Текст книги "О чем рассказали «говорящие» обезьяны: Способны ли высшие животные оперировать символами?"

1. Конфигурационные структуры системного уровня. Многие важнейшие структуры системного уровня носят неявный характер. Поэтому обнаружить и эксплицировать их удается лишь путем анализа языковых значений и их референций. Рассмотрим в качестве примера отношение партитивности («часть – целое»), описываемое сочетанием Y Х-а двух предметных существительных (Y – в именительном, а Х – в родительном падеже), которые называют два физически связанных между собой предмета, например, стена (Y) дома (Х-а), носик чайника, голова Ивана (но не отец Ивана – здесь Иван и его отец не связаны физически), см., например [Категория посессивности 1989: 45, 67].

Принято считать, что родительный падеж (генитив) выражает в этих употреблениях отношение «часть – целое (Y является частью Х-а)»: стена является частью дома, носик чайника – его частью, голова – частью Ивана. Однако простой анализ показывает, что такая трактовка мало что объясняет. Например, о прибитой к двери железной ручке нормально сказать ручка двери, считая ее тем самым частью двери, а о прибитом к стене крючке для одежды так не скажешь, выражение *крючок стены некорректно. Выражение дверь дома естественно отнести только к наружной двери, но не к двери, ведущей, скажем, из коридора в кухню, хотя она тоже является частью дома. Аналогично, выражение крыша дома вполне нормально, а *потолок дома – нет.

Как мы видим, просто физической принадлежности Y-а Х-у, его связанности с Х-ом недостаточно. Анализ показывает, что подобные выражения корректны, если предмет Y функционально подчинен предмету Х, несет какую-то из его непосредственных функций.

В самом деле, ручка выполняет очевидную вспомогательную функцию двери, а прибитый к стене крючок никакой функции стены не выполняет, поэтому, в отличие от выражения ручка двери, выражение *крючок стены аномально. Входная дверь дома также выполняет непосредственную функцию дома, тогда как внутренняя дверь (в кухню) функцию дома не выполняет, поэтому сказать дверь дома о входной двери можно, а о кухонной нельзя. Заметим, что о кухонной двери допустимо сказать дверь кухни, а о коридорной ^?дверь коридора уже сомнительно, поскольку не вполне ясно, какую функцию коридора она выполняет (у коридора может и не быть двери). Аналогично объясняются и выражения крыша дома и *потолок дома.

Стало быть, генитивная форма Y Х-а выражает не отношение «Y – часть целого Х-а», а отношение «Y несет одну из частных функций Х-а». Более детально это можно выразить так:

(16) Y Х-а (конфигурационное значение) = «Предмет Х является функционально самостоятельным относительно предмета Y, который функционально подчинен Х-у и осуществляет одну из его функций».

Дефиниция (16) дает пример конфигурации системного уровня, образованной предметом Y и его функциональной частью Х.

Естественно задаться вопросом: откуда носитель языка знает, когда можно, а когда нельзя употребить эту форму родительного падежа? Ведь заучить все случаи распределения функций между частями предмета невозможно. Остается предположить, что человек (его интеллект) автоматически «вычисляет» функции предмета и других связанных с ним предметов и тем самым конституирует функциональную самостоятельность и подчиненность предметов. Например, прибил человек ручку к двери или крючок к кухонной стене – и в его текущем системном представлении сразу же возникли отношения: «ручка функционально подчинена двери» или «крючок функционально независим от стены», причем совершенно безотносительно к его желанию высказываться по поводу возникших отношений. Если же такое желание и в самом деле возникает, нужные отношения уже давно сформированы и «готовы» для языковой референции (и экспликации).

Поэтому ребенок с определенного возраста самостоятельно начинает понимать, что выражения дверца / ящик письменного стола правильны, а выражения *стул / *книга / *ключ письменного стола неправильны, даже, если они называют стул, постоянно стоящий у стола, ключ от его дверцы или книгу, лежащую в его ящике.

Часто это объясняют тем, что ребенок действует по аналогии. Его один раз поправили, указав, что, в отличие от выражения сучок дерева, выражение *гвоздь дерева, отнесенное к гвоздю, вбитому в дерево, неправильно, и далее ребенок по аналогии отделяет правильные генитивные формы от неправильных. Это распространенный аргумент, который, ничего не объясняя, создает лишь видимость ясности. И в данном случае он сомнителен, ведь в отличие от дверцы или ящика стола, выполняющих его частные функции, стул, книга и ключ никаких функций собственно стола не выполняют. В то же время легко придумать предмет, в котором тот же (чужеродный) гвоздь будет его частью. Например, если вешалка представляет собой доску на петлях, в которую вбито несколько гвоздей в качестве крючков, вполне корректно сказать левый гвоздь вешалки. Не аналогия, а очевидная функциональная включенность гвоздя в предмет делает это выражение корректным.

Мы видим, что на системном уровне формируется тотальная структура функциональной зависимости / независимости физически связанных предметов, которая проецируется на довербальный уровень и наделяет его элементы отношением функционального подчинения либо функциональной независимости. В результате на этом уровне возникают самостоятельные предметы и части предмета – физически связанные с ним и функционально ему подчиненные (ножки стула, сучки, ветви и листья деревьев и пр.). Подчеркнем: это интерпретация – относительная характеристика предметов, а не свойство, присущее им объективно. Она отражает те роли, которыми наделяет эти предметы человек.

Отношение «часть – целое (Y – физическая часть Х-а)», напротив, отражает качественные («объективные») взаимосвязи предметов довербального уровня. Оно представляет собой прототип референтов данной формы генитива.

2. Интерпретации системного уровня. Как мы видели, референция генитивной группы (16) подготовлена неосознанной интеллектуальной работой мозга человека, который, осуществляя интерпретацию субстанциальных образов довербального представления (мира твердых тел), устанавливает между ними отношение функциональной подчиненности / независимости и тем самым конституирует самостоятельные предметы (= функционально независимые элементы) и части предмета (= функционально подчиненные элементы).

Совершенно аналогично обстоит дело и с лексическими значениями, рассмотренными выше. Например, для образования референции слова старый, скажем, к конкретному костюму – референту слова костюм носитель языка должен сначала осуществить интерпретацию увиденного костюма: провести анализ его реального состояния и по внешним признакам понять и оценить его функциональные свойства (состояние таксономического признака). А иногда требуется еще учесть особенности текущей ситуации и определить, остался ли данный костюм среди любимых вещей его обладателя, не вышел ли из моды и пр. Только после такой операции интерпретации носитель языка может осуществить референцию прилагательного к этому костюму – сказать о нем старый, новый, поношенный и пр. Однако носитель языка практически всегда такую интерпретацию и осуществляет (или может при желании осуществить), глядя, допустим, на вошедшего человека или на костюм в комиссионном магазине. Причем он делает это, как правило, непроизвольно и подсознательно. Поэтому он всегда может не раздумывая осуществить указанную референцию.

Следует, однако, иметь в виду, что даже упрощенное значение (12) слова старый (≈ «предмет-референт, который под действием времени оказался в конечной фазе своих изменений») весьма абстрактно и применимо к широкому классу самых различных объектов (людям, растениям, вещам, шуткам, мыслям и пр.). Поэтому носитель языка должен обладать большими и разнообразными знаниями о мире, чтобы уметь осуществлять правильные интерпретации окружающих его предметов, т. е. определять, в какой фазе изменений они находятся и вызвана ли эта фаза именно действием времени, т. е. глобальными изменениями мира (и тогда можно говорить о старости), или действием частных (локальных) причин, касающихся только объекта. Когда, скажем, человек находится при смерти (на пороге выпадения из таксона «человек») вследствие болезни, а не действия времени («естественных причин»), это вовсе не означает, что он стал старым) и т. д.

Аналогичные выводы напрашиваются и в отношении системных значений глаголов брать (14) и играть (15): уровень их абстракции обусловлен соответствующим уровнем интерпретационных описаний человеческих действий, формируемых интеллектом.

Замечание. Проведенный анализ обнаруживает тотальную и по большей части неосознанную систематизирующую деятельность человеческого интеллекта, который, с одной стороны, порождает новые структуры,[78]78
  Примером интеллектуального порождения новой таксономической структуры может служить понятие «искусство», ср.: «Мысль о том, что различные человеческие деятельности – такие как живопись, скульптура, архитектура, музыка и поэзия – имеют между собой нечто существенно общее, принадлежит определенному периоду, который начался только с XVIII века» (Бернштейн 2002: 9).


[Закрыть] а с другой – распределяет воспринятые человеком категориальные образы по таксонам уже существующих структур. В связи с этим, появляется возможность объяснить одну черту языка, на которую обращал внимание Хомский: «… язык является человеческим достоянием, специфическим именно для данного вида, и даже на низких уровнях интеллекта, на уровнях патологических, мы находим такую степень владения языком, которая совершенно недоступна обезьяне, которая в других отношениях может и превосходить слабоумного человека в способности решать задачи или в других видах адаптивного поведения» (с. 19 наст. изд.). По-видимому, уровень неосознанной систематизирующей деятельности мозга не связан непосредственно с уровнем осознанной разумной (логической) деятельности, что и позволяет дебилу вполне корректно использовать язык.

В этом же ключе оказывается возможным объяснить и другие отмечаемые Хомским свойства языка (с. 19), например, «новаторский характер» его использования, обусловленный, как можно понять, новаторством интеллектуальных интерпретаций мира.

3. Гипотеза Сепира – Уорфа. Согласно этнолингвистической гипотезе американских лингвистов Эдварда Сепира и Бенджамена Уорфа, люди, говорящие на одном и том же или грамматически близких языках, понимают друг друга прежде всего потому, что неосознанно пользуются одной и той же системой классификации явлений действительности. Эта система задается их родным языком и усваивается ими вместе с усвоением языка. В статье «Наука и языкознание» Б. Уорф пишет:

Мы выделяем в мире явлений те или иные категории и типы совсем не потому, что они (эти категории и типы) самоочевидны; напротив, мир предстает перед нами как калейдоскопический поток впечатлений, который должен быть организован нашим сознанием, а это значит в основном – языковой системой, хранящейся в нашем сознании. Мы расчленяем мир, организуем его в понятия и распределяем значения так, а не иначе в основном потому, что мы – участники соглашения, предписывающего подобную систематизацию. Это соглашение имеет силу для определенного речевого коллектива и закреплено в системе моделей нашего языка (Уорф 1999а: 97, 98).

Уже из этой цитаты следует, что Уорф непосредственно соотносит «калейдоскопический поток впечатлений» и его языковое описание, не учитывая того обстоятельства, что, прежде чем стать доступным языку, этот поток впечатлений, во-первых, обрабатывается сенсорным аппаратом человека и предстает на довербальном уровне в «объективном», независимом от языка виде. Во-вторых, полученный доязыковой вид далее подвергается интерпретациям системного уровня, приписывающим ему уже относительные, системные характеристики. Только после этого возможно формирование языкового описания, функция которого лишь в том, чтобы эксплицировать уже состоявшиеся интерпретации.

Иллюстрируя влияние языкового описания на мышление, Уорф приводит такой пример: рядом со складом «пустых бензиновых цистерн» (empty gasoline drums) люди ведут себя гораздо беспечнее, чем вблизи склада «полных бензиновых цистерн», поскольку ошибочно ориентируются на одно значение слова empty как «null, negative» (порожний, бессодержательный), тогда как следовало бы иметь в виду другое значение – «почти пустой», т. е. содержащий малое количество – несколько капель, или пары бензина (Уорф 1999б: 59).

Однако из сказанного выше следует, что ошибочный выбор значения прилагательного empty вызван неверной интерпретацией ситуации – «полная безопасность пустых бочек», – которую осуществляет не язык, а человеческий интеллект. Аналогично, недавно купленный костюм один человек может интерпретировать как «ничуть не утративший своих качеств» и назвать новым, а другой – как «уже утративший свои качества (ввиду изменения моды)» и назвать старым. Указанные референциальные различия обусловлены не языком, а интеллектуальной интерпретацией.

В связи с гипотезой Сепира – Уорфа часто возникает вопрос: если таксономические системы далеких языков столь различны, то каким образом достигается понимание между их носителями? В рамках излагаемой нами точки зрения ответ ясен: понимание обеспечивается наличием общего для носителей разных языков довербального представления действительности. Слушающий при переводе на свой язык иноязычного высказывания воссоздает и его (довербальную) референтную ситуацию, пусть и не исходную (это, как правило, невозможно), но типичную, ту, которую это высказывание обычно описывает.[79]79
  Поэтому у человека гораздо больше возможностей найти взаимопонимание с «говорящим» антропоидом, чем с пчелой или муравьем, которые также используют язык: видоспецифическая картина окружающей среды у антропоида близка к довербальной картине человека.


[Закрыть] Данное объяснение согласуется с точкой зрения В. Г. Гака, который, дополняя аргумент оппонентов обсуждаемой гипотезы («если значения отдельных слов и не совпадают, то в совокупности лексико-семантические системы языков покрывают друг друга»), отмечал, что в рамках высказывания «… различия между словами оказываются второстепенными и на первый план выдвигается их денотативная функция – способность указывать на определенный элемент ситуации» (Гак 1998: 223).

4. Смысловое представление довербального уровня. Вернемся к прототипическим (частным) значениям слова, т. е. цепочкам типа банан – системный признак («плод бананового дерева…») ↔ прототип (продолговатый мягкий предмет желтого цвета, мучнистый, сладкий на вкус), см. дефиницию (6в) в § 2.5.

Каждый прототип (типичный образ) референтов слова хранится в актуальной языковой памяти человека и непроизвольно задает на довербальном уровне класс внешне схожих с ним предметов. Например, прототип слова банан («продолговатый мягкий предмет желтого цвета…») автоматически идентифицирует (классифцирует) подходящие образы, приписывая им таксономический признак («плод бананового дерева…») и спонтанно вызывая актуализацию его имени (слово банан).

В результате довербальное представление носителя языка заполняется типичными предметами-референтами слов, выражений, фраз: типичными стульями, домами, собаками, новыми и старыми вещами и пр. Человек оказывается в мире типичных предметов-референтов, распределенных по своим прототипическим классам. Совокупность таких поименованных прототипических классов – «отстоявшихся» продуктов языковой референции – мы будем называть смысловым (прототипическим) представлением доречевого уровня. Это специфически человеческое представление, не свойственное животным, не имеющим развитого языка.

5. Комплексное представление действительности. Подводя итог, можно сказать, что свойственное человеку целостное представление действительности объединяет три уровня.

Первичным является довербальный уровень, обусловленный видоспецифическими (биологическими) свойствами человека. Он – продукт сенсорного аппарата человека, поэтому носит безусловный, качественный характер и фактически являет собой реальный, внешний мир, среду обитания человека.

Вторичным, и уже относительно независимым, является системный уровень – продукт прежде всего интеллектуальной деятельности человека (в значительной мере неосознанной ее составляющей). Он содержит структуры двух типов: таксономические, посредством которых человек под разными углами зрения распределяет элементы (образы) довербального представления по классам, и конфигурационные структуры, посредством которых он объединяет эти классы в те или иные конфигурации, придавая им соответствующее единство. При этом человек имеет возможность по-своему, индивидуально систематизировать элементы довербального представления.[80]80
  Основная единица системного уровня объект (класс объектов, таксон), который в первом приближении можно определить так: «качественная (не зависящая от окружения) самостоятельная и неизменная характеристика некоторого места пространства на каком-то (сколь угодно малом!) интервале времени („жизни“ объекта)». Объект отражает специфику европейского мышления и интерпретации довербального уровня. Языки группы «среднеевропейского стандарта» (термин Уорфа, см. [Уорф 1999б: 63]) лишь сохраняют и эксплицируют указанную специфику.


[Закрыть]

Наконец, третьим, промежуточным, является смысловой уровень – продукт языковой (референциальной) деятельности человека. Он соединяет системное представление с довербальным посредством множества прототипических значений – пар «системное значение ↔ прототип», задающих системные интерпретации типичных элементов довербального уровня. В результате прототипы, сформировавшиеся на этом уровне, оказываются манифестантами структур системного уровня.

6. Типы языковых значений и асимметрия мозга. Введенные довербальное и системное представления и соответствующие им типы значений (прототипическое и системное) вполне отвечают известному распределению функций между полушариями головного мозга человека: системным представлением в большей мере ведает левое (доминантное) полушарие, а довербальным – правое (более архаичное). В самом общем виде указанное функциональное различие мозга можно охарактеризовать следующим образом. Левое полушарие формирует абстрактные последовательности, общие структуры и системы отношений, формально-логические операции. Оно в большей мере связано с интеллектуальной деятельностью человека. Правое полушарие оперирует прежде всего конкретными зрительными, звуковыми и другими перцептивными образами, целостными полимодальными представлениями, клише, гештальтами, архетипами. Оно ведает чувственной сферой человека и его творческой деятельностью.

Языковая деятельность человека обеспечивается сложным взаимодействием обоих полушарий, с соответствующим разделением функций. В монографии «Нечет и чёт» (Иванов 1998) оно описано весьма детально:

Левое полушарие анализирует (разбирает) и синтезирует (порождает) предложения, используя всю грамматическую информацию и связанную с ней лексическую <…> К функциям левого полушария относятся и абстрактные семантические модели внешнего мира <…> Передняя часть речевой зоны левого полушария ответственна главным образом за грамматические построения и связанные с ними слова… задняя часть – за называние отдельных предметов. В известных отношениях сходные функции имеются у правого полушария, ведающего в большей мере словами конкретной семантики и фразеологическими сочетаниями, чем абстрактными понятиями <…> (с. 425, 429).

Правое полушарие… обнаруживает способность к пониманию… преимущественно лишь отдельных слов и словосочетаний и самых простых предложений. Но при этом именно правое полушарие располагает такими сведениями о внешнем мире, которые позволяют толковать смыслы слов. Оно понимает, что стакан – это сосуд для жидкости, а спички используются для зажигания огня <…> Кроме толкования типа «стакан – это сосуд для жидкости» со словом стакан в правом полушарии могут быть ассоциированы конкретные образы разных стаканов, виденных или использованных человеком на протяжении его жизни (с. 430, 431).

(Более подробное описание локализации языковых функций, включающее лобные и височные доли и их взаимодействие, дано в [Иванов 2004: 64, 65].)

Естественно предположить, что системное представление, его структуры, а также системные значения языковых знаков локализованы в левом полушарии, а довербальное представление и прототипы (типичные образы) референтов – в правом. Что же касается прототипических значений (пар типа «системное значение ↔ прототип»), то они играют роль своеобразных межполушарных мостов, поскольку их первый (системный) компонент принадлежит левому полушарию, а второй (прототипический) – правому.

7. Роль языка в мышлении. Наличие управляемого интеллектом перманентно меняющегося системного представления дает основание предполагать, что именно оно является инструментом мыслительной деятельности человека. И, стало быть, мышление вполне может осуществляться без посредства языка. Иначе говоря, интеллект человека осуществляет мыслительную функцию, модифицируя структуры (элементы и их связи) системного уровня и интерпретируя этими структурами реальные ситуации смыслового уровня (см. выше § 2.10, в котором мы попытались разграничить мысль, как операцию модификации системного уровня, и языковое высказывание, как эксплицитную форму ее описания).

Если в процессе мышления человек представляет интерпретируемую ситуацию, то в его сознании могут непроизвольно звучать слова – имена ее типичных элементов. Поэтому у человека возникает иллюзия, что он мыслит при посредстве языка, хотя номинации в данном случае – побочный продукт мыслительной деятельности.

Касаясь роли языка в мышлении, можно отметить следующее. Во-первых, в процессе усвоения языка ребенок «настраивает» свой мыслительный аппарат и системный уровень, формируя единицы описания (объекты и отношения), конкретные структуры (классификации и конфигурации), а также процедуру интерпретации, приписывающую элементам (образам) довербального представления признаки системного представления. Тем самым ребенок заполняет эти структуры конкретными «объектами», их свойствами и отношениями, формируя к подростковому возрасту «истинные понятия».

Во-вторых, используя последовательности языковых знаков, носитель языка способен в обобщенном, но эксплицитном виде описывать локальные схемы своего системного уровня вместе с их референтами – теми ситуациями смыслового уровня, которые этими схемами интерпретируются. Тем самым он получает возможность сообщать другим людям о своем понимании данной ситуации и узнавать их интерпретации.