Текст книги "Человечек, человек"

Человечек, человек
Анна Шнейдер

© Анна Шнейдер, 2023

ISBN 978-5-0060-5666-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

О тебе радуется (2012)

Пасха в тот год выпала на апрель.

Солнце, устав от зимних туманов и морозов, согревало землю своими лучами с такой радостью, что каждая ранняя и слабая травинка, каждый цветок, готовый проснуться, непременно чувствовали эту солнечную ласку. Вся земля так долго ждала весны и первого теплого дождя, что за право встретить их, наперебой спорили животные. Все они, поправляя свои дома к празднику, очень торопились. А птицы, соревнуясь друг с другом в самой красивой и тонкой трели, непрестанно сочиняли новые волшебные песни.

…Но больше всех спешили ангелы.

И это совсем не удивительно, ведь у ангелов очень много забот. Дважды в год, – на Рождество и на Пасху, опытные и мудрые Ангелы собирали юных, только что родившихся ангелят, на самом большом, небесном облаке Света и, раскрывая перед ними таинства, посвящали их в Хранители земных, таких же маленьких, как они сами, малышей.

Так ангелята становились ангелами – хранителями. Но для того, чтобы стать настоящим ангелом, им нужно было хорошо и трепетно заботиться о тех, кого им поручено охранять. Именно поэтому ангелята должны были знать как можно больше опасностей, – видимых и невидимых, – которые могли встретиться их малышам, – а потом и взрослым людям, – на пути, чтобы оберегать и охранять их.

Конечно, не все ангелята могли быть хранителями. Для этого им требовался ум, неиссякаемая энергия, множество самых различных знаний, мужество, отвага, любознательность, но больше всего – сила сердца. Потому что только благодаря ей ангелёнок может стать истинным ангелом-хранителем, а ребенок – по-настоящему добрым человеком.

Взрослые ангелы долго готовили своих малышей к столь ответственному и радостному дню, – ведь именно в Пасху, ангелу, угадавшему самое заветное желание земного ребенка, будет позволено исполнить его. Это было очень сложно, потому что ангелята часто ошибались, принимая детские мечты о конфетах или игрушках за самые душевные и тайные желания.

Потому все без исключения ангелята должны были слетаться на Облако Света, где взрослые ангелы, – подобно земным родителям, – учили их быть хранителями.

Тонкий слух, который помогал маленьким ангелам среди множества земных звуков расслышать голос ребенка, внимательность, позволявшая им как можно лучше следить за малышом, и даже умение бесшумно летать, были, конечно, важны, но самым главным качеством, которое взрослые пытались заронить в души всех крохотных ангелов, считалась незримая помощь, которая часто в земном, человеческом, понимании заключалась в словах «ангел коснулся крылом».

Юным небесным жителям эти слова казались очень забавными, ведь только своими крыльями они и могли слегка и ненадолго коснуться людей.

Однажды вечером ангелятам, снова слетевшимся на облако, было поручено облететь всю землю и найти того малыша, которого они будут охранять. Что тут за шум поднялся! Каждый спрашивал друг у друга, куда он полетит, а первый самостоятельный полет над землей был таким же интересным и захватывающим, как и то поручение, которое они должны были выполнить.

Разлетаясь в разные стороны, некоторые шалуны бросали с небес на землю звезды, – большие и маленькие, желтые, красные, синие… какие звезды только не сыпались на крыши домов, в океаны, реки, поля, леса и озера! Это был настоящий звездопад, и люди, которые видели его, наверняка загадали на звезды все свои желания. Другие ангелы, задевая крыльями ночные облака, проливали мелкие дожди. И там, где упали капли таких веселых дождей, распускались цветы удивительной красоты.

Но вот, последняя дождевая капля разбилась о чьи-то белые крылья.

Это был Сент – маленький ангел, единственный, кого не отпустили в полет. Он, как и все остальные малыши, стал хранителем, но, по мнению взрослых, Сент был еще слишком мал и слишком мечтателен для столь ответственного дела, как поиски земного малыша.

– Может быть, к Рождеству… – печально сказала мама Сента.

Вот и нет! Да, сейчас он сидел за Грозовым Облаком, не желая, чтобы его кто-нибудь увидел, а от обиды его светлые крылья совсем приникли к спине, но он и не думал оставаться здесь, когда всем остальным было позволено свободно летать.

Никто не принимал его всерьез: в сравнении с другими ангелами он действительно был мал, а его задиристость, мечтательность и любовь к ветру, пролетавшему над морями и вересковыми полями, – и потому все-все видевшему и хранившему в своих волнах ароматы дальних стран и путешествий, – все это было удивительно даже для ангелов.

И сколько бы Сент не рассказывал им о странном тонком голосе, зовущем ангела каждую ночь, его не слушали. В том, что этот печальный голос звал именно его, он не сомневался. И когда последний ангеленок скрылся за спавшей в Черном Облаке грозой, Сент решил, что, несмотря на запрет взрослых, он должен обязательно отыскать того, кто так сильно зовет его.

Странным было то, что голос ни о чем не просил, – он просто плакал. Но так тихо и горько, как могут плакать только детские души. А еще голос звал своего ангела. Но вот он, голос, звучавший все это время вокруг Сента, исчез.

Расправив свои крылья так, что они снова стали светлыми и мягкими, ангел вылетел из-за облака.

***

Голос, который слышал Сент, всегда раскатывался долгим эхо. Значит, решил ангел, ребенка, звавшего его, нужно искать в лесах. Но, облетев все пустоши и свои любимые вересковые поля, Сент никого не нашел. Времени оставалось все меньше и меньше – это была последняя ночь перед Пасхой, к тому же, Путеводная Звезда, помогавшая ангелам в поисках малышей, уже начинала слабеть и свет ее становился с каждой минутой все прозрачнее. Но вот ее бледные лучи осветили старое, заброшенное кладбище, и Сент, проследив за ними, стал спускаться на землю. И чем скорее он летел, тем громче становился голос, повторявший одно и то же:

– Ангел мой, услышь меня! Ангел мой… – потом он таял в темноте и боли, и расслышать что-то еще у Сента никак не получалось.

…Между могилками, заросшими от времени горькой полынью и травами, лежала маленькая девочка. Скрытая платком, она дрожала от ночного холода. Незримый, ангел сел на землю рядом с ней.

Долго тянулось молчание, но вот, словно очнувшись ото сна, крошка, приподнявшись на руках, медленно поползла в сторону большого дерева, чернеющего в темноте. Сенту было странно, почему она не уходит, он хотел помочь ей, но, облетев кругом нее, понял, почему она ползла, – так тяжело и трудно, что дыхание рывками вырывалось из ее рта, – малышка не могла ходить. Она была безноженка, и ноги ее, худые и искалеченные, были обузой, а не помощью.

До того дерева было не более десяти шагов, но малышка, упав на холодную землю, заплакала так горько и беззвучно, что Сент в растерянности закружил над ней в поисках помощи.

Да, он был ангелом, светлым духом, но незримым и бесплотным, а потому не мог перенести девочку. И даже если бы он попытался, физически его присутствие было не ощутимо.

Вокруг них не было ни души, не было никого, кто помог бы крохотной девочке. И ангел, опустившись рядом с ней на землю, шептал изо всех сил, желая, чтобы она его услышала:

– Я здесь. Я слышу тебя.

Но в ночной тьме звучал только голос девочки:

– Ангел мой, услышь меня. Ангел мой…

Не зная, как помочь ей, Сент коснулся крыльями лица девочки, желая утереть слезы, бежавшие из ее глаз.

– Я здесь. Я слышу тебя.

Путеводная Звезда бросила на старое кладбище свои последние отблески, и вдруг, вспыхнув ярким светом, разбилась в небе на тысячи осколков.

Один из них, скользя в ночной темноте, упал в раскрытую ладошку девочки.

Перестав плакать и затаив дыхание, она завороженно следила за огоньком. А он, пробежав по руке, окутал теплом все ее маленькое тело и, вспыхнув радугой на кончиках пальцев искалеченных ног, исчез.

Так Сент стал настоящим ангелом – хранителем. А желание маленькой девочки исполнилось. Потому что было самым сильным. Потому что в нем была вся сила сердца. Так наступила в том году Пасха.

*** (2017)

О, я помню, помню, когда я увидела их! Это было вскоре после того, как он ушел на фронт. Надо же, я до сих пор так отчетливо это помню, хотя та война давно закончилась… Мне было очень удобно наблюдать за ними. Я сидела в углу старого дивана с высокой спинкой, а тусклый зимний свет, падавший в окно, удачно прятал мою фигуру от посторонних глаз.

Они были за столиком напротив, он – спиной ко мне, она – вполоборота, почти в профиль. Кафе было заполнено такими же, как они, – солдаты, медсестры, встречи, объятия… я терпеть этого не могла. Но какие они были красивые! Их разговор с самого начала казался мне странным.

Может быть потому, что до меня долетали только обрывки фраз, а может быть потому, что это и разговором-то назвать сложно. Так, «шепот, робкое дыханье», или как там еще пишут в стихах? Я долго смотрела на них, а они, поверите ли, только друг на друга, – ни хохот, ни шум, ни толпа, – ничто их не тревожило. Поразительно. Потом… не знаю, что он ей сказал, только глаза ее после этих слов стали такими… она смутилась, это я точно поняла! И еще она долго молчала. Знаете, так странно, заглядывая ему в лицо, и снова отводя взгляд в сторону. Время все шло, и я уже устала ждать, а потом она снова посмотрела на него, и взгляд уже не отвела… а он, он… знаете, вдруг прикоснулся к ее щеке, и лицо ее легло к нему в ладонь как птица, – верно и кротко. И столько нежности было в ней… Я никогда бы не подумала, что моего брата могут вот так любить, – по-моему, он всегда был только заурядность, а тут… я даже смутилась, что со мной бывает очень редко!

Помню, как сейчас: он склонился к ней и тихонько поцеловал в лоб. Так на ночь целуют детей. И она, она, знаете, будто расцвела, – улыбнулась так просто и что-то ему сказала. А потом они исчезли: меня отвлек шум за окном, и когда я взглянула на столик, за которым они сидели, их уже не было. Ушли. Что с ней стало, не знаю. А брат домой не вернулся, сказали – «пропал без вести».

Бумажная Лулу (2018)

– Ну конечно!

От этой фразы Ари застыла на месте. Кто это? Странно. Она собирала старые рисунки в пакет, чтобы потом его выбросить и в комнате кроме нее никого не было. Девочка торопилась, – за окном было прекрасное сочно-зеленое, яблочное и такое долгожданное лето, а летних дел у шестилетних любопытных девчонок, как вы сами знаете, очень много, – еще больше, чем осенних или, например, зимних.

– Ну конечно!

Вот, опять! Ари оглянулась. По-прежнему – ни-ко-го! Может, это ей послышалось? Мама часто говорит ей, что она – маленькая фантазерка. Насчет фантазерки Ари не возражала, а на «маленькую» не согласилась: ну какая же она «маленькая», если руки и ноги то и дело растут не по дням, а по часам, вырастая из любимых джинс и кофточек?

Или вот сейчас, – в комнате никого, а между тем кто-то же произносит это ворчливое «ну конечно!». И уж вряд ли такое случится со взрослыми, которые охотнее верят в дождь, чем в радугу, которая всегда появляется после дождя.

За окном ветер ласково звал ее на улицу, – играть наперегонки, а солнце обещало согреть теплом и золотым светом, в котором все становится чудесным и волшебным, даже самая маленькая травинка во дворе дома.

Ну а все же, кто бы это мог быть? Ари задумалась. Теперь она была уверена, что это не ее придумка: кто-то уже дважды ворчливым и усталым голосом сказал одну и ту же фразу. А одно и то же говорят тогда, когда хотят, чтобы их услышали. Или этому кому-то нужна помощь? Тогда надо скорее его отыскать! Но где?

Ари в волнении посмотрела на пакет, в который она собрала старые, ненужные ей рисунки. А что если?… Большие, зеленые глаза девочки от удивления и неожиданной догадки стали темнее. Вот это да! И это взрослые еще говорят, что «совпадений не бывает»! Так это или нет на самом деле, она сейчас не могла сказать, но в том, что сов/падений не бывает, была совершенно уверена: ведь все те совы, которых она встречала и с которыми была знакома, никуда не падали, и, даже совсем наоборот, – очень уверенно сидели на ветке дерева или, например, на трубе дома, куда прилетали на ночлег.

– Давай уже, выброси меня!

Ари так увлеклась воспоминаниями о совах, что не сразу расслышала новую фразу. Набравшись смелости, она осторожно спросила:

– Кто это?

Похоже, ее голоса незнакомец (или незнакомка?) испугался ничуть не меньше, чем она прежде удивилась его первым словам.

– Кто это? – уже громче повторила Ари.

– Я здесь! – прозвучало после недолгой паузы.

Прислушавшись, Ари поняла, что голос доносится, – «я так и знала!» – из пакета со старыми рисунками. А ведь она едва не выбросила их!

Испугавшись, что незнакомец от ее промедления может окончательно потеряться в большом пакете или даже исчезнуть, Ари тихонько села на пол и начала заново перебирать рисунки. И вот, их осталось совсем мало, – только несколько пожелтевших маленьких квадратиков, – на таких листках она обычно оставляла… как же их называют большие люди? Точно! «Каляки-маляки». Странное и забавное название, а если его придумал какой-нибудь взрослый, то какой же он «взрослый»? Только если внешне, как часто случается.

Сама Ари считала эти каляки маленькими рисунками, – на небольших листочках сильно рисовать не станешь, тебе просто не хватит места, а значит, нарисуешь только самое важное: веселую и непременно большую собаку с фиолетовым носом и тремя задними лапами или вот… плачущую девочку. Плачущую девочку?

Но Ари не помнила такого рисунка. Конечно, она могла забыть, но сама про себя знала, что веселее всего рисовать радость, – так она может скорее исполниться. А эта девочка была на самом краешке маленького листа и так горько плакала, что у Ари расстроилось сердце и заболела душа.

Ведь плакать вот так, свернувшись клубочком, можно только от Большой Боли, – Ари знала, как бывает, когда она приходит в самую глубину сердца, – и как нестерпимо больно становится тогда, – будто никогда больше не будет для тебя ни звезд в ночном небе, ни больших луж после ливня, по которым так здорово прыгать в резиновых сапогах… Мама говорит, что Большой Боли не бывает. А еще она говорит, что «все пройдет». Но что это – всё? И почему «все пройдет», если, когда к тебе приходит Большая Боль, ты чувствуешь так остро, словно на тебе нет кожи и так больно, что само слово «боль» перестает хоть что-нибудь значить и тогда кажется, будто это никогда не закончится? И почему взрослые так любят эту фразу про «все пройдет», если забывают ее и не утешаются ею, когда к ним самим приходит Большая Боль? А то, что она приходит ко всем, – может, по какому-то порядку или очереди? – Ари знала точно. Как и то, что в мире волшебства всегда больше, чем горя, – просто его не каждый может увидеть.

Нарисованная девочка продолжала плакать и обязательно упала бы с бумажного листа, если бы Ари не подхватила ее вовремя. Но вот маленькая незнакомка сидит на ладошке Ари: в розовом платье и с маленькими белыми ромашками, вплетенными в волосы она так похожа на белый летний одуванчик: стоит только подуть на него, и все пушинки тут же исчезнут!

– Почему ты плачешь? – шепотом спросила Ари, приблизив к девочке свое лицо.

Вместо ответа девочка с рисунка продолжала горько рыдать, и слезы, скатываясь по ее лицу, каждый раз звенели, когда падали на прелестное розовое платье.

Ари помолчала, не зная, что же ей сделать для того, чтобы утешить девочку? Заметив, что бумажный лист, на котором была нарисована незнакомка и с которого она едва не упала, совсем промок от ее первых слез и рассыпался на части, Ари испугалась, что сама девочка тоже рассыплется или расплывется от слез, но она только продолжала громко всхлипывать.

– Пожалуйста, не плачь! – ласково сказала Ари.

– Я не могу, мне так больно! – заикаясь ответила девочка. – Еще чуть-чуть, и ты бы выбросила меня, а я так давно хочу тебя снова увидеть!

– Правда?.. Прости, я не…

– Меня зовут Бумажная Лулу! – быстро шепнула девочка, вытирая еще одну слезу, которая, упав на ее платье, прозвучала как нота «до». – Ты меня совсем не помнишь?

От такого вопроса Ари окончательно смутилась и покраснела, ведь все, что она помнила об этой девочке с рисунка, заключалось в том, что когда-то давно, когда ей самой было два или три года, она нарисовала ее, как и многие-многие другие рисунки, и… забыла. Она забыла ее! О, как это больно!

Набрав в грудь побольше воздуха, Ари быстро сказала:

– Милая Лулу, прости меня! Я совсем не хотела тебя забывать, просто я… очень люблю рисовать, и рисую каждый день… может быть, я просто не помню всех, кого нарисовала! Мне очень, очень жаль.

Девочки словно поменялись местами, и теперь уже Ари совсем загрустила о том, что она забыла Лулу, а ведь это и правда очень обидно! И теперь уже Лулу, осторожно взглянув на Большую Девочку, – ведь для нее Ари была очень большой, в сравнении с ней самой, – ответила:

– Конечно, я тебя прощаю! Просто…

– Что? – Ари пристально взглянула на Лулу.

– Просто… я такая некрасивая! Посмотри, у меня даже нет рук, для них не хватило места на том маленьком листе, где ты меня нарисовала! И я не знаю теперь, что же мне делать! Слезы, зазвучав в порядке всех шести нот, дождем падали на платье Лулу.

– И я… я чуть не пропала среди Больших Бумаг в том огромном пакете. Мне было так страшно!

Ари почувствовала, что вот-вот заплачет от жалости к Лулу, но… стоп! Разве это дело? Поплачет она завтра (если захочет), а помочь Лулу надо уже сегодня! Вот ведь как – бумажный лист, на котором нарисована Лулу, испорчен, а это значит… Ари громко воскликнула:

– У меня для тебя есть две большие, хорошие новости: ты не потерялась в пакете и… у тебя будут руки!

– Да-да, в пакете я, конечно, не потерялась, это благодаря тебе и… – Лулу говорила так тихо и печально, что Ари снова близко-близко наклонилась к ней.

– Ну все, хватит! Лулу! Ты слышала меня? – грозно спросила большая девочка маленькую.

– Да! Но это так печ… подожди!

Лулу замолчала и посмотрела на Ари своими огромными глазами.

– Что ты сказала? У меня будут руки?!

– Ой, ну наконец-то ты перестала плакать и услышала то, что я твержу тебе уже несколько минут! – со вздохом заметила Большая Девочка, и нос ее забавно поморщился. – Да, я знаю, как тебе помочь! Обещаешь меня слушаться?

– Но я ж еще не знаю, в чем де… – начала Лулу, но, заметив перемену во взгляде Ари, замолчала. – Да, обещаю.

– Здорово! Идем!

Аккуратно посадив Лулу на письменный стол возле точилки для карандашей (это чтобы ей было удобнее сидеть, пока она достанет все нужное), Ари взяла большой белый лист, простой карандаш, который она только вчера наточила так остро, что он был похож на иголку из швейной машинки бабушки, и, вернувшись к столу, загадочно посмотрела на Лулу.

Девочка с рисунка ответила ей робкой улыбкой, и, ни слова не говоря, осторожно села в раскрытую ладошку Ари. И вот, спустя одно мгновение, она, Лулу, сидит на большом листе! Таком белоснежном, какого раньше ей видеть еще не приходилось! И не просто так сидит, а в самом центре. А вокруг, подумать только! Столько карандашей! Синий – в цвет василька, желтый – конечно, сделан из самого солнечного луча, красный – наверное из клюквы или малины… Лулу никак не могла точно определиться с оттенком. Но вот Ари слегка пересадила ее в сторону, и, глубоко вздохнув, сказала:

– Знаешь, Лулу, такое мне еще не приходилось делать: я много рисую, но никогда не дорисовываю свои рисунки. И даже не знаю, с чего начать. Не знаю, подойдут ли тебе руки, которые я хочу тебе нарисовать.

– Зато я знаю, знаю!

Лулу с такой радостью и надеждой смотрела на Ари, что она поняла: все у них непременно получится!

– Ты, наверное, забыла, что я – не просто Лулу, а Бумажная Лулу? Я нарисована на бумаге, сделана из бумаги, я так долго жила на бумажном листе, и уж конечно я знаю, как мне снова войти в бумажный лист, пусть и такой большой, как этот, и сделать так, чтобы ты спокойно могла нарисовать мне руки! А кстати, какими они будут?

С благодарностью посмотрев на бумажную малышку, Ари, улыбнувшись только краешком губ, весело подмигнула Лулу, и взяла в руки простой карандаш. А как же Лулу? О, она все прекрасно поняла, и снова, – как она выразилась, – вошла в бумажный, белоснежный лист, застыв на нем маленькой, изящной фигуркой.

Ари, осторожно наклонившись над Лулу, которая глазами продолжала следить за ней, тихо прошептала:

– Закрой глаза. Не бойся, пусть это будет сюрприз.

И как только Лулу закрыла свои изумрудые глаза, Ари легко, словно перышком, прикасаясь кончиком карандаша к бумаге, быстро нарисовала ей сначала правую руку, изящно согнутую в локте, а затем левую, которую теперь Лулу держала вытянутой над головой, и пальцы на ней были, словно лучи солнца, направлены под углом вниз.

Закончив рисовать руки Лулу, Ари придирчиво осмотрела свою новую знакомую, и с помощью цветных карандашей, сделала фигуру Лулу более четкой, волосы – золотыми и длинными, платье – ярко-розовым и таким пышным, что казалось, будто оно сделано из лепестков пиона, одного из самых красивых цветков, которые Ари видела до сих пор. Еще немного розового и желтого цветов, – и на ногах Лулу появились красивые пуанты.

И вот Ари закончила рисовать Лулу.

– Готово! – радостно сказала она, очень надеясь на то, что Лулу понравится то, как она выглядит.

Изумрудные глаза нарисованной девочки медленно открылись, она осторожно подняла голову от бумажного листа, посмотрела на свои плечи и замерла в изумлении: у нее есть руки! Ру-ки! Представляете! И такие красивые, длинные, с тонкими пальцами, как у настоящей…

– Ты теперь так похожа на балерину!

Ари радостно следила за ней, за выражением ее лица, за тем, как недоверчиво и робко Лулу пробует двигать руками: сначала одной, потом другой, еще не веря от счастья ничему: ни себе, так долго жившей на маленьком, тесном листке без рук, ни Ари, – настоящей волшебной девочке, – которая сдержала свое слово и нарисовала ее, Лулу, уже почти всеми забытую и брошенную, заново: такой красивой, такой по-настоящему красивой!

Лулу так лучезарно улыбалась Ари, еще не в силах высказать всю благодарность за все, что эта удивительная девочка сделала для нее, что, казалось, будто вся темнота, которая ночью опускается на земной шар, отступает перед одной-единственной искрой настоящего света…

Маленькая слеза, оставшаяся на ресницах Лулу, вдруг упала на лист, рядом с нарисованной девочкой, и зазвучала волшебной мелодией. И Лулу, выйдя из бумажного листа, начала танцевать как настоящая балерина: легко, невесомо, едва уловимо – как солнечный свет или летний воздух.

Ари в восхищении смотрела на маленькую девочку, которую она когда-то нарисовала и которая, хоть и сейчас была нарисована на бумаге, но бумажной больше не была. Теперь это была не бумажная, а самая настоящая Лулу!

– Так вот для почему ты плакала нотами! – едва слышно прошептала Ари, продолжая смотреть на Лулу, кружащуюся в танце, – так вот для чего!

Вместо ответа Лулу сделала изящный книксен перед Ари и улыбнулась ей самой счастливой в мире улыбкой.