Текст книги "По рукам и ногам. Книга 1"

6. Допрос

Стул подо мной был нечеловечески жёстким и скрипучим, будто уже сам по себе являлся орудием пыток. Всё, что только могло затечь, давно уже затекло, а сесть на нём хоть сколько-нибудь удобнее не представлялось возможным. Яркий свет лампы выедал глаза до такой степени, что время от времени по щекам градом катились слёзы, и кроме него больше ничего разглядеть не получалось. Но этим не ограничились, они связали мне руки за спиной крепким морским узлом, от запястий до плеч их ломило так, будто вот-вот лопнут суставы. В подвале дома Ланкмиллеров знали толк в том, как причинять боль.

Генрих, а это был именно он, судя по голосу – а голос ланкмиллерского начальника охраны за время, проведённое здесь, я уже успела выучить, – надрывно кашлянул. Ольсен был странный мужик, густые каштановые волосы собирал в хвост, носил дорогой костюм, большие часы и суровое выражение лица. И было в этом безукоризненном порядке что-то ужасающее. Какая-то частичка хаоса, подрывающее внешнее спокойствие.

Я говорила мучителю найти виновника вовремя, но, видимо, даже я опоздала тут со своими непрошеными советами, а теперь он и сам валялся с отравлением. По обрывкам доносившихся до меня разговоров можно было понять, что жизни ничего не угрожает и он уже совсем скоро придёт в норму. Ещё бы, как не откачать любимого господина. Его явно травили с другой целью и другим ядом, медленным и опасным, не потому что его хотели убрать, как нас с Николь, нет. Ему хотели отомстить. На нём хотели сорвать злость.

Но сейчас ничто из этого было не важно, потому что начальник охраны Генрих Ольсен имел свои, очень специфические представления о произошедшем.

– Зачем, – грубый тон ударил прямо в лоб, почти выбивая из лёгких воздух, – ты покушалась на жизнь господина?

– Ты безнадёжен, Генрих, – простонала я, уронив голову на стол.

– В глаза смотреть, – рявкнул сзади один из его помощников.

У «гениального детектива» их было двое, но если последний отличался хоть относительной адекватностью, то первый зачислил сразу же меня в ряды врагов народа и неустанно продолжал гнобить. Я выпрямилась, хотя спина непередаваемо болела, и протянула медленно и надрывно:

– Да я к нему и пальцем не прикасалась, к вашему господину.

Хотя хотелось бы!

Я пробовала разные стратегии: увещевать, хныкать, плеваться ядом в них, взывать к разуму, взывать к человечности – не помогало ничто.

Разговор подобного содержания продолжался по ощущениям уже несколько часов. Если быть совсем уж честной, он начался ещё вчера, когда только всё случилось, правда, закончился он тогда не слишком продуктивно – моим голодным обмороком. Меня временно заперли в комнате, где из мебели только одна жёсткая кровать и была, но это было далеко не худшим развитием событий из всех возможных. Мне даже принесли поесть, пресную рисовую кашу с хлебом. Ночью начался озноб, отпустивший только к утру, сейчас я снова начинала чувствовать себя паршиво и молилась только о сне и о том, чтоб от моей спины уже наконец отстали, она уже вся трещала. Невозможно столько времени сидеть неподвижно на этой дьявольской табуретке.

– Простейшие логические доводы говорят об обратном, – спокойно заметил Генрих, – ни разу до твоего появления подобного в доме не случалось, а многолетний опыт научил меня не верить в совпадения.

– Да я не пошла бы на убийство!

– На словах все ангелы, – начальник охраны осадил, не поведя и бровью, мои значительно ослабевшие попытки защитить своё честное имя.

Меня пока ещё не били, меня даже почти не трогали, но я кожей чувствовала, как звенел между нами воздух, если всё будет так продолжаться и дальше, то есть серьёзные основания для беспокойства.

– Меня и саму только недавно травили, тоже, скажете, я сама? От большой любви поваляться в обмороке?

– Естественно, ты сама, – один из помощников за моей даже прыснул, словно это было ясно как белый день. – Для отвода глаз. Ты-то сейчас сидишь жива-здорова, а Николь по твоей милости лежит в сырой земле.

– Да и господин вызвал меня именно в тот момент, когда ты находилась в его комнате. Тоже находишь это исключительным совпадением? – голос Генриха врезался в воздух, уже в тот момент, когда я хотела взвиться и пояснить им на повышенных тонах, что вешать на меня ещё и Николь – это уже просто бесчеловечно.

– Да где здесь вообще хоть какая-то связь? – Его слова словно выбили почву из-под ног, и я снова безжизненно уронила голову на стол, снова почувствовала болезненный тычок в спину, но сил выпрямиться уже не оказалось.

Как они утомили своей тупостью, своей упрямой твердолобостью, ввергающих в такие глубины отчаяния, где окончательно перестают видеть свет.

– Всё. Мне это надоело, – Генрих стукнул кулаком по столу.

У меня внутри что-то оборвалось. Я тоже сразу поняла, что всё.

– Лучше бы ты во всём сразу созналась, – сокрушённо вздохнул второй помощник, который был потише, вроде бы Оливер.

– В дрессировочную её, да? – первый заискивающе глянул на начальника, тот кивнул и быстрым шагом направился к выходу. Меня вздёрнули за шкирку и подтолкнули следом. К тому времени из-за шума в ушах я почти перестала слышать.

Почему-то запоздало посетила какая-то совсем уж печальная мысль, что дело, может быть, и не в предвзятости, не в том, что все здешние обитатели живут в этом поместье, как в пузыре, изолированные от всего остального мира. Не в том, что они боятся всего, что приходит извне. Не в том, что они это ненавидят. Может, всё гораздо, гораздо проще. Они изначально не собирались искать истинного виновника. Ни Кэри, ни эта его служба охраны. Им проще всего выбить признание у меня и поставить на этом точку. Если не получится признание, то дух.

Название у комнаты было чересчур безобидное для её содержимого, даже какое-то издевательское. Ещё недавно я сама была заперта в контуре другого такого пузыря, своего прежнего места работы. Когда тебя замыкают в пространстве, действительность начинаешь изучать по картинкам из разбросанных для посетителей журналов. Или с экрана телевизора на кухне. Много раз я видела там изображения правительственных камер пыток для беглых невольников. Хотя для того, чтобы их запомнить, для того, чтобы обречённость и ужас, пропитавшие там даже воздух, навсегда отпечатались в твоём сознании и возвращались в ночных кошмарах, достаточно было и одного раза. Им гордились и запугивали, бесконечно, по кругу. И на этом держался мир. Теперь я стояла в похожей камере. Но вместо ужаса не чувствовала ничего.

Тяжёлые, каменные своды давили на голову. Окон здесь не было, а вдоль стен размещался целый пыточный арсенал: плётки, цепи, щипцы и ещё великое множество приспособлений, единственным предназначением которых было причинять боль. Ломкая тишина сильно сушила горло. Где-то в уголке своего сознания я решила, что не буду ни в чём сознаваться. По крайней мере, пока смогу терпеть боль. Может, так у меня будут хоть какие-то шансы.

Взгляд невольно остановился на оковах, под которыми вся стена была выпачкана кровью. И я замерла как приклеенная.

– Кого-то уже замучили насмерть? – Это должно было быть шуткой. Гарем – это всё-таки не концлагерь. Ну кого здесь можно замучить насмерть?

– Много кого, – отстранённо, со значением отозвался Ольсен.

– Раньше действительно были золотые времена, все новенькие попадали сразу сюда и выходили как шёлковые. А сейчас расхлябанность сплошная и никакой дисциплины. Этот Кэри… – Помощника заставили заткнуться неожиданно приставленные к носу ржавые щипцы.

– Ни слова плохо о господине, – вкрадчиво предупредил Генрих, – и вообще, хватит болтать.

Он лично подтолкнул меня к столу с какой-то грязно-белой плешивой клеёнкой. Я уперлась в его угол животом и глухо ойкнула.

– Снимай майку и ложись спиной вверх, – спокойно, по-отечески приказал Генрих.

Руки освободили только затем, чтобы через пару минут снова связать. Шум в ушах немного стих. Меня будут бить. Может, пороть. Но это всё ещё не так плохо, как могло быть. Клеёнка холодила живот, пахла химией и застарелой грязью, липла к щеке. Верёвка стёрла запястья, и обновлённый узел едва ли делал ситуацию лучше.

– Мне нужно, – загробным голосом начал Генрих, – название яда, место его хранения, цели и причины покушения, а также имена заказчиков, если таковые есть.

Я молчала, стиснув зубы в ожидании первого удара.

Над ухом что-то свистнуло, и я с шумом сквозь сжатые челюсти втянула воздух. Боль была совсем незнакомая, дикая. На спину опустилась упругая вытянутая палка, будто сделанная из плотной резины, и ударом мгновенно вышибло дыхание из лёгких. В месте удара вспыхнул очаг, от которого по всему телу вязкой тугой волной прокатилась ломота. Геройствовать сразу расхотелось.

– Кику.

– Я ничего такого не делала, – хрипло отозвалась, почти не слыша своего голоса.

На меня обрушилось сразу несколько коротких отрывистых ударов с небольшим замахом.

– Кику, имена заказчиков, название яда, – прошилось сквозь шум в голове.

Я помотала головой, зная, что слова в предложения собрать уже вряд ли выйдет. Следующие удары были уже с сильным размахом и оттяжкой. Теперь голоса доносились не просто сквозь вату, а будто я была заперта за толстым бронированным стеклом. Слышала голос, видела движение губ, но слов больше не разбирала. Генрих задавал вопросы после каждого удара, разобрать ни один из них было невозможно, и я постоянно только мотала головой. Начальник охраны со вздохом опять замахивался. Я вздрагивала после свиста, ещё до момента удара, и оттого было просто одуряюще больно. Когда бьют, надо расслабиться, так будет легче. Но тело уже не слушалось. Я царапала собственные пальцы, даже не видя их из-за бурой пыльной пелены перед глазами.

– Перерыв, – наконец тяжело вздохнул Генрих. Умаялся поди, бедный.

– Я вас заменить могу, если что, – сразу подхватился помощник.

– Не надо. Иначе мы от неё так ничего и не добьёмся. Отвечай, – голову за волосы приподняли над столом, – где хранится яд?

Я подслепнувшими глазами рассеянно уставилась на начальника охраны, часто моргая и щурясь.

– А вы не переборщили? – с опаской поинтересовался Оливер. – Вон она какая тощая…

– Живая, – успокаивающе констатировал начальник охраны. – Дайте ей время, до завтра созреет и всё скажет. А не скажет, отложим подобные нежности и будем разговаривать по-другому. Оливер, приберись здесь. Потом приходи в столовую, время обеденное.

Послышались шаги, дверь хлопнула.

Мужчина, даже, наверное, парень – он совсем ещё молодой был, – первым делом отвязал меня, помог подняться и сунул в руки измятую майку:

– Вот, держи. Прикройся.

Я бездумно кивнула, прижимая её к груди. Способность соображать возвращалась медленно, и я чувствовала, как всё внутри меня будто сопротивляется этому.

– И что теперь? – Принялась раскачиваться туда-сюда на узкой деревянной скамеечке, пытаясь отвлечься от боли.

Оливер обернулся:

– Есть хочешь?

– Сложно сказать. – Все ощущения словно смешали в единый комок, и извлечь из него хоть что-то было непросто теперь.

Оливер, однако, счёл это слабым согласием, и мне на раскрытые ладони опустился пирожок, румяный и круглый. Прижимая майку локтями к груди, чтоб не сползала, я осторожно откусила его и начала жевать. Оказался с рисом.

Закончив с уборкой, парень опустился рядом и неуверенно заговорил:

– Может, ты лучше… ну… сознаешься во всём, зачем так мучиться? Всё равно тебя, можно сказать, поймали на месте. Отпираться особо смысла нет.

– Было бы в чём сознаваться. И всё же я тут правда не при делах. Генриха в этом ещё можно хоть как-нибудь убедить?

Боль потихоньку остывала. Она вряд ли не уймётся целиком, но хотя бы глаза слепить перестанет.

– Думаю, он уверен в этом почти полностью. Его переубедят только неоспоримые факты. Или сам господин Кэри. Я слышал, ему уже значительно лучше.

– Правильно слышал, – тяжёлый скрип открывшейся двери ударил по ушам так, что я невольно зажмурилась. Голос ударил ещё больнее.

– Кэри… – Я чуть было не поперхнулась, никак не ожидала его здесь увидеть. Его образ у меня почему-то с подвалами не вязался. – Ты серьёзно думаешь, что я тебя…

– Кику, солнышко, у меня для тебя сюрприз, – проигнорировав мои слова, Ланкмиллер с противной ухмылкой продемонстрировал мне чем-то наполненный шприц.

– Усыплять собрался? – мрачно осведомилась я. Да он, мразь, здоровее всех здоровых. Хотя снова небритый.

– Это быстродействующее обезболивающее, – деликатно поправил мучитель и тут же всадил иглу мне в шею чуть ли не с размаху без всяких там прелюдий, – расслабься, синяк же будет.

Н-да, доктор из него вышел так себе. Всё тело моментально как-то одеревенело, а в кончиках пальцев чувствительность пропала вовсе. Это, однако, не обезболивающее, а уже какой-то наркоз. Хотя это именно то, что мне и нужно.

– Спасибо, – тихо шепнула я Оливеру, доедая свой скромный паёк. Парень ободряюще улыбнулся.

Кэри поднял меня на руки, и больше ничего, кроме его чёрной рубашки, я уже видеть не смогла.

– Господин, она…

– Она не могла этого сделать? – Ланкмиллер как-то полуснисходительно ухмыльнулся. – Мы с Генрихом уже об этом поговорили…

Я будто погружалась в слоистый рыхлый туман, и очередной проблеск сознания наступил, только когда Ланкмиллер опустил меня на кровать в собственных апартаментах.

– Кэри?

– М?

– Ты же ведь знал, что это не я? Ты с самого начала знал. Мог бы и раньше прийти. – Я с трудом перевалилась на бок, уткнувшись носом в мягкую синюю простыню.

Голоса почти не было. Тихое измотанное сипение.

– Я думал об этом, но потом посчитал, что тебе будет полезно.

Вот сука паршивая. Он с такой расчётливой холодностью, с таким потрясающим цинизмом это сказал, что пробрало до костей. Ланкмиллер лёг рядом, а отодвигаться сил не было. Сил вообще ни на что не было.

– Ты хоть представляешь, как это больно?

– Поплачь, – равнодушно предложил Кэри, – должно помочь.

Я криво усмехнулась в подушку. Меня трясло. Немного дрожали губы. Но слёзы…

Слёз не было.

7. Его имя

После этой бодяги, называемой обезболивающим, наступил ожидаемо беспощадный отходняк. Я лежала на животе, чуть не воя, носом уткнувшись в большую, мягкую, пахнущую Ланкмиллером подушку.

Сам Кэри большими шагами мерил кабинет, говоря с кем-то нарочито негромко, плотно прижав телефон к уху. Я наблюдала за ним краем глаза, стараясь, чтоб не заметил. Подсознательный страх потерять его из виду странно мешался с желанием никогда в жизни больше его не видеть. Весь его вид, его запах, исходящий от подушки, глубокий, намеренно приглушённый голос, всё это вызывало во мне странное зудящее чувство ненависти, будто горсть тяжёлого острого льда высыпали мне за шиворот и теперь от этого колотит мелкая изнуряющая дрожь.

– Надо же… Некоторые оргазм так талантливо не симулируют, как ты сон, – задумчиво заключил мучитель, склоняясь надо мной по окончании своей приватной беседы, – хватит притворяться, сходи вниз, возьми таблеточку и возвращайся.

Я неохотно и тяжело села, уставившись Кэри прямо в глаза исподлобья. Это было большой ошибкой, потому что Ланкмиллер тут же невозмутимо встретился со мной взглядом. Все споры и обвинения из меня как будто битой вышибло, остался только липкий холодный страх, мешавшийся с неприязнью. Предложение покинуть его апартаменты, хотя бы даже ненадолго, я приняла с радостью. На обратном пути долго думала, стоит ли возвращаться. Может, пойти лучше к себе в комнату на двоих и снова завалиться спать? Потом сошлюсь на больной бред… Меня ещё от того отравления не полностью откачали.

Мне помешал страх. Он уже стал частью меня, жил, дышал вместе со мной. Боль… очень дисциплинирует. Мысль о том, что произошедшее со мной будет повторяться снова и снова, – пугала. Вряд ли хоть кто-то станет разбираться, насколько оправданы мои действия. Какое это имеет значение, если они идут вразрез с приказом. И я поднялась обратно на второй этаж. В апартаменты Кэри.

Застав в его кабинете Генриха, я еле подавила желание выскочить обратно за дверь, но Ланкмиллер властным жестом пригласил внутрь. В присутствии начальника охраны я ослушаться не посмела. Прижалась к двери, всем сердцем желая, чтоб меня было не заметно, но взгляды обоих мужчин, как назло, обратились ко мне.

– Здравствуй, Кику, – явственно ядовито произнёс Генрих, намекая на то, что я бы в знак уважения первой должна его поприветствовать.

– Здрасьте. Как ваше плечо, не болит?

Кэри усмехнулся краешком губ, проницательно уловив ответный намёк. Начальник охраны остался непроницаемым.

– Ладно, что делать с Норой? Особые пожелания будут? – поинтересовался Генрих, возвращаясь, видимо, к прерванному мной разговору.

– Поставьте ей клеймо и отпустите, – беспечно махнул рукой Кэри явно уже без желания продолжать беседы на эту тему.

Меня внутренне передёрнуло. Та картинка, которая сложилась в голове от упоминания её имени и клейма, требовала времени, чтобы её переварить.

Ужас оказался плохой приправой, и я чуть было не согнулась пополам, стоя прямо там, у входа в кабинет, прижавшись к двери. Значит, это была Нора. Но и наказание он для неё подготовил… Выгнать наложницу из поместья, без денег и документов, с клеймом. Он не оставил ей даже шанса. Он обрёк её на беспросветное отчаяние и мучительную смерть.

С такими власти не церемонились, но никогда не убивали сразу. Все ведь любят зрелища.

Ланкмиллер был расчётлив и нечеловечески жесток. Нора перешла черту, убив человека, и не мне судить Кэри за его решение, потому что кроме него никто и никогда не узнает, сколько у него отняли. Но от одной мысли, что это могло случиться со мной, останавливается сердце.

Генрих, поклонившись, вышел.

– Ну что, жизнь налаживается? – мне на плечо опустилась тяжёлая рука хозяина, ещё ничего не успев сообразить, я на автомате попыталась вывернуться из хватки, но в ответ на это Ланкмиллер только сильнее притиснул меня к себе, сжал в объятиях.

– Да ладно тебе… – потёрся своей щекой о мою. – Как котёнок дикий.

– Ты бриться хоть когда-нибудь собираешься? – поинтересовалась я, покосившись на его щёку. Царапает.

Он мерзко хихикнул.

– Что? Больше не вырываешься?

Я булькнула в ответ что-то не совсем разборчивое. Из всех его прикосновений это было самым приятным. Если «приятный» вообще подходящее слово для характеристики. И это очень… сбивало с толку.

– Нравится, когда так делают? – он повторил, но уже куда более медленно, с чувством, и это окончательно смешало в кучу все мои мысли, кончики ушей обожгло. – Это кошачья ласка, – заключил Кэри и тут же добавил: – У меня есть для тебя сюрприз.

Он наконец отстранился и с совершенно непроницаемым лицом полез в ящик стола. Я наблюдала за ним чуть ли не с трепетом ужаса, затаив дыхание. Вряд ли Ланкмиллер сейчас выудит оттуда что-то хорошее с таким-то нездоровым энтузиазмом. Не угасала надежда, что, может, он вибратор какой-нибудь считает достойным сюрпризом или наручники.

Но оказалось, он готовил совсем другое. В руке у мучителя мелькнула красная «корочка», и у меня тут же пересохло в горле. Секунду, это…

– Паспорт?!

– Не обольщайся, он фальшивый, – усмехнулся мучитель. Удивительно, что он сказал мне об этом сразу, а не поиздевался вдоволь перед этим. Было бы очень на него похоже.

Я на миг задержала дыхание, раскрывая переданную мне корочку. Сюрпризы только начинались на этом.

В графе «Имя» чёрным на фоне светло-голубых полосочек, словно приговор, было проштамповано: «Кику». Следом за ним, строкой ниже: «Ланкмиллер». Я почувствовала себя конченым идиотом, которому совершенно вздурили голову.

– Л-ланкмиллер?! – подняла на него глаза. – Ты записал меня под своей фамилией?

– А в чём ты видишь проблему? Ты же моя собственность, – Кэри равнодушно пожал плечами. Ах ты господи, лучше бы я не спрашивала. – Мне нужно уехать в Витто, есть дела в головном офисе. Это может затянуться, поэтому ты составишь мне компанию.

Я стояла вся ошалелая, не зная, смеяться мне или плакать. Перспектива оставаться с ним наедине в далёком доме, где нет других наложниц, откровенно говоря, отталкивала. От одной мысли об этом начинало мучить чувство, отдалённо напоминающее тошноту. Но с другой стороны была Витториза.

– Витториза – это же…

– Да-да, – Кэри нудно завёл глаза к потолку, будто знал наперёд, что я собиралась ему сказать. – Это одно из немногих оставшихся государств, всё ещё не признающих рабство. Затем, собственно, тебе и паспорт. Пусть он и фальшивый, они вряд ли будут рассматривать слишком внимательно. Главное, чтобы пустили через границу. Хотя уж Витто всех пускает. Туда льётся огромный поток беженцев-невольников со всей округи, и они всех принимают, всем справляют новые документы… Плохо им придётся, когда Витто тоже наконец признает рабство.

– Витто не признает… – хрипло буркнула я, уставившись на тёмный паркет.

Во мне всё всколыхнулось: как спокойно он это сказал.

Будто не понимает, что это единственная надежда для всех, кто оказался по ту сторону жизни. Есть ещё Валенсия, Порту, но они маленькие, и попасть туда куда сложнее.

– Будь естественнее на границе. – Он наклонился низко-низко к моему уху и мягко прошептал: – Я же могу тебе доверять, девочка моя?

– Ничего не обещаю… – чуть слышно выдохнула я и за прямодушие тут же поплатилась.

Кэри ударил наотмашь, я даже не устояла на ногах. Падая, ударилась об угол стола и осталась сидеть на полу, который так внимательно разглядывала пару минут назад, прижав ладонь к ушибленной и прокушенной изнутри щеке.

– Могу доверять? – вкрадчиво спросил Кэри, склоняясь до уровня моих глаз.

Кончики пальцев медленно вниз скользнули по моей щеке, а потом его ладонь вдруг сжалась на горле, перекрывая ток воздуха.

– Ладно, можешь, можешь, пусти, – прохрипела я, потому что все попытки вывернуться закончились провалом, а ситуацию спасать как-то надо было. Перед глазами уже плыло.

– Знаю я, – Ланкмиллер выпрямился, – всё это бесполезно, отдам тебя Генриху, он с этим лучше справится. Что? Что ты так смотришь? – ткнул меня носком ботинка в бок.

– Не надо, можешь доверять, правда. Я не сбегу… – Каждая секунда этого разговора будто вымораживала у меня внутри всё человеческое. Сколько людей предпочли бы пытки начальника охраны моим теперешним унижениям? Сколько из них не пожалели бы о своём выборе?

– Нет, конечно, это будет практически невозможно. Просто не делай себе хуже бессмысленными попытками. Если что-то взболтнёшь на границе, убью и подстрою всё под несчастный случай. Мне проблем не нужно, таких как ты – миллионы. Найду замену, не переживай.

Лучше б ты её раньше нашёл.

Я сидела, насупившись, громко и тяжело дышала.

– Хочешь, запру тебя в подвале, подальше от искушений? – участливо спросил Кэри.

За то время, что я провела в доме у Ланкмиллеров, я уже убедилась в том, что он что-то вроде карикатурного киношного мажора из мелодрам по телику. Тип, который существует, чтобы быть мудаком.

И всё же я всегда предполагала, что даже у таких мажоров должно, просто обязано быть что-то за душой. Что-то, что делает их живыми. Такими же людьми, как все. Знала бы я, как точно киноделы изобразили беспощадную реальность. Знают ли об этом они сами?

– Запирай, делай вообще что хочешь, – глухо отозвалась я с пола, рукой пытаясь нащупать паспорт.

– Ладно, поверю тебе на слово, не буду пока что прибегать к помощи Генриха. – Он присел напротив и растрепал мои волосы, с неожиданной простотой изучая взглядом. – Не хочешь ведь?

– Не хочу, – буркнула я.

В тот момент мне показалось безобразно несправедливым, что взглядом не убивают. Потому что моей ненависти бы хватило на десять таких Ланкмиллеров.

Он отпустил меня из своего кабинета, сообщив, что выезжаем на рассвете.

Тщательно сдерживая желание биться головой об стену, я отправилась в столовую.