Текст книги "Счастье момента"

Глава 8
Четверг, 1 июня 1922 года

– Да? – отозвалась расплывшаяся старушка в потертом халате, высунув голову из дверного проема квартиры на первом этаже. Ее седые влажные волосы были накручены на бигуди, между которыми выглядывала бледная кожа. – А, вы та девушка, что приняла роды у Шмидтов?

Хульда кивнула. Сегодня она вернулась к Лило, показала новоиспеченной матери, как пеленают детей, и дала ей немного поспать, а сама тем временем посидела на кухне с малышом. До сих пор Конрад был просто образцовым ребенком: почти не плакал и сразу засыпал, когда его качали на руках. И все же Лило выглядела так, словно не спала несколько недель.

Хульда прошлой ночью тоже не сомкнула глаз. Она вглядывалась в темноту своей тихой мансарды, пока в голове стремительным калейдоскопом проносились воспоминания о матери. Ужасным был не только конец Элизы Гольд, но и предыдущие годы жизни.

Разговаривая с Феликсом в кафе, Хульда старалась не показывать, как переживает из-за годовщины маминой смерти – хотя Феликс прекрасно понимал глубину ее горя. Он знал Хульду как никто другой. Он обнимал ее, когда маму увозили на машине скорой помощи. Без сирены. Но Хульда больше не могла быть с ним, не могла позволить себе вернуться к комфорту, который обеспечивала их давняя дружба.

Хульда отвлеклась работой, как делала всегда. Сюда она приехала в свой обеденный перерыв, а потом собиралась отправиться на первое занятие курсов по повышению квалификации, которые проходили в женской клинике Нойкельна – там же, где в юности она обучалась на акушерку. Но сегодня Лило снова смотрела на Хульду с такой мольбой во взгляде, что та решила сначала переговорить с кастеляншей.

– Вы ведь госпожа Козловски? – на всякий случай уточнила она, после чего представилась: – Меня зовут Хульда Гольд. Можно зайти к вам на минуточку?

– Конечно, милая моя. Проходите в парадную!

Госпожа Козловски, похоже, была рада нежданной гостье. Она взяла Хульду за руку, потащила в коридор, захлопнула за ней дверь и даже задвинула засов, словно отрезая путь к отступлению. Потом проковыляла в гостиную, где царил ужасный бардак. В первую очередь в глаза бросались неубранная постель, влажные полотенца и разложенные на низком столике остатки пряжи с бесчисленным количеством вязальных спиц. Посреди беспорядка можно было увидеть по меньшей мере десяток бутылок, некоторые из них валялись на полу. Хульда уже почувствовала исходящий от госпожи Козловски запах перегара и увидела под ее мутными глазами лопнувшие красные прожилки, указывающие на любовь к спиртному. Хульда была не понаслышке знакома с женским алкоголизмом.

– Выпить не хотите? – предложила госпожа Козловски и, не дожидаясь ответа, плеснула портвейн в два не очень чистых бокала на толстых ножках. Потом протянула один из них Хульде.

– Почему бы и нет? Благодарю! – Хульда пригубила кисло-сладкую жидкость и сразу же ощутила успокаивающее жжение в горле. «Главное – не переборщить», – подумала она. Завтракала Хульда давно, причем завтрак ее состоял из одной только ржаной булочки с медом, которую она проглотила за рулем велосипеда, потому что снова проспала. Она опьянеет, если выпьет сейчас больше одного бокала.

– Вы чего-то хотели? – поинтересовалась кастелянша, подливая себе портвейна.

Хульда скользнула взглядом по фотографиям на стенах. Люди в темных одеждах, мужчины в форме… По напряженным лицам позирующих было видно, что им приходилось долго оставаться в одном положении, чтобы фотограф запечатлел их черты.

Хульда с нарочитой беззаботностью сказала:

– Говорят, вам здесь все доверяют. Вас можно назвать хранительницей тайн этого дома.

– Да, можно, – хихикнула Козловски. – У меня память как у слона. Правда, когда мне нездоровится, то могу и что-нибудь забыть. Я очень чувствительна к изменению погоды, знаете ли… От этого у меня каша в голове и мысли путаются.

Хульда кивнула, сдерживая улыбку.

– Я хотела спросить, хорошо ли вы знали Риту Шенбрунн? Может, она доверяла вам какие-нибудь секреты?

Лицо госпожи Козловски искривилось от горя.

– Ужасное происшествие, правда? Да чего вы там стоите, садитесь! – Она скинула грязные вещи с видавшей лучшие дни кушетки, из которой торчали пружины.

Хульда осторожно села на краешек и ободряюще улыбнулась хозяйке.

– О чем это я? Ах да, вы спросили о госпоже Шенбрунн из третьего подъезда. Ужас, просто ужас! Мы с Ритой любили иногда пропустить по стаканчику. Какое-никакое развлечение для двух пожилых дам, понимаете? Ей нравился портвейн, который вы сейчас пьете… Но после того, что случилось с ее мужем и дочкой Хильдой… – Госпожа Козловски вытерла глаза и всхлипнула. – Рита изменилась.

Она выдержала театральную паузу и посмотрела на Хульду, явно ожидая вопросов. Хульда готова была подыграть.

– А что с ними случилось?

Кастелянша многозначительно провела пальцем по горлу.

– Померли, причем оба. Что муж, что ребенок, – мрачным голосом сказала она. Ее щеки и дряблая кожа на подбородке дрожали от возбуждения. – Случилось это в тысяча девятьсот восемнадцатом, вскоре после окончания войны. Эпидемия испанки. Да что я вам рассказываю! Только здесь, в нашем доме, погибло десятка два человек, если не больше! В основном, конечно, старики да маленькие детки… А ведь Конрад, муж Риты, был здоровяк каких поискать! Сначала у него разболелась голова, потом началась лихорадка, и он выблевал себе все кишки… А всего через неделю слегка и дочка! Никто такого не выдержит. Вот Рита и съехала с катушек.

Хульду не покидало ощущение, что, несмотря на сочувственные слова, госпожа Козловски наслаждается происходящим. Девушка быстро осушила стакан, вспомнив рассказ Берта об эпидемии, которая охватила город, как пожар. Еще Берт рассказывал, что философ-коммунист по имени Фридрих Энгельс еще после войны 1871 года предсказал, что Германию ждет очередная губительная война, которая закончится эпидемией и голодом. Хульда частенько вспоминала эти слова, поскольку на этом предсказание не закончилось. По словам Берта, Энгельс говорил, что Германия в конечном итоге будет разорена и уничтожена. Хульда не знала, что об этом и думать: ей казалось, что страна понемногу оживает.

Она задумчиво посмотрела на госпожу Козловски, которая наклонилась вперед, наливая себе третий бокал. Бигуди у нее на волосах заколыхались под своим весом.

– Давайте и вам плесну? – предложила кастелянша, кивнув на бутылку.

«Да пропади оно все пропадом», – подумала Хульда и протянула свой пустой бокал госпоже Козловски. Та наполнила его самых до краев. Хульде пришлось осторожно отпить немного портвейна, прежде чем она смогла поставить бокал на стол рядом со ржавой швейной машинкой. После этого она выжидающе посмотрела на госпожу Козловски. Раз уж она здесь, то попытается выяснить, что произошло с Ритой Шенбрунн.

– Вы сказали, что после потери родных Рита изменилась. В чем это выражалось?

– Она начала пить как сапожник, – ответила госпожа Козловски, слизывая капельки портвейна с тонких губ. – Даже прямо ходить не могла, качалась из стороны в сторону! Поначалу в лечебнице на это закрывали глаза, но вечно так продолжаться не могло, ясное дело. Через год или два Риту уволили.

– Госпожа Шенбрунн работала в клинике?

– Да, в далльдорфской психушке. У нее было время, чтобы работать. Малышка Хильда родилась спустя годы после свадьбы, а больше детей у них не было. Рита как-то сказала, что хотела бы иметь большую семью, но у нее не получалось. Не все в жизни получается так, как хочется, верно, милочка?

Хульда закашлялась, подавившись портвейном. Госпожа Козловски заботливо похлопала ее по спине, а потом с тоской указала на одну из фотографий, с которой серьезно смотрели четверо детей, выстроившиеся по росту перед деревянной лошадкой-качалкой.

– Даже если получается родить детей, которые прошли через войну и остались невредимы… В конце концов ты остаешься в одиночестве. Никто не приезжает навестить старушку-мать. – Госпожа Козловски вытерла слезы, которые потекли из ее покрасневших глаз.

Было видно, что она погрузилась в прошлое, поэтому Хульда поспешила уточнить:

– Значит, Рита работала медсестрой?

– До недавнего времени, – кивнула госпожа Козловски, взяв себя в руки. – Она пошла учиться, чтобы найти работу и помогать мужу. Конечно, он должен был дать свое согласие. Это сегодня девчонки вроде вас могут делать все, что им заблагорассудится, а тогда были совсем другие времена…

Хульда подумала, что времена, может, и изменились, но вот законы остались прежними. Если бы она вышла замуж, то чтобы работать, ей тоже пришлось бы получить письменное разрешение от мужа. Зато теперь женщинам разрешили голосовать! Правда, Хульда совсем не интересовалась политикой… Она попыталась сосредоточиться. Что кастелянша сейчас сказала?

– Какой-какой была Рита?

– Умной и сообразительной. Она с отличием выучилась и сразу же нашла работу. Конечно, не все мечтают работать с психами, но Рита повторяла, что ей нравится чувствовать себя нужной. Она вечно рассказывала про современные методы лечения и все такое. Я как-то поднялась к Рите в квартиру и увидела у нее тетрадку, куда она добросовестно записывала разные методы лечения, что говорят врачи, кто пациенты и… не знаю. Я не разбираюсь в ваших медицинских штучках.

Да, в этом у Хульды не было ни тени сомнений.

– И что случилось потом?

– А потом ей пришлось собрать вещички. Руки у нее тряслись, она больше не могла ставить уколы. Ревела она тогда белугой… К тому времени Рита уже перебралась в маленькую квартирку в последнем подъезде, а в ее старую въехала большая семья. Сейчас так трудно с жильем, что иначе и быть не могло. Это ей еще повезло. Чем, скажите на милость, ей было платить за квартиру?

– А на что она тогда жила?

Госпожа Козловски снова посмотрела на Хульду со смесью торжествующего восторга и стыда.

– Нам остается лишь догадываться, милочка. Ходят тут разные слухи… Видимо, Рита пошла на панель. – Она пожала плечами. – В ее-то возрасте! Подумать страшно. Так низко пасть… А ведь у Риты было доброе сердце. Она такого не заслужила. С ее стороны было глупо не иметь запаса на черный день. Вот я как следует сберегла наследство моего Вильгельма!

Хульда встала. Ей больше не хотелось выслушивать язвительные замечания госпожи Козловски о своей покойной соседке, замаскированные под притворное сочувствие. Колени у нее подкашивались, словно она ступала по зыбкому песку. Ну и портвейн!

– Боже правый, – пронзительно засмеялась госпожа Козловски. – Бедненькая моя, на вас лица нет! Вам лучше сесть, милочка. Промочите горло на дорожку.

С этими словами она откупорила бутылку с прозрачной жидкостью, на этикетке которой было написано «Данцигский ликер «Гольдвассер». Хульда в ужасе отпрянула.

– Большое спасибо, госпожа Козловски. У вас здесь замечательно, но мне сегодня еще работать.

С этими словами она осторожно, по стенке подошла к двери, вежливо попрощалась и еще раз поблагодарила за гостеприимство.

Но стоило кастелянше закрыть за Хульдой дверь, как она глубоко вздохнула. Стойкий душок выпивки и немытого старческого тела был настолько тяжелым, что запах жареной капусты, витавший на лестничной клетке, казался почти приятным. «Мне срочно нужно перекусить и выпить чашечку крепкого кофе», – подумала Хульда и направилась к стоявшему во дворе велосипеду. Она решила пойти пешком, чтобы не рисковать, и теперь вела велосипед вдоль Бюловштрассе, глубоко вдыхая воздух раннего лета.

Небо было затянуто тучами, но дождя, скорее всего, не будет. Отменный мокко подавали в кафе «Винтер», но сегодня Хульда решила обойтись без него. Лучше она пойдет в какую-нибудь кофейню на Потсдамерплац, куда можно дойти минут за двадцать. Ей не хотелось портить Феликсу настроение своим присутствием. Кроме того, Хульда устала от его жалости к себе. При мысли о Феликсе у нее в душе поселилось странное смятение.

По дороге Хульде повстречались несколько желтых омнибусов, множество автомобилей, ехавших по широкой Потсдамерштрассе в северном направлении, и мальчишки-курьеры, которые пролетали мимо нее на велосипедах, звоня в колокольчик. Кто-то громко присвистнул Хульде вслед, и она усмехнулась: может, не такая уж она и старая.

На мосту неподалеку от площади Потсдамерплац толпились люди: добровольцы из Армии спасения раздавали голодающим горячий суп в жестяных мисках. Хульде было больно смотреть на изможденные детские личики, на беззубо улыбающихся стариков и смущенных матерей, которые не могли накормить свои семьи. Пока она пробиралась сквозь толпу, нескольких человек приняли ее за сестру милосердия – видимо, из-за чепчика.

На большом нарисованном от руки плакате было написано: «Сослужите Богу службу, пожертвовав на нужды полевой кухни».

«Полевая кухня. Что это за слово вообще такое? – покачала головой Хульда. – Почему все в этой стране, даже еда, имеет военный подтекст?»

Потом она подумала: «Интересно, а Рита Шенбрунн тоже стояла в очереди за супом или ей не позволяла гордость?» Почему эта женщина решилась на самоубийство? Потому что не смогла смириться с потерей семьи и любимой работы? По крайней мере, так думала кастелянша. А вот Лило решительно исключала такую возможность. Что же случилось на самом деле? Может, Рита упала в канал, потому что была пьяна? Или ее смерть как-то связана с тем, что она была проституткой? Может, Риту убил кто-нибудь из ее окружения? Может, кто-то хотел свести с ней счеты? В этой среде не брезгуют никакими методами.

«В любом случае, судьба этой женщины довольно трагична», – подумала Хульда, выискивая свободный столик в кофейне на углу. Она помахала официанту, заказала что-то поесть и рассеянно улыбнулась в ответ на его улыбку. Все это время какая-то смутная мысль не давала Хульде покоя, но она не могла понять, какая именно. Это неприятное ощущение навязчиво преследовало ее, заставляя заново прокручивать в голове разговор с госпожой Козловски. Казалось, Хульда что-то упускала, но что именно? Точно, теперь она вспомнила! Кажется, госпожа Козловски сказала, что Рита Шенбрунн вела какой-то дневник, в котором делала рабочие пометки. «Может, она также записывала свои личные переживания?» – подумала Хульда и с благодарностью отпила кофе из изящной чашечки, которую поставил перед ней официант. Лучик солнца пробился сквозь облака и заплясал на ее голых руках. Мир снова прояснился.

Известно ли Лило о дневнике? Возможно, там прячется подсказка, способная пролить свет на гибель Риты. Имя какого-нибудь человека, с которым она поссорилась или которому задолжала деньги…

Хульда спросит об этом Лило, когда приедет в следующий раз, но только если новоиспеченная мамочка не будет нервничать и волноваться.

Что-то в истории Риты Шенбрунн и ее скоропостижной смерти не давало Хульде покоя, поэтому она вцепилась в это дело и не могла отпустить, даже если бы захотела, – совсем как уличный пес, который в эту секунду перебежал через дорогу с дохлой крысой в зубах и направился в сторону вокзала.

Глава 9
Выдержки из дневника

Психиатрическая лечебница Далльдорфа, Берлин

13 декабря 1914 года

Я работаю в Далльдорфе уже больше двух лет. Сейчас я прочитала свою последнюю запись – не заметку о лечении и лекарствах, а запись, в которой делюсь своими мыслями и переживаниями. Мои тогдашние слова полны энтузиазма! Впрочем, несмотря на тяжелую работу и новых пациентов, которых переводят к нам со всей империи, я и по сей день уверена: то, что я делаю, преисполнено глубочайшего смысла. Всякий раз, когда вечером у меня болят ноги или когда на руках появляются синяки из-за того, что меня неожиданно схватил пациент, я думаю: ничто не сравнится с ощущением, что я помогаю своей семье, и с уверенностью в том, что здесь, в лечебнице, я исполняю свое предназначение.

У нас новый директор, медицинский советник доктор Кортум, который пришел на смену старику Зандеру. Не могу отделаться от мысли, что Кортуму не позавидуешь: он взял на себя управление лечебницей в тяжелые времени. Идет война, и каждый из нас ощущает это на своей шкуре. Государство тратит на больных куда меньше, чем на здоровых, которые сидят в тылу, и совсем скоро это станет серьезной проблемой. Ну как объяснить бедняжкам, что нам не хватает еды и поэтому им придется лечь спать голодными? Большинству из них чужда логика, им не понять последствий того, что у нас идет война.

Слава богу, Конрад слишком стар, чтобы его отправили на героическую смерть. Ему не придется воевать, он останется со мной и малышкой Хильдой. Конрад беспокоится обо мне, все время спрашивает, не голодаю ли я на работе, но я его успокаиваю, потому что пайки медицинскому персоналу не сокращаются. Иногда я даю пациентам яблоко или кусочек хлеба. Тяжелее всего выносить плач малышей, которые просят еды. Остается лишь надеяться, что скоро война закончится победой, как и обещают наши главнокомандующие. В противном случае лечебницу охватит голод.

У нас появилось новое отделение для пострадавших солдат, которые не являются пострадавшими в полном смысле слова. Физически они здоровы, но страдают от странной болезни. Врачи отмечают тремор, рвоту, приступах истерии, плача и неконтролируемого смеха. Некоторые пациенты пробыли на фронте несколько недель, другие – всего несколько дней, но все вернулись с этими необъяснимыми симптомами. Многие вели позиционную оборону в окопах, где их засыпало землей. Вскоре у них появились вышеупомянутые симптомы. Пациенты без видимых причин теряли голоса, страдали тремором, нервным тиком и сильнейшими судорогами, которые не проходили даже после возвращения домой. В военных госпиталях не знали, что делать с такими пациентами, поэтому их стали распределять по лечебницам для душевнобольных. Думаю, мы столкнулись с новым душевным недугом, возможно, даже с эпидемией, хотя я слышал, как другая медсестра презрительно говорила, что все эти пациенты – притворщики, заразившиеся постыдной для мужчин истерией из-за тревожных писем своих жен и матерей.

Я работаю в другом здании, мне еще не приходилось ухаживать за солдатами. Но позапрошлым вечером по дороге на кухню я проходила мимо их отделения и видела пациента, который пристально вглядывался в небо. Заметив меня, он рухнул на землю, корчась в судорогах и повторяя одно и то же слово. «Сапоги, сапоги», – бормотал он и в перерывах между судорогами жестом просил снять с него ботинки. Потом прибежали санитары и увели несчастного. Но у меня из головы не выходят его лицо, страх смерти, застывший у него в глазах, настойчивость, с которой он пытался избавиться от своих ботинок… Что он пережил там, на фронте, от чего его душа настолько пострадала? Как ему помочь?

Но если в Далльдорф и дальше будут привозить так мало еды, то этот вопрос решится сам собой.

Глава 10
Пятница, 2 июня 1922 года

– Видите, Лило, все идет как по маслу.

Лило с гордостью посмотрела на госпожу Хульду, вместе с которой впервые вывела Конрада на прогулку. Ноги все еще немного подгибались, словно резиновые, но Лило крепко держалась за ручку коляски.

Почувствовав на себе взгляд Хульды, она напустила на себя бодрый вид, но акушерка, должно быть, видела ее насквозь, потому что строго добавила:

– Однако через десять минут мы с вами вернемся домой. Во время послеродового периода следует соблюдать постельный режим! Но вы упрямы, как ослица! Уговорили меня выпустить вас на улицу…

– О, госпожа Хульда, в своей тесной комнатушке я с ума сойду от скуки! Вольфи целыми днями пропадает на работе или в пивной, отмечая рождение сына. Я всегда одна! К тому же солнечный свет и свежий воздух полезны для малышей. Вы сами так говорили.

Хульда улыбнулась. Она была бы хорошенькой, если бы не хмурилась так часто и не вытягивала лицо, словно запрещая себе радоваться жизни – по крайней мере, во время работы. Но вот глаза у нее были необыкновенные: серо-голубые, они смотрели на тебя так, что ты невольно чувствовал себя самым важным человеком в мире. Они были похожи на море, на которое вот-вот обрушится сильный шторм. А серебристый отлив придавал взгляду загадочности. «И фигурка у госпожи Хульды – просто загляденье», – с завистью подумала Лило.

– Почему вы так странно на меня смотрите? – удивленно спросила Хульда, и Лило почувствовала, как лицо заливает краска.

– Я просто подумала, что вам очень идет синий цвет. Да и платье смотрится шикарно. У вас красивая талия.

Хульда приоткрыла рот, а потом недоверчиво рассмеялась.

– Благодарю, – сказала она, и Лило показалось, что у нее в голосе проскользнула нотка неуверенности. Неужто комплименты – ее больное место? «Иногда люди сами усложняют себе жизнь», – подумала Лило.

Она, в свою очередь, обожала получать комплименты. До свадьбы Вулфи часто повторял, что без ума от ее светлых волос и нежной кожи. Не будь Лило столь падкой на лесть, ей бы не пришлось выскакивать замуж в спешке. Она посмотрела вниз, на свой живот, и почувствовала себя страшной и неуклюжей. Но потом заглянула в коляску, где, одной рукой вцепившись в шерстяное одеяльце, а другую зажав в кулачок, спал Конрад, и подумала: оно того стоило.

Лило хотелось показать свое прелестное сокровище всему свету. Личико, которое после родов было морщинистым, как зимнее яблочко, разгладилось, а кожа на круглых щечках стала похожей на бархат. На безволосой голове мальчика красовалась белая шапочка, сидевшая как влитая. Лило вздохнула, подумав о Рите. Как бы ей хотелось показать малыша своей соседке, поплакать у нее на плече, когда ей становилось грустно. Как бы ей хотелось приходить к Рите за советом всякий раз, когда ее терзают страхи, потому что она не знает, как должна вести себя мать. У Риты наверняка бы нашлись ответы на все вопросы, ведь она растила ребенка – да и к ней, Лило, частенько относилась как к дочке. Лило скучала по ее обществу, по их неторопливым разговорам…

Она вытерла со щеки слезинку. После рождения Конрада она стала жуткой плаксой. Что с ней творится?

– Грусть – это вполне нормально, – тихо сказала Хульда, нежно сжав ее руку в своей. – После родов большинство женщин склонны поддаваться эмоциям.

– Но это так глупо, – всхлипнула Лило, с благодарностью взяла протянутый носовой платок и громко высморкалась, пока госпожа Хульда везла коляску. – Мне бы радоваться, что у меня родился здоровый малыш…

– Можно одновременно и радоваться, и грустить, – ответила Хульда. – Появление ребенка приносит большие перемены в жизнь женщины. На плечи ложится ответственность, которая кажется обременительной и непосильной. Первые несколько недель многие реагируют на нее слезами. Поэтому не будьте слишком строги к себе, Лило. Плачьте на здоровье, когда вам хочется. Как говорится, после дождя всегда выходит солнце. Вы снова засияете, как только привыкнете к своей новой жизни.

Лило еще раз всхлипнула и, осторожно отодвинув Хульду в сторону, снова схватилась за ручки коляски. Скоро у нее на лице появилась улыбка. Она наслаждалась вниманием прохожих. Каждый второй заглядывал в коляску и зачарованно улыбался при виде крохотного малыша.

Через некоторое время им встретилась аптекарша Лангханс. Она остановилась, поздоровалась с Хульдой, а потом заглянула под капюшон коляски.

– Какой красавчик! – воскликнула она, и Лило почувствовала, как переполняющая ее радость прогнала меланхолию. Она с гордостью рассказала аптекарше о родах и о первых днях в жизни Конрада.

Хульда отошла немного в сторону и принялась рассматривать витрины магазинов.

– Ку-ку! – засюсюкала аптекарша и наклонилась к Конраду, который спал, не обращая внимания на устроенный вокруг него ажиотаж. – Он просто сокровище! – добавила аптекарша, и Лило мило улыбнулась, радуясь встрече.

Через некоторое Хульда, судя по всему, устала от витрин, потому что вернулась к ним и бодрым тоном, который был Лило хорошо знаком, сказала:

– Пожалуй, на сегодня хватит. Вам нужно отдохнуть, Лило.

Аптекарша Лангханс кивнула и попрощалась, напоследок пообещав принести Лило травяной сок, который полезен после родов и якобы творит настоящие чудеса.

Лило послушно развернулась, и они с Хульдой медленно побрели домой. Проходя мимо пустого магазинчика, Лило заметила у входа тень. То была босая девчонка, сидевшая на корточках в дверном проеме. Казалось, она спала, опустив голову и обхватив руками тощие коленки. Грустная картина…

Лило узнала ее, но не остановилась. Она злилась на свои ноги, которые вдруг крупно затряслись, и чувствовала, как внизу живота нарастает давление. Она стиснула зубы и ничего не сказала. Позволив Хульде взять Конрада на руки, Лило из последних сил взобралась по лестнице. Дома она с облегчением опустилась на кровать. Хульда помогла ей устроиться поудобнее и передала ей младенца, который проснулся и теперь сонно искал грудь. Лило с удовлетворением почувствовала, как Конрад начал сосать молоко, и устало откинулась на подушки.

– Вы знаете ту девочку? – донесся до нее вопрос Хульды, которая деловито принялась за уборку.

– Какую девочку?

– С рыжими волосами. Она спала на пороге магазина.

– А, это Лена.

– Кто она такая? – поинтересовалась Хульда.

– Никто. Сирота, беспризорница. Они с братом живут на улице.

– Она проститутка?

Лило удивленно подняла взгляд и покраснела.

– А мне почем знать?

Хульда не стала настаивать и просто сказала:

– Думаю, иногда она спит здесь, на лестничной клетке.

Лило кивнула:

– Однажды я видела, как она собирает свои вещички. Город погрузится в ужасную нищету! Повезло, когда есть крыша над головой, как у нас с Вулфи. И еда, которой можно набить живот.

Хульда сложила полотенца, которые Лило небрежно оставила на полу. Она выглядела задумчивой.

– А ваша соседка, покойная госпожа Шенбрунн? – осторожно спросила она. – Она тоже вышла на панель?

– Это вам госпожа Козловски наплела? Вот старая перечница! – вскинулась Лило, но потом кивнула. – Мы с Ритой никогда об этом не говорили. Какое мне дело, как она зарабатывает на жизнь? Но я догадывалась, чем она занимается. Ну а что? Она все потеряла. Уж лучше на панель, чем помереть с голоду!

– Она когда-нибудь упоминала о том, что ведет дневник?

Лило изумленно заморгала.

– Нет, я никогда ни о чем таком не слышала. А почему вы спрашиваете?

Не успела Хульда ответить, как в дверь постучали – энергично и настойчиво, будто визитер ожидал, что ему немедленно откроют.

Лило посмотрела на Хульду.

– Вы откроете? Спасибо!

Проводив госпожу Хульду взглядом, она подумала, что та не просто ходит, а шествует, как какая-нибудь королева.

Конрад, закрыв глаза, продолжал самозабвенно сосать грудь. Наверное, вот-вот заснет. Лило погладила его по мочке уха. Та была мягкой, как верба.

Внезапно из коридора донесся незнакомый мужской голос.

– Только ненадолго, – ответила Хульда. – Госпожа Шмидт всего несколько дней как родила, ей нужен покой.

Из кухни послышались шаги, и кто-то забарабанил в дверной косяк тем же требовательным стуком.

Лило испуганно подпрыгнула, когда через секунду в спальню вошел мужчина и, не говоря ни слова, протянул ей полицейский значок. На полицейском была не синяя форма, которую носят уличные патрульные, а расстегнутый пиджак и брюки со стрелками. Галстук сидел криво, словно его завязывали в большой спешке. Мужчина заметил, что на нем шляпа, и торопливо снял ее.

– Госпожа Шмидт? Меня зовут комиссар Карл Норт, я из криминальной полиции. Мне нужно задать вам несколько вопросов. – Он вытащил блокнот, как будто хотел записать каждое слово, которое услышит.

Лило неуверенно кивнула и оглянулась на Хульду, молча прося о помощи. Лежа на мятых подушках со спящим ребенком на груди, она чувствовала себя голой и уязвимой. Хульда быстро оценила ситуацию и сказала:

– Не могли бы вы подождать нас на кухне, господин Норт? Мы присоединимся к вам через минуту.

На лице комиссара промелькнуло негодование. «Похоже, терпение не входит в список его добродетелей», – подумала Лило. На мгновение ей показалось, что он хочет возразить, но госпожа Хульда смотрела на него тем же пронзительным взглядом, каким смотрела на Лило, когда та осмеливалась не допить чай или плохо делала гимнастику. Поэтому Лило знала, что комиссар уже проиграл бой.

Кивнув, он подчинился и скрылся за дверью.

Хульда забрала у Лило ребенка и осторожно положила его на кровать. После того, как Лило встала и привела в порядок одежду, обе девушки прошли на кухню. Хульда усадила Лило и жестом предложила комиссару взять стул, но тот ходил взад и вперед и, похоже, был не в настроении садиться. Пожав плечами, Хульда направилась к раковине и поставила чайник кипятиться. Лило тем временем изучающе рассматривала комиссара Норта.

У ее Вольфи, с гордостью подумала она, хорошая наследственность, но этот мужчина был отрадой для глаз: красиво очерченное лицо с высокими скулами, полные губы, светло-зеленые глаза, казавшиеся почти прозрачными за круглыми стеклами очков. Светлые волосы спускались до середины ушей, но когда комиссар нервным жестом откинул их назад, можно было увидеть залысины. Они заставляли комиссара выглядеть старше, чем он, вероятно, был, и придавали ему солидность, странно сочетающуюся с мальчишеской улыбкой, которую он послал Лило. Видимо, комиссар решил, что обаянием добьется большего, чем с продемонстрированной ранее строгостью.

– Поздравляю с новорожденным, – сказал он, и Лило поняла, что этими словами комиссар пытался расположить ее к себе. На самом деле Конрад его ни капельки не интересовал.

– Спасибо, – сдержанно отозвалась она. – Чего вам от меня нужно?

Улыбка исчезла, будто ее стерли с лица.

– Вы знали Риту Шенбрунн? Она жила в квартире напротив.

Лило кивнула, чувствуя, как сжалось горло.

– Когда вы видели ее в последний раз?

– Точно не помню. За пару-тройку дней до рождения Конрада. – Лило указала на спальню. – Последние несколько дней перед родами я не выходила из квартиры, а потом она уже… – Она запнулась. Ей не хотелось произносить этого вслух.

– Постарайтесь, пожалуйста, вспомнить поточнее, – холодно сказал комиссар Норт. – Это важно.

Лило призадумалась и нервно затеребила пальцами блузку, заметила это и сложила руки на коленях.

– Наверное, в воскресенье, – наконец сказала она. – Помню, я ждала возвращения Вольфи – это мой муж… В субботу он работал во вторую смену и его не было всю ночь. В воскресенье утром он не пришел, я очень расстроилась и пошла к Рите. Она заварила чай, и мы немного поболтали. Потом она подарила мне шапочку для ребенка и сказала заходить к ней в любое время, но…

У Лило сорвался голос, и она замолчала. Хульда подошла к столу и поставила на него две чашки, от которых исходил пар. По помещению поплыл запах свежезаваренного кофе, и Лило подумала, что госпожа Хульда в своем репертуаре: потрудилась приготовить кофе даже для такого чурбана, как этот комиссар.