальцев. Некоторое время жрец вглядывался в ночную пустыню, словно взвешивая что-то. Лицо, так похожее на высеченные лики Стражей Обители, смягчилось. Неутомимый огонь жажды знаний во взгляде сменился тихой мечтательностью, той сладкой тоской по несбыточному, которую разделяла и сама Аштирра. Эхо тысяч голосов тех, кто жил в этих землях прежде, оживало в порывах ветра над песками, и отражения тысяч забытых лиц проглядывали в мутной призме веков.

– Хорошая ночь, – тихо проговорил жрец, озвучивая мысли дочери. – Хотел приберечь это до твоего дня воплощения, но сейчас даже уместнее.

Раштау обернулся, протянул ей что-то на ладони. Тускло блеснуло в лунном свете серебро – металл более редкий для Таур-Дуат, чем золото. Чеканный браслет словно притягивал лучи Ладьи Аусетаар, и на потемневшей от времени поверхности проступали письмена их родного наречия.

Артефакт манил её, звал, и зачарованно Аштирра протянула руку, накрыла браслет, покоившийся на ладони отца. Эхо голосов, многоликий шёпот зазвучал ярче, отчётливее, переплетаясь с голосом Раштау.

– Этот артефакт древне́е эпохи правления владычицы Кадмейры. Он был создан во времена последних Эмхет, прямо здесь, в нашей Обители. Сокровище, которое по приказу своей царицы Красуз хранил на своей мёртвой груди вместо оберега-скарабея. Эти надписи я прочёл там же, под сенью его гробницы: «Умиротворение сердца Владыки, надежда рэмейской земли. Она оберегала воинов, сплачивала сомневающихся, и…»

– «…мятежные сердца прозревали, заслышав её слова», – чужим, незнакомым голосом закончила Аштирра, поднимая взгляд.

Рука Раштау дрогнула – их ладони по-прежнему смыкались над браслетом. Жрица не могла видеть текст. Холодное серебро пульсировало в их пальцах – связующая нить сквозь вечность. Глаза Раштау чуть расширились, и в его недоверчивом взгляде отразилась тень безумной надежды.

Вкрадчивый шёпот древних голосов на краю сознания стал даже отчётливее, чем в архивах Обители. Артефакт словно пытался дотянуться до них, сообщить свои тайны. Так бывало в ходе некоторых ритуалов, когда они распечатывали память предметов и получали знание не из текстов, а из зыбкой череды образов чужих жизней.

Понимание ускользало, такое близкое и такое неуловимое. Мучительное и сладостное.

Именно в такие мгновения Аштирра по-настоящему понимала, почему Раштау никогда не остановится. Почему так важен был его нескончаемый поиск. Сколько лет он провёл в погоне за осколками их наследия, бережно по крупицам собирая утерянное? Сколько лет потратили их предшественники, чтобы теперь, только теперь в сомкнутых ладонях покоился ключ к дверям, сгинувшим в небытие?

Сердце защемило от странного болезненного узнавания, и тепло родства окутало её изнутри. Словно дым благовоний наполнил сознание, замутняя и притупляя привычное. Скрытые чувства обострились, размыкая пределы тела и разума, как во время их общих ритуалов.

Казалось, голос Раштау донёсся до неё, проникая в разверзнувшееся пространство восприятия, вознёсся в молитвенном песнопении, могучий и завораживающий, рассыпаясь эхом иных голосов. Глубже, сильнее. Дыхание пустыни вторгалось в лёгкие, высекая каждый новый вдох.

«Что бы ты ни увидела, что бы ни услышала… я верну тебя. Всегда верну тебя… Доверься мне…»

Надёжное присутствие отца и учителя таяло – в ладони осталось лишь потяжелевшее холодное серебро. Ночь расступалась.

На новом взлёте многоликой мелодии жрица распахнула глаза, обернулась…

Реальность, представшая перед ней, была и знакомой, и чужой.

Оазис Обители представлял собой целый небольшой город, обнесенный стенами из белоснежного камня, покрытыми сложным узором из иероглифических надписей и рельефными сценами из древних мифов. С внутренней стороны к стенам лепились жилые помещения и амбары.

Среди высоких плодовых деревьев, чьи пышные кроны были обласканы ветрами, раскинулось Священное Озеро. На берегу возвышался величественный храм. Одна картина точно накладывалась на другую – руины великолепных построек в песках и сияющие белизной и яркостью рельефов стены. Высокие главные врата-пилоны, целостные, не тронутые веками, выходили к водам озера, как того и требовала традиция, – это символизировало собой выход земли из вод вселенского небытия. На вратах – Аштирра знала – были высечены искусные рельефы, повествовавшие о времени Первых Договоров и рождении расы рэмеи.

Над стенами молельных дворов, где собирались паломники со всех уголков Империи, возвышались давно поверженные обелиски с покрытыми электрумом вершинами. Днём они отражали благодатные лучи Ладьи Амна, ночью – свет Ладьи Аусетаар. Светочи для заблудившихся душ. Искру этого света Аштирра сжимала в своей ладони теперь, не решаясь даже смотреть на артефакт. Разве сама она не была одной из этих заблудившихся душ?..

Сердце устремилось к храму, и тропа поднялась из песков, более не изувеченная временем. Здесь, в Обители, был её дом, и она помнила каждый камень, каждую улочку.

Аштирра увидела Святилище, в котором они с Раштау провели уже столько ритуалов, но теперь его окружали отстроенные колонные залы. Каждая колонна была словно подсвечена изнутри, как будто сердце камня могло биться и сиять. Она слышала голоса других жрецов и жриц, возносивших молитвы на этом самом месте, видела их тени, зыбкие на фоне монолитного храма. Или сама она стала лишь хрупкой тенью среди них, до боли настоящих?..

Земля пела Силой, защищавшей её обитателей. От этой Силы душа Аштирры рвалась из клетки тела, распахивая крылья навстречу храму. Она хотела крикнуть отцу, чтобы посмотрел и увидел… но крик умер на губах, когда жрица вдруг со всей ясностью осознала.

Часть её принадлежала этому месту всецело, такая же живая и настоящая, как те, кто ждал её внутри. И часть была лишь наблюдателем, которому открывались истинный облик храма Аусетаар и скрытая под песками Обитель – город, по чьим улицам больше никто никогда не пройдёт…

В следующий миг её сознание озарилось вспышками иных воспоминаний.

Танцующее неистовое пламя… Тени на стенах, переплетённые в едином гармоничном ритуале… Взгляд золотых глаз, родных и забытых, так близко… Танец огня и теней, завораживающая спираль Силы, вкручивающаяся всё дальше, всё глубже, пока не осталось ничего, кроме…

Но почему так больно принимать то, что принадлежало ей по праву?..

Мелодия изменилась на изломе. Хор молитвенных песнопений обратился боевым кличем и ржанием коней, звоном клинков и пламенем битвы…

Спина к спине…

Она почти обернулась, почти заглянула в глаза тому, кто стоял прямо за её плечом.

Она знала его запах и звучание голоса, силу и тепло его рук, волю, покоряющую города… но как ни старалась – не могла вспомнить его лица, в которое так больно было вглядываться…

Больно…

Больно…

Больно!..

«Достаточно! Возвращайся!..»

Чьи-то надёжные руки выдернули её из плена чужого болезненного бытия. Чья-то воля обрезала невидимые нити, связавшие её с иной эпохой… с той, где она оказалась вдруг на своём месте.

Она сопротивлялась, всё ещё силясь разглядеть, но разум мерк на пороге, не в силах справиться с мукой.

Обессиленно жрица упала на колени в песок, её бережно поддержали. Сердце неистово колотилось, захлёбываясь ритмом, оглушая.

– Дыши. Дыши.

Она хватала ртом воздух, словно вынырнула из толщи вод, и только воля целителя вела её, помогая снова обрести чувство «здесь и сейчас».

Когда зрение вернулось, Аштирра огляделась.

Внутри стало так пусто, что хотелось выть раненым зверем. Те же знакомые с детства руины возвышались вдалеке над песками, и ветер гулял в опустевших диких рощах, окружавших неизменное Священное Озеро. Ни жизни, ни родных голосов – лишь призраки былого величия…

Раштау подхватил её на руки, поднялся, двинулся к храму. Она хотела сказать, что может идти сама, но не нашла в себе сил. Необъяснимое чувство пульсировало внутри, переполняя: её долг был Там, не здесь…

– Ты сможешь вернуть меня? – чуть слышно прошептала Аштирра.

Отец коротко покачал головой, не глядя на неё. Его мерная поступь почти убаюкивала.

– Память и так увела тебя далеко. Дальше, чем когда-либо… Продолжать опасно.

Чуть позже они сидели в такой привычной кухне и уютный свет жаровни разгонял полумрак. У ног устроился притихший пёс. Бирюзовая пиала с целебным отваром приятно грела ладони.

Отец сидел напротив, опустив подбородок на сцепленные пальцы, вглядываясь в неё внутренним взором целителя. Аштирра хотела рассказать ему всё, что увидела, но видения безжалостно ускользали, словно сны на самой границе пробуждения. Вот они всё ещё твои, рядом, но стоит попытаться поймать их в ловушку слов, как они тают в зыбком мареве.

– Я не стану повторять ритуал, пока не укрепишься здесь снова, – твёрдо сказал Раштау наконец. – И браслет спрячу подальше, во избежание искушений. Иногда зов памяти слишком силён. Но мы здесь не для того, чтобы проживать прежнюю жизнь сызнова.

Аштирра увидела вдруг, как дрожат его руки, и накрыла ладонями его похолодевшие пальцы. Их взгляды встретились.

– Не хочу проиграть тебя нашим мечтам о былом. Понимаешь?

Да, она понимала. Ей неведомы были тайны Кадмейры и даже тайны отца, но одно Аштирра знала наверняка – что она для Раштау дороже всего. Дороже даже, чем дело жизни и тоска по несбыточному.

Ночь была беспокойная, тревожная, и кошмары окутывали его липкой паутиной, затягивали, точно трясина. Собственная кожа казалась клеткой, зудела, словно что-то иное вырывалось изнутри на поверхность.

Вскрикнув, Хранитель проснулся, огляделся. Взгляд всё хуже привыкал к темноте, а именно темнота стала в последние годы его убежищем. Он забыл своё имя, чтобы другие тоже забыли его. Он не оставался нигде дольше необходимого, чтобы запутать след. О, с какой радостью избавился бы он от своей ноши, да только некому было передать её. Искушение просто оставить всё позади было порой слишком велико, да только это уже не спасло бы его… Лишившись всего и поняв слишком многое, теперь он мог лишь идти, неустанно идти вперёд.

Скатившись с жёсткой лежанки, мужчина рывком стянул с себя вымокшую от пота рубаху, жадно припал к щербатому кувшину, стоявшему в изголовье. Руки дрожали, и он расплёскивал воду. Тени кружили на границах его убежища – тени родом из кошмаров, на которые так щедра оказалась эта ночь.

Опустившись на колени, Хранитель поднял одну из половиц, разрыл утрамбованную землю, извлекая бесформенный свёрток в грязных тряпках. Там был спрятан костяной ларец тонкой работы, инкрустированный золотом и лазуритом. Когда-то он сам заказал такой, в порыве тщеславия велев имитировать мотивы древней культуры, выбрав цвета правящего рода.

Внутри лежал амулет – тёмно-алый, почти чёрный потускневший камень без единой искры внутри, в оправе из тонких и прочных цепей неизвестного сплава. Формой он до ужаса напоминал почерневшее сердце, вырванное из груди мертвеца.

Артефакт, даровавший Хранителю и могущество, и проклятие, вот уже некоторое время молчал, а сам он не решался звать духа. Все его дары обошлись слишком дорого… совсем как в сказаниях кочевников о каи, исполнителях желаний. Где-то он оступился, совершил ошибку, да чего уж теперь говорить…

Но почему сегодня?..

Мужчина наклонился, почти прижавшись ухом к шкатулке. Показалось или он услышал пульсацию, ритм уснувшего камня?

Хранитель распрямился, недоверчиво посмотрел на артефакт… и едва не выронил ларец.

– Да что с тобой такое происходит?

Глубоко внутри амулета тлела искра, пробегая тусклым разрядом, словно далёкая тревожная зарница. И голос, хорошо знакомый Хранителю, прошептал где-то на границах восприятия:

«Ашарет…»

Часть вторая

Глава тринадцатая
Солнце Владык

Ладья Амна царственно опускалась к скалам, отбрасывавшим длинные подвижные тени. Небо у горизонта казалось сбрызнутым кровью, точно обозначая переход для Владыки, в честь которого состоялся этот мрачный торжественный праздник. Сегодня жрецы и плакальщицы пропевали его имя – имя, которое запрещено было произносить, кроме как в обрамлении священных текстов и благословений. Сегодня оно гремело над землями Таур-Дуат в последний раз, когда дух Владыки устремлялся к Водам Перерождения.

«Джедер…»

Алазаарос беззвучно прошептал имя, не решаясь произнести его вслух даже теперь. Он не понимал до конца, что чувствовал и было ли это скорбью. Император казался чем-то вечным, незыблемым… и настолько же далёким. Как нетленные звёзды, как ослепительный свет Небесной Ладьи. Больше, чем даже величайшие из рэмеи, Владыка воплощал в себе всю Силу предков, начиная от божественного Ваэссира, основателя рода Эмхет, вложившего всего себя в свой смертный род.

Время Владыки Джедера ушло, и теперь Сила перейдёт к новому Владыке, новому живому бьющемуся сердцу Империи. Священный поток не прерывался от века к веку. Но как странно будет взглянуть в глаза Хранителя Таур-Дуат, в это новое зеркало, отражавшее Силу Ваэссира… Как странно будет понимать, что перед ним более не брат, не просто наследный царевич, но Владыка, пусть и носящий другое имя.

Обрывки гимнов доносились до Алазаароса.

«Благословен будь, сиятельный Джедер Эмхет, Хранитель Жезла и Плети…»

«Благословенна будет твоя дорога меж звёзд и в первозданной тьме к Водам Перерождения…»

Скорбь? Уважение? Любовь?.. Нет, разве можно было любить ослепительное светило, в лучах славы которого проходила твоя жизнь, перед которым тебе положено было лишь преклоняться? И потому не было простого и понятного горя – лишь глубочайшее изумление, что даже столь незыблемому и вечному пришла пора уйти. А скорбит ли Джедефер, который был с отцом гораздо ближе, чем он сам? Алазаарос не знал. Его брат, наследник трона, был предельно собран и безмятежен, полностью сосредоточен на своей грядущей задаче. Этой ночью, преклонившись перед саркофагом отца, он произнесёт тайные слова и примет в себя божественную искру. Ну а скорбь – она была уделом смертных, а не тех, кто хранил их покой и воплощал в себе Божественный Закон.

За тяжёлыми створками дверей гробницы скрылась первая процессия жрецов, которые несли ритуальные яства. На больших, размером с колесо, золотистых блюдах были искусными узорами выложены куски ароматного мяса и рыбы, выпечка и фрукты. Другие жрецы несли пару огромных, в рост взрослого рэмеи, кувшинов с вином из храмовых кладовых. Это вино было запечатано в первый год правления Джедера Эмхет, и сегодня ему предстояло быть опробованным в знак ухода Владыки.

Затем шла вторая процессия – тех, кто нёс погребальную утварь. Чего здесь только не было: посуда из серебра и бирюзового фаянса, богато инкрустированные ларцы с подношениями, драгоценные статуэтки Богов, тончайшие покрывала, расшитые золотом, резные кресла и столики из лакированного эбенового дерева…

Последняя процессия двигалась ко входу, возглавляемая обоими царевичами. Вместе Алазаарос и Джедефер вошли в тёмные коридоры, украшенные фресками с изображениями сцен войны, охоты и священных церемоний. Огни светильников в руках жрецов будто отражали последние отблески ало-золотой Солнечной Ладьи, не разгоняя до конца первозданный мрак гробницы, путь в неведомое.

Алазаарос коротко взглянул на одно из изображений Владыки Джедера, привычно ощутив, как что-то внутри него сжалось под суровым взглядом золотых глаз. Отец редко обращал к нему свой царственный взор, редко говорил с ним напрямую, и эти мгновения были драгоценными, хоть и вызывали трепет. Ещё драгоценнее были искры тепла… Но завоевать одобрение Владыки, не разочаровать его было, пожалуй, самым важным для юного царевича. Так учила мать, прежде чем ушла во владения Псоглавого Бога.

Жрецы внесли большой золотой саркофаг, изображавший Владыку Джедера с его императорскими регалиями. Почётный караул Живых Клинков Ануи, восьми телохранителей покойного Императора, окружал их. Сегодня земной путь завершался и для них. Согласно Древнему Договору, им предстояло охранять покой Владыки по воле Стража Порога. Сегодня впервые Восемь не скрывали свои лица от остальных, но на этих лицах не было ни печали, ни страха – только спокойная решимость, торжественность, делавшая их похожими на погребальные статуи вокруг.

Когда священнослужители пропели молитвы, золотой саркофаг погрузили в массивный гранитный, располагавшийся в центральном зале усыпальницы. Стражи надели свои шлемы в виде собачьих голов и подняли хопеши в торжественном прощании.

Алазаарос вглядывался в черты Владыки, поражаясь удивительному сходству изображения и реальности. Вот только золото неподвластно времени, и на саркофаге Император был изображён на пике своей Силы. Вместе с братом Алазаарос преклонил колени перед последним пристанищем отца. Джедефер позволил себе краткий ободряющий взгляд, от которого юному царевичу стало немного спокойнее. Как представителям рода Эмхет, им предстояло пропеть последний гимн-благословение. Их голоса переплелись, вознеслись к сводам погребального покоя и рассыпались искрами угасающего пламени торжественной мелодии.

Потом был пир в семейном святилище, на котором было сказано много слов о величии и славе ушедшего Владыки. Как говорили, на такие пиры снисходили предки и даже сами Боги. Алазаарос, конечно же, не увидел никого из них, но в некоторые моменты ему и правда казалось, будто за праздничными столами он чувствовал чьё-то незримое присутствие.

Уже к середине ночи все покинули гробницу. Внутри остались только Джедефер, которому предстояло принять в себя Силу Ваэссира, и Восемь стражей Императора.

С наслаждением Алазаарос вдохнул холодный ночной воздух. После душных погребальных покоев это казалось настоящим благословением.

Скользя взглядом по залитым лунным светом скалам, окружавшим гробницы Владыки Джедера и его предков, юный царевич вдруг увидел их. Они поднимали узкие морды к усыпанному звёздами небу, и жуткая тоскливая песнь без слов разносилась над долиной мёртвых. Страж Порога приветствовал новую душу, и о том возвещали Его священные звери. В их голосах были и неотвратимый холод гробниц, и манящая мягкая тьма вечности, в которую пока так не хотелось заглядывать юному сознанию, и ясная, как звёздный свет в ночи, весть о новых рождениях. Но сейчас, когда Алазаарос слушал их песнь, его вдруг сковали страх и глубинная тоска, словно впереди его ждал лишь неотвратимый холод и никакой светлой вести. Мальчику казалось, что он оказался здесь совсем один, под взором Стража Порога, вечного и справедливого, и не было вокруг него свиты. Страх мешал разобрать Знак, предназначавшийся ему. Он бежал бы отсюда прочь, но это было недостойно царевича и будущего военачальника.

Чья-то рука легла на его плечо. Алазаарос невольно вздрогнул и резко обернулся. Джедефер мягко улыбнулся ему, немного заговорщически, как каких-то пару лет назад, когда они ещё играли вместе.

– Страшно? – шепнул он.

Алазаарос не стал лгать и нехотя признался:

– Немного.

– Мне тоже, – вдруг совсем тихо добавил Джедефер и бросил долгий взгляд на чёрные силуэты шакалов Ануи на скалах.

Почему-то от этого Алазааросу стало легче, и только спустя несколько мгновений он осознал, что Джедефер вернулся из гробницы. Что он уже не просто наследный царевич. Отступив на шаг, Алазаарос преклонил колени перед своим новым Владыкой, и все остальные последовали его примеру.

Джедефер вскинул голову, и в тот миг во взгляде его золотых, как у отца, глаз отразилась мудрость веков. Сила Ваэссира была с ним, и, когда зазвенел его голос, казалось, что не только он сам произносил эти слова:

– В этот час я запираю гробницу Императора Джедера, да будет благословен путь его души. В этот час я встаю на страже народа Таур-Дуат до самого того мига, пока Боги не призовут меня.

С тихим скрежетом двери гробницы захлопнулись, и Владыка Джедефер наложил печать магии и крови Эмхет на створки, оживляя сети защитных молитв и заклятий на последней обители их отца. Потом он обернулся и протянул руку:

– Поднимись, Алазаарос, и займи место, что прежде было моим, наследный царевич Таур-Дуат.

Мальчик поднялся и приблизился к своему брату и Императору. Лёгкая улыбка заиграла на губах Джедефера, тёплая, ободряющая, и от сердца отлегло. Алазаарос окинул взглядом свиту, как во сне произнося ритуальную фразу признания титула, а потом посмотрел выше, на скалы.

Точно десятки игл, его пронзали взгляды чёрных шакалов. Страж Порога слал ему весть, которую царевич не в силах был понять.

В следующий миг он сморгнул, и наваждение исчезло…

Алазаарос помнил ночь погребения их отца. Его сознание с пугающей яркостью, в мельчайших деталях способно было воспроизвести детали сцен его отгремевшей жизни, даже из самой ранней юности. И эту он вспоминал чаще прочих, потому что теперь знал, о чём хотел сообщить ему тогда Страж Порога.

Смерть…

Ему было отказано в смерти…

Остался позади Апет-Сут, Город ста врат и ста дорог, город храмов и дворцов, бесценный самоцвет в венце Владыки. Лишь вдалеке сияли золочёные вершины Планарных Святилищ, самых известных в Таур-Дуат, построенных с ориентиром на три звезды Пояса Ануи. В дымке их гладкие, выложенные белоснежным известняком грани казались голубоватыми, отражавшими небо и воды Великой Реки. Алазаарос помнил, переходы внутри пирамид повторяли рисунок ключевых для ритуалов созвездий. Основания строений зиждились на поверхности, над разветвлёнными коридорами подземных святилищ. Вершины, покрытые электрумом, как и шпили храмовых обелисков, пронзали небо, устремляясь к неведомым пространствам, соединяя этот план бытия с иными. Во всех известных землях не было творений смертных величественнее, чем Планарные Святилища Таур-Дуат, построенные древними на Местах Силы – там, где пространство земного плана истончалось. Величайшие из городов Империи и всех известных ныне государств не могли сравниться с ними. Таковым было земное воплощение Великого Замысла, отражение того, как воля живых в согласии с Божественным Законом подчиняет себе законы пространства; древний символ сакральной роли земных рас и дарованной им власти менять реальность.

Вскоре рощи и сады, спускавшиеся к самой воде, обрамлявшие берега изумрудными ожерельями, скрыли даже святилища. Царская ладья стремительно рассекала индиговую гладь Апет.

На закате судно замедлило ход, приблизилось к берегу. Золотистая дымка окутывала пальмовые рощи и заросли бумажного тростника в заводях, окрашивала руины древнего храма. С началом Сезона Половодья уровень реки уже успел подняться. Нижняя часть колонн гипостильного зала и древние ступени лестницы, ведущей к старому причалу, ушли под воду.

Ладья Амна опускалась за вратами-пилонами. Лучи в прощальном касании скользили по капителям в форме сложенных лотосов, по лицам двух сидевших колоссов. Обе статуи Ваэссира вот уже много веков несли свой дозор, даже теперь, когда у их ног раскинулась река и давно уже никто не приходил проводить ритуалы в полуразрушенных залах.