Текст книги "Питбуль"

Анне Метте Ханкок
Питбуль

Моей родине посвящается

Не буди лихо, пока оно тихо.

14 июля, воскресенье

Пролог

– Ты что, первый раз видишь, как выкапывают тело?

Следователь из отдела по расследованию убийств Эрик Шефер сунул в рот сигарету «Кингс» без фильтра и подошел к крану.

Подъемный механизм скрипел и визжал, пока ржаво-красный металлический монстр вытаскивал из ямы перепачканный глиной гроб.

Элоиза Кальдан отмахнулась от мухи и кивнула.

– Я бы сказал, не детское это зрелище.

– Боюсь, мы здесь мало что обнаружим, – сказала Элоиза и посмотрела на надгробие – почерневшую мраморную глыбу, убранную в сторону, перед тем как началось вскрытие могилы. Камень лежал надписью вниз на желтой, выжженной солнцем траве.

Шефер покачал головой, как бы говоря: и да, и нет.

– Это много от чего зависит, – сказал он. – Трупы в сундуках тоже по большей части удивительно хорошо сохраняются.

Элоиза посмотрела на него скептически.

– Даже спустя столько лет?

Он прикрыл сигарету от ветра ладонью размером с бейсбольную перчатку и закурил.

Когда он заговорил, изо рта и ноздрей у него повалил дым.

– Трупы, которые лежат просто в земле, быстро разлагаются. От них во мгновение ока остаются одни кости – в течение нескольких месяцев, а иногда и недель при нынешней погоде.

Шефер посмотрел на Фленсбургский фьорд. Солнечные лучи играли на поверхности воды, повсюду виднелись белые паруса.

Он снова посмотрел на экскаватор.

– А в гробу человек сохраняется в хорошем состоянии многие годы. Не пойми меня неправильно: это не бог весть какое приятное зрелище, но можно вполне рассчитывать, что внутри вот этой штуки есть что-то похожее на человека.

Он указал подбородком на гроб, который в то же самое мгновение показался из ямы.

Соленый воздух фьорда и запах древесного угля из лагеря на берегу смешивались с глубокими нотами гнили, и Элоиза отступила на шаг назад.

– Что теперь? – спросила она.

– Сейчас мы отвезем гроб на судебно-медицинскую экспертизу, и они посмотрят, что внутри.

С глухим стуком гроб опустился на металлическую тележку стоявшего впереди рефрижератора.

– Везти в Обенро или в Сеннерборг? – спросил служащий в форме, стоявший рядом с водителем.

– Нет, нет, – сказал Шефер, помахав указательным пальцем. – На Чертов остров, ребята.

Он подошел к ним, и Элоиза услышала, как он объясняет им, что гроб нужно перевезти в Копенгаген. Она видела, что он достал ордер из заднего кармана и показал его полицейскому.

В кармане у нее завибрировал телефон. Он был подключен к немецкой мобильной сети, потому что они находились близко к границе, и номер не определился.

– Алло?

– Здравствуйте, я говорю с Элоизой Кальдан? – спросил голос тихо, почти шепотом.

– Да, это я.

– Меня зовут Маркус Сенгер, я из Патронажной службы. Звоню по поводу Яна Фишхофа.

У Элоизы упало сердце, и она уронила голову на грудь.

– Он умер? – спросила она и провела рукой по шее.

– Нет, но уже близок. У него сильные боли, он все время то приходит в себя, то теряет сознание, так что мы думаем, что это вопрос нескольких часов.

– Но вчера вечером я разговаривала с вашей сотрудницей, и у меня сложилось впечатление, что он чувствовал себя более-менее.

– Верно, но ночью ему очень поплохело. Он спрашивал о вас несколько раз. Поэтому я и звоню.

Элоиза кивнула и посмотрела на немецкое побережье на противоположной стороне фьорда.

– Я сейчас не в Копенгагене, но я… – Она посмотрела на часы. До следующего рейса оставалось чуть больше двух часов. – Я могу приехать самое позднее после обеда.

– Большое вам спасибо. Скрестим пальцы, чтобы вы успели.

– А сейчас с ним есть кто-нибудь?

– Да, в доме есть люди, но он не хочет, чтобы кто-нибудь входил в спальню. Он хочет видеть только вас.

– Хорошо, – кивнула Элоиза. – Скажите ему, что я уже еду.

– Спасибо, я все ему передам.

– И, Маркус… так вас зовут?

– Да.

– Скажите ему… – Элоиза посмотрела в безоблачную пустоту над головой и постаралась найти слова. – Скажите ему, чтобы он не боялся и… – она несколько раз сглотнула, – скажите, чтобы он дождался меня.

Элоиза положила трубку и встретилась взглядом с Шефером. Он подошел и взглянул на нее, нахмурившись.

– Фишхоф? – спросил он.

Она кивнула и убрала телефон.

– Мне нужно домой. Они думают, что он умрет сегодня.

Глядя на нее, Шефер глубоко затянулся сигаретой.

– Хорошо, – кивнул он и снял с нижней губы крошку табака. – Только не вовлекайся слишком сильно, ладно?

– Что ты имеешь в виду?

– Просто не забывай, что речь идет не о члене семьи. Он тебе не отец, так что смотри в будущее, Кальдан.

Элоиза несколько секунд смотрела ему в глаза.

– Он умирает, ты это понимаешь? Умирает, и он совсем один.

Шефер кивнул:

– Да, я понимаю, но люди умирают каждый день. Невозможно каждого держать за руку.

Элоиза покачала головой. Она слишком устала, чтобы расстраиваться.

– Я и не собираюсь держать их всех за руку. Я говорю об одном человеке. Один человек, для которого я могу сделать что-то. Сейчас. Сегодня! Разве не в этом вся идея Патронажной службы?

– Да, и это очень хороший поступок, – сказал он, кивая. – Но для этого нужно иметь крепкие нервы.

– Да, я понимаю. К чему ты клонишь?

Шефер слегка пожал плечами.

– Похоже, вся эта ситуация сильно влияет на тебя.

Элоиза скользнула взглядом по покрасневшему глазу Шефера, потом по гробу и снова посмотрела на Шефера.

– Конечно, влияет, – сказала она. – Не знаю, заметил ли ты, но это были довольно тяжелые дни. Теперь Фишхоф умирает, а я пообещала ему быть рядом. Я пообещала избавить его вот от этого дерьма, – она указала на гроб.

– Элоиза, какого черта. – Шефер покачал головой со снисходительной миной на лице. – Ты же, блин, знаешь, что…

– Мне нужно домой! – Элоиза повернулась к нему спиной и направилась к машине. – Я дала обещание.

Шефер бросил сигарету и наступил на нее.

– Вот и не надо было, – пробормотал он.

10 июля, среда

Четырьмя днями ранее

1

Элоиза отперла дверь электронным ключом, который ей выдал «Красный крест», и вошла в полутемный вестибюль. С момента первой встречи, состоявшейся три месяца назад, промежутки между ее визитами в маленький фахверковый домик в Драгере сократились, и сегодняшнее посещение было уже третьим за неделю.

Она повесила сумку на крючок в коридоре и пошла на кухню, чтобы доложить о своем прибытии сиделке из Патронажной службы, которая, как она слышала, что-то делала там.

– Здравствуйте, Рут, – сказала она, обращаясь к спине миниатюрной женщины, которая вытирала кухонный стол. Ее движения были очень демонстративными, и она продолжила работать, наклонив голову и не поднимая глаз. У нее была короткая мужская стрижка, и Элоиза заметила в складках шеи белые незагорелые полоски.

Элоиза бросила взгляд в сторону спальни, дверь которой была приоткрыта.

– Он спит?

– Нет, не думаю, – сказала Рут. – Я вывезла его в сад, чтобы он подышал свежим воздухом. – Она с силой отжала полотенце и повесила его на кран. – Здесь так темно и грустно, а он весь день сидел, опустив голову, поэтому я подумала, что ему нужно немного побыть на улице. Но ему это не очень понравилось, старому ворчуну. Он вел себя так, будто ему объявили, что сейчас отрежут ногу.

Элоиза улыбнулась. Ей уже приходилось слышать, как Ян Фишхоф ворчит по столь безобидному поводу, как прогулка.

Она заметила на кухонном столе тарелку с нетронутым мясным рулетом и домашним подрумяненным картофелем.

– Сегодня он и есть ничего не стал?

– Ни кусочка. – Рут вытерла руки о фартук. – Я сказала ему, что он не получит пива, пока не поест немного, но его было никак не уломать.

– Но пива он выпил, да?

– А разве он поел?

Лицо Рут не выражало никаких эмоций. Она принялась заворачивать завтрак в большой кусок пищевой пленки.

– Ооо, перестаньте, Рут, – сказала Элоиза, наклонив голову. – Раз уж человеку так сильно хочется, чтобы его последняя трапеза была подана в бутылке, разве не сто́ит нам позволить ему это?

Рут поджала губы.

– Может быть, это и есть заголовок, который вы выбрали для своей статьи? «Смерть от пьянства»?

Слова упали тяжело, и у Элоизы возникло ощущение, что они были придуманы уже давно. Она удивленно подняла брови и улыбнулась.

– Вам не нравится, что я здесь, Рут?

– Да, не нравится.

Рут повернулась и встретилась глазами с Элоизой. На лбу у нее собрались морщины, а руки были уперты в бока. Густой румянец залил ее толстую шею.

– Старик, который умирает, не должен быть газетным развлечением для читателей. То, что здесь происходит, – серьезно.

– Да, я прекрасно это понимаю.

– Задача Патронажной службы – забота и присутствие в эти последние тяжелые часы. Чтобы слушать, утешать и делать все возможное, чтобы облегчить горе расставания с жизнью.

– Но я здесь именно для этого. – Элоиза непонимающе покачала головой. – Вам не кажется, что Ян рад моим визитам?

Рут мгновение колебалась.

– Я думаю, что ваше присутствие скорее затягивает его мучения.

Элоиза нахмурилась.

– Что вы хотите этим сказать? – спросила она.

Но Рут не нужно было ничего говорить. Элоиза уже знала ответ. Когда она впервые навестила Яна Фишхофа, врачи из Патронажной службы «Красного Креста» сказали, что он умрет еще до конца недели. Это было почти три месяца назад. Теперь же, они полагали, все изменилось именно благодаря появлению Элоизы: Фишхоф обрел то, ради чего стоило жить, и это в такой степени обязывало, что ничего подобного Элоизе раньше не приходилось испытывать. Она чувствовала себя так, словно держала в руках жизнь этого человека, но понимала, что это бессмысленно. Он все равно умрет. Однако она не могла заставить себя бросить его в беде.

– Он испытывает очень сильные боли, Элоиза, и половину времени представления не имеет, кто он и на какой планете находится, – сказала Рут, говоря о начинавшейся у Фишхофа деменции. – Мозги у него превращаются в компот, а тело… да вы сами знаете, как он выглядит! – всплеснула она руками. – Зачем вы продолжаете приходить? Ради статьи в газете? – Она практически выплюнула это слово. – Оставьте его в покое, Элоиза. Ладно? Оставьте его в покое!

Элоиза положила руки на плечи Рут, так что они оказались лицом друг к другу.

– Я понимаю ваше беспокойство, но я хочу, чтобы вы знали, что, хотя это и началось как рабочее задание для меня, все изменилось. Я здесь уже не просто как журналист. Я здесь потому, что хочу быть здесь, и потому, что мы с Яном, мы… мы привязались друг к другу. Понимаете?

Рут молча скептически смотрела на Элоизу.

– Дело уже не в работе, – добавила Элоиза.

Рут неохотно кивнула.

– Значит, вы не собираетесь писать о нем?

Элоиза на мгновение прикусила губу, подбирая слова.

– По крайней мере, не сейчас и не так, как вы это себе представляете. Обещаю.

Губы Рут дрогнули, и это означало, что она приняла сказанное. Она несколько раз примирительно похлопала Элоизу по щеке влажной ладонью. Затем убрала тарелку в холодильник и сдернула фартук.

– Ну, что ж, если вы собрались посидеть с ним, то… наверно, я пойду.

– Да, идите, конечно, – кивнула Элоиза. – Я за ним присмотрю.

Рут вышла из кухни, и Элоиза, услышав, как хлопнула входная дверь, подошла к открытой двери гостиной и выглянула в сад. Она увидела Яна Фишхофа, сидевшего в инвалидном кресле под большим зеленым зонтом. Ядовито-зеленый отсвет ложился на его лицо и делал его еще более болезненным, чем обычно. Он был лыс, на костлявом лице выдавались зубы, а запавшие глаза были без бровей и ресниц. Мужчине было не больше шестидесяти семи лет, но рак легких за короткое время сделал его похожим на старика, которому под девяносто. Он сидел в кресле-каталке, рядом стоял кислородный аппарат. Глаза его были закрыты, рот безвольно открыт, а разжатые кулаки покоились ладонями вверх на коленях.

Как будто уже умер, подумала Элоиза.

– Ян? – позвала она.

Ян Фишхоф приоткрыл глаза, и его взгляд скользнул по ней, не фокусируясь.

– А, ты не спишь, – улыбнулась она.

Он снова закрыл глаза.

Заслонившись от солнца рукой, Элоиза подошла к нему. Уже третью неделю подряд стояла невыносимая жара. На пляжах по всему восточному побережью стало пахнуть подгнившими водорослями, трава на полях была сухой, как вата, а пророки Судного дня традиционно прорицали конец света.

Яну Фишхофу эта жара тоже давалась нелегко. Вены вздулись под тонкой, как папиросная бумага, кожей, а рубашка на шее и груди намокла от пота. Чем ближе Элоиза подходила к нему, тем громче слышалось хриплое, мучительное дыхание.

– Тебе, похоже, жарко, – сказала она, присела перед ним на корточки, положила руку ему на ногу и слегка сжала ее. – Не хочешь чего-нибудь выпить?

Он открыл глаза и на этот раз выглядел более сосредоточенным. Он медленно кивнул.

– Да, спасибо, – кивнул он. – «Пилснер» был бы очень кстати.

Элоиза улыбнулась.

– Минутку.

Она встала и исчезла за дверью патио. В маленьком домике было прохладно и темно, и взгляд Элоизы скользнул по мебели в гостиной. Комната, похоже, была обставлена женщиной. На большом цветастом диване лежали вышитые подушки, а на пыльных полках стояли хрустальные вазы и фарфоровые статуэтки белых медведей и девочек с молитвенно сложенными руками. Букет вереска в волнистой вазе дизайна Алвара Аалто[1]1
  Алвар Аалто (1898–1976) – финский дизайнер и архитектор, оказал влияние на развитие модернизма в Северной Европе (здесь и далее – прим. пер.).


[Закрыть] стоял на письменном столе в глубине комнаты. Цветы поблекли, и Элоиза подумала, что, должно быть, это Алиса, покойная жена Фишхофа, когда-то давным-давно собрала этот букет. Может быть, именно поэтому у него не хватило духу его выбросить?

Ее глаза скользнули по многочисленным семейным фотографиям в рамках, стоявшим на столе рядом с букетом. Некоторые были сепиями из далекого прошлого, другие относились к более позднему времени. Элоиза задержала взгляд на одной: это была фотография жены и дочери Фишхофа, сделанная, как казалось, в задней комнатке у провинциального фотографа. Девушка, чьего имени Элоиза не помнила, была одета в замшевую куртку карамельного цвета и выбеленные джинсы, очки в черепаховой оправе закрывали ей пол-лица. Алиса стояла рядом со своей дочерью в кричаще зеленой футболке с логотипом «Марк О'Поло» и огромными подплечниками и являла собой одну громадную копну завитых кудрей. Образ более чем старомодный, подумала Элоиза с улыбкой и пошла дальше на кухню.

Она открыла холодильник: средняя полка была забита коробочками с лекарствами всевозможных размеров и цветов. Препараты, призванные оттянуть неизбежное на дни, часы… минуты. Фишхоф перестал пить таблетки три недели назад. Все меры по продлению жизни давали море побочных эффектов, и в итоге он отказался от всего, кроме холодного пива.

Элоиза взяла с полки холодильника бутылку «Карлсберга» и снова вышла в сад. Она поставила ее на стол перед Фишхофом и села в плетеное кресло рядом с ним.

На его лице мелькнула нервная гримаса.

– Ян, это я, – она побарабанила пальцами по столу, чтобы привлечь его внимание, – Элоиза.

– Элоиза, – тихо повторил он. Он начал кивать, сначала медленно, потом быстрее, так что резиновая трубка от кислородного аппарата стала ходить туда-сюда в его больших ноздрях.

Затем повернул голову и уставился на нее.

– Элоиза? – удивленно переспросил он, словно они давно не виделись.

Она улыбнулась и кивнула.

– Как ты сегодня?

Старик поморщился.

– Мысли, мысли, – пробормотал он, махнув рукой.

Элоиза поставила локоть на стол и подперла подбородок ладонью, наблюдая за ним.

– О чем думаешь? – спросила она.

– О том, о сем, о смерти. О том, о сем, о смерти, – повторил он, как будто это была строка из старинного детского стишка, который он только что вспомнил. Он продолжал напевать по слогам. Выпирающие челюсти со стуком отбивали ритм.

Элоиза подвинула бутылку поближе к нему.

– Вот, глотни! Сегодня жарко, и очень важно, чтобы на борту была какая-нибудь жидкость.

Ян Фишхоф потянулся за пивом, опустил палец в горлышко бутылки и быстро вытащил его снова, так что раздался влажный хлопо́к. Он поднес бутылку ко рту и осторожно сделал глоток.

Элоиза откинулась на спинку плетеного кресла, которое заскрипело, и огляделась. По ту сторону белого забора, окружавшего сад, бежала улица Фон Остенсгаде – извилистая мощеная улочка, на которой вдоль старых, крытых соломой домов росли люпины и кусты шиповника. В конце дороги виднелся пролив Оресунд. Историческая часть Драгера была настолько идиллической, что почти казалась нарисованной, и для многих жителей этот район был центром мира.

Для Яна Фишхофа это было даже нечто большее.

Это было место, которое он выбрал, чтобы умереть здесь.

– Рут сказала, ты сегодня повесил нос, – сказала Элоиза, с нежностью глядя на него. – Тебе чего-нибудь хочется? Что бы подняло тебе настроение?

Он опустил взгляд, снова поднял бутылку и на мгновение заколебался, когда она коснулась тонких губ. Затем покачал головой и сделал еще глоток.

– Может, сыграем в карты? Твой врач говорит, что полезно тренировать голову.

Она положила руки на подлокотники и уже была готова встать, чтобы сходить за картами.

Ян посмотрел вниз, на Оресунд. Мгновение он молчал.

– Я когда-то знал девушку, которая жила за водой, – сказал он, – ее звали Клаудия.

Элоиза улыбнулась и снова устроилась поудобнее.

– Ты что, влюбился в шведку?

– Нет, говорю же, она из Глюксбурга. Она была немкой! – Он указал на пролив. – Она работала там летом на каком-то… да, наверно, это был летний фестиваль, которые устраивали для нас, когда я работал в Бенниксгорде.

– Но мы сейчас в Драгере, Ян. А по другую сторону пролива находится Швеция. Не Германия.

Старик сощурил глаза и резко повернулся к Элоизе, как будто собирался ударить ее. Затем по его лицу пробежало облачко, и он отвел взгляд в сторону.

Он медленно кивнул:

– Ну да. Действительно. Швеция.

– Да, я знаю, что ты родился и вырос в Южной Ютландии, но сейчас ты живешь в Драгере, и уже много лет живешь.

Элоиза видела, что он вот-вот снова погрузится в трясину слабоумия.

– Не расскажешь мне немного о Ринкенесе? – спросила она, чтобы помочь ему удержаться на плаву. – Когда вы с Алисой переехали оттуда?

Что-то неопределенное мелькнуло на лице Яна Фишхофа, и он встретился взглядом с Элоизой.

– А твоя дочь? – спросила она. – Напомни, как ее имя?

С силой, удивившей Элоизу, Ян Фишхоф потянулся через стол и схватил ее за руку. Его глаза вдруг округлились, а взгляд заметался от волнения.

– Ты веришь в Бога? – прошептал он.

– В Бога, – повторила Элоиза спокойным голосом. Она мягко высвободилась из его хватки и взяла его за руку. Она стала водить большим пальцем по венам на тыльной стороне его ладони, пытаясь успокоить. – Это сложный вопрос.

Элоиза с детства ходила в Мраморную церковь[2]2
  Мраморная церковь (Церковь Фредерика) – лютеранский храм XVIII–XIX вв., одна из главных достопримечательностей и архитектурных доминант Копенгагена.


[Закрыть], и это всегда было ее особое место, ее «островок безопасности». Она никогда не приходила на обычные церковные службы, но бывала в храме по несколько раз в месяц, и ноги всегда вели ее «домой» – на узкую винтовую лестницу колокольни. Там было безопасно и надежно, и много экзистенциальных вопросов возникало, когда она бывала там.

Но Бог?

– Во что-то я, конечно, верю. Между Небом и Землей должно быть нечто большее. То, что придает всему смысл, – сказала она, пожимая плечами. – А ты? Ты веришь в Бога?

Старик вздернул подбородок и сделал глубокий, болезненный вдох. Он крепко зажмурился и слегка покачал головой, но не ответил.

– Я думаю, мы отправимся в какое-то место, когда наше пребывание здесь окончится, – сказала Элоиза. – Назови его Царствием Небесным или как хочешь, и я верю, что мы…

– А… ад?

Элоиза склонила голову набок и нежно улыбнулась ему.

– Об этом можешь не беспокоиться, Ян. Может, ты и ворчливый старый бандит, но не более того. Когда ты постучишься во врата на небе, тебе откроют.

– Но говорят, что человека… – его голос стал слабее, а вокруг глаз пролегли морщины, когда тело пронзил болевой спазм, – что человека ожидает возмездие.

Перед мысленным взором Элоизы пронеслось лицо ее отца, и чувство беспокойства шевельнулось у нее в груди.

– Так тебя это беспокоит? – спросила она, инстинктивно отстраняясь от Фишхофа, но не выпуская его руки.

Он кивнул и стал похож на ребенка, который страшится гнева отца.

Элоиза нахмурилась.

– Почему? За что, по-твоему, ты должен ответить?

Старик поднял лицо к небу и быстро, судорожно задышал. Когда он заговорил, слова вырывались горловыми толчками, как будто они шли откуда-то глубоко изнутри и причиняли ему боль, выходя наружу:

– Мадс… Орек.

Элоиза наклонилась вперед, чтобы лучше расслышать его.

– Ты говоришь, Мадс Орек? А кто это?

Ян Фишхоф покачал головой:

– Нет, Мадс Орек… Мадс Орек.

Его глаза расширились, как будто он увидел перед своим внутреннем взором что-то пугающее, и морщины на его лице на мгновение разгладились. Он предостерегающе поднял указательный палец перед лицом Элоизы.

– Это написано в Книге Левит, 24:20.

Элоиза покачала головой.

– Понятия не имею, что это зна…

– Око за око, Элоиза. Зуб за зуб. Тот же ущерб, который человек наносит другому, должен быть нанесен и ему самому.

Слова потрескивали в воздухе.

– Ян, пожалуйста, объясни мне, что ты…

– Кровь! – Он поднес руку ко рту и зашептал сквозь пальцы – Так много крови, Элоиза, и я… я не могу…

– О чем ты говоришь? Где была кровь?

– На моих руках… на моей одежде… повсюду! – Слезы выступили у него на глазах. – Я думал, что все кончено… но оно остается! Ты должна что-нибудь сделать, я… я не доверяю другим. Они следят за мной, и я боюсь, Элоиза. Ты должна мне помочь. Ты поможешь?

– Я же здесь, Ян, – сказала Элоиза. – Подыши спокойно, а потом постарайся объяснить мне, чего ты боишься.

– Те врата, о которых ты говоришь… – он указал на небо. – Там, наверху!

Солнце закрыла туча, и стало как будто на несколько градусов холоднее.

– Я не уверен, что мне их откроют.

2

Элоиза припарковалась в Вальбю перед маленькой виллой из красного кирпича, принадлежавшей Эрику Шеферу, и пошла по заросшей садовой дорожке к парадной двери. Нажав на кнопку звонка, она ожидала услышать его шаги в прихожей, но единственным звуком, который до нее доносился, было тиканье двигателя, остывающего под капотом ее машины на улице. Она снова позвонила в дверь и несколько раз постучала. Затем, нахмурившись, посмотрела на телефон.

Двадцать минут назад она отправила ему сообщение и спросила, можно ли зайти, и Шефер ответил по обыкновению лаконично – смайликом с поднятым большим пальцем.

Сперва Элоиза убедилась, что его машина стоит под навесом. Затем начала обходить дом, заглядывая во все окна, пока наконец не увидела его на заднем дворе. Он сидел на солнышке в садовом кресле из плетеного пластика песочного цвета и был одет только в красные купальные шорты и шапочку. Живот у него был круглый и волосатый, ноги слегка раскинуты в стороны.

Он не слышал, как она подошла, поэтому Элоиза откашлялась, чтобы привлечь внимание.

Шефер повернул голову на звук.

– А, Кальдан! – сказал он.

– Да, извини, что я вот так подкрадываюсь, но, похоже, звонок не работает. – Она указала на входную дверь. – Я постучалась, но…

– Все нормально. Проходи! – Шефер махнул ей рукой и указал стул. – Не бери в голову!

Элоиза села напротив. Солнце светило ему в спину, и она заметила тонкую золотую цепочку, сверкнувшую у него на шее. Она всегда считала, что он больше похож на патриарха мафиозного клана из Нью-Джерси, чем на следователя из копенгагенской полиции, и сегодня он полностью раскрыл своего внутреннего Тони Сопрано.

– Кофе? – Шефер прищурился от яркого света и кивнул на кувшин, стоявший на садовом столике. – Или вы предпочтете бокал белого вина? Я думаю, что у нас где-то есть бутылка, но не знаю, холодное ли ви…

– Спасибо, ничего не нужно. – Элоиза скользнула по нему взглядом и слегка улыбнулась, встретившись с ним глазами.

Шефер поднял бровь.

– Что?

– Ничего.

– Никогда раньше не видела свининки, что ли? – Он хлопнул себя по животу.

Элоиза провела языком по внутренней стороне щеки.

– Нет, я… я просто привыкла видеть тебя в рабочей одежде, а тут ты вдруг сидишь в плавках с совершенно бандитским видом, – она нарисовала пальцами в воздухе квадрат вокруг него, – не хватает только стриптизерши и сигары.

В ту же секунду жена Шефера поднялась по лестнице из подвала с бельевой корзиной в руках. Ее пышные курчавые волосы были распущены, на ней был черный нейлоновый купальник, который сливался с темной кожей. Лиф был довольно открытый, а на талию она повязала розовый шарф наподобие юбки.

При виде жены Шефер довольно улыбнулся. Он посмотрел на Элоизу и приподнял бровь.

– Как ты говоришь, сигара еще нужна?

Заметив Элоизу, Конни обнажила в восторженной улыбке белоснежные зубы. Она поставила корзину с бельем на траву.

– Элоиза! – удивленно воскликнула она. – Эрик даже не обмолвился, что ты собираешься сегодня зайти.

Словарный запас Конни был близок к совершенству, но произношение было неправильным, и ее речь звучала экзотически певуче.

Элоиза встала и обняла ее.

– Просто это был внезапный порыв, – сказала она. – Мне нужно кое о чем поговорить с твоим полицейским.

– А ты не останешься поужинать? Эрик купил стейки и кукурузные початки для гриля.

Элоиза посмотрела на Шефера, и тот закивал в знак согласия.

– Ты разве не поедешь на работу? – спросила она. – Вроде бы у вас обычно ночная смена по средам?

Он покачал головой:

– Уже нет.

– Ну, тогда… – Элоиза взглянула на часы. Время близилось к шести, никаких планов у нее не было. – Это не слишком обременительно?

Конни рассмеялась, как будто это была самая несуразная вещь, которую она когда-либо слышала, и не успела Элоиза оглянуться, как уже стояла с бокалом шардоне в руке и смотрела, как Шефер переворачивает стейки на гриле. Он сменил шорты на темно-синие джинсы, серую футболку и фартук, на котором была надпись «Их разыскивает ФБР» и девять фотографий угрюмых мужчин и женщин. В левом верхнем углу была фотография Усамы бен Ладена.

– По-моему, это старый список, – сказала она и ткнула Шефера в живот пальцем.

– Вот этот? – Он посмотрел на себя и провел рукой по фартуку. – Сто лет назад я выиграл его на каком-то рождественском розыгрыше для сотрудников участка. Я предполагаю, что их всех уже нет в живых. В смысле, террористов. Не сотрудников.

– Как там дела? – спросила Элоиза, пригубив вина. – В участке?

– Мы теперь относимся к Тегльхольмену[3]3
  Район в Копенгагене, в котором сосредоточено много промышленных предприятий, штабов и офисов.


[Закрыть], – сказал Шефер, поворачивая кукурузный початок на решетке.

– О. И как оно?

Он опустил уголки рта и пожал плечами.

– Все в порядке. Августин просочилась в новую оперативную группу, которая занимается делами, связанными с бандами, – сказал он, имея в виду свою бывшую напарницу. – Так что я ее почти не вижу, но в остальном все более или менее как обычно.

– А расследования? Есть что-нибудь особенное сейчас?

– А что значит «особенное» в наши дни? – Шефер встретился взглядом с Элоизой. – Границы того, что считается зверским и извращенным, в последние годы сильно сдвинулись. Но нет, это действительно странно, но в отделе убийств пока тихо.

– Так это же очень хорошо, разве нет? Меньше расследований, меньше убийств?

– Да, это одна сторона, но у меня есть гнетущее ощущение затишья перед бурей. Всегда так бывает, что, когда думаешь, какая хорошая сейчас статистика, – что-то жуткое выползает из тени. – Он немного убавил газ в гриле.

Конни вышла на террасу и принялась накрывать на стол.

– Сколько еще времени потребуется бифштексам, малыш? – спросила она.

– Элоиза предпочитает кремированное мясо, так что ему еще нужно несколько минут, но наши стейки рибай уже готовы, – сказал он и протянул ей блюдо с завернутыми в фольгу бифштексами.

Он снял кукурузные початки с гриля и оставил там последний стейк, надавив на него щипцами так, что он стал шипеть и брызгать соком на раскаленную решетку. Затем Шефер взглянул на Элоизу:

– Так что ты хотела со мной обсудить?

– Наверное, ничего особенного, – сказала она, вертя в руке свой бокал с вином. – Но как ты сказал? У меня тоже есть ощущение, что что-то жуткое собирается выползти из тени.

3

– Как поживает Ян Фишхоф? – спросила Конни и пододвинула салатник к Элоизе. – Ты же все еще навещаешь его?

«У Конни прямо интуиция на такие вещи», – подумала Элоиза. Как будто та инстинктивно чувствовала, что Элоиза пришла именно за этим. Или же она просто прожила с Шефером так долго, что его способность считывать людей передалась и ей.

– Да, навещаю, – сказала Элоиза. – Но я, честно говоря, начинаю жалеть, что втянула в это дело газету.

– Да? Почему же?

– Просто мне на самом деле не очень хочется о нем писать. Слишком это личное.

– Ну что ж, мне очень жаль это слышать. – Между бровями Конни появилась морщинка, и в ее голосе послышалось разочарование. – Тогда мне не следовало поощрять тебя к этому…

– Нет, это очень хорошая идея, Конни. Это по-прежнему отличная идея – написать о Патронажной службе. Люди обязательно должны знать больше о том, что это такое. Но я просто не могу писать о Яне. Просто не хочу.

– О ком речь? – спросил Шефер.

– О Яне Фишхофе, – сказала Конни.

– Кто это?

– Вот! – Элоиза достала из кармана мобильный. Она открыла селфи, которое они с Яном сделали вместе в прошлые выходные, и показала телефон Шеферу.

– На него меня вывела Конни, – сказала она.

Шефер взглянул на фотографию и сдержанно кивнул.

– Важно помнить, что такие отношения не должны становиться слишком близкими, – сказал он, разрезая мясо у себя на тарелке. – Я всегда говорю это Конни.

– Get close, but not too close[4]4
  Будь близок, но не чересчур (англ.).


[Закрыть], – кивнула Конни.

Уже двенадцать лет она была волонтером Патронажной службы. Она бы уже не смогла перечислить поименно всех, кого держала за руку на их смертном одре, и именно она рассказала Элоизе, что по-прежнему много датчан уходят из этого мира в полном одиночестве – без родных, которые побыли бы рядом с ними, без единого друга. Она уговорила Элоизу записаться в службу добровольцем, чтобы написать о своем опыте в статье и таким образом рассказать людям о Патронажной службе. Чем больше людей станут волонтерами, тем меньше людей будет умирать в одиночестве.

Элоиза занялась своим бифштексом. На ее вкус мясо все же было слишком красным, а желто-белый жир, который Шефер с большим удовольствием закладывал в рот, наводил ее на мысли о мыловарении и липосакции.

– Близко или нет, но я все равно поражаюсь, как ты смогла столько лет этим заниматься, – сказала Элоиза, глядя на Конни. – Ведь люди привязываются к тем, с кем проводят это время.

Конни покачала головой.

– Ты так думаешь только потому, что между вами с Яном происходит что-то особенное. It takes two to tango[5]5
  Нужно участие и другой стороны (англ., идиом.).


[Закрыть].

– Что ты имеешь в виду?

– Многим старикам сложно принять меня. Ты бы видела их лица, когда я в первый раз захожу в комнату. – Конни широко открыла глаза, и они сверкнули на темном лице, как фары автомобиля. – Боже, спаси и сохрани… Негритянка?!

Шефер покачал головой.

– Всегда найдутся те, кому не хватает воспитания, дорогая. Ты же знаешь.