Текст книги "Пятнадцать стариков и двое влюбленных"

16

Александр, восседавший во время завтраков, обедов и ужинов во главе стола, не замечал до поры Сони, своей соседки справа, так как был занят куда более интересными вещами. Большую часть светлого времени суток он вспоминал о ночных приключениях и улыбался своим мыслям. Окружающую его днем суету он не удостаивал внимания. Он ждал ночи, дремы – не дремы, сна – не сна, и его выпадение из реальности было добровольным и приятным.

В один из знойных дней июля, спустя месяц после переезда из большой и удобной квартиры, которую теперь занимала его младшая, четвертая по счету, любимая дочь, в дом Бени, Александр, прячась от боли и одиночества, запретил себе раз и навсегда замечать разницу между днем и ночью. Сны людей ничем не отличаются от яви, и, значит, первое и второе можно безболезненно поменять местами, если это приносит в твою жизнь радость и успокоение. Оказалось, однако, что семьдесят восемь лет привычки жить в реальном мире трудно переломить в один день, и Александр пошел на хитрый маневр. Для начала он смешал день и ночь в одно бесконечное и туманное впечатление, для чего три дня не поднимался из постели и отказывался от еды. Для окружающих все это время он был почти мертв. Он чуть было не загремел за свои эксперименты в больницу, но достиг того, чего хотел, одержав еще одну победу в своей долгой жизни, в которой было немало побед. Теперь он был всемогущ. Он мог повелевать временем и пространством. В любой момент, по его желанию, все эти старухи за столом, эта разукрашенное крикливое чучело – Соня, этот ненавистный мужчина, который изображал из себя хозяина и повелителя вселенной, по воле Александра перемещались в разряд сновидений, а его яркие сны, с бесконечными эротическими приключениями и победами, становились явью.

Теперь он терпеливо переносил ранние подъемы и прохладный душ. Он позволял кормить себя завтраком, потом, сидя на веранде, отстраненно наблюдал, как Рукия метет дорожки или подрезает розовые кусты, а Ольга снует между домом и кухней. Потом он обедал, по необходимости открывая рот. Он не обращал внимания на громкий голос Сони, которая все знала лучше всех, на крики Бети, которой исполнилось сто три года и которая не хотела есть, потому что ей уже давно надоело жить. Александр парил между сном и реальностью и готовился к послеобеденному сну.

Надо сказать, что дневные сны больше обещали: приключения получались невинные, ограничивались взглядами и прикосновениями – для продолжения просто недоставало времени. К примеру, он только направлялся упругой походкой к Лиле, высокой злобной санитарке, всегда нервной и агрессивной, чтобы превратить эту мегеру в счастливейшую из смертных, как слышал насмешливый голос Ольги:

– Подъем! Просыпаемся! Все просыпаемся, красавцы мои!

Она смеется и щиплет его.

Потом его сажают в коляску, везут к столу, кормят, поят, потом приходит странная черноволосая женщина, которая, скорее всего, не является женщиной, потому что он ни разу не испытал к ней ни нежности, ни желания. Эта женщина рассказывает о том, что за деревьями, кустами и забором есть большой мир, в котором, рождаются, живут, воюют, любят и умирают другие люди. Для подтверждения своих слов она шуршит мелко исписанными листами бумаги и листает журналы и газеты. Он не верит ей, потому что она – его сон. Кроме того, в ее голосе постоянно слышится сомнение.

Он закрывает глаза и ждет, когда эти странные, тусклые, мучительные дни превратятся в счастливые ночи.

17

Это был мой первый выезд в Тель-Авив. Накануне я выписала адреса десятка туристических фирм и теперь намерена была пройтись по ним – попытать счастья. Звонить не имело смысла, важен был личный контакт. Кое-чему Берлин меня научил.

Я заблудилась в самом начале списка. Вышла из автобуса и пошла, как оказалось, в противоположную сторону.

– Скажи, где находится эта улица? – спросила я у красавца на мотороллере, припарковавшегося у обочины.

Он расплылся в улыбке.

– О-о! Какие красивые глаза! И какая очаровательная улыбка, – восхитился он. – Это очень далеко. До этого места нужно ехать. Пешком не дойти. Давай выпьем кофе, и я подвезу тебя.

Великолепное предложение, что тут говорить, но я спешила.

– Тогда дай мне твой телефон, я позвоню позже, чтобы узнать, как у тебя дела, – сказал он.

О, ужас! У меня еще не было местного номера! Так я профукала очень красивого молодого человека в первый же день пребывания в Тель-Авиве! Он, конечно же, не поверил и, наверное, обиделся.

Я двинулась в указанном направлении и минут через двадцать заблудилась опять. Было очень жарко. Март. Южный знойный март! Необходимо было как-то освежиться. Я зашла в кафе, маленькое и прохладное, взяла холодный кофейный коктейль, отпила несколько глотков и почувствовала себя лучше. Миша был в сети.

«Привет, почему не на работе? =))» – написала я ему.

«Привет. Кто сказал, что я не на работе?»

«Так ты не работаешь, а сидишь он-лайн. А как же пахать на благо отечества?»

«А я обещал пахать на благо отечества? По-моему, я работаю на благо своего кармана», – отозвался Миша.

«На благо кармана – это не обсуждается. Тогда работай, не отвлекаю».

«Так ты меня, в общем-то, и не отвлекаешь, – Миша не прочь был пообщаться. – К тебе, собственно, тот же вопрос: почему не на работе?»

«Я двигаюсь в направлении работы, точнее, пытаюсь… У меня навигатор не работает =). Сижу в какой-то кафешке в Тель-Авиве и стараюсь понять, куда идти дальше=)»

«Аха=), – умилился Миша, – Так скачай другой».

«Так и знала, что порадую тебя. Я не знаю другого?»

«Есть такой – вэйз. Он для машин вообще-то, но и для пешеходов тоже подходит».

«Так… Сейчас поищу. Спасибо!»

«С тебя мороженое за совет! =)»

«Договорились. Какое?=)»

«Не знаю…=) Может быть, шоколадное?»

«Хорошо=)»

«А почему в Тель-Авиве? Далеко до работы будет добираться»

«В Тель-Авиве школа танцев, даже две, в которых я хочу заниматься. Да и жилье искать здесь буду. Чтобы не мотаться».

«Ты там хочешь преподавать или учиться?»

«Учиться»

«А сейчас ты по поводу работы идешь?»

«Да, у меня в программе несколько мест, если дойду»

«Что за места?»

«Нашла пару русскоязычных турагентств… Вэйз скачала, но он, зараза, не работает…=) Что мы там говорили про мороженое? =Р»

«Ну что ж, вэйз подвел…=) Видимо, не угостишь меня…=)»

«Зато Гуглмэпс реабилитировал себя».

«Ай да Гуглмэпс. Ай да молодец!»

И я пошла дальше, и еще долго ходила по жаркому городу, и увидела много интересных вещей.

Мишино благословение оказалось счастливым. Где-то на пятой или шестой попытке я оказалась в нужном месте. Это было турагентство. Его хозяин, Петр Анатольевич, как выяснилось в ходе беседы, был родом из Питера. Очень добродушный и приятный человек. Он с интересом слушал меня, расспрашивал, что я знаю и могу, и я очень скоро почувствовала, что понравилась ему, и он уже решил вопрос в мою пользу. Компьютерщик Сережа, сидевший в том же кабинете, поддержал мою кандидатуру.

– Кто-то же должен пополнять отельную базу. – сказал он.

Петр Анатольевич позвал жену Ольгу из соседней комнаты.

– Вот хочу взять девочку заполнять базу отелей, – сказал он жене.

– Почему нет, – согласилась Ольга, – Жалко, что не мальчик.

– Вот и хорошо. Выходи завтра к десяти часам, – сказал мой новый начальник, – Пойдем, я познакомлю тебя с нашими сотрудниками, – и он повел меня в соседнюю комнату, – Это Аня. Она будет вместо Светы: авиа билеты плюс отельная база.

Света находилась здесь же и была уже настолько беременна, что непонятно было, как она высиживает целый день на рабочем месте. Кроме Светы рожать собирались еще несколько сотрудниц, в том числе Алина, на которой держалась вся работа фирмы. Интересная картина с повальной беременностью, ничего не скажешь. Наверное, климат благоприятствует.

На следующий день я, счастливая, вышла на работу. Замечательное место. Центр Тель-Авива. Пусть и утомительная, но квалифицированная работа – не завод и не магазин. Это огромное достижение для человека, приехавшего насколько дней назад в Израиль. Уж поверьте мне на слово. И пусть деньги были на исходе, а до зарплаты еще далеко, но я отметила первый свой рабочий день чашкой кофе в близлежащем Макдональдсе

18

В Бухаресте, в аэропорту, Аурель купил книгу с понравившимся ему названием «Даосские секреты любви для мужчин». Восточный подход к любви увлек его, а хрестоматийная фраза: «основа всего сущего – любовь, помни это и стремись к добру» оказалась созвучной его размышлениям. Он старался следовать ей, хотя порой непростые внешние обстоятельства предполагали совсем другие реакции.

Работа на этот раз была не тяжелой.

Аурель жил в доме пятидесятитрехлетней богатой женщины и ухаживал за ее больным мужем: гулял, купал, кормил и разговаривал, если старик высказывал желание поговорить. Хозяйка боготворила Ауреля. Девятьсот долларов в месяц за исключением сотни зеленых – на пиво и сигареты, он ежемесячно отсылал в Плоешти, Клаудии.

– Смотри, будь осторожен, – говорила ему по телефону Клаудия, – Южные женщины знают тайные слова и приемы, которые могут лишить разума любого мужчину.

– Я, не снимая, ношу твой амулет. Он надежно защищает меня от их чар. Кроме того, ни одна их них не сравнится с тобой, моя красавица, – успокаивал ее Аурель.

Они оба были правы и знали, о чем говорят.

Если бы ты захотел, ты мог бы жить, как принц, – день ото дня все настойчивее уговаривала его хозяйка, – Этот дом может стать твоим домом. Этот сад – твоим садом. Машина, яхта. Я очень богата. Ты даже не можешь представить, насколько. Все самые немыслимые удовольствия и восхитительные путешествия, самая лучшая одежда, еда, сигареты. Я могу сделать для тебя все, что ты захочешь.

Аурель заглядывал в свой чемодан, где лежала клетчатая рубашка и песочного цвета брюки – на выход, и думал, что из всего перечисленного он не отказался бы от яхты. Все остальное у него было. Но даже ни с чем не сравнимое ощущение счастья, которое охватывало его при виде разноцветных парусов на синей морской глади, не стоило того, чтобы эта женщина стала для него чем-то большим, чем она была сейчас. Он улыбался в вислые усы и молчал, чем будил в зрелой прелестнице все новые желания и надежды.

Отчаявшись дождаться милостей от судьбы и неверно истолковав улыбку и молчание сводившего ее с ума мужчины, хозяйка сделала ставший для нее роковым шаг. В один из дней начала декабря, когда Аурель вывез ее семидесятипятилетнего мужа на прогулку по улочкам элитного района Рамат-Гана, где виллы соперничают друг с другом в великолепии, хозяйка обзвонила близлежащие дома престарелых, и в одном из них нашлось местечко для ее ставшего обузой супруга.

Вечером она сообщила о своем решении Аурелю. Он внимательно выслушал, старательно продираясь через дебри чужого языка, попытался было возразить, но она, в предвкушении желанной свободы, один на один с любимым человеком, ничего не стала слушать, и на следующий день, ранним утром, увезла ничего не понимающего мужа в его новый дом.

Когда за отъехавшей машиной закрылись ворота, Аурель собрал в чемодан свои вещи, надел парадные, песочного цвета вельветовые брюки, недавно купленную светлую футболку, и, тихо прикрыв за собой дверь, оставил навсегда дом, в котором безбедно прожил два месяца.

В ближайшем магазинчике, где курился аромат восточных благовоний, а природные самоцветы всех цветов, форм и размеров громоздились в лотках, словно изюм на рынке, он купил небольшой кусочек сердолика и повесил себе на шею, как знак прощания и прощения. Затягивать расставание не было смысла.

Хозяйка, вернувшаяся домой в прекрасном настроении в предвкушении бесконечной череды счастливых дней и ночей наедине с желанным мужчиной, была оглушена, уничтожена, раздавлена, найдя дом опустевшим. Она не могла понять – почему?! Она не хотела верить, что ее оставили. Она ждала до вечера. Но каждая следующая минута все больше убеждала в истинности первоначального вывода: она осталась одна. На звонки Аурель не отвечал

Вечером, перед сном, она подсела к туалетному столику, осмотрела в зеркале свое осунувшееся за день лицо, припухшие от слез веки и поклялась жестоко отомстить мужчине, причинившему ей столько боли. Она обязательно сделает это позже, она найдет момент, а пока нужно было испытать все способы, чтобы вернуть беглеца. Были зажжены шесть свечей и в открытое окно прочитан двенадцать раз «Призываю я…» – заговор на возврат и приворот любимого. На следующий день нужно будет сделать то же самое, и еще пять дней подряд.

Это было начало. Как только бесконечная, одинокая ночь превратилась в утро, а голос вновь стал повиноваться ей, она набрала номер агентства, которое три месяца назад порекомендовало ей Ауреля, румынского туриста, в качестве помощника по уходу за стариком-мужем, и потребовала найти и вернуть его.

– Он оставил рабочее место без предупреждения, и я настаиваю, чтобы он вернулся и отработал указанный в договоре срок, – сказала она, с трудом сдерживая вскипавшие вновь слезы ярости.

Она не привыкла, чтобы ей отказывали, тем более – пренебрегали ею.

Аурель уже на следующий день ощутил воздействие этой мощной силы, воздвигающей преграды на его пути, если путь этот уводил прочь от дома хозяйки. Казалось, сама природа поставила целью вернуть его обратно в большой дом посреди цветущего сада, в цепкие объятия нелюбимой женщины, к ее деньгам, яхтам, путешествиям и скучным забавам.

Ни в одном агентстве занятости ему не могли предложить что-либо стоящего. Собственные настойчивые поиски не давали результата, знакомые земляки, у которых он остановился на ночь, не могли подсказать ни чего дельного.

Около одиннадцати утра позвонила сотрудница из фирмы-посредника, устроившей его на виллу в Рамат-Гане, и потребовала объяснений.

– Что произошло? Хозяйка ищет вас и грозится заявить в полицию, если вы не вернетесь. Будьте благоразумны. Вы не можете в одностороннем порядке разорвать трудовой договор, если на то не было серьезных причин.

Аурель пожал плечами и отключил телефон, так же, как он делал весь вчерашний день и сегодня утром, когда видел на экране телефона знакомый номер.

В конце второго дня ему повезло: неожиданно подвернулось место в большом четырехэтажном доме престарелых, которым умело, как большим заводом, управлял красивый, высокий, коротко стриженный молодой человек, умевший делать деньги на всем, к чему прикасалась его рука, – на выращивании томатов и перцев в огромных теплицах, производстве белого сыра, продаже жаренных орешков и на стариках и очень больных людях, за которыми некому было ухаживать.

Это было не самое лучшее место работы, и платили совсем мало, но других вариантов на тот момент не было, и Аурель согласился.

Ему выделили комнатку на крыше богадельни – фанерную будку с кроватью и тумбочкой, в которой днем воздух раскалялся до потери прозрачности, становился густым и обжигал легкие, обещали кормить три раза в день, платить шестьсот долларов в месяц – по сравнению с прежним местом – сущие гроши, и настоятельно порекомендовали приступить к работе немедленно. Переговорив с управляющим, Аурель в тот же день вышел в ночную смену. Теперь на его попечении было тридцать пять стариков и старух, давно отвыкших самостоятельно ходить, есть и ухаживать за собой. Некоторые были почти мертвы.

Поначалу Аурелю пришлось урезать расходы на сигареты и пиво и отсылать домой почти в два раза меньше денег. Потом все наладилось, но только работавшие рядом с ним санитарки знали, каких усилий это стоило.

– Объясню позже, – отвечал он на вопрос Клаудии о причине перемен.

Работа была такой тяжелой, что, закончив, он падал в своем домике на крыше навзничь и засыпал мертвым сном. Иногда он брал две смены подряд, а потом спал двенадцать часов без перерыва. Поднять, помыть, накормить четыре раза за день, перестелить кровати, отвезти на процедуры, уложить в постель. И так – с утра до вечера, день за днем – тридцать пять полуживых стариков.

Аурель работал в доме престарелых уже третий месяц. В самые тяжелые минуты он вспоминал оставленную им хозяйку, ее дом, ее посулы и проклинал себя за дурацкую щепетильность. Уйти было некуда, искать было некогда.

Кроме того, в один прекрасный день у него возникло чувство, что он находится на верном пути.

19

Это был четверг. Пятница в Израиле – короткий день. После работы мы встретились с Катей, чтобы вместе поехать в Ор-Акиву, но, пока шли на остановку автобуса, поссорились насмерть. О причине говорить не стану. Виноваты были обе стороны.

Катя ушла на автобус, а я – грустная – осталась сидеть на скамейке. А ведь я так хотела поехать к ребятам в гости! Мне так понравилась гостить в их доме. Мне понравилось все: их внимание, их шутки, их доброжелательность. Но Катя уехала, а я осталась одна. Наверное, у меня был очень расстроенный вид, потому что проходивший мимо дедок – из русских, которые уже давно живут в Израиле, остановился рядом и угостил меня конфеткой. Я чуть не расплакалась. Что мне теперь делать?

Хорошо, хоть планшет был со мной. Какая-то связь с миром еще сохранялась. А, значит, оставалась надежда. Через некоторое время – видимо, Катя добралась до места – написал Миша:

«Але, ма кара? (Что случилось?) – спросил он. – Ты где?»

«На солнышке. Не переживай, мороженое свое ты получишь=)»

«Так Вэйз же не работал=)»

«Мы договаривались – за совет=)»

«А… Ну тогда шоколадное=)»

«Мог бы и не напоминать=)»

«Шоколадное!=) Солнышко, кстати, в Ор-Акиве тоже есть. Давай, приезжай!»

«Только если Катя меня бить не будет=)»

«Не будет=)»

Ура!!! Я исполнила танец счастливых австралийский аборигенов – жалко, что только про себя – быстро-быстро добежала до Центральной автостанции и на последнем перед шабатом автобусе поехала к ребятам. В Ор-Акиве я зашла в магазин и купила Мише мороженое. Шоколадное. Самое вкусное!

Миша с Катей вышли встретить меня, но мы разминулись, и до дома ребят я добиралась сама, не очень хорошо помня дорогу, обходными путями. Но пришла раньше них!

Это были веселые выходные! Разговоры, шутки, гости целый день. Оторвался от своего компьютера и чипсов Гриша, еще один обитатель этого большого дома. Миша оказывал мне недвусмысленные знаки внимания, но я пока держалась. Наверное, Миша был разочарован. Он ожидал большего. Но мы были еще слишком мало знакомы. И потом – это был брат моей лучшей подруги. А я знаю Катин характер!

Вечером Миша засобирался на работу в ночную смену. Я вызвалась проводить его. Сели вдвоем на велосипед и покатили. Миша рулит, я – пассажиром.

По возвращении меня ждало сообщение:

«Я зря это сделал?», – написал Миша

«Не зря, уже хотя бы потому, что проверил»

«Я немного тебе нравлюсь?»

«Да. Ты целуешься со всеми, кто тебе нравится?»

«Нет. А ты?»

«И я нет»

«А-ха=) Но если бы все, кто мне нравится, сами бы лезли целоваться, я бы не отказывал)))».

После этого мы с Мишей и сошлись. Нам казалось, что мы хорошо скрываемся, что никто ничего не замечает. Ребята, спасибо им, подыгрывали нам.

20

Бети никогда не считала своих лет. Всю жизнь она провела в маленьком городке среди сопок, где движение времени незаметно, и только смена времен года и стареющие лица соседей напоминают о неких неподвластных человеческой воле обстоятельствах. Пространство городка ограничилось грядой пологих сопок, за которыми начинался совсем другой, чуждый по звукам, по запахам, по обычаям, по вере мир. Днем он громоздился в жарком мареве кубиками серых домов и башнями минаретов, ночью пугал далекими огнями в непроглядной тьме и протяжными криками муэдзинов.

Улицы городка оплетали сопки плотной сетью. Они взбирались вверх, стекали вниз, причудливо изгибались, повинуясь изменениям рельефа и прихотям человека, решившим поставить свой дом именно в этом месте. Сопки вокруг города были усеяны белыми камнями, в которых время выточило извилистые лабиринты, и старыми серебристыми оливками с причудливо изогнутыми стволами.

У Бети было много детей, так много, что раньше, пересчитывая их, она каждый раз обнаруживала, что забыла кого-то, и ей приходилось загибать пальцы поновой. Сейчас она помнила всех – что ей еще оставалось, но это было уже неважно: они выросли, и их развеяло по миру, никто не остался в городке, где жила Бети. Конечно, они по-своему любили ее, она ощущала их поддержку и, возможно, благодаря их любви и молитвам, была все еще жива, но однажды, когда она не смогла жить одна в своем доме на склоне холма, никто не приехал, чтобы забрать мать в сой дом, и она оказалась в богадельне Бени, словно никому не нужная вещь.

Долгое время в вечерней молитве она перебирала всех детей по именам, прося для каждого милосердия божьего. Потом Бети состарилась совсем, но укладываясь в постель, невзирая на самочувствие, шепотом проговаривала каждое имя. На последнем имени она обычно засыпала, не успев испросить для всех здоровья и добра. Имена, тем не менее, не терялись, улетали по тому пути, который за долгие годы проторила ее молитва, и попадали прямо Богу в уши. Потому пока Бети была жива, дети ее жили безбедно и спокойно.

Сейчас Бети было 103 года. Она прекрасно помнила свое детство и юность и говорила только по-французски, потому что мать и бабушка в ее детстве говорили именно на этом языке. Она с неохотой вспоминала что-либо из более позднего периода, за исключением имен своих детей и всего, что с ними связано. Если же кто-то слишком настойчиво интересовался ее возрастом, она заявляла, что ей тринадцать, и она учится в школе.

Ее ноги, три года назад отказавшиеся ходить, и руки, которые сейчас с трудом держали ложку, были тонки настолько, насколько может быть тонка высохшая кость, начисто лишенная мышц. Ее кожа, словно старинный пергамент, была темно-коричневой, ватно-нежной и лопалась от малейшего прикосновения. Момент повреждения невозможно было заметить, потому что еще несколько минут после этого к ранке подступала медленная кровь, а потом, подступив, долго сочилась, и ее ничем нельзя было остановить, пока медленные процессы, отвечающие за свертывание крови, не прерывали этого неспешного истечения остатков жизни.

В последнее время Бети часто раздражалась. Ее оскорбляло присутствие в столовой рядом с ней древних, некрасивых стариков, не понимающих языка ее детства. Ее раздражала жадность, с которой они подчищали свои тарелки, хватая костлявыми руками их содержимое и засовывая в черные ямы ртов. Ее выводило из себя то, как они брызгали слюной, выговаривая слова, чавкали и причмокивали, как крошили неловкими пальцами хлеб, лязгали вставными челюстями и засыпали прямо за столом, закончив еду. Когда терпению ее приходил конец, она, напрягая все силы, тянулась из своей коляски к столу, хватала все, что попадалось ей под руку – тарелки, ложки, фартуки – и с громким возмущенным криком швыряла в проход между столами: в их возрасте пора иметь хотя бы зачатки воспитания. К тому, же неплохо было бы подумать и о душе.

В добрые дни она, сидя в коляске за столом или на веранде, улыбалась своим воспоминаниям и нашептывала детские французские стишки, покачиванием головы отбивая ритм. Губы ее шевелились, и все думали, что она молится.

Она умерла в один из жарких дней конца июня. Тихо, во сне. Знойный ветер, шершавый от вплетенного в его гриву мелкого, желтого песка, зацепил едва державшуюся в теле душу и унес с собой. Унес недалеко, бросил где-то в затхлом сумраке коридора и умчался дальше, а душа уже не вернулась на место. Спустя два часа санитарка, тронувшая Бети за щеку, – пора было подниматься после дневного сна – тихо вскрикнула и отдернула руку. В кровати лежала уже не Бетти. Это ощущение неживого под пальцами ни с чем не перепутаешь и никогда к нему не привыкнешь.

После смерти Бети весь персонал дома вздохнул свободнее – со старухой было великое множество проблем. Одни ее вечно трескавшиеся и кровоточащие руки и ноги чего стоили! От хозяина санитарки получили выговор. Ее дети всегда в срок, без вопросов платили хорошие деньги. Однако, все, в том числе и Бени, понимали, что жизнь и так подзадержалась в этом тщедушном теле, и, возможно, только надежда оказаться напоследок в кругу семьи, среди детей, внуков и правнков привязывала Бети к жизни. Надежда иссякла, и связь оборвалась.

В тот же день Бени дал объявление в газету о том, что в хорошо зарекомендовавший себя дом престарелых приглашаются пожилые люди. «Великолепные условия, домашняя обстановка, питание, медобслуживание и так далее, и так далее…»

В день смерти Бети, в послеполуденный час, когда солнце ярилось сильнее обычного, Бени, мрачный, сидел в своем прохладном кабинете, как и подобает отцу большого семейства, потерявшего одного из его членов. Светочка осторожно заглянула в кабинет, оценила обстановку и незаметно прикрыла дверь, стараясь не обеспокоить хозяина. В пять часов она тихо ушла домой, однако, ближе к вечеру вернулась – необычайно хорошенькая в прямом, нежно-салатовом платье с синеватыми разводами тропических трав, в котором когда-то устраивалась на работу и которое одевала в особо торжественных случаях. Под платьем угадывались тоненькие полосочки бюстгальтера и трусов. Русые волосы на голове были слегка взбиты, чуть-чуть, с большим вкусом. На изящной щиколотке, как живая змейка, шевелилась тоненькая золотая цепочка.

Первый же цепкий взгляд Бени ей навстречу, показал, что она сделала все правильно.

– Останься после смены, – сказал он в половине шестого, – Я хочу составить список необходимых медикаментов на следующий месяц.

Когда стало смеркаться, он попросил кофе. Светка сварила черный турецкий кофе с тремя ложечками сахара, постучалась в кабинет хозяина и после ужасающей жары очутилась в восхитительном кондеционированном раю. В первую минуту ее даже пробил озноб.

– Закрой дверь и иди ко мне, – сказал Бени без предисловий.

Светочка повиновалась. Он был готов, более, чем когда-либо. Он даже не поднялся, только вместе с креслом повернулся ей навстречу. Она подошла близко-близко, так, что ее колени уперлись в сиденье его кресла.

«Смерть возбуждает», – прошептал он, притягивая ее к себе.