Текст книги "Невозвращенец"

– Ну к реке идти бессмысленно, – пробормотал задумчиво Яр, обращаясь к Валентину и Виктору Павловичу, – спуститься к ней можно только отсюда, а выше и ниже по течению начинаются водопады. А уж что бы за реку идти, надо быть совсем сумасшедшей.

Да за родником она… Я был в этом абсолютно уверен. Но в принципе, и Яр, и Валентин это понимали не хуже моего: не стала бы ведь эта горемычная студентка прыгать с обрыва или спускаться в балку, где мы с Танькой лично устанавливали таблички «Проход запрещён» через каждые десять метров. Ведь понимали, что могут попасться любопытные путешественники, любящие совать свой нос в такие места, где волки водятся. Сам видел пару раз, когда ходил неподалёку, хотя в саму балку они захаживали редко, да и мы там бывали только по острой необходимости. К примеру, когда на зайцев охотились. На самом деле, таблички мы устанавливали как раз на случай, если кто-то из клиентов испытает дикое желание куда-нибудь забрести, как наша Диночка. И раньше это работало. Я не исключаю, конечно, что при ночном свете эти таблички можно было не заметить, но ведь спрашивала меня Дина о роднике, а я – дурак – ответил. Надо было ограничиться обещанием сводить её туда с утра, но что уже сделаешь? В любом случае, виноватым я себя не чувствовал.

– Татьяну только оставьте, – сказал Валёк.

– Оставим, конечно, – согласился Яр, виновато глянув на Таню, хотя девочка и не подумала возмутиться – она и впрямь была умнее всех этих малолетних биологов, она в свои годы уже понимает, где можно ходить, а где нежелательно, где нужно кого-то брать с собой, а где и в гордом одиночестве прогуляться разрешено.

– Когда вас ждать?

– Завтра, наверно, – пожал плечами проводник. – Попытаемся управиться, но, сам понимаешь, не факт.

Но что будет, если мы вернёмся без Дины, никто ещё не оговаривал. По её дурости (извольте, милости) нас совершенно спокойно могли засудить лет на пять.

– Не вернёмся в течении двух дней, сообщайте тогда в город.

– Я оставлю на стоянке часть провизии, если нам придётся идти в город без вас. Мало ли…

– Хорошо. – Яр устало вздохнул. – Сам ведь управишься?

– Чего это сам? У меня Татьяна в помощницах, – хмыкнул Валентин.

– Слушайте, давайте я сам её искать пойду, – вдруг предложил я. – Я-то тут точно не заблужусь, и вам возвращаться не придётся. Если меня два дня не будет, отправите кого-нибудь одного в город сообщать о пропаже, а отряд пока исследования закончит, меня дождётся.

– Вообще, – после недолгой паузы изрёк Валентин, – Миха в чём-то прав.

– Да, – кивнул Яр, – наверно, так даже лучше будет. Миха тут с закрытыми глазами ориентируется, а за лагерем в одиночку следить проблематично. Если б поменьше народу было – ещё можно, а тут шестнадцать человек, не считая нас.

– Миш, ты что, один пойдёшь?! – внезапно воскликнула Танька – я, откровенно говоря, не ожидал такой реакции. Её карие глаза замелькали и заблестели от выступивших слёз – она и впрямь сильно перепугалась.

– Да ты что, Тань, с ума сошла? – негромко и крайне растерянно проговорил я.

Но сестрёнка, до умиления смущённо опустив взгляд к земле, быстренько направилась ко мне и, уткнувшись лицом в куртку, тихонько заплакала. Я неуверенно обнял её, маленькую и глупенькую, по-братски чмокнул, потом обнял крепче.

– Да что ты, в самом деле… Не плач, Танюша, не раскисай, ты же у нас тут самая смелая, – шептал я ей на ухо – не очень хотелось, чтобы меня слышали все, здесь собравшиеся, поэтому я пытался на всех них не смотреть. – Тань, я ж вернусь.

Девочка, всхлипывая, пробормотала что-то невнятное.

– Чего?

– Я за… за Дину боюсь… Нет, не боюсь… просто… плакать захотелось…

Выслушав её и осознав, что ничего информативного она не сообщила, я лишь крепче её обнял. Понять бы их, девчонок. Я даже немного разозлился: мало того, что она устроила претрогательную трагедию для всей этой не очень приятной публики, так ещё и нарушила мой внутренний холодный настрой. Да я бы куда с большим удовольствием сейчас остался с ней, успокоил её, пожалел, а, по сути, не имел права даже внятно ей что-то сказать при этих людях, я не имел права на эмоции.

Я вновь прислонился к Танькиному уху. Сразу же вкусно запахло ромашкой и свежестью холодного леса, к тому же волосы её пропитались костром и воздухом – наверно, даже когда Таня вырастет, будет ассоциироваться у меня только с этими горными, естественными запахами.

– Слушай, ну видишь, с придурками работать приходится, – и с торжеством я отметил, что Танька весело хихикнула – и мне стало на душе легче. – Валёк, закинь в мой рюкзак упаковку гречки. На два дня точно хватит. – Встав с бревна вместе с сестрой на руках, я подошёл к находившемуся в стороне Яру. – На, – и Таня, подобно гигантской кукле, перекочевала на руки к другу особо ценным грузом. – Любить, кормить и никогда не бросать.

– Инструктаж принят, – хмыкнул он, и, глянув на Таню, в чьих уже счастливых глазах слёзы ещё не высохли, я добавил:

– Вслух читать, по головке гладить, обнимать. Но главное, выдержать.

– Её-то? Выдержим.

– Да не её, – практически неслышно намекнул я, скосив глаза в сторону костра, вокруг которого собрался отряд. – Танька вновь хихикнула, Яр понимающе улыбнулся.

– Словом, удачи, – уже серьёзно пожелал он, спуская с рук совсем успокоившуюся Татьяну. – Счастливчик. Хоть от работы отдохнёшь.

– Ну да, отдохну. Прогуляюсь.

К нам присоединился Валентин.

– Держи, – и в моё распоряжение тут же попал спортивный рюкзак, уже оснащённый гречкой, фонариком, верёвкой, спичками; чашкой, которая послужит мне и чашкой, и миской, и тарелкой; маленьким котелком; ложкой; возможно, Танькиными бутербродами, и всем другим, что может мне пригодиться в ближайшее время. К дну портфеля был пристёгнут туго свёрнутый спальник.

– Спасибо, Валёк.

– Ни пуха.

Я обнял его, потом Яра, после крепко стиснул в руках сестру, искренне чмокнувшую меня в щёку, и в предвкушении одиночной прогулки, как ни странно, почувствовал себя намного легче. Попрощавшись и с профессором, и со всем остальным отрядом, я преспокойно отправился в сторону родника.

Набрав в литровую бутылку воды, я решил пройтись вниз от родника: там, по крайней мере, была маленькая тропка, по которой потерявшаяся Дина могла пойти, пытаясь вернуться обратно к лагерю. Надо признать, я давно здесь не ходил. Места казались совершенно незнакомыми, хотя буквально год назад я сам делал зарубки на деревьях как раз на случай бесцельной прогулки за родник. Первые три километра свои зарубки я с трудом опознавал, но после пришлось оставлять новые – всё равно пригодятся при следующей вылазке сюда. Так я миновал километров семь, откровенно говоря, забывая, зачем сюда шёл. Здесь было тихо, спокойно, сквозь эту пропитанную лесными терпкими запахами атмосферу тревога и чувство ответственности просто не могли пробиться. Мозг отдыхал, разум, убаюкиваемый мягкой влагой и слабыми, побелёнными туманом лучами нежаркого солнца, отказывался воспринимать опасность ситуации. Я не мог думать, мысли путались где-то в процессе формулировки и создания, даже чувство времени ушло куда-то на второй план. Уже я не злился на Дину, да и вообще, мне стало так хорошо…

Видимо, я слишком сильно устал от толпы, и мой мозг решил устроить мне маленькую разрядку. К тому же, одиночество и близость с природой очень этому способствовали.

Я сам не заметил, как вскоре начал напевать под нос какую-то песню из репертуара Яра, и чем дальше я уходил, тем добрее я становился. Давно надо было в одиночный поход свалить.

– Дина-а! – прокричал я, как мог, громко. – Дина-а! – повторил, приставив руки, сложенные своеобразным рупором, ко рту. – Дина-а! Тут сейчас будет еда-а! – контрольно заорал я, но ответа не последовало, и на первой встретившейся полянке я разложился на обед.

Нет, здесь искать её бессмысленно. Никаких признаков того, что здесь кто-то был: ни случайно утерянных вещей по типу резинки для волос, никаких следов. И поэтому я решил вернуться и пойти по другой дорожке, менее приметной, чем эта.

В итоге, вернувшись к развилке, я снова был неподалёку от родника, примерно километрах в трёх, но уже спустя час, это расстояние увеличилось почти вдвое. Звать заблудившуюся студентку мне уже порядком надоело, поэтому я стал чаще уходить с тропы в её поисках, но реже надрывать глотку. Никаких следов, правда, я не обнаружил и здесь, но всё же решил уйти в этом направлении подальше, ибо обратно надо будет идти уже не к развилке, а к самому роднику.

Впрочем, к роднику тоже пришлось вернуться.

К тому моменту я уже не так упивался своим счастьем интроверта, уже это восторженное настроение немного поутихло, хотя совершенно не испортилось. Я вовсе не устал, ибо привык ходить целыми днями по горной местности, но порядком озадачился, потому что за полдня так и не нашёл никаких признаков того, что поблизости кто-то был. Окрестности родника я обойду за сегодня, но потом-то что? По сути, искать больше негде. Точнее, безнадёжно: сильно сомневаюсь, что заблудившаяся с такой лёгкостью девушка проходила курс выживания.

От родника я отправился в сторону обрыва, где краем глаза увидел следы. Решил было, что наконец-то мои поиски обрели смысл, но сразу же с небольшим огорчением понял, что следы – мои собственные. И, добравшись до пропасти, я целенаправленно пошёл вниз по склону вдоль поредевшего леса.

Час… два… От закатного солнца скалы приобрели мягкие тона, потемнели кроны деревьев, а долина, распластавшаяся передо мной недосягаемой бездной, наполнилась прохладным вечерним туманом, как чашка молоком. Идя по краю этой чашки, я с каким-то усыпляющим удовольствием думал о Татьяне. Сестрица очень любит рисовать. Если честно, получается у неё не очень, но по её рисункам всегда можно определить, на что она обращает внимание. Пейзажи полны предрассветных и предзакатных оттенков, всегда чётко прорисованы тропы, с особой любовью наляпаны облака, неумело, небрежно, но с радостью. Я же не рисовал никогда, но частично понимал художников, как человек, знающий теоретически, как играть на гитаре, знающий ноты и аккорды, сольфеджио и пару-тройку песен, но на практике к гитаре никогда не прикасавшийся. Я знаю, как я показал бы объём, знаю, как изобразить форму, и вижу, какие цвета нужно брать, но к краскам обращаюсь только тогда, когда Тане нужно что-то рисовать в школу. Часто приходится жалеть о том, что под рукой нет фотоаппарата, но в походах – это лишний груз, поэтому уже который год фотоаппарат мне заменяет обыкновенная зрительная память.

Вечерняя предсумеречная тишина заглушала ощущение времени: оно существовало только в естественном ритме природы – день-ночь, свет-тьма – но не на наручных часах и мобильном телефоне, не в минутах и часах, не в цифрах и стрелках.

Тёплый ветер предвещал перемены.

Солнца уже не было видно, но небо неярко светилось. Где-то над краями горной чашки плыли тонкие полосы огненно-розовых облаков.

Надо где-то разложиться на ночлег.

Но явно не здесь. Когда здесь стемнеет, тут станет страшнее, чем в пещере.

Надо забраться куда-нибудь повыше, хотя бы на какой-нибудь холм.

Я устало вздохнул. Меня словно пригвоздило к земле, я не мог сдвинуться с этого странного места. Виды – шикарные, погода – приятная, но мне здесь не нравилось. Я чувствовал необъяснимое волнение, которое испытываешь, когда в городе случайно отбиваешься от своей компании: тебе неловко от того, что ты не видишь своих спутников, ни одного знакомого лица, хотя дорогу знаешь прекрасно. Бывать тут приходилось и раньше, однако таких метаморфоз с настроением, на моей памяти, у меня никогда не происходило. Скорее всего, я просто слишком долго бродил в одиночку и из-за этого мне мерещится всякая чушь, но, будучи достаточно опытным походником, я привык доверять этому чутью, просыпавшемуся только в горах.

Во всяком случае, оставаться здесь было нельзя.

– Дина! – заорал я, внимательно прислушиваясь к окружающим звукам. Ответа не было. За время пути я вспоминал о пропавшей девушке, как школьник, который пошёл гулять до того, как выполнил домашнее задание: он веселился и получал удовольствие от общения с друзьями, но периодически вспоминал об обязанности. Его прогулку это не омрачало ни капли, но дабы утешить возмущённую совесть, он мысленно ставил себе временные рамки: «Ещё полчаса – и пойду домой». В моём же случае, от откладывания на «потом» зависела жизнь студентки, однако чувствовал я примерно то же самое, что и вышеописанный школьник. Почему-то вся серьёзность ситуации до меня не доходила, и я подсознательно списывал подобное равнодушие на то же чутьё (мол, бояться нечего, всё пока в порядке), но уже понимал, что моя самоуверенность в этот раз сыграла со мной злую шутку. Кроме того, меня настораживало, что, пройдя десятки километров, я так и не обнаружил нашей безголовой туристки. Она бы разве прошла столько?..

Взобравшись на ближайшую горку, с которой можно было набросать небольшую карту долины, я раскинул спальник, разжёг костёр и, оставив вещи возле моего будущего ночлега, обошёл горку кругом. Теперь мне казалось, что поиски вообще безнадёжны.

Стемнело.

Если долго не смотреть на огонь, то мои глаза хорошо адаптировались к мраку.

Завтра я пойду обратно. Идти ещё дальше смысла нет, остаётся только раза по три обойти те места, где я уже был.

Громко ухали совы – этот звук был неописуемо приятен, он внушал ощущение безопасности и уюта. Я сидел возле костра на спальнике и сосредоточенно слушал. Я даже, кажется, помнил, откуда возникла эта странноватая ассоциация. Это было в начале октября, или чуть раньше, в какой-то балке, в которой непредвиденно пришлось остаться на ночлег. Сов было там настолько много, что их уханье слилось в своеобразную мелодию, от которой уже шли мурашки по телу и страшно стало даже мне и Яру. Не помню, сколько нас было в том походе, но помню, что я полночи просидел с ней возле костра, разговаривая почти шёпотом и одновременно засыпая от этой жуткой песни.

– Неужели ты больше никого не хочешь видеть? Совсем? По-моему, ты не прав, – тихо говорила она.

– Почему не прав? Нет никакой судьбы, а уж особенно, если это касается любви. Есть случай. Встретились, сошлись, с потом уже либо надоели друг другу и разбежались, либо привыкли и остались вместе. По сути, два абсолютно любых человека могут быть вместе всего лишь при условии, что они могут друг друга слышать.

– И, по-твоему, – умиротворённо продолжала девушка, – мы с Яром тоже просто привыкли друг к другу?

– Думаю, да. Хотя, вы близки по духу. Даже если бы в не были вместе, вы бы были очень хорошими друзьями. Это редко бывает.

– А мне кажется, для каждого человека существует человек, – многозначительно изрекла она, легко улыбаясь и кутаясь в мою куртку. – Просто не всегда этот человек находится именно в этой жизни. Может, в следующей… Я не верю, что наш создатель придумал такую штуку, как одиночество, и не позаботился о том, чтобы мы никогда её не испытывали. По факту одинок каждый человек с момента рождения души, но в противовес этому всегда, в любой жизни будет тот, кто одиночество оттенит. Ведь оно – только фон, только антоним, это как чёрное для белого, как зло для добра; одиночество – всего лишь контраст…

Она ещё очень много чего говорила под мрачное и томное гудение ночных птиц, но каждый из нас, хотя и понял мысль другого, остался при своём мнении. Дело было давно, больше пяти лет назад, и её я не видел уже года четыре точно.

Силуэты деревьев уже были еле различимы, в предночной тишине утопала долина. Я заночевал на той же горке, на которой устроил себе ужин: тут хорошо видны окрестности, да и каждому мимо проходящему, пока горит костёр, я был бы заметен лучше, чем любой маяк. Думаю, даже с родника меня не так уж сложно увидеть.

Палатку, естественно, я с собой не брал – брал только спальник, поэтому засыпать пришлось дольше обычного, но тем не менее усталость быстро одержала победу над человеческим воображением, которое разыгрывается в лесу ночью.

Пару раз я просыпался от какой-то возни в кустах неподалёку от моей стоянки, но, как только звуки утихали, быстро засыпал снова, даже не успевая отдать себе отчёт в том, что я слышал. Трижды пробуждался отчего-то и впадал в ту странную фазу сна, при которой мозг вроде бы отдыхает, но слух и обоняние усердно и качественно улавливают любые сигналы и записывают их в памяти. Таким образом, я помнил, сколько раз начинал дуть ветер, где подавали голоса ночные птички, когда сильнее пахло костром и даже как надо мной пролетала сова. Помимо этого, за время моей сомнительной отключки, я умудрился отложить в голове ещё раз, что в течение недели должна повториться гроза. В состоянии бодрствования, как ни странно, эта мысль как-то уходила на второй план.

Словом, бурная выдалась ночка.

Пробуждение оказалось не менее странным. В первый же момент мне в голову ударило осознание присутствия кого-то постороннего, будто за мной кто-то следил. Я подорвался, сразу же оказавшись сидящем в своём спальнике, оглядел заспанными, пока ещё лишёнными чёткости зрения глазами свой маленький лагерь.

Было уже светло. Солнце целеустремлённо пробивалось сквозь быстро рассекающие голубой небосвод сероватые облака, и создавалось ощущение, что погода меняется ежеминутно с жаркого лета на дождливую осень – и обратно. Был ветер, порывистый, горячий и волнующий, но я любил такой ветер, с ним всегда хотелось побегать наперегонки. Но впрочем, думал я вовсе не о пробежке и не о погоде… Было, о чём подумать, знаете ли…

Прислонившись спиной к стволу дерева, сидя прямо на земле и опустив бессознательно растрёпанную голову на ключицу, побледневшая и измученная на вид, спала цель моей одиночной вылазки, студентка Диночка с накинутым на плечи красно-коричневым пледом.

Как ни странно, я уже даже не злился на неё, но саркастичный смешок я всё же отпустил подобно комментарию. Девушка не проснулась, но я всё же решил подниматься и готовить завтрак. Пусть эта девочка хоть на всю голову больная, но в первую очередь она – мой клиент, пробродивший в одиночестве и без еды больше суток.

Я развёл костёр, поставил вариться гречку, сам уселся на спальник. Потом немного повалялся, периодически вставая и мешая кашу, но бедная студентка до сих пор не просыпалась, видимо, она чрезмерно устала. Да и вообще удивительно, как она сумела до меня добраться по такой темени, какая бывает в этих лесах. Словом, натерпелась она и без моих нравоучений, и я её не будил, пусть хоть выспится нормально.

Не потревожил её сон и запах готовенькой, распухшей, разварившейся гречки (я всегда слишком много наливал в котёл воды), хотя за это время Дина должна была проголодаться так, что учуяла бы еду за километр.

Обмотав котелок своей пайтой со всех сторон, что бы не обжечься, я сел по-турецки и, поставив его себе на ноги, принялся завтракать. Соли мало, а так нормально, с голодухи так вообще самая желанная пища.

И вдруг спящая Дина громко и взволнованно вздохнула, поморщилась, поёжилась. Я пристально и с насмешкой наблюдал. Девушка пошевелила рукой, вроде бы успокоилась, но в следующую секунду медленно открыла глаза. Словно меня поймали за чем-то постыдным, я глядел на ничего не понимающую спросонья Дину, а потом резко поставил котелок в моей пайте ей на ноги и всунул ей в руку ложку.

– Кушай!

Чуть оторопевшая девочка, знающая, что на неё непременно будут ругаться, хотела, по-моему, что-то сказать, но моё предложение ей понравилось больше, и она принялась за гречку. Да, проголодалась она очень сильно.

Ближайшие минут десять, пока она уничтожала кашу, мы молчали. Я, тем временем, свернул спальник, прицепил его к рюкзаку, поставил на костёр мою металлическую чашку с водой и даже откопал в недрах рюкзака пакетик с бутербродами, закинутый туда Танькой. Заглянув через плечо Дины в котелок и обнаружив, что он уже совсем скоро опустеет, впихнул в её свободную руку хлеб с сыром, и она молча продолжила кушать. Вскоре в чашке закипела вода, и я, набрав прямо с земли чабрец, кинул его в бурлящую воду – самый вкусный чай!

И вот, усевшись с Диночкой бок о бок, держа своеобразный чай в руках, я возобновил своё незаконченное дело – принялся пристально на неё смотреть. Думаю, с моей стороны слова были излишни, студентка и так понимала, какие у меня могут быть к ней вопросы. Вручив ей, как прежде котелок с гречкой и бутерброд, чашку с заваренным чабрецом, я подождал, пока она запьёт им еду, а потом сам забрал чай и чуть-чуть отпил, после чашку вернул, но уже глядя на девочку настойчивее.

– Ну?

– Ну извините меня! – выдала Дина искренне. Честное слово, мне показалось, что она просила прощение за какую-то немного колкую, но забавную выходку по типу подложенной на стул кнопки. Но девушка, быстро поняв, что чай у нас общий, вернула мне кружку и серьёзней продолжила: – правда, извини. Сама не очень осознала, что произошло.

На курносом светлом лице чуть воспрянувшей духом после еды Диночки смущение выглядело очень мило: ей-богу, смешная девчонка! Даже отчитывать её расхотелось.

Не спуская с неё сурового взгляда, я отпил чай и многозначительно, как палочку эстафеты, передал чашку Дине.

– Ты не знала, что, гуляя ночью по незнакомым местам, люди иногда теряются? – без злобы, но с наигранным любопытством осведомился я, спровоцировав неловкую паузу. Голубые и ясные глаза с приподнятыми уголками невинно глядели на меня в ответ. Вдруг чай снова перекочевал ко мне.

– У меня вообще-то топографического кретинизма нет, – медленно проговорила она, – я, обычно, возвращаюсь туда, откуда ухожу.

– А в этот раз, смотрю, что-то не склалось, – скептически отпарировал я.

– Что-то явно пошло не так, – мне в тон с насмешкой добавила она, и мне совсем стало весело: а девочка даже шутить способна после суточной голодовки, будто сотню раз в лесу блудилась.

– Ладно, леший с тобой, тебе ещё перед преподами оправдываться, – совершенно спокойно произнёс я, – в порядке всё с тобой? Нигде не падала, не ударялась? Ягод незнакомых не пробовала, грибов, яблок заколдованных?

– А что, есть такие?

– Ну не удивился бы, если бы ты нашла.

– Нет, всё в порядке. Относительно, кончено. Чернику ела. В общем-то всё.

– Наелась? – ехидно передёрнул я.

– Ещё бы килограмм – и наелась бы.

Я лишь хмыкнул.

Отпив ещё чуть-чуть чабреца, я отдал ей чашку и поднялся с земли, намереваясь сполоснуть котелок и ложку.

Из-за сине-серых облаков вновь появилось солнце.

– Правда не понимаю, как так вышло, – и без тени иронии сказала Дина, – лес словно весь переменился, будто я телепортировала куда-то.

– Ты не телепортировала, ты просто изменила ракурс. Зачем было вообще в лес ходить? Ночью. Одной. Никого не предупредив.

– Я думала, что, если вдоль обрыва прогуляюсь, никуда не денусь. А потом, видимо, автоматически по тропе пошла.

Я ей не ответил и только укоризненно и мрачновато на неё взглянул, ясно дав понять, что добродушно болтать вообще-то не намерен. Нашёл её – ну и хорошо, сама нашлась – ещё лучше, но, откровенно говоря, более с ней дел иметь не хотелось, я ей больше не верил, поэтому не видел смысла в дальнейшем общении.

– Меня там ждут с вилами и топорами? – спросила девушка, с опаской следя за тем, как я мыл котелок и ложку.

– Без вил и топоров, в походе – это лишний груз. Но ждут, – обнадёжил я, – хотя бы живую. О топорах речь пойдёт в городе.

Дина виновато опустила глаза. Нерешительность промелькнула на её светлом лице, и, кажется, ей хотелось выговориться, но к моему удивлению она чувствовала и давала себе отчёт в том, что мне не особо хочется с ней откровенничать и её выслушивать – всё же чуткая девочка, восприимчивая.

Она довольно бодро для измученного голодом и долгой ходьбой человека поднялась с земли и, присев рядом со мной на корточки, прополоснула чашку. Светло-русые волосы, чуть вьющиеся, упали локонами на лицо, наполовину закрыв его от меня.

– Спасибо.

– Не за что, – буркнул я равнодушно.

– А… нам долго идти до лагеря?

– Не дольше, чем сюда. – На этот раз иронии она не поняла – и я без энтузиазма добавил: – часов в пять будем там. Может, чуть позже – большая часть пути состоит из подъёмов.

И Дина молча кивнула. Да, она очень хорошо ощущала моё отношение к ней и ко всей этой ситуации. Что ещё более странно, она воспринимала это отношение заслуженным и справедливым. Я теперь понимал, почему профессор называл её умненькой, она очень правильно общалась с людьми, но я всё же куда больше уделял внимание действиям человека, а не умениям, словам и характеру. Однако же каплю уважения эта необычная девочка у меня вызвала.

Я свернул и её тёмно-красный плед, пристегнул его к моему спальнику и упаковал всё остальное. Таким образом, минут через десять после завтрака мы отправились в обратный путь.

Сумасбродный ветер упрямо устремлялся вглубь горной долины, словно сам искал там укрытия. Небосвод затянулся иссиня-серой полусферой бархатных туч, готовый в любой момент обрушить на нас абсолютно всё, что возможно – по крайней мере, так казалось. Было очень душно, воздух, хоть и был пропитан приятным запахом дождя, но был буквально горячим, его не хватало, и от недостатка кислорода голова тяжелела и кружилась.

Дина изнеможенно сидела на бревне, растрёпанная и покрасневшая. На фоне голубеющей и затуманивающейся долины, забрызганной лавандовыми оттенками, нежно выглядели её пшеничные чуть вьющиеся волосы. В глазах плескались не пролитые дожди, радужки казались более синими, чем были, но взгляд – спокойным и безучастным. Я не знаю, как она до сих пор держала себя в руках.

На дереве всё ещё вертелся ловец снов, и рядом с ним – маленькое круглое зеркальце, тоже подвешенное на ветку. В нём молниеносно мелькали всё те же пасмурные сюжеты: грозовая полусфера, мрачно-изумрудная листва, пёрышко ловца снов, иссиня-лавандовые горы, Дина, её светлые волосы, я, тоже растрёпанный и холодно смотрящий на себя в отражении. Впервые я ощущал себя таким уставшим – не физически, морально. Я вздохнул и принялся заново читать приколотую к дереву записку, обнаруженную, когда мы вернулись к лагерю.

«С возвращением, Миха! Пишу второпях. Мы объяснили ситуацию с двумя «ушедшими за реку» участниками похода, то есть вами, но оставаться нам запретили. Отдряд эвакуируют. Нас везут в город. Мне сказали, что за вами двумя вернутся на том же вертолёте в течении двух дней. Я оставил для вас под деревом палатку, каремат, спальник, горелку, из еды упаковку риса и пшена, кусок сыра, немного печенья, сухари, еще спички, сухие дрова, кое-какую одежду (и твою, и для Дины). Вроде всего должно хватить. Причина – погода. В городе штормовое предупреждение, здесь, вероятно, тоже. Так вот, мой совет: будь ты один или с Диной, отправляйтесь к городу. Сам знаешь, лагерь на очень продуваемом месте. Передвигаться по земле будет намного безопасней, чем на вертолёте. Только я окажусь на базе, я попытаюсь что-нибудь сделать, но ты сам прекрасно знаешь тамошних работников. В чехле с палаткой единственная помощь, которую могу оказать вам в данный момент. За Татьяну ручаюсь, сам отвезу её к вам домой.

      Яр.»

Не особо надеясь на что-то, я полез рукой в чехол с палаткой Яра, чуть там пошарил и наткнулся на «помощь».

– Это что? – больше от испуга недоуменно спросила Дина взглянув на меня.

– Кольт. Яр оставил.

Она уже читала письмо. Откровенно говоря, я бы не удивился, если бы девушка начала истерить, плакать, кричать, но, как ни странно, она отреагировала весьма мудро, без паники и бессмысленных воплей.

– Мы… будем ждать или пойдём? – осведомилась она неуверенно, придерживая разлетающиеся золотым нимбом вокруг головы волосы.

Я засунул кольт на прежнее место, свернул записку от Яра и отправил её в карман. Молча я посмотрел в сторону города, тщетно пытаясь найти взглядом хоть какой-то намёк на вертолёт, но, к несчастью, я знал, как «часто» вертолёты с нашей базы поднимаются во второй раз. Вероятнее всего, моё руководство просто решило, что со мной и моим попутчиком ничего не случиться, потому что я – походник опытный, в принципе, способный взять под ответственность одного клиента и в непогоду, и что ради двух человек совершенно не стоит в такую погоду возвращаться воздушным транспортом в эпицентр бури. Разве что Яру что-то удастся сделать…

На мгновение опять вернулось ощущение, что я работаю против природы и сдаю её в аренду, но это чувство быстро вытеснилось другими, не менее неприятными, но без тени злости я спокойно повернулся к студентке лицом.

– Сами пойдём. С нашей эвакуацией это будет быстрее. К сожалению, начальство у нас не лучше анекдотов, которые про него сочиняют.

Не усмехнувшись, Дина отвела глаза так, чтобы я их не видел.

– А мы дойдём?

– Безусловно, – уверенно отчеканил я, – свою палатку и, особенно, кольт Яр никому не доверяет. А раз уж оставил, то явно хочет получить их обратно.

Девушка обратила ко мне синий взгляд с белыми осколками погибающей надежды.

И я медленно опустился рядом с ней прямо на землю, прислонившись спиной к бревну.

– Сколько вы сюда добирались с Яром?

– Шесть дней.

– По сколько километров в день?

– Не знаю, – задумалась она.

– Маршрут до этого лагеря от города – ровно 153 километра. Следовательно, шли вы примерно по 25 километров в день достаточно спокойным шагом, останавливаясь с наступлением темноты на ночлег и выдвигаясь в десять часов утра. Мы пойдём чуть-чуть быстрее, выдвигаясь с рассветом и останавливаясь на приём пищи не на два часа, как вы, а на час максимум – нам больше и не понадобиться, потому что нас всего двое. Я знаю эти места лучше, чем свою родную улицу в городе. Ну и к тому же я поведу тебя другой дорогой, она сложнее, но меньше километров на 30. Она исключительно для проводников – на ней даже меток нет.

Дина смотрела на меня с неопределёнными чувствами: кажется, она относилась ко мне достаточно скептически, но верить мне ей очень хотелось, да и выбора у неё, собственно, другого не было.

– Таким образом, мы совершенно спокойно можем успеть дойти до города за четыре дня.

– А погода?

– Тебя смущает дождь? Или, там не знаю, ветер?

– Если в городе штормовое предупреждение, то логично ожидать здесь не просто дождь или ветер.

Я взглянул на неё упрекающе. На самом деле, она была права, но я намеренно правду от неё утаивал. Здесь будет и ливень, и град, и ураган, сносящий палатки, может, даже снег и метель, но лучше не пугать девочку раньше времени. Тем более, если бури вдруг не будет, а я подготовлю бедную Дину к апокалипсису, ничего, кроме поломки её нервной системы, я не добьюсь.

– Не драматизируй, – безэмоционально сказал я, но продолжил, будучи куда более открытым, – а вообще, я бы на твоём месте даже порадовался. Сомневаюсь, что ты в восторге от компании однокурсников и преподов, находясь на природе. Отдохни душой, подумай не о практике, а о себе. На себя у людей никогда нет времени.