Текст книги "С горячим приветом от Фёклы"

Глава 3

В тот день резко похолодало. Небо затянуло какой-то тоской, похожей на облака вперемешку с туманом.

Я сидел на подоконнике и смотрел то в окно, то на дверь, за которой лежала Фёкла. Я хотел зайти туда, посидеть рядом, но около нее всё время выли какие-то бабки. У нас вообще была полная квартира незнакомых людей. Они все ходили туда-сюда, так что у меня даже шея заболела следить за их передвижениями. А потом приехал автобус, и дядя Коля скомандовал всем выходить. Тут-то и выяснилось, что у меня нет ничего теплого. Оно и понятно. Одежду мы обычно покупали к школе, в конце августа. А сейчас был июнь.

Валюха перерыла весь мой шкаф и не нашла ничего путного. Я уже было вздохнул с облегчением, но нет – в последний момент она всё-таки обнаружила ту самую оранжевую кофту.

– Ну хоть эту надень, – велела она. – Цвет, конечно, специфический, но что делать? Такой холод стоит.

Я попробовал отвертеться:

– Она мне маленькая, не налезет.

Но Валюха бесцеремонно стащила меня с подоконника:

– А ну-ка стань! – И приложила кофту к спине. – Ничего не маленькая, надевай скорее и пошли, всю процессию задерживаем.

– Мне надо в туалет, – заикнулся я без особой надежды. Валюха только вздохнула:

– Иди уже. Да не рассиживайся! Некогда.

Я пошел сразу в ванную, налил себе воды в стакан и заглянул в зеркало.

Кофта по-прежнему была безнадежной. А я в ней вообще – боль и слезы в одном флаконе.

Помню, осенью я как на иголках ждал Фёклу с работы. Я был на сто, нет, на миллион процентов уверен в том, что сегодня наконец получу телефон. В конце концов, человеку не каждый день исполняется одиннадцать. Это же целое событие. Тут и Фёкла подоспела. Пришла такая вся загадочная, сумку к себе прижимает, счастливая.

Я, говорит, тебе подарочек принесла. Упадешь – не встанешь. У меня сердце в горле забилось. Я прямо испугался, что сейчас взорвусь от счастья. Точно телефон. Она же меня знает как облупленного.

И тут она с этой сумкой ко мне. Походочка еще такая, лунная. Ну чисто Майкл Джексон, восставший из мертвых. Я прямо задрожал весь.

И тут она достает ЭТО.

– На, – говорит, – примерь, а то я сейчас в обморок упаду от нетерпения.

Я хотел сказать, что это я сейчас в обморок упаду, только от ужаса. Но не смог. У меня просто дыхание перехватило.

А Фёкла всё приговаривает:

– Примерь, примерь. Не стесняйся. Тут еще гляди жираф какой! Я думала, это аппликация, а он, оказывается, вышитый. Сто лет носить будешь и то не сносишь!

Я как представил себе, что эта кофта еще и моим правнукам достанется, так мне вообще жить расхотелось. Но взял, конечно, подарочек. А куда было деваться? Видно же, что она старалась.

Сама кофта была еще ничего. Но жираф – это нечто. Хотя нет, это Фёкла – нечто, раз она до такого додумалась. Человеку одиннадцать лет, а она его жирафиком поздравляет. Меня вдруг такая обида захлестнула – не передать.

«Ты бы мне еще совок с лопаткой подарила, – думаю. – Был бы тогда полный набор – дурачок на выселках».

Вечером мы с Жекой в кино собрались. Я дождался, пока Фёкла за сериал усядется, и рванул к двери:

– Ну я пошел, не провожай меня. (Ага, как же!)

Она прямо как истребитель из комнаты вылетела. Небось сидела там, ждала своего звездного часа.

– Кофту надел? – спрашивает. – На улице холодно.

И знает же, что ничего я не надевал. Может, с телефоном там какое затмение случилось, потому что во всём остальном я у нее – как на ладони.

А мне что? Мне терять уже нечего!

– Надел, – говорю и смотрю на нее честными глазами, как агнец Божий. А Фёкла на меня – как Коломбо, – только одним и, главное, не мигая! А второй глаз я не понял куда исчез. Может, она сощурилась.

– Мне в туалет надо, – вспомнил я и пошел мимо нее прямо в обуви. А Коломбо мне вслед смотрит, словно рентгеном просвечивает. Такой «вжик-вжик». Я – жидкий терминатор.

Конечно, ни в какой туалет я не пошел. Залетел в комнату и давай эту куртку снимать – кофту натягивать. Вышел, а Фёклы уже и след простыл. Я только подумал, может, снять жирафа, раз такая удача. А она как завопит из кухни:

– Иди уже, чего копаешься? И дверь закрой на два оборота!

Цирк какой-то!

В кино я, конечно, раздеваться не стал – так и пошел в зал в куртке. Мне Жека говорит:

– Ты чего в куртке-то? Там же адская жарень.

А я ему:

– Что-то меня знобит. Наверное, температура.

Жека мне давай лоб щупать. Еще, главное, с таким видом важным. Нашелся тут Айболит!

– Вроде холодный, – нащупал Жека. И смотрит на меня с подозрением.

Но я тоже не промах. Говорю:

– У меня так всегда, когда жар. Голова холодная, а ноги горячие. Хочешь потрогать?

Но он не захотел. И мы пошли в зал. Нас там еще на входе тормознули. Билетерша.

– Молодой человек, – говорит, – у нас нельзя в верхней одежде. Спуститесь в гардероб.

А Жека ей такой:

– У него жар сильный. Ему без куртки нельзя.

– С жаром нужно дома сидеть, – сказала билетерша, но билеты взяла. И мы пошли на свои места.

Там и правда жара стояла – как в тропиках. У меня вся спина мокрая стала. Я, конечно, сидел в этом мареве сколько мог, а потом не выдержал и говорю Жеке:

– Я, наверное, домой пойду. Что-то мне совсем худо.

Он головой мотает, мол, не выдумывай.

А я уже просто хрипеть начал – так мне плохо стало.

Жека меня опять за лоб – хвать. И как завопит на весь зал:

– Да у тебя голова как сковорода – горячая. Может, ты уже того, это?

Тут я его просто пинать начал, чтобы он меня поскорее выпустил, – чуть сам в проход не вывалился. Ну и побежал со всех ног на воздух, а Жека за мной.

– Я, – говорит, – думал, что у тебя лихорадка денге. Хотел скорую вызывать.

– Дурак ты, Жека, – сказал я. – Лихорадка денге только в южных широтах встречается. Нам это на географии рассказывали.

Так мы кино и не досмотрели. А кофту я потом дома в шкаф спрятал и больше ни разу не надевал, хоть Фёкла и просила.

– Сева, ты что там делаешь? – Заколотила в дверь Валюха. Я так испугался, что всю воду из стакана на себя вывернул. Пришлось открывать.

– Я кофту стирал, – зачем-то соврал я, а Валюха так на меня посмотрела, что сразу стало понятно – сто лет мне жить не придется.

Ну и прекрасно, пусть оставит эту несносную кофту себе. Будет ей родовое проклятие.

– Вот что мне с тобой делать? – Валюха неожиданно всхлипнула. – Ты же весь мокрый!

Она чуть ли не в волосы себе вцепилась, демонстрируя отчаяние. Я даже испугался немного – вдруг заплачет? Но Валюха схватила меня за руку и потащила в прихожую. Там стоял огромный стенной шкаф, в который она нырнула с головой и уже через секунду вынырнула обратно с жуткой курткой в руках. Я как глянул на помпоны, сразу понял: наша соседка – прямой потомок викингов. Эти никогда не сдаются!

Ладно помпоны – это еще полбеды. Сама куртка – вот где был ужас. Она оказалась огромной, на несколько размеров больше моего, и к тому же отчаянно женской. Маринкиной.

* * *

Кладбище я как-то плохо запомнил. Не успели мы выйти из автобуса, как начался дождь, и всех нас смыло в одну большую лужу. Вот этой печальной лужей мы и поплыли куда-то вверх по дорожке. Под ногами у меня противно чавкало и хлюпало. Я сначала думал, что это грязь, и удивлялся, почему ее не видно. Земля-то была сухая! А потом понял, что чавкает и хлюпает у меня в носу. Просто я так низко опустил голову, что перепутал ее с ногами.

Мы всё шли и шли. А потом вдруг наша лужа резко тормознула, и бабки в платках снова завыли, как тогда в комнате.

– До сих пор не верится, – всхлипнула с ними заодно Валюха. – Был человек – и нет его.

«А что тут такого невероятного? – подумал я. – Мне вот иногда в жизнь не верится. Вдруг это не жизнь, а сон? Ну или там бред какой! А смерть что? Тут всё ясно. Был человек – и нет его. Какие могут быть варианты?»

Я стоял с дядей Колей под зонтом и ненавидел весь белый свет. Из-за этой куртки в первую очередь. Надо было сразу на кофту соглашаться, а не корчить из себя. Подумаешь, жираф! Но и Валюха, конечно, додумалась. Вот зачем так издеваться над человеком? Я же в ней как гном-брадобрей!

Меня прямо затрясло от злости.

– Коля, веди ты его отсюда! – подала голос Валюха. – Он же колотится весь. Еще не дай бог заболеет.

– Пойдем-ка, брат, в автобус. – Дядя Коля дернул меня за помпон.

Я сначала сопротивлялся, мол, не хочу в автобус, мне не холодно, но он уже прямо пихал меня в спину, так что я плюнул и пошел. А смысл там стоять? Ясно же, что Фёкла отчалила на небеса. И возвращаться, как я понял, не собирается.

* * *

После кладбища были поминки. Когда мы вернулись домой, там уже накрыли большой стол с разными салатами и бутылками в центре. Все уселись и стали праздновать. Правда, я так и не понял, что именно, – Фёкла ведь не родилась, а умерла. Хорошенький такой повод для веселья.

Я положил себе на тарелку куриную ногу и полез за штору – мне там нравилось. Нога смотрела на меня с тоской и на вкус оказалась такой же – ни о чём. Я не стал доедать.

Дядя Коля сидел возле тумбочки, на которой стоял Фёклин портрет. Он всё смотрел на него и кивал, словно здоровался.

– Эх, Пална, Пална. Так и сгорела. А ведь могла сиять! – Он драматично вздохнул. Ну вылитая Офелия!

Я тут же вспомнил, как Фёкла мне выговаривала:

– Чего стонешь, как Офелия? Жизнь и так не медом мазаная, чтобы лить слезы зазря. Еще наплачешься.

Я тогда потерял свой брелок с драконьим глазом и считал, что моя жизнь вообще закончена. Теперь это казалось несусветной глупостью.

– И всё-таки она была большим человеком, – торжественно провозгласила тетя Валя. – Не каждый так сможет – взять чужого мальчика, да еще одной его поднимать.

– А что с мальком-то будет? – зашептались бабульки. Я как-то сразу понял, что это они обо мне, и выглянул из-за шторы. Мне, конечно, было всё равно, что со мной теперь будет, но мало ли.

– Ну, что будет. – Валюха опустила глаза в пол. – Заберут в учрежде-е-ение.

Она вдруг споткнулась на слоге. Не знаю, может, от волнения. Но получилось очень смешно, словно Валюха заблеяла. Я как захохочу! И все тут же посмотрели в мою сторону.

– Дуроватый, что ли? – зашептались бабульки.

– Да что вы такое говорите! – зашикала на них Валюха. – Прекрасный мальчик. Развитый. Это у него нервное.

«Ха-ха! Развитый! – Я прямо глаза закатил. – Вот Валюха дает». На самом деле она считает, что я – вундеркинд. Но никогда не говорит об этом вслух, чтобы не задевать себя за живое. Потому что ее Маринка учится через пень-колоду, а я – твердый хорошист. И при этом ужасно ленивый.

На самом деле никакой я не вундеркинд. У меня просто память хорошая. Я что увижу – тут же запоминаю. Поэтому моя голова всякой ерундой забита. Я иногда сам себе удивляюсь, сколько в ней всего помещается. А еще мы с Фёклой любим фильмы всякие смотреть, особенно старые. И канал «Культура». Там столько всего интересного показывают – обалдеть можно. Людей всяких исторических. Я как насмотрюсь про какого-нибудь Бродского, так потом весь двор своими знаниями наповал сражаю. Бабки так вообще сразу крестятся. Говорят, что меня бес попутал. А Фёкла говорит, что это их маразм попутал.

– Севушка, ну что ты, а? – Валюха вдруг одернула штору. – Иди покушай!

Она стянула меня с подоконника и усадила за стол, рядом с Маринкой. Так мы и сидели в унынии. Маринка поначалу что-то мямлила, но потом затихла. А я всё думал про Фёклу.

Вдруг она не умерла? Может, это у нее летаргическое? Я читал, такое бывает! Вон один мужик в Азии лег и уснул, а все подумали, что он умер, и похоронили его. А что еще было делать? Но мужик тот, оказывается, и правда просто уснул. А потом такой проснулся через сто лет и думает: «Ничего себе я поспал!» А все те, которые думали, что он умер, на тот момент уже сами умерли. Мужик остался один и потом всё приговаривал: «Лучше бы я тогда и правда умер!» В общем, ужас.

Я с надеждой посмотрел на дверь – вдруг там сейчас появится Фёкла? И все как заорут «зомби! зомби!» и разбегутся кто куда. А мы останемся вдвоем и будем жить как раньше. И я буду самым хорошим и самым послушным в мире. И даже убирать в квартире буду сам. Ну, кроме туалета. И даже если окажется, что она зомби, – всё равно плевать, пусть только вернется. Это еще и лучше. Зомби же любят грязь. И хаос! Уж этого добра у меня навалом, особенно в ящиках.

«И в голове!» – добавила бы Фёкла, если бы услышала.

Я вдруг так приободрился – не передать. Я правда по-настоящему поверил в то, что Фёкла жива. А все эти похороны, поминки и резиновая курица – это так, иллюзия моего сознания. Как в крутом триллере, который мы с Жекой бесплатно посмотрели в кинотеатре. Просто потому, что в тот день его соседка на входе дежурила.

Все вдруг разом встали из-за стола, чтобы размяться, а меня охватила дикая эйфория. Я прохаживался среди взрослых, болтал о том о сем, даже острил и сам себе казался эдаким удальцом. Как сказал бы Жека – красавчиком. А потом все ушли, и Валюха уложила меня спать. Я вроде как и не хотел, а потом раз – и уснул, может быть, даже стоя.

Мне опять снилась Фёкла. Она сидела верхом на солнце и, свесив ноги, по-девчоночьи болтала ими в воздухе. А я, как кузнечик, скакал по земле и пытался стащить ее вниз.

– Сева, ну что ты всё скачешь? – спросила меня Фёкла Валюхиным голосом. – Болит что?

Я открыл глаза и увидел перед собой тетю Валю.

– Чего? – Голос у меня был сиплым. – Пора вставать?

– Лежи еще, рано. – Она укрыла меня одеялом.

И я снова уснул, а утром проснулся и понял, что Фёкла уже не вернется. Она умерла. Всё! Точка. Я даже в голове ее нарисовал, чтобы увидеть и после этого больше не надеяться.

Глава 4

– На-ка вот. – Валюха протянула мне сверток. – Пряничков тебе в дорогу завернула, погрызешь.

Я посмотрел на сверток, потом на Валюху и помотал головой. Я не хотел брать никакие прянички. Мне казалось, возьми я сейчас сверток – и всё, пути назад не будет. А я еще даже не успел спросить, не согласится ли Валюха оставить меня себе. Но она виновато опустила глаза, и по ее виду я сразу понял, что нет, не согласится.

– Это все твои вещи? – подала голос тетка в сером костюме. Я как увидел ее – сразу окрестил птеродактилем из-за острых плеч, похожих на крылья. И тетка тут же перестала казаться страшной. Скорее уж грустной.

– Еще рюкзак в комнате. – Я обреченно протянул руку, взял свои прянички и даже сказал спасибо. Валюха зарыдала и стала прямо-таки багровой. А я не на шутку испугался, что она сейчас умрет вслед за Фёклой. Мало ли?

Тетка пошла за рюкзаком. А Валюха прижала меня к себе.

– Миленький ты мой, храни тебя Бог! – Она наградила меня поцелуем куда-то в ухо.

– До свидания, тетя Валя, – сказал я и быстренько отстранился. Лицо у нее было мокрым. Мне хотелось вытереть ухо, но я не стал, чтобы не обижать ее зря. Валюха была хорошей.

«Жаль, что мы так и не сыграли в индейцев», – подумал я и пошел с мокрым ухом на выход.

Во дворе никого не было. Я прямо вздохнул с облегчением.

«Это хорошо! А то было бы зрелище».

Тетка подошла к той самой машине, которую Валюха назвала казенной. Мы вместе наблюдали, как она въезжает к нам во двор. Валюха прямо обрадовалась. Только я так и не понял почему. Может, потому, что меня забирают в учреждение? Тогда зачем было плакать? В общем, дело темное.

Из казенной машины вышел усатый дядька, молча взял у тетки мою сумку с пожитками, а у меня – рюкзак, положил всё это добро в багажник и сказал:

– Ну, счастливого пути.

Я так и понял по его хмурой физиономии, что счастье меня ожидает запредельное. Взял и тоже нахмурился. Так было легче держать лицо, а заодно и нос по ветру, чтобы не хлюпал зря.

Я забрался на заднее сиденье и стал смотреть вперед не моргая. Тетка села рядом с усатым мужиком. Он завел мотор, и мы поехали.

Мне захотелось оглянуться и посмотреть, как наша Садовая улица исчезает за поворотом, но я не мог пошевелиться. Меня словно заморозили.

– Тебе из окна не дует? – спросила меня тетка из-за плеча. Я моргнул, потому что горло у меня тоже было заледеневшим, и язык, и губы – что тут можно сказать? Но тетка спокойно кивнула, будто поняла меня без слов. А может, ей просто было всё равно.

Мы как-то очень быстро приехали. Я-то воображал, что за долгую дорогу еще успею подумать, как мне жить дальше. Но нет, усатый мужик остановился и как-то странно посмотрел на меня через зеркальце. Он вообще был загадочным – этот мужик. Как криминальное лицо, но только в отставке. Я, конечно, тут же насочинял про него сумасшедшую историю, в которой он – сын американского гангстера. Родители спасали его от мафиозных разборок, спрятали в ящик с импортными кокосами и отправили в дальнее плавание на корабле. Но по дороге судно потерпело крушение. А маленький гангстер оказался настоящим Рэмбо – всех акул в океане перебил, сделал из них плот и поплыл к берегу…

– Я вас здесь высажу, там впереди не развернуться, – вклинился в мои фантазии голос усатого. Конечно, он это не мне сказал, а тетке, но я всё равно сбился с мысли, и маленький гангстер сразу исчез вместе с плотом. Обидно, конечно. Но с фантазиями всегда так – появляются и исчезают когда им вздумается. И плевать они хотели на приличия.

Пока я выбирался из машины, дядька успел достать мои пожитки.

– Ну, бывай. – Он протянул руку. Я, конечно, ее пожал. Расскажу потом кому-нибудь, как подружился с гангстером.

* * *

Пока мы шли дворами, я глазел по сторонам. Район был незнакомым. Дома маленькие, розовые, точно кукольные. А стены вообще – загляденье. Они были красиво расписаны теми самыми таинственными словами, за использование которых Фёкла грозилась покарать меня самым ужасным образом. Она так и сказала: «Будешь выражаться, пеняй на себя! Я тебя сразу ликвидирую. Как класс!»

Теперь мне, понятно, ничто не мешало рассмотреть эти слова как следует (и запомнить). В конце концов, я же не виноват, что у меня такая демократичная память. Ей без разницы, что запоминать.

Пока я совершенствовал свой словарный запас, тетка вдруг остановилась перед воротами какого-то здания. И я сразу догадался, что это – интернат.

Ничего уродливее я в своей жизни просто не видел. У меня перед глазами всё еще стояла наша зеленая «Вишнёвка» с красными скамеечками, и на фоне всей этой красотищи тусклое здание смотрелось похлеще фильма ужасов. Я тут же представил себе, что это никакой не интернат, а кирпичный монстр. Ну а что? Похож! Окна – это глаза, а дверь – кривой рот, который сейчас сожрет меня и даже косточек не оставит. Я прямо почувствовал, как сильно мне не хочется туда идти, и хотел было поделиться своими опасениями с теткой, но передумал. Я уже заранее слышал это ее недовольное: «Не выдумывай! Никакой это не рот, а дверь. Обыкновенная дверь!» Вот я просто уверен, что слово «дверь» она повторила бы несколько раз, лишь бы только подчеркнуть, какой же я всё-таки дурачок и с первого раза до меня ничего не доходит. Поэтому я молча шел следом и старался смотреть на тетку, а не на страшную дверь. Но она всё равно выглядывала из-за узкой спины птеродактиля.

Внутри было ничем не лучше, чем снаружи. Мы поднялись по лестнице, прошли через длинный коридор и вдруг остановились перед дверью. Тетка посмотрела на меня со странным выражением лица (наверное, ей было меня жаль), а я на нее без всякого выражения (тетка не понравилась мне с самого начала). А потом она сказала: «Иди». И я пошел.

* * *

В комнате были дети. Трое или четверо – я не разобрал, потому что смотрел не на них, а на кровать возле окна. Она была пустая, и, потоптавшись на месте, я всё-таки двинул в ее сторону. Не без волнения, конечно. На мне же эта кофта была, которая вместо телефона. И я, пока шел, всё гадал, какое впечатление произведет мой жираф на присутствующих. Но они так подозрительно молчали, что я чуть ли не сразу понял – впечатление жираф произвел то еще. Речелишающее!

Разочарованный, я сел на кровать и уставился в окно. За моей спиной тут же началась суматоха. В оконном отражении заплясали тени – черная, белая и рыжая. Эта была самая шустрая. А судя по острому кулаку, врезавшемуся мне в спину, еще и самая злая.

Я, конечно, взвился, развернулся и скроил жуткую гримасу. Вот дурак! Знаю же, что жуткие гримасы у меня всегда получаются чудовищными. В общем, я был жалок. И стоявший за мной рыжий сразу это понял.

Он был рыжий с ног до головы, как перезревшая груша. Лицо, шея, колени. Даже зубы в его ухмыляющемся рту – и те казались рыжими. Я прямо вздрогнул от отвращения – таким он был мерзким.

– Гы-гы-гы, – рыжий, понятно, ржал громче всех. Я так и не понял, о чём думали эти товарищи – Черный и Белый, выбирая себе главаря. (Уж точно не о том, кто выше ростом, – веснушчатый был настоящим коротышкой.) Но, судя по взглядам, они были целиком и полностью подавлены авторитетом этой мелкой личности.

– Ты чей? – Рыжий, видно, решил со мной не церемониться.

– Я… – У меня даже голос пропал от неожиданности. – Я…

– Ясно. Значит, ничей. – Он презрительно фыркнул.

А меня будто током шарахнуло. Раз Фёкла умерла, значит, я теперь и правда ничейный. Точно щенок из подвала, только бесхвостый.

Что-то скользкое ливануло мне через горло в нос. Я понял, что сейчас зареву, и от ужаса проглотил весь этот срам обратно. И сказал кое-как:

– Не ничей я. Фёклин.

– И откуда ты такой взялся, Неничей Фёклин? – загоготал рыжий. – Из села Гадюкино?

Черный и Белый заржали в унисон, но быстро умолкли. Было ясно, что им меня жаль, а ржут они только чтобы поддержать рыжего.

Я вдруг почувствовал жуткую вялость. Мне показалось, что у меня даже челюсть отвисла от слабости. Я уставился на рыжего, а он – на меня. Так мы и простояли какое-то время, таращась друг на друга. Рыжий пришел в себя первым.

– Имя? – просипел коротышка.

– Сильвер! – в тон ему ответил я.

Рыжий зашелся гнусным смехом.

– Ну да, Сильвер. Как же! А я капитан Крюк! Ха-ха-ха!

– Хыр-хыр-хыр! – чуть ли не хрюкали предатели Черный и Белый.

Я обиженно засопел:

– Ну Сильвер. А что такого?

Рыжий посмотрел на меня с подозрением, но развивать тему не стал.

– Я Ржавый, – заявил он после недолгого молчания. – А там вот Яшка-Итальяшка. И Гнусик.

Черный и Белый одновременно кивнули, но я как-то сразу определил, кто есть кто. И чуть не рассмеялся этому рыжему в лицо.

«Итальяшка, главное! Ну врет же и не краснеет!»

Может, я с итальянцами и не настолько знаком, чтобы вот так прямо близко общаться, но этот точно был не из Италии. В лучшем случае из Молдовы. Я их брата хорошо знаю. Там Жекина двоюродная бабка родилась.

Тут мне рыжий предъявил:

– Ада Семёновна велела показать, как стелить постель.

И, главное, таким тоном, словно я ему хот-дог должен! У меня, конечно, хватило ума не выпендриваться, хотя так и подмывало сказать: «Мне вообще-то одиннадцать. Уж как-нибудь без вас справлюсь».

Вместо этого я зачем-то спросил у Черного:

– Ты что, правда итальянец? Или это прозвище?

Тот никак не отреагировал. Может, потому, что рыжий зыркал на него, как звереныш. Ну или просто он сам по себе был тормозом.

– А ты всегда так разговариваешь? – запищал вдруг коротышка тоненьким голоском. – Как маменькин сынок?

– А ты такой больной с рождения или просто случайно головой стукнулся? – огрызнулся я. Нет, ну а что он лезет?!

Я думал, Ржавый мне сейчас врежет. Но нет. Он наставил на меня палец и пальнул из него, как из пистолета. Клоун несчастный!

Я чуть не сдулся от облегчения, когда он вышел из комнаты.

– Это у меня имя такое, – заявил вдруг итальянский тормоз Яшка.

Я, честно, изумился: «Неужели только дошло? Прием-прием. Ошибка связи!»

– И прозвище тоже, – разоткровенничался он. – У нас у каждого свое. Ржавый придумывает.

Его прямо было не унять. Я тяжело вздохнул:

– Мы что теперь, всегда будем жить вместе?

Они молча переглянулись, и я как-то сразу запаниковал. Прямо сердцем почувствовал, что так оно и будет.

* * *

Вечером за мной пришла директриса – Тамара Сергеевна. Я так понял, все зовут ее Томочкой, но решил пока никак к ней не обращаться, а «Томочка» говорить про себя. Надо же сначала присмотреться к человеку. Мы пошли в столовую – знакомиться с другими детьми и ужинать. По дороге Томочка всё щебетала. Тут у нас то, тут у нас это. И спортивный зал, и библиотека, и даже фортепиано есть. А я шел молча и только изредка мычал:

– Ам-м. Ом-м. Гм-м.

Ну а что я мог сказать. Фортепиано? Здорово! Вот сами на нем и играйте. А я хочу домой.

Дети в столовой мне не понравились – какие-то все кислые. А повариха, наоборот, оказалась задорная. Плюхнула мне кашу на тарелку и говорит:

– Ты, ежели что, смело дуй за добавкой. А то вон какой худой – одна кожа.

А я ей такой:

– Это не кожа. Это у меня обмен веществ стремительный, как у шмеля.

Я в одном журнале вычитал.

А она как захохочет – чуть зубы не выплюнула. Я заметил, что они у нее по бокам золотые, как у Косого с нашего двора. Жека говорил, что он цыган. Но Фёкла твердила – уголовник. А я на всякий случай просто его боялся.

Мне вдруг снова стало ужасно тоскливо. Еще и повариха эта привязалась. Нашлась тут заботливая.

Я взял поднос, сел за стол и стал изображать лимон. Ну, чтобы среди других не выделяться. А Томочка, которая была далеко не такой нежной в плане фигуры, как ее имя, взгромоздилась рядом.

Я покосился на нее с ужасом. Сидеть за одним столом со взрослыми – это же просто чума бубонная. Фёкла мне просто житья не давала с этой едой. Как придем куда-нибудь в общественное место, ну, там, в гости например, так сразу начинается:

– Не хватай ты, стыдобища! Жуй медленно! Что ты как с голодного края?

Поэтому я сразу решил, что есть не буду, и отодвинул тарелку с рыбой и кашей. Может, и к лучшему, потому что видок у этой рыбокаши был тот еще.

Но Томочка снова меня удивила. Заявила вдруг:

– Ты кушай спокойно, а я побегу – мне еще бухгалтерию принимать.

Вскочила и действительно побежала, будто за ней кто гонится. Я прямо опешил от такой прыти. И так обрадовался, что даже рыбу съел, точнее проглотил, не жуя, чтобы не отравиться. Хотел и кашу прикончить тем же способом, но не успел, потому что ко мне за столик подсела знакомая троица. Ржавый уселся напротив, с разгону напихал полный рот еды и тут же выплюнул обратно на тарелку. Меня прямо самого затошнило – до того он был мерзким.

– Ада Семёновна идет! – объявил Гнусик. Ну дела! Я-то думал, что он немой, ну или, там, иностранец. А он, оказывается, просто неразговорчивый. Гнусик вообще личность запоминающаяся. Тонкий, бледный, весь такой печальный – ну чистый Пьеро. Только скрипки под мышкой не хватает. И Мальвины. Хотя, судя по пылающему взору, Мальвина у него была. И звали ее Ада Семёновна.

– Приятного аппетита! – сказала Ада Семёновна, проходя мимо нашего столика. И вдруг та-а-ак красиво улыбнулась – обалдеть можно. Я, конечно, тут же размечтался, что именно мне. Ну а вдруг я ей понравился?

Потому что мне она понравилась очень. Маленькая такая, румяная, с волнистыми волосами. Если бы их еще в синий цвет покрасить – была бы один в один Мальвина, может, еще и лучше.

– А кто она такая? – спросил я Гнусика.

– Воспитательница, – благоговейно зашептал тот. Он бы еще ручки сложил, как монашка на исповеди. Я сказал «ясно», а сам подумал: «Детский сад какой-то!»

Ржавый допил компот и рыгнул, как последняя свинья. Я посмотрел на него с отвращением, а он на меня с улыбочкой. Встал из-за стола и тут же наступил мне на ногу, гаденыш. И такой:

– Ой, я случайно.

Я только чудом сдержался, чтобы не намылить ему шею. И хорошо, что так. Потому что к Ржавому тут же подошла Ада Семёновна и куда-то его увела. Я изо всех сил надеялся, что на расправу.

И точно, в комнату рыжий вернулся уже совсем другим человеком.

– Я тебе место в шкафу расчистил, – сказал он мне. – Пользуйся.

Надо же, сама любезность! Я, конечно, удивился такой щедрости. Даже спасибо сказал. Но всё равно решил раньше времени не расслабляться. И, как выяснилось, не зря.

Расстилая постель, я получил первую черную метку – простыня была заляпана чем-то зеленым. То ли гуашью, то ли зеленкой. Я никак не прореагировал, хотя в душе, конечно, закипел, как чайник.

«Ничего, ничего, – успокаивал я себя. – Мы еще посмотрим, кто кого».

Пока Ржавый, очевидно, выигрывал. Я это понял сразу, как только схватился за подушку. Заботливо взбитая вражеской рукой, она оказалась насквозь мокрой.

* * *

Я лежал на скрипучей кровати и смотрел в окно. Там, за стеклом, всё было черным: ни луны, ни звезд – просто пустота. Я лежал на боку, и мокрая наволочка неприятно холодила мне щеку. У меня всё чесалось, как у чумного. То ли в кровати жили клопы, то ли у меня это было нервное. Но я всё равно старался не ерзать, чтобы не разбудить Ржавого. Мне было плевать на его сон. Просто, пока все спали, я хотел подумать о Фёкле. Так, чтобы мне никто не мешал. Я мечтал об этом весь день – как стану думать о ней, спокойно, не торопясь, рисуя в темноте знакомые образы. Вот она варит мне кашу, вот мы играем в шашки и смеемся над какой-нибудь ерундой…

Гнусик снова заворочался. Достал уже, честное слово! Я всё никак не мог сосредоточиться, и образы из-за этого получались какими-то жидкими. Потом они вообще пропали. Я разозлился, плюнул на это дело и отвернулся от окна. Пружины подо мной жалобно скрипнули. Ржавый застонал во сне. И я неожиданно разревелся.

Сам не знаю, как это вышло. Плакать я вроде бы не собирался. Просто вдруг почувствовал, как тоскливо заныло в животе, и слезы сами покатились из глаз. Слез было много, и я не знал, что с ними делать. Я старался плакать молча, изо всех сил сжав пальцами губы, но звуки всё равно прорывались через краешки рта и ноздри и становились от этого еще более противными.

Плакал я долго, можно сказать, целую вечность. Но не так, как в детстве, – громко и надрывно, чтобы кто-нибудь услышал и пожалел. Это были другие слезы. Какие-то бесполезные, что ли. Которыми никого не укоришь. Которые тебе никто не вытрет. В общем, я был сам по себе, а они сами по себе. Так и текли одиноко, как у взрослого. Меня вдруг озарило: «Может, это и есть настоящее горе?»

Я уже хотел было встать, чтобы порассуждать на эту тему, но вдруг уснул. И потом во сне, наверное, сам себе удивился и решил, что, проснувшись, домыслю всё как следует. Но утром я открыл глаза и всё разом забыл.