Текст книги "О чем рассказали «говорящие» обезьяны: Способны ли высшие животные оперировать символами?"

«Проект Шерман и Остин»

Возможность начать такие эксперименты представилась в 1974 году, когда Д. Рамбо пригласил С. Сэвидж-Рамбо работать под его руководством. Он сделал это несмотря на то, что знал о ее скептическом отношении к завышенным оценкам достижений шимпанзе в овладении амсленом, которое распространялось и на его собственные опыты с Ланой. Работа по «Проекту Лана» к тому времени была в основном завершена, и д-р Рамбо переключился на исследование когнитивных способностей шимпанзе, не связанных непосредственно с освоением языка, но проясняющих психофизиологические механизмы этого явления. В этих работах Лана еще раз продемонстрировала наличие у шимпанзе символического мышления – освоила начальные формы счета и пользовалась цифрами как числительными.

Одновременно началось осуществление следующего проекта – Animal Model Project. Его цель состояла в том, чтобы продолжить выяснение вопроса, в какой степени какие-либо еще из животных, кроме Homo sapience, могут овладеть человеческим языком и в какой мере этот феномен у обезьян сходен с процессом спонтанного освоения речи у детей. Проект содержал не только теоретическую, но и практическую часть, поскольку планировалось продолжить и расширить разработку методик обучения языку, которые могли бы помочь умственно отсталым детям с дефектами в развитии речи.

Опыты начались в 1976 году на двух молодых самцах Шермане и Остине. На этот раз исследователи не ставили задачу научить их большому количеству знаков, – из опытов на других шимпанзе, а также на горилле Коко уже было ясно, что лексикон антропоидов может быть весьма внушительным. Не тратили времени и на обучение их длинным предложениям. Эти основные темы прежних исследований были оставлены в стороне, чтобы попытаться добраться до главного в языке: способности сказать другой особи что-то, чего она еще не знала. Была поставлена задача побудить Шермана и Остина использовать символы при общении друг с другом, передавая сообщения так, как это делает человек, и употреблять их в отсутствие обозначаемого объекта.

При воспитании этих обезьян (как и обучавшихся ранее амслену) С. Сэвидж-Рамбо сосредоточилась на том, чтобы создать им как можно более обогащенную среду: они жили в просторном помещении, имели много игрушек, постоянно смотрели телевизор и даже сами манипулировали с видеокамерой. Они находились в тесном контакте не только с воспитателями (как большинство их предшественников), но и друг с другом, а впоследствии и с другими шимпанзе и бонобо. В этом отношении «степень обогащения» среды у них была выше, чем у Ланы и других шимпанзе, выросших вне контакта с сородичами.

Кроме того, был введен новый принцип освоения языка. До этого во всех программах обучения (как йеркишу, так и амслену) исследователи делали акцент на том, чтобы сначала обезьяны учились продуцировать знаки в ответ на демонстрацию предмета. Считалось, что такая последовательность выработки языковых навыков будет способствовать лучшему пониманию знаков, продуцируемых другими особями (т. е. предполагалось, что развитие функции продуктивности приведет и к формированию рецептивных функций). Задача, которую ставила перед собой С. Сэвидж-Рамбо, состояла в том, чтобы побудить обезьян использовать знак-лексиграмму не только и не столько для получения какого-то предмета, сколько для его «наименования» и для передачи информации о нем. Достижение этих целей потребовало ряда этапов эксперимента с применением все новых методических приемов.

«Футболист» и «филателист»

Следует сказать несколько слов о личностных особенностях Шермана и Остина, которые с самого начала сильно отличались друг от друга. В начале работы, в июне 1975 года, им было соответственно два с половиной и полтора года от роду. Работа с ними позволила не только открыть новый уровень языковых способностей шимпанзе, но и обнаружить тонкие и совершенно новые грани познавательных способностей приматов.

Шерман был, и всегда оставался, физически более сильным. Отчасти благодаря этому он главенствовал в любой ситуации, всегда был активным и реактивным и оказывался в центре событий, когда происходило что-нибудь неординарное. В детстве он постоянно вскарабкивался людям на колени и запрыгивал на голову – в результате чего у Сэвидж-Рамбо все время болела шея. А когда Шерман подрос, ей пришлось приклеивать скотчем чертежные кнопки на тыльную сторону руки, чтобы избежать его хотя и дружеских, но чувствительных покусываний. Если Шерман выходил из себя, он взрывался, как вулкан, кривлялся, метался по комнате, ощетинивался, раскидывал мебель и даже шлепал или толкал людей. Но все это кончалось очень быстро, и всегда можно было предсказать, когда он успокоится.

Остин был намного спокойнее, мягче и реагировал не так быстро. Но если он сердился, то становился гораздо опаснее Шермана и мог потерять контроль над собой. Однажды он сбил с ног Сэвидж-Рамбо с такой силой, что она смогла подняться лишь с большим трудом. Остин много болел в детстве, и его разлучили с матерью. Поэтому он вел себя подобно всем молодым шимпанзе, рано отлученным от родителей: всякий раз, бывая болен или обижен, он раскачивался из стороны в сторону, накрывшись одеялом. К счастью, повзрослев, он преодолел эту дурную привычку. Выявилась и еще одна особенность, которую можно было расценить как отдаленное последствие трудного детства. Каждый раз, увидев рисунок или фигурку, напоминающую куклу, человека или шимпанзенка, Остин пытался разорвать или сломать ее и очень нервничал, если ему этого не разрешали. Ничего подобного не обнаруживалось ни у Шермана, ни у других обезьян. Совершенно непонятно, как могла возникнуть такая причуда, но в сочетании со спецификой его игрового поведения (см. ниже) она ярко демонстрирует своеобразие личности этих обезьян.

Столь же существенные различия обнаруживались во всех аспектах поведения и психики этих обезьян – в других их пристрастиях, в играх. Особенно интересно посмотреть, как их личностные качества отражались на подходе к решению задач. Например, Шерман всегда предпочитал по возможности обходиться жестами и другими средствами, исключающими употребление лексиграмм. В отличие от него Остин был любителем клавиатуры и всегда охотно ею пользовался. Шерман намного лучше справлялся с задачами, при решении которых требовались активные действия, тогда как Остин превосходил его в решении задач, где необходимы наблюдательность и внимание. Поэтому не удивительно, что одна из сотрудниц центра (С. Бойзен) называла Шермана футболистом, а Остина – филателистом.

За два года Шерман и Остин усвоили около 90 лексиграмм, причем каждую из них они запоминали в результате интенсивного и целенаправленного обучения. Примеров обучения подражанием автор не приводит. Наблюдения за тем, как они осваивали йеркиш, показали, что установление смысла новых лексиграмм определяется поведением адресата. Например, когда Шерман учил знак «ГАЕЧНЫЙ КЛЮЧ», он часто выбирал лексиграмму «КЛЮЧ ОТ ЗАМКА», даже если было очевидно, что он имеет в виду другое. Вместо того чтобы подсказать ему, какую лексиграмму следует выбрать, «собеседник» действовал так, как если бы Шерман имел в виду ключ от замка, и в ответ давал именно его. Такая тактика позволяла обезьяне по действиям человека уточнить, что она на самом деле «сказала». Если Шерман хотел, чтобы ему дали все-таки гаечный ключ, ему приходилось в конце концов воспользоваться правильной лексиграммой. Впоследствии именно таким путем работали и с другими обезьянами, добиваясь точного понимания смысла символов.

В ходе обучения случались и странные, труднообъяснимые эпизоды, которые показывали, что процесс установления эквивалентности между лексиграммой и обозначаемым предметом выходит за рамки простых условно-рефлекторных связей. В какой-то момент у Шермана появился любимый стакан. Для него он выбрал на клавиатуре специальную лексиграмму, которой ранее никогда не пользовались. При появлении лаборанта с кувшином клубничного компота Шерман набирал на клавиатуре «СТАКАН КОМПОТ ПИТЬ» и тут же показывал, что ему нужен именно этот стакан. Чем уж он так приглянулся Шерману, так и осталось неясным, гораздо интереснее то, что он отказывался называть этим знаком другие стаканы. Когда стакан разбился (что быстро случается со стеклянной посудой в руках шимпанзе), пришлось убрать лексиграмму с клавиатуры, т. к. ни найти замену стакану, ни заставить Шермана называть этим знаком новый стакан так и не удалось.

С. Сэвидж-Рамбо приводит этот случай как пример одного из тех тонких проявлений вербального поведения шимпанзе, которые принято относить не к научным фактам, а скорее к случайным происшествиям, но которые наводят на мысль о том, что пользование знаками – лишь «видимая часть айсберга», и оно сопровождается когнитивными процессами, которые не всегда можно обнаружить экспериментальными методами.

Итак, после усиленной тренировки оба шимпанзе уверенно использовали небольшой запас лексиграмм для просьбы о предмете, находящемся в поле зрения, или для обозначения совершаемых ими действий, т. е. достигли уровня владения языком-посредником, характерного, по мнению Сэвидж-Рамбо, для их предшественников. Далее предполагалось побудить Шермана и Остина общаться друг с другом с помощью йеркиша (имелось в виду – общаться целенаправленно и систематически, т. к. уже тогда из наблюдений Р. Футса за молодыми самцами Буи и Бруно было известно о возможности спонтанных диалогов между шимпанзе). Первоначально у Сэвидж-Рамбо не было твердого плана, как этого добиться, хотя было очевидно, что нужно побудить обезьян использовать лексиграммы отвлеченно, так чтобы они не ожидали, что каждый раз за нажатием клавиши последует вознаграждение.

Отделение «имен» вещей от обстоятельств, связанных с их узнаванием, оказалось более трудным, чем можно было ожидать: знание того, как использовать лексиграмму «БАНАН», чтобы побудить кого-то дать вам банан, не эквивалентно знанию о том, что она заменяет собой банан. Это был очень важный этап в исследовании языкового поведения обезьян, поэтому постараемся подробно рассмотреть все тонкости приемов, использованных для достижения поставленной цели.

На первых порах Сэвидж-Рамбо рассчитывала, что им удастся просто перестроить обычную ситуацию – применение лексиграмм в качестве просьбы – таким образом, чтобы Шерман и Остин поняли, что лексиграмма – это еще и имя, но не сам банан. Экспериментатор брал в руки приманку и высвечивал знак «ЧТО ЭТО?». Он не ждал, что обезьяны сразу поймут смысл того, что им хотят сказать, но старался помочь им с помощью невербальных знаков. Если обезьяны отвечали правильно, они получали в виде подкрепления не сам предмет, а какое-то другое лакомство и одобрение.

Поначалу обезьяны достаточно часто выбирали правильные лексиграммы, но бывали явно разочарованы, получив вместо показанного им фрукта или конфеты другое поощрение. Они продолжали снова и снова нажимать на клавишу, требуя того, что, как они считали, им было обещано. Обезьяны казались расстроенными, но не потому, что их лишили пищи – это было совершенно не так, – а потому, что их ожидания были обмануты. Довольно скоро они перестали нажимать на клавиши, обозначающие показанный объект, так что исследователям пришлось искать новый путь, чтобы объяснить им разницу между использованием знаков для просьбы о получении предмета и для его наименования.

Выходом из положения послужило решение сделать несъедобными образцы, которые предъявлялись для наименования. Для этого их помещали в специальную пластиковую оболочку. Этот способ авторам подсказали витрины японских ресторанов, где меню рекламируется именно таким образом. Решение казалось удачным – авторы надеялись, что если «заказанный» с помощью лексиграммы продукт нельзя будет съесть, то обезьяны перестанут ожидать обязательного получения лакомства после нажатия клавиши.

Однако и эта процедура оказалась неэффективной. Когда Шерман впервые увидел покрытую пластиком конфету M&M’s, он бросился к клавиатуре, нажал клавишу и протянул руку, ожидая честно заработанного. Положив ее в рот, он скорчил гримасу и потребовал другую, потом повторил попытку еще несколько раз. В конце концов он нажал клавишу «БАНАН». Получив его также запаянным в пластик, он даже не стал его пробовать, а сразу бросил на пол и начал топтать ногами, однако удалить пластиковую оболочку было практически невозможно. Когда после еще нескольких попыток стало ясно, что все эти фрукты в пластике несъедобны, обе обезьяны отказались от клавиатуры, сочтя манипуляции с ней бессмысленными. Они стали выражать свои желания и потребности более прямым путем и указывали на холодильник, когда хотели полакомиться, или на дверь, когда хотели выйти.

Чтобы заставить обезьян использовать лексиграммы только для наименования предметов, пришлось прибегнуть к специальной процедуре. Авторы назвали ее федингом, воспользовавшись радиотехническим термином («постепенное затухание»), хотя здесь скорее подошло бы слово замещение. Для этого пришлось вернуться к первоначальному режиму (знак как просьба о получении называемого предмета), с той разницей, что порции названного продукта, которые обезьяны получали в ответ на правильно «высказанную» просьбу, становились все меньше, тогда как размер образца, который им показывали, оставался неизменным. В то же время их щедро награждали еще и каким-то другим лакомством, чтобы показать, что довольны их выбором. Например, если обезьяна нажимала клавишу с лексиграммой «БАТАТ», то ей давали только маленький его кусочек, но зато не скупились на конфеты или соевое печенье, которые в других пробах тоже становились объектами для наименования.

Оказалось, что такая процедура вполне отвечает поставленной задаче – разделить знак и непременное получение обозначаемого предмета. В 102 пробах, проведенных с Шерманом, и 201 – с Остином, оба стали выбирать нужную лексиграмму независимо от того, какое вознаграждение за этим последует и последует ли вообще. Это был первый шаг по пути от sign-request – знака-просьбы, к sign-referent – употреблению знака как истинного символа.

Такую процедуру первоначально провели, используя всего три предмета. Естественно, возникал вопрос, ограничиваются ли достижения обезьян только этими тремя объектами или же они уловили общий принцип? Если так, то смогут ли они применять и другие знакомые им лексиграммы только как названия предметов, а не как просьбу об их получении? В переводе на язык физиологии это можно сформулировать так: смогли ли обезьяны выявить принцип новой процедуры, обобщить его и «перенести» – употреблять сходным образом остальные «слова» из их словаря при демонстрации других объектов? При исследовании операции обобщения в обычных лабораторных экспериментах такую процедуру называют тестом на перенос.

Вполне можно было ожидать, что в таком тесте у Шермана, или у Остина, или даже у них обоих возникнут те или иные осложнения. Ведь процедура «замещения», проведенная всего с тремя лексиграммами, хотя и многократно повторенная, могла оказаться недостаточной для осуществления операции обобщения. Во всяком случае, во многих лабораторных экспериментах процесс обобщения порой требует весьма длительной тренировки. Однако в данном случае все прошло успешно – обе обезьяны в 100 % случаев правильно назвали весь набор из 20 предметов, не использованных на предшествующем этапе, не потребовав их в награду за правильный ответ. Значит, они действительно обобщили принцип «отделения» знака от обозначаемого предмета и от получения конкретного продукта перешли к его наименованию.

Это был необыкновенно важный момент для исследователей. По словам Сэвидж-Рамбо, им казалось, что они преодолели гигантский рубеж. Поведение Шермана и Остина радикально изменилось, свидетельствуя, что обезьяны действительно полностью отличают ситуации, когда они просят дать им что-то, от тех случаев, когда они просто «рассказывают» о чем-то – демонстрируют, что данная лексиграмма связана с тем или иным объектом. Важно то, что обезьяны овладели и той и другой операцией и, похоже, знали о разнице между ними. Тем не менее, несмотря на это, они все еще были далеки даже от самой простой двусторонней коммуникации друг с другом.

Пока что достижения Шермана и Остина ограничивались наименованием единственного в поле зрения предмета, который они перестали ожидать в качестве вознаграждения. На следующем этапе было приложено много усилий и удачных приемов, для того чтобы добиться наименования отдельных объектов из множества предложенных. Не вдаваясь в подробности, скажем только, что в конце концов удалось добиться того, чтобы Шерман и Остин, осмотрев содержимое холодильника, указывали с помощью лексиграммы, что им хочется получить, а затем брали именно то, что указали, не покушаясь на остальное.

Обученные по этой системе обезьяны употребляли знаки в гораздо более разнообразных ситуациях, чем их предшественница по освоению йеркиша – Лана. Стремление к «наименованию» предметов проявлялось у них спонтанно, без инструкции тренера. Вместо того чтобы ждать, когда тренер даст или попросит предмет, как это бывало у всех других обезьян, они по собственной инициативе называли его и показывали тренеру, т. е. включили «называние» предмета в собственное поведение. При появлении тренера с набором игрушек они без всякой команды «называли» их и показывали, вместо того чтобы ждать, когда тот решит поиграть и даст соответствующую команду.

Это свойство проявилось и в отношениях между самими шимпанзе. Шерман (доминант) нажимал на соответствующую клавишу и давал Остину кусок апельсина. Оба они нажимали нужную клавишу компьютера прежде, чем взять кусок пищи или игрушку. Остин (низший по рангу) подводил Шермана к компьютеру и побуждал нажимать клавишу – «добывать» лакомства (рис. 29).

Рис. 29. Шимпанзе Остин (слева) использует клавиатуру, чтобы сообщить, что лежит в контейнере, который доступен только ему. Шерман (справа) наблюдает за его действиями. При нажиме на клавишу на проекторах, расположенных над клавиатурой, высвечивается выбранная лексиграмма (по Savage-Rumbaugh et al., 1978, c разрешения автора)

Для такого использования знаков (лексиграмм) как средства «называния» предметов, в том числе и в их отсутствие, животное должно понимать соответствие между тремя компонентами ситуации:

• предметом, который оно выбрало из группы как объект наименования;

• лексиграммой, которую оно выбрало на клавиатуре;

• предметом, который оно в результате выбрало и передало экспериментатору.

• Возникал вопрос: действительно ли шимпанзе представляют себе соответствие всех трех компонентов? Наиболее надежная проверка такого предположения – это процедура теста при двойном «слепом» контроле (рис. 30).

Рис. 30. Схема «слепого теста» на точность использования лексиграмм. Пояснения в тексте

Обезьяну приводили в комнату, где во множестве были разложены объекты для выбора (А), а клавиатура (Б) находилась в соседнем помещении. Приученная обязательно заявлять о своем выборе, обезьяна переходила в соседнюю комнату (показано пунктиром) и, нажав соответствующую лексиграмму, «объявляла» название предмета, который хотела получить. Выбор лексиграммы фиксировал первый экспериментатор (В), который не мог увидеть, что после этого взяла обезьяна. Вернувшись в комнату с предметами для выбора, она брала заявленное с помощью лексиграммы и предъявляла второму экспериментатору (Г), который также сидел в отдельном помещении и мог видеть на мониторе выбранную ею лексиграмму только после вручения ему принесенного обезьяной предмета. Если она не делала ошибок, ей отдавали эту еду или питье в качестве награды.

Такая организация эксперимента, когда клавиатура, предметы для выбора и тренер, которому надо потом показывать предметы, расположены далеко друг от друга и не видны одновременно, позволяла уточнить следующие моменты.

• Пространственное разделение клавиатуры и предметов для выбора создавало дополнительную нагрузку на образную память, с его помощью можно было проверить прочность сохранения мысленного представления о выбранном предмете.

• Решив, какой объект он выберет, шимпанзе должен помнить, чтó именно он выбрал, пока идет к клавиатуре и высвечивает соответствующую лексиграмму в отсутствие реального объекта. Затем, держа в памяти полученное на экране изображение (поскольку, удаляясь от компьютера, он перестает видеть лексиграмму), он должен взять именно выбранный предмет и передать его тренеру.

• При такой постановке теста, когда каждый из экспериментаторов видел что-нибудь одно – или только высвеченные лексиграммы, или только взятые обезьяной предметы, – исключалась возможность необъективных оценок, а также вольных или невольных подсказок, в которых ученых по-прежнему продолжали обвинять критики.

И Шерман, и Остин выполнили этот тест с 90-процентной точностью, подтвердив свою способность заявлять с помощью лексиграмм о своих желаниях и намерениях в отсутствие обозначаемого предмета. Примечательно, что когда Шерман однажды высветил лексиграмму предмета, которого в тот момент в лаборатории не было, то не он взял ничего. (Мы уже упоминали, как такую же способность к оценке своих действий и отказу от незаработанного подкрепления К. и К. Хейсы наблюдали у Вики.) Эти опыты позволили сделать важное заключение относительно возможности усвоения языка-посредника человекообразными обезьянами. Авторы считали, что стремление Шермана и Остина к спонтанному называнию предметов свидетельствует о том, что усвоенные ими знаки приобрели свойства символов и эквивалентны использованию слов у детей.

Особенно важно здесь подчеркнуть, что Шерман и Остин использовали лексиграммы и для обозначения отсутствующих предметов, которые находились вне поля их зрения. В дополнение к фактам, отмеченным у пользовавшихся амсленом обезьян, это может служить еще одной иллюстрацией свойства перемещаемости (по Ч. Хоккету), присущего языковому поведению шимпанзе. Во всяком случае, усвоенному Шерманом и Остином языку в определенной степени присуща способность передавать информацию о предметах, находящихся не только «здесь», но и «там». Правда, другие стороны этого свойства (способность говорить о том, что было «прежде» и будет «потом») данной экспериментальной процедурой не выявлялись. Чтобы проверить, есть ли оно у обезьян, С. Сэвидж-Рамбо потребовались долгие годы экспериментов, и уже не с шимпанзе, а с бонобо, для воспитания и работы с которыми были созданы новые условия содержания и выработаны особые методические приемы.