Текст книги "Самая темная луна"

Глава 11

Рабочий день пролетел быстро, хоть я и задержалась вечером на два часа, чтобы компенсировать утреннее опоздание. У меня была лишь одна клиентка, Лиза, из постоянных; весь сеанс она рассказывала о лазерной эпиляции, которую планировала сделать на будущей неделе. Я впитывала каждое слово, точно Библию, это помогало не думать о своем.

Возле дома возился у фургона сосед Брэдли, закреплял деревянные доски. С обычным дружелюбием он предупредил, что ночью опять будет дождь, и утром тоже. Я поблагодарила и пошла дальше, мысли вновь заполнил Каэл. Шуршание его шин о дорогу, когда он меня высадил…

Остин… Каэл… Мендоса… Теперь еще Нильсон… Голова от них раскалывалась. Я тосковала по простой жизни, которую вела до знакомства с Каэлом. Моя прежняя скучная жизнь, мне тебя очень не хватает! Дома царила жутковатая тишина. Остин оставил в кресле свернутое одеяло, а в раковине – миску с хлопьями. Я проверила сообщения в телефоне: может, брат написал, куда отправился? Не написал.

Я вытерла кухонное зеркало и раковину, домыла наконец посуду, брошенную утром. Тишина в доме оглушала. Когда голос Каэла, низкий и обволакивающий, как сливочное масло, зазвучал в голове без остановки, я включила музыку. Приняла душ. Даже душ был осквернен воспоминаниями о Каэле. Какого черта я подпустила его к себе?! Так близко и так быстро…

Я искала ответ на этот вопрос, пока вытиралась насухо полотенцем. Выдавленное на ладонь молочко для тела напомнило о том, как Каэл прошептал: «Ты пахнешь медом» – и лизнул мое обнаженное плечо.

Я попыталась уничтожить воспоминание, занявшись стиркой.

К тому времени как я застелила кровать чистым бельем и начала складывать чистую одежду, волосы почти высохли, однако Каэл из головы никуда не делся. Замечательно он сегодня выглядел… Это, конечно, не важно, но таким я его не видела. Хоть Каэл и не улыбался, с его широких плеч будто исчезла часть груза. Может, грузом была я?

Лежа на диване и глядя на стопку сложенной возле него одежды, я решила отвлечься каким-нибудь реалити-шоу. Включила канал HGTV и стала наблюдать, как молодая пара превращает убогую хибарку в чудесное семейное гнездышко. Прикусила губу от зависти, когда муж оторвал жену от пола и закружил по новенькой кухне.

Чтоб им провалиться, вместе с их идеальной жизнью! Я переползла на пол, прислонившись спиной к дивану.

Элоди вернулась к началу следующей серии.

– Обожаю эту передачу. О, только началось!

Подруга устроилась на диване, сбросила туфли. На ее щеках вновь играл румянец, и пахла она чесноком – видимо, уже ела.

– Как самочувствие? – спросила я во время рекламы тотализатора.

– Лучше. Гораздо лучше. Прости за утро. Мали ругала за опоздание? – Элоди поморщилась. – Я ее весь день избегаю.

– Брось, не переживай из-за Мали. Она покричала, но не всерьез и явно волновалась за тебя. Уф, я так рада, что с тобой и малышом все в порядке.

Я прислонилась к коленям Элоди, та запустила маленькую ладошку мне в волосы. Стала ласково перебирать их, играть прядями.

– Я тоже рада, – произнесла с легкой грустью.

Я посмотрела на подругу снизу вверх, она прикусила губу в нерешительности. Затем сообщила:

– Я поговорила с Филипом.

– Что он сказал?

– Сказал – жаль, что я ему не доверяю, все это неправда.

– Ты ведь ему доверяешь? – с искренней надеждой спросила я.

Мои сомнения в Филипе не означают, что его жена чувствует то же самое.

– Доверяла… Доверяю. Да. Просто меня смутила реакция Филипа. По его словам, человек, который распространяет эти слухи, чокнутый, не надо обращать на него внимания, он все выдумывает. Только Филип совсем не удивился моему вопросу, понимаешь? У меня такое ощущение… – Элоди начала гладить мои волосы быстрее.

– Что думаешь делать?

Вряд ли она уже решила. Не знаю, как Элоди, но меня подобное объяснение не удовлетворило бы. Незнакомец отыскал ее родителей на «Фейсбуке» – людей с другого конца земного шара – и обвинил их зятя в измене, причем со своей женой. Такое не вычеркнешь из памяти, не смахнешь под семейный ковер. Наблюдение за собственными родителями научило меня, что сражаться в браке надо с умом, однако война из-за зубной пасты в раковине кардинально отличается от войны из-за измены.

– Не знаю. Я слушала Филипа, а он твердил – не надо обращать внимания, мне просто нервы треплют. Очень странно и непонятно.

– Что же ты ответила?

Прежде чем высказать свое мнение, я хотела понять позицию Элоди.

– Пообещала ему доверять и попросила разобраться, из-за чего поползли слухи. Как это – не обращать на них внимания? Тут замешаны родители. И малыш. У меня даже приступ паники случился… Не могу я просто не обращать внимания.

– Я бы тоже не смогла. И любой на твоем месте, – заверила я.

Голубые глаза Элоди внимательно смотрели на меня.

– Ты веришь Филипу? – спросила она.

– Я? – Мне хотелось выиграть время. – Я не очень хорошо его знаю, трудно судить. Однако написать твоей семье… Не каждый решится. Смелый поступок, мягко говоря, если все неправда.

– Согласна. Что же делать? Вдруг Филип изменяет? Ты сама говорила, в семьях военнослужащих часто… – Глаза Элоди наполнились слезами.

Господи, ну кто меня за язык тянул?..

– Я серьезно, что же делать? Собирать чемоданы и возвращаться во Францию? Просить у родителей денег на билет? У меня даже нет собственных средств. Все на имя Филипа. К тому же я не могу увезти от него ребенка. Филип сказал, законом запрещено.

Я села прямо:

– Сегодня сказал?

Элоди кивнула.

– Он был ужасно расстроен. Говорил так… будто угрожал.

– Думай только о себе и малыше, поняла? – Я взяла ее за руку. – В конце концов, если Филип и правда изменяет, он не вправе запретить тебе уехать домой. Ты хочешь уехать?

Ужасная ситуация. Элоди могла бы сбежать домой, но разве она решится? Да и окажется ли побег к лучшему? Я почти не знаю Филипа, а новые сведения о нем ясности не добавляют. С ним дружит Каэл, а это означает, что в Филипе должно быть хоть что-нибудь хорошее. Верно?

– Я не понимаю, чего хочу. Он… он стал таким злым… Конечно, ему не сладко – на войне, вдали от дома, но… У нас и до сегодняшней ссоры были проблемы. Я больше не радуюсь его звонкам, не жду их. Это ужасно, ужасно, он ведь на войне. Только мы теперь все время ругаемся. Я устала.

– Я тебя не виню. Ничего тут нет ужасного. Вполне понятные чувства. Значит, Филип посоветовал не обращать на слухи внимания?

Очередной кивок.

– Тебя это устраивает?

– Я не смогу, – покачала головой Элоди. – У меня вот тут ощущение… – Она погладила живот и со слабой улыбкой добавила: – В смысле, кроме малыша.

– Мы можем связаться с парнем, который написал твоим родителям. Филип, конечно, велел не обращать внимания, но если ты не согласна, давай попросим у этого типа доказательств. Или пусть объяснит, чего он к вам привязался. Не важно, что аккаунт фальшивый. Родители прислали тебе имя парня? Или скриншот сообщения?

Элоди нашла в телефоне фотографию, показала мне:

– Скриншот.

Я вгляделась в знакомое лицо и воскликнула:

– Нильсон! Опять он!

Увеличила изображение: глазки-пуговки, упрямый подбородок. Тот самый тип, который спрашивал в салоне про папу. Тип, с девушкой которого спит мой брат, – и теперь этот тип утверждает, будто его жена спит с мужем Элоди. Что за чертовщина?!

Я напечатала имя в поисковой строке «Фейсбука».

– Кто такой? – спросила Элоди, склонив голову набок. – Кого-то напоминает… Не пойму… я его встречала?

– Парень, с которым Остин подрался на улице. Помнишь, к нам копы приезжали?

Элоди кивнула.

– Полный псих, о боже, – добавила я.

Она ждала продолжения.

– Приходил в салон, задавал вопросы про папу. Еще… Понятия не имею, чего этот Нильсон хочет, только он цепляется ко всем нам. Какого черта привязался?! Спрошу у Остина, он Нильсона знает. Каэл – тоже.

– Очень странная история, – проговорила Элоди.

– Не то слово, – поддакнула я.

– Будем ему писать?

Я покачала головой:

– Нет. Подождем.

Чутье подсказывало, что писать не стоит.

– Подождем, – повторила я. – Сначала расспрошу Остина. Может, ты пока последуешь совету Филипа и не станешь обращать внимание? Как родители?

– Вроде бы успокоились. – Элоди пожала плечами. – По-прежнему зовут меня домой. Карина, я, наверное, плохая, раз не хочу возвращаться? Даже если… – Она вздохнула, начала медленно постукивать по дивану ногой. – Я люблю Филипа. Люблю. Только я бы лучше осталась тут, даже если мы разведемся. Целый день раздумывала. Пусть я одна, без семьи, все равно мне здесь нравится. Большие дома, люди… Мой родной городок очень маленький, а родители – совсем не городские. Они живут под Парижем, но ездить в центр не любят. Тут у меня наконец появились друзья. Дома их не осталось, все по университетам или другим городам.

– Во-первых, ты вовсе не плохая. – Я погладила Элоди по плечу. – Я тебя понимаю. Одни ненавидят переезды, как я в детстве, а другие, наоборот, при смене обстановки расцветают. Мама была такой. Любила начинать сначала, пробовать новое. Тут не за что себя упрекать. К тому же ты еще молода, при желании всегда сможешь вернуться. Ты ведь свободна.

Я вспомнила маму, как она танцевала по гостиной, высоко поднимая руки. Мама всегда одевалась, словно на рок-фестиваль Вудсток; волосы заплетала в косу, которую я украшала цветными бусинами. Не знаю, почему мне запомнилась именно эта сцена. Громкая музыка, окна нараспашку, чтобы вся округа слышала электрогитару Сантаны. Мама любила Сантану задолго до того, как любить его стало модно.

…В доме пахло тушеным мясом. Едва я переступила порог, мама схватила меня за руки и, отбросив школьный портфель на диван, велела забыть на сегодня об уроках. Даже написала какую-то объяснительную записку про невыполненное домашнее задание, чего папа никогда бы не одобрил – и о чем никогда не узнал. Мама порхала по комнате, и рукава ее замшевого пиджака с бахромой – коричневого и чересчур свободного – напоминали крылья. Птичка, пытающаяся не унывать в своей металлической клетке…

Элоди придвинулась ближе и щелкнула пальцами перед моим носом:

– Хватит обо мне. Я переживаю за тебя.

– За меня? Почему? – Я изобразила удивление.

– Ты стала очень рассеянной. И грустной. Я вижу. Ты только что отключилась! – Элоди многозначительно посмотрела на меня.

Я хмыкнула.

– Вовсе не грустная. И не отключилась! Я просто…

Я не стала договаривать – Элоди уже закатила глаза, услышав отъявленную ложь.

– Как же! Не отрицай. Я в курсе, ты не любишь рассказывать о личном, но я тебя хорошо знаю и вижу, что ты очень несчастна, очень печальна и очень одинока.

– Ладно! Ладно! – Я подняла руки. – Понятно. Сдаюсь…

Мы рассмеялись.

– Без обид, – хихикнула Элоди.

Временами небольшой языковой барьер мешал ей выражаться обтекаемо, и мне это нравилось – а иногда даже помогало снять розовые очки.

– Давай-ка вернемся к твоим проблемам, – поддразнила я. – Я выясню что-нибудь о странном Нильсоне, а ты сосредоточишься на себе и малыше, хорошо? Очень прошу.

Она кивнула с улыбкой, затем вздохнула:

– Спасибо. Кроме того, я не смогу тебя бросить. Тоже буду очень скучать, и у тебя нет друзей… – Элоди расцеловала меня в обе щеки.

– Есть у меня друзья! Плюс, кто сказал, что общение с друзьями лучше общения с собой и собственными мыслями? Разве женщина не должна быть себе лучшим другом? – Я заговорила голосом Саманты.

Из четырех героинь сериала «Секс и город» Элоди обычно выбирала роль Шарлотты, я же – Саманты, на которую меньше всего походила в реальной жизни.

– М-м, не согласна. В жизни важны впечатления, – промурлыкала Элоди, ерзая по дивану и устраиваясь поудобнее под любимым одеялом.

Его сшила для Элоди grand-mère, бабушка.

– Я получаю впечатления! – надулась я.

– В одиночестве.

– И что? Я люблю быть одна. Я себе нравлюсь.

Я пожала плечами. Немножко покривила душой, но однажды это станет правдой.

– Угу. А еще ты нравишься Мартину.

– Ш-ш. – Я приложила палец к губам.

– И-и… – продолжала Элоди с шаловливой улыбкой, – …если муж мне не изменяет, тогда мы устроим с вами двойное свидание и начнем дружить парами! – Подруга пошевелила бровями.

Я спрятала лицо в диванную подушку:

– На это не рассчитывай.

– Ребята, у вас все наладится, – с уверенностью произнесла Элоди.

Я застонала.

– Смотри, какая красота! – Я кивнула на телевизор и попыталась переключить ее внимание на огромный кухонный остров из белого мрамора, установленный посреди новенькой белоснежной кухни. – Давай любоваться чужой идеальной жизнью, а не болтать о моих несуществующих свиданиях.

– Ладно, живи пока. Очень уж я устала.

Элоди зевнула и прижалась ко мне.

Глава 12

Каэл

Дом выстыл. Я шагнул в знакомый кромешный мрак. Холодные темные ночи в пустыне и сон на земле остались в прошлом, но воспоминания никуда не исчезли. Это даже успокаивало.

Дела складывались чересчур удачно. Моя свобода была не за горами – предположительно. Я слишком хорошо знал систему и не ждал, что все пройдет гладко и я смогу уехать из Форт-Беннинга без последствий: дерьмо так просто не отлипает. Однако я уже давно не ощущал свободу настолько близко. Пусть и гипотетическую.

Я включил свет.

– Ну тут и холод, – пожаловался Остин и обхватил себя за плечи.

– Серьезно? – подколол я, выдохнув облачко пара. – М-да, не осилить тебе базовую подготовку, мерзляк.

Остин показал средний палец и плюхнулся на диван:

– Неужели она такая трудная? Ты вон осилил, и тупоголовый Лоусон – тоже. Значит, ничего страшного.

– В любом учебном лагере тебе за подобные шутки задницу поджарят, – предостерег я. – Нельзя высмеивать тех, кто выше по званию. То есть меня.

Фишер считал базовую подготовку ерундой, но я сомневался, выдержит ли он. Солдатам в лагере действительно задавали жару, гоняли вверх-вниз по пересеченной местности так, что бедолаги потом ходить не могли. Теперь-то, после поездок на войну, базовый тренинг казался мне отпуском на Багамах. Я, конечно, там не бывал, но фильмов и сериалов видел достаточно, поэтому представление имел. Хотя бы по бесконечным маминым сериалам, где разные домохозяйки проводят время в бесчисленных отпусках.

– Понял! – Остин со смехом отдал мне честь.

Хотелось верить, что он справится и станет хорошим солдатом. Как верно заметил Фишер, Лоусон ведь сумел, а я проходил подготовку вместе с ним и знал о его бестолковости не понаслышке. Остин выносливей и отзывчивей. Судя по всему, из него выйдет неплохой солдат, если только он примкнет к правильной компании. Правда, в армии компанию выбирают за тебя, когда приписывают к конкретному взводу. Остается найти там хоть кого-нибудь, с кем можно наладить нормальные – или хотя бы терпимые – отношения.

– Ну, побегаю немножко, – протянул Остин и развалился на диване. – Не помру.

– Это ты сейчас так говоришь. Подожди, начнется физподготовка, тогда запоешь по-другому.

Я уставился на стул с кожаным сиденьем, представил, какое оно ледяное. Нет уж, на него не сяду. Мебели маловато, но раньше я жил в одиночестве и мне хватало. Я не возражал против соседства Фишера – хотел, чтобы меня оставили в покое, а не в одиночестве. По словам психотерапевта, в компании других я расцветаю, а в одиночестве чахну. Оно мне чуждо. Дома я всегда делил небольшой казарменный отсек с соседом, а в боевых командировках спал в переоборудованном грузовом контейнере рядом с товарищами. Я не привык к понятиям «личное пространство» и «уединение».

В контейнере моя койка находилась у стены под кондиционером, который работал от случая к случаю. Когда жара нас доконала, я попросил одного из ребят помочь, мы насобирали по всему лагерю инструмент и починили кондиционер. Замены пришлось бы ждать не одну неделю – если ее вообще организовали бы. Мы неплохо обходились тем, что имели. Питались сухим пайком, поэтому каждая посылка из дома становилась для всех настоящим праздником.

Посылки очень помогали. В моем взводе служили в основном молодые холостяки, они обычно получали гостинцы от мам. Моя, например, присылала желейные конфеты и «Сникерсы». Хорошие припасы были редкостью, зато сильно облегчали существование между попытками выжить. Жена Лоусона прятала в коробки из-под хлопьев водку, самогон и травку. Иногда приходили письма от школьников; семейные ребята раскисали над бумажками, исчерканными восковыми мелками, вспоминали своих детей в Беннинге, живущих вдали от отцов. То была жертва во имя страны, все мы отлично понимали, но понимание не улучшало настроения и не могло уберечь тяжеловесного мужика от слез при виде детской открытки на День поминовения.

Пока мои мысли бродили в прошлом, взгляд блуждал по гостиной. Какое было счастье, когда через три года армейской службы я получил повышение до сержанта и съехал из проклятой казармы! Там имелись свои удобства – пересек лужайку, и ты уже на работе, – но жизнь с соседом доставала. По натуре я скорее волк-одиночка. Не люблю делить с другими комнату и туалет; не люблю, когда трогают мои вещи; ненавижу слушать, как в десяти футах от моей кровати Филипс трахает девчонку из бара.

Понятия «личное пространство» в армии не существовало, и жизнь с Фишером ничем не отличалась от жизни с любым боевым товарищем, однако мы находились на моей территории, и нужду я мог справлять спокойно, без опасения услышать за дверью нытье какой-нибудь полуголой девицы – пусти в туалет, не то описаюсь. Фишер был неприхотливым соседом. «Висел» в телефоне или играл в видеоигры, не стремился заполнить паузы в разговоре. Говорил гораздо меньше своей сестры, хотя, как ни странно, однажды Фишер назвал ее молчаливой. Я дико озадачился, ведь со мной она болтала без остановки. Правда, каждый раз извинялась, а я гадал, кто же в прошлом запрещал ей разговаривать. Я мечтал набить этому умнику морду. Возможно, она сама решила закрыться от мира? Я, наверное, никогда не узнаю ответа, но осознавать, что Карина Фишер делает что-то лишь ради меня, приятно.

Тем не менее у Остина имелась обратная сторона, причем ужасная: он часто напоминал свою сестру. Например, красноречивыми жестами или бесконечным закатыванием глаз и фырканьем. Фишеры использовали для самовыражения взгляд, мимику, руки. Карина не настолько походила на брата, чтобы сразу признать в них близнецов, но родство было очевидным. Хорошие гены. Особенно у Карины. Черт, она даже не пыталась выделяться, однако бросалась в глаза. Стоило увидеть ее хоть раз – и ты влип.

На Карину обратил внимание весь взвод. Через группу поддержки для семейных Элоди сдружилась со многими, и ее соседка стала частой темой утренних разговоров. На зарядке парни регулярно донимали меня за то, что я отлыниваю из-за ноги, а в промежутках отвешивали комментарии насчет Карины – и Эль тоже, но Карина была незамужней, а связываться с женой психованного Филипса не хотел никто. Когда Лоусон впервые мечтательно брякнул про «аппетитную Карину» за пределами плаца, рядом оказался Остин и доходчиво объяснил – она с солдатами не встречается. Вообще ни с кем не встречается. Он невозмутимо слушал, как толпа грубых парней обсуждает тело его сестры и что с этим телом можно делать. Лоусон старался особенно, я смотрел на него и думал – интересно, понравился бы он Карине, если б был холостяком? Я ведь неплохо знал ее и понимал, что женатики ее не интересуют.

Ни под каким соусом. Карина из тех женщин, кому требуется безраздельное, неугасающее внимание, – пусть сама она себя такой не считает. Карине Фишер нужен не просто безмозглый солдат, который пожирает взбитые сливки на заднем сиденье вездехода по возвращении с боевого задания, где мы чуть не погибли. Ей нужен тот, кто способен интересоваться ею по-настоящему и любить сильнее с каждым днем, – а не придурок вроде Лоусона. Избранник Карины будет с ангельским терпением изучать, как она устроена и что вызывает в ней отклик. Даже я, который умудрялся говорить на ее языке вопреки нашим различиям, не сумел этого дать, куда уж там недоразвитому Лоусону, да и любому другому известному мне мужику. Я не хотел думать о Карине, о других мужчинах, об их влечении к ее телу и душе…

Пока Фишер увлеченно печатал что-то на мобилке, я пытался выбросить из головы его сестру. Боже, она свела меня с ума… Перед глазами вспыхивали четкие, яркие картинки-воспоминания, отметая все попытки ее возненавидеть. Ненавидеть Карину было бы легче, чем по-прежнему мечтать о ней. О каплях воды, которые блестели на ее длинных ресницах после душа. О поте, который стекал по обнаженной спине, когда я ласкал Карину сзади и любовался ее мягким телом. Однако сильнее всего я тосковал не по физической близости, а по тому, как Карина произносила слова, – словно мастерила их специально для меня… Бессмысленная ностальгия пробудила внутри беспокойство, захотелось срочно выйти из комнаты, найти себе занятие.

Я отправился в кухню. Можно поесть. Сунул что-то в микроволновку. Не ел я давно. В животе урчало с тех самых пор, как мои свежие горячие энчилады остались на столе у Мендосы. Едва я ткнул вилкой в еду, Мендоса кулаком разбил стекло на задней двери. Глория приготовила ужин, все шло хорошо – и вдруг стало нехорошо. Такой он, Мендоса. Бомба замедленного действия, в буквальном смысле слова. От любой мелочи вроде резкого шипения масла на сковороде Мендоса впадал в панику. И происходил взрыв.

Я не мог забыть лицо старшего сына Мендосы: оно перекосилось от вида хлещущей крови, мальчишка схватил младшую сестру и побежал с ней на второй этаж.

Я посмотрел на замороженную пиццу, крутящуюся в микроволновке. Вот бы сюда те самые энчилады, с которыми Глория провозилась не один час. Она так вкусно готовит! Сукин сын Мендоса – настоящий счастливчик. Жена не только любит его, полного психа, но и заботится обо всей семье, когда он уезжает. С шестнадцати лет Глория ни разу не взглянула на другого мужчину. Меня от этого иногда тошнило, но я завидовал тому, что есть у Мендосы. Я согласился бы и на половину – или хотя бы на еду. Черт, даже мамин мясной рулет был лучше паршивой пиццы в микроволновке! Я, конечно, мог поесть в гарнизонной столовой, но не хотел никого видеть и предпочитал по возможности оставаться дома. Скоро все изменится – после увольнения. Не важно, что сейчас оно кажется невероятным. Я медленно готовил себя к новой жизни, к жизни на свободе. Свобода принесет перемены, а для них я уже созрел, еще как! Осталось только научиться готовить.

Начать готовить и есть нормальную еду действительно не мешало бы, но я катастрофически не успевал. Закупка продуктов, нарезка, перемешивание, посол и прочая ерунда… Не до того. Сейчас, без Карины, времени было больше, но оно уходило на курсы подготовки к гражданской жизни, на которых меня и других солдат учили элементарным навыкам: составлять резюме для поиска работы, пользоваться медицинскими услугами для ветеранов. Армия не позволит сбежать далеко. Во многих отношениях я до конца жизни останусь солдатом.

Все зависит от того, как пойдут дела с увольнением. Удерживать меня не станут – нога-то угроблена. Угроблена основательно, поэтому использовать мое тело больше не получится. Зато разум армия оставит себе.

Я возвращался туда постоянно. Не первый раз стоял на своей пыльной кухне с гипсокартонными стенами и под гул микроволновки, как под белый шум, погружался в прошлое. Ковырял заусенец на пальце, как тогда. Кое-чего перемены затронуть не могли. Я вновь и вновь, безбожное число раз, зарывался ботинками в песок собственного прошлого – этой пыткой вполне можно было искупить мои тогдашние грехи. Я ведь и без напоминаний знал, сколько крови на моих руках.

Я навсегда останусь с диагнозом «необратимое поражение психики». Только рядом с Кариной я испытывал чувство, будто срок моего приговора уже истек и наказание кончилось. Она одна немного знала о том, что я делал и видел, но никогда не смотрела на меня презрительно. Карина заполняла собой мой слух, пропитывала разум – и тем самым исцеляла. Ее разговоры были полезней рассуждений любого психотерапевта, а ведь я посещал многих. Карина и работа – лишь они помогали не думать об остальном. Карины я лишился, оставалось сосредоточиться на работе; на новой работе, которая превратит трущобы не просто в пригодное для жизни место, а во вполне приличный дом. Работы немерено.

Нужно привести в порядок обе половины дома, тогда я начну зарабатывать и перестану платить за аренду жилья. Пока я почти весь доход тратил на оплату обучения сестры. Себе оставлял мало, зато не транжирил, в отличие от большинства ребят. Я экономил и усердно работал, чтобы выжить после ухода со службы. Не признавался ни парням, ни себе, но в глубине души понимал – в армии я не навсегда. Готовиться я начал заранее.

Дуплекс нужно сделать, чтобы встать на ноги после увольнения. Скоро вернется Филип. Эх, все было бы по-другому, если б он находился тут. Сидел бы сейчас рядом, прихлебывал текилу и рассказывал, как страшно ему становиться отцом. До чертиков страшно. Я такого даже представить не могу. После рождения малыша Филип планирует занять с семьей вторую половину дома. Соседство с вопящим младенцем меня, конечно, не вдохновляет, но Филипу я помогу, и Элоди тоже. К тому же очереди на получение гарнизонного жилья можно ждать целый год, а то и дольше. Не могут же они жить в скворечнике Карины! Чем ближе ко мне поселится Филипс, тем лучше. Смогу за ним присматривать.

Нога доставала страшно. Черт! Весь день так. Пока я возил Мендосу в госпиталь и возвращался домой, боль была терпимой, но теперь пульсировала так, что хоть головой об стенку бейся. Я оперся о тумбу, перенес вес на здоровую ногу. К врачам не пойду, ни за какие сокровища, это лишь замедлит процесс увольнения. Меня заставят лечь на еще одну операцию, накачают очередными лекарствами, мой план полетит к чертям, и все кончится тем, что я опять буду часами пялиться в стену.

Только до чего ж больно, мать его…

Я наблюдал за пиццей – один оборот, второй, третий. Сыр запекся корочкой, подгорел по краям, растекся по картонной подложке. Я так проголодался, что съел бы и картон, если б пришлось. И не такое ел. Пицца из микроволновки – это праздничный сухпаек.

До конца разморозки минута и двенадцать секунд. За семьдесят две секунды я успел бы сделать многое, служба приучила. Я откинул голову назад, закрыл глаза. Сразу услышал фантомные взрывы ракет в отдалении. Иногда взрывы меня успокаивали. Как сейчас. Я знал, что мне будет не хватать некоторых аспектов солдатской жизни – например, распорядка и адреналина. Я не относился к любителям скалолазания или езды на горном велосипеде, но порой скучал по тяжелому стуку в груди, который ощущал во время бегства от обстрела.

Микроволновка запищала, я вздрогнул. Черт, теряю хватку. Я выглянул из кухни – чем занят Фишер? По-прежнему переписывается с кем-то в телефоне? Надеюсь, не с очередной замужней девчонкой. Фишеру нужно браться за ум, и армия в этом смысле хороша. Там мало свободы, зато много контроля. На службе я точно знал, что и когда делать. В армии есть порядок, есть задача. В отличие от гражданского мира, где спущенная шина может стоить работы, а у многих даже медицинской страховки нет.

Отъезд Фишера порвет его сестру в клочья. Я уже уволюсь и не буду мозолить ей глаза, напоминать обо всех бедах. Я не разделял мнения Карины, но не имел права голоса. В этой истории я почему-то выступал в роли главного злодея, этакого Роуэна Поупа из «Скандала» – сериала, который постоянно шел по телевизору Карины. Ну вот, опять мысли о ней… Нет, я должен исчезнуть из города, как только хватит сил прыгнуть в «Форд» и доехать до Атланты. Ни секунды промедления. Иначе я рискую найти предлог, чтобы остаться.

Я планировал выделить на подготовку несколько месяцев. Хотел закончить кое-какие дела – и здесь, и на гражданке, – чтобы вернуть часть денег. Например, у кухонной мебели, на которую я сейчас опирался, не было нормальной столешницы, и в руку мне больно впивалось необработанное дерево. С болью в ноге, конечно, не сравнить, да и рабочие поверхности в обоих домах закончат на следующей неделе. Мой человек на рынке обещал организовать доставку еще как минимум десяти мраморных плит. Последнее время работать физически все труднее – из-за ноги. Тело измучено, но я должен продолжать. Фишер сейчас очень кстати, еще одни руки.

Времени на отдых совсем не оставалось, и меня не покидало ощущение, будто я то ли бегу к чему-то, то ли удираю от преследователей: от армии; от врагов с автоматами наперевес, говорящих на малопонятном языке; от Карины и отца Фишера; от собственного дурдома. Я знал, что виновата война, а значит, это никогда не пройдет. Так устроено посттравматическое расстройство. Оно во мне навечно – во всех нас.

Тайны Фишера привели к тому, что Карина перестала мне доверять и сбежала. Рано или поздно она сбежала бы в любом случае. Ее брат предупреждал: Карина не позволит себе настоящей близости, никогда не доверится ни мне, ни кому-нибудь другому. Я думал, мы встретимся не скоро; не хотел больше ее видеть. Только вот же черт, за пределами армии все происходит совсем не так, как хочется. Это я уже усвоил.

Столкнуться с Кариной в госпитале я никак не ожидал. В первый миг запаниковал – ей плохо, она ранена! Затем понял, что Карина в порядке, и закрылся. Незачем ей видеть тревогу в моих глазах или слышать страх в голосе. Я отключил чувства: позволил себе секундное облегчение и сразу окаменел. К счастью, с Элоди все обошлось, и Остину повезло, он не напортачил в очередной раз. Карине хватает проблем и без тревог за брата.

Мы торчали посреди больничной приемной, и Карина жгла меня взглядом зеленых глаз. Безумно хотела, чтобы я на нее посмотрел, – я это чувствовал, но поглядывал лишь украдкой, когда она отворачивалась. На ее лице читался вызов, Карина ждала каких-нибудь слов, извинений, оправданий. Проверяла, оценивала.

При мыслях о ней внутри поднималось радостное волнение, на которое я считал себя уже неспособным. Я реагировал на Карину и телом, и душой, не мог контролировать свою реакцию, не мог от нее избавиться. Это ненормально, ясно как божий день. Психолог проанализировал бы мои чувства и не одобрил их, но кайф, который я испытывал с Кариной, затягивал. Лишь она и страх за собственную жизнь дарили подобные ощущения. Ко всему остальному я оставался глух в последнее время.

Как же меня угораздило? Зачем?.. Нашел время на женщин! Нельзя пока заводить серьезные отношения, давать кому-то обещания. Я должен думать об одном – как выбраться из этой дыры. Поскорее. Никаких привязанностей. Может, если напоминать себе почаще, то все получится?

День выдался непростой, я устал и физически, и морально, но надо продержаться на ногах еще хотя бы час. Я справлюсь, наверняка. Хороший солдат умеет чувствовать свое тело, понимает, выдержит ли оно дополнительную нагрузку. Я мысленно отметил острую ломоту в колене, пульсирующие толчки в висках. Оценил боль по десятибалльной шкале, как делают врачи. Если «десять» – полный капец, то у меня сейчас «шесть с плюсом».