Текст книги "Завещание Мишель. Туда, где ты"

Глава третья

Но еще ни слова не сказано о Мишель. Опустим хронологию. Последовательность событий в данном случае не является определяющей. Ведь то, что должно случиться, так или иначе, случится, если уже не случилось, а причинно-следственные связи – это всего лишь декорация, создаваемая в соответствии с основным замыслом. Никаких «до» и «после», никаких «из-за того, что» и «потому, что». Нет фактов, потому и не нужны аргументы. Нет никого и ничего. Поэтому благородной публике остается только следить за тем, чтобы улыбка уверенности и легкого небрежения ко всем и вся не сходила у них с губ.

Но когда-то, в том пространстве, где время имело значение, развивалась некая история, у неё имелось начало, а конец совершенно затерялся.

Была Мишель. И что бы там ни говорили, какие бы доводы не приводили, Мишель стала частью той реальности, которая врастала в окружающих всё больше, крепче, зафиксированная двойным машинным швом привычек, стереотипов, комфортности, постоянства. В любом случае, никто так до конца и не понял, откуда она появилась. И первым из непонявших был Майкл, казалось бы, знавший Антона лучше себя самого.

– Где вы познакомились, как? Почему я всё проворонил?

– Я не знаю, Майкл. Мне кажется, мы и не знакомились вовсе, потому что давно уже друг друга знали.

– В каком смысле? Ты её видел раньше, встречался где-то? Она из журналистов или из вашей писательской братии?

– Мне трудно вспомнить. Да ни все ли равно?

– И это говорит писатель, охотящийся всю жизнь за деталями, нюансами, тонкой психологией.

– Нет, все детали как всегда на месте. Понимаешь, она – это муза, которую я так долго призывал. Я столько лет её ждал, что воображение до мельчайших подробностей воссоздало её образ, внешний вид, повадки. Она всегда жила во мне, я только ждал её прихода, её воплощения и… ответного чувства. Поэтому нам не надо было знакомиться. Я её сразу узнал. Хочется верить, что и она сразу меня увидела, вспомнила, поняла. Помнишь банкет после презентации моей последней книги?

– Еще бы не помнить! Я тогда кутнул от души.

– Там я её и увидел впервые. Вернее, как позже оказалось, мы пересекались и раньше, но приметил её я именно тогда.

– Так она была там? Почему я ничего не знал? Где были мои глаза?

– Ты был занят репортажем.

– Да, черт, вечно эта работа. Ваши праздники – это наши будни.

– А я с трудом отсидел официальную часть, только и думая о том, чтобы поскорее сбежать в ближайших бар – подальше от этих снобов.

– Что мы с успехом и осуществили. И, собственно говоря, именно это стало причиной моего почти двухдневного хм… недомогания. Но где же была она? Ты сбежал, бросил её там, на растерзание литературным вурдалакам?

– Она всё время была со мной с того момента, как мы встретились с ней глазами.

– Стоп, стоп, Антон. Я не могу уследить за цепочкой событий. Удирая с банкета, я ещё был не настолько пьян, чтобы не заметить, что нас было только двое.

– Я не смогу тебе этого объяснить. Да, мы с тобой были вдвоем, но она тоже была поблизости. Постоянно.

– А, что-то припоминаю. Ты как раз говорил об идее новой книги. Но, если я не ошибаюсь, ты не собирался с нею знакомиться.

– Не собирался.

– А, ясно, ясно: её образ отпечатался в твоем сознании и прочие глупости…

– Можно и так сказать. Но этот день мне вряд ли когда-нибудь удастся забыть.

* * *

Конечно, Антон никогда не забудет этот день и это большое здание в центре города, в котором теперь обитали владельцы, сотрудники и посетители одного из самых престижных ресторанов города, где и на этот раз был заказан банкет. С некоторых пор подобные дома стало модно переоборудовать в дорогие универмаги. Неоклассицизм с замысловатой лепниной на уходящих в поднебесье потолках, хрустальные люстры, бело-серые колонны. Претенциозная эклектика. Ещё в таких зданиях, например, обустраивались министерства, официальные ведомства, центральные телеграфы.

Когда Антон появился у входа, как всегда с опозданием, никакого особого ажиотажа не возникло. Публика собралась заранее и уже изрядно накачалась спиртным. Присутствующие с нетерпением ожидали прихода виновника торжества, чтобы немедленно накинуться на закуски.

Почему богема так старомодна и, не смотря на формальную столичность, так провинциальна? Почему вместо того, чтобы обойтись ненавязчивым, ни к чему не обязывающим фуршетом, нужно накрывать стол на бесчисленное количество персон? Правда, с каждым годом приглашенных становилось всё меньше. Не потому, что перестали приглашать – просто люди отказывались приходить. Возможно, именно это позволило организаторам устроить банкет по поводу нынешней презентации в самом дорогом ресторане, что обещало ужин поизысканней прошлогоднего. Книга вышла больше месяца назад, перед Рождеством, но официальную презентацию решили отложить на февраль, чтобы пропустить праздничную суматоху, избежать очереди на заказ ресторана и не нарваться на непомерно завышенные цены. Финансовый вопрос, естественно, был определяющим. Из-за этой отсрочки создавалось ощущение, что ложки дали после обеда. Мало кто из присутствующих отчетливо понимал, по какому, собственно, поводу праздник. Антону было всё равно. Будь его воля, он бы сидел дома, замышляя свой очередной опус. У него было ощущение украденного, попусту растраченного времени.

Он лениво пересчитывал сидящих за столом гостей. Их оказалось на шесть человек меньше, чем в прошлый раз, а само застолье выглядело ещё более скучным, чем обычно. После второго бокала неплохого столового вина стали говорить о духе партнерства (а точнее, о законе, по которому выживает сильнейший). Говорили с наигранной возвышенность, при этом никто даже не думал особо задерживаться в этой якобы теплой компании единомышленников. Если бы воспеваемая корпоративная дружба действительно существовала, они бы не поглядывали на часы, опасаясь опоздать на последний автобус, потому что в любой момент дня и ночи есть возможность вызвать такси.

Посещение подобных обесцвеченных, пустых сборов формально не было обязательным, но существовал негласный закон джунглей и застарелая привычка делать вид, что мы, дескать, команда, мы вместе, один за всех и все за одного. Но принцип этот давным-давно себя изжил. Тем не менее, все последние годы руководство издательства не переставало сокрушаться, что сотрудники третьего звена представлены в меньшинстве. Ведь выход книги в свет был «нашим общим праздником»! Мало кто знал, что эти сотрудники уже поздравили Антона, принеся свои извинения; и он успел искренне им позавидовать.

Даже начальники отделов, ощущая некую ответственность перед вышестоящим руководством и показную неловкость перед находящимся на более низкой ступени персоналом, без труда находили объективные причины, чтобы не присутствовать. Персонал же, в свою очередь, даже не затруднял себя поиском причин и оправданий перед начальством.

Антон мечтал лишь о том, чтобы этот чрезвычайно важный, знаменательный и неприятно длинный день поскорее закончился.

Всё было бы просто невыносимо, если бы не появилась она. Антон решил, что Мишель входила в число организаторов. Конечно, не оставалось никаких сомнений, что они были косвенно знакомы, возможно, даже представлены друг другу заочно или во время очередного официального приема, конференции, круглого стола. Работала ли она на издательство или служила при этом адаптированном архитектурном зале с замысловатой, игривой лепниной – этого он не мог вспомнить. Другой вопрос был намного важнее: почему он раньше не встречался с ней лично, а если встречался, то почему не замечал?

А сейчас он сидел во главе п-образного стола, неловко подперев указательным пальцем начинавший пульсировать височный сосуд, вертел во второй руке пустой бокал и недоумевал, почему никто, кроме него не видит волшебности этого существа. Она летала по залу, между колоннами, от гостя к гостю, на лету давала указания официантам, не забывая при этом улыбаться. Не парила постоянно в воздухе, а как бы слегка отрывалась от пола и на мгновение повисала в длинном шаге-прыжке. Вообще-то сразу было видно, что летать она умела всегда, но откуда такая смелость – делать это публично, на глазах у всех?

Все по очереди произносили нечто невнятное в честь Антона. Между каждым тостом приглашенные замолкали, занимаясь едой. Потом самые воспитанные делали вид, что вспомнили о его новом произведении, снова говорили какие-то слова, казавшиеся Антону лишь очередным сигналом к приему пищи.

Время от времени из-за чьей-то спины появлялись глаза Мишель, будто извиняющиеся, несколько растерянные и даже стыдливо недоумевающие, словно всё это с ней происходило впервые. Казалось, она вот-вот подойдет к нему, склонится к уху, щекоча кончиками волос его шею, и начнет шептать о своей давно скрываемой любви; о том, как долго собиралась с силами, готовилась, даже записывала слова, которые скажет ему; тут же проболтается, как она почти сбежала из своей горной деревушки, как сняла комнату неподалеку от издательства и так далее. Он мягко оборвет её речь, заметит, что ей необязательно так спешить высказать именно сейчас то, что она подготовила, что на это у них теперь будет вся жизнь; возьмет её за тонкое запястье, встанет из-за стола, они шагнут и вместе полетят над столом, к люстрам, в окно.

Эта мысль так понравилась Антону, он так с ней сроднился, что потом не мог до конца понять, было ли это его выдумкой, или так произошло на самом деле. Он всегда в тайне надеялся, что однажды все это случится – любовь, прекрасная, единственная, придет и всё ему скажет. Не что-то конкретное, нет. Это могло быть всё, что угодно, любые мелочи или глобальные рассуждения, но высказанные на определенном пределе откровенности, сплетающем, роднящем навеки. Так бывает, когда у человека на протяжении какого-то времени копились тайные мысли, их некому было доверить. Не всегда потому, что они были запретными, преступными или противоестественными, а просто из-за отсутствия прямой связи с реалиями, с рациональным, с необходимым и ежедневно употребляемым. На них нельзя было купить картошки, из них невозможно было узнать свежие новости, на них не получилось бы развесить мокрое белье для сушки. Эти мысли чаще касались древней профессии философа, которая совершенно изживала себя, хотя когда-то мудрые люди воспитывали детей великих полководцев.

* * *

Во многом интуиция не обманула Антона. Выбравшись из деревни, Мишель оказалась где-то очень рядом с ним. Столкнувшись один на один с многоликим мегаполисом, она не испугалась. Город не показался ей неодушевленным, бездумным механизмом. Вначале она даже самонадеянно полагала, что способна контролировать их с городом взаимное общение. Но позже поняла, что у города есть не только душа, но и воля. Что-то похожее Мишель чувствовала в юности, когда отец возил ее к морю. Впервые войдя в воду глубокой ночью, она услышала, как море заговорило с ней, обнимая, лаская. В то же время от него исходила какая-то потенциальная угроза, предупреждение. Мишель знала – стоит сделать одну ошибку, какой-то непонятный ей самой просчет, и море тут же переменит настроение и свое к ней отношение.

Без особого труда поступив на первый курс литературного института, Мишель действительно устроилась курьером в издательство. Её несколько настораживало, что из сотни штатных и внештатных сотрудников только десять процентов были мужчинами. Хотя это объясняло, почему многочисленные представители средств массовой информации, присутствовавшие на общественных сборищах, чаще всего были мужского пола – нейтрализовали, балансировали ситуацию и… охотились. Она понимала, что дефицит мужчин в деревне связан с тем, что большинство из них при первой же возможности уезжало поближе к цивилизации. Но Мишель недоумевала от того, что в этой до патологии феминистической компании царил непробиваемый, порой доходящий до крайностей, патриархат.

Ежедневно все дружно произносили слова приветствий, так же дружно улыбались, кивали головами и уже через секунду забывали только что услышанное.

Она спрашивала себя, что чувствовали чужие друг другу люди, вынужденные следовать привычке целования при встрече и прощании? Это действительно была открытость души, природная беззлобность или какая-то мода, деформация урбанистического сознания? Что они вообще испытывали при этом? Безразличие, отвращение? Мог ли чужак, вроде неё, позволить себе избежать этих бессмысленных знаков внимания, не будучи назван недружелюбным и замкнутым? «Хотя», – возражала она сама себе – «Возможно, именно таким, как я, это и прощается. Мол, что с неё возьмешь – деревенщина». В общем, она не сопротивлялась, не отворачивалась – целовала, а точнее прикасалась щекой к щеке, чмокая губами в воздухе, но только тех, кто первым делал встречное движение. В таком противоречивом для нее деле не очень хотелось брать инициативу на себя. Удивительно, но она не была в этом одинока. Когда во время презентации Антон не кинулся к ней с приветственными поцелуями, она смутилась и приняла этот жест, вернее, всякое отсутствие такового, на свой счет.

Где-то через полгода работы в издательстве способную и активную девочку на побегушках продвинули на должность хозяйки торжеств во время проведения конференций, презентаций и других публичных мероприятий издательства. Работа была нестабильная, но прибыльная и любопытная.

Иногда, в самый разгар празднеств, ей до истерики хотелось сесть за стол вместе с гостями, выпить, съесть чего-то из местной кухни, дать передышку ногам, уставшим от каблуков.

Носясь по залу, она всё же успевала наблюдать за присутствующими. Никто не придавал этому значения, считая такое пристальное внимание её обязанностью в качестве «хозяйки».

Как-то на одном из подобных сборищ генеральный директор – сухая высокая дама с массивным перстнем на безымянном пальце – учтиво спросила о традициях её региона и, не дождавшись ответа, сама о них и рассказала. Оказалось, что она знает о Мишель больше, чем та о себе самой. Издалека, а точнее свысока, как известно, виднее. Мишель кивала и улыбалась, думая, что, наверное, сложно было вообразить, что кто-то может без гордости и слепого патриотизма отзываться о земле, на которой родился, или может умалчивать детали по простой причине незнания истории своего края. Мишель знала каждый камень, каждый цветок вдоль деревенской дороги, умела перейти реку вброд, найти грибницу, понимала, о чем сплетничают цикады, знала, когда пчелы приносят больше всего меду, но не думала о том, что пишут в ученых книгах, не подозревала о традиционной поэтизации природы, потому что природа была внутри её, была её сутью, а не предметом для воспевания и восторгов.

В тот вечер, по привычке оглядывая стол, готовая в любой момент кинуться туда, где потребуется её помощь, Мишель показалось, что она увидела свою землячку. Но оказалось, что, не смотря на свою чужеродную внешность, она была коренной обитательницей столицы в третьем поколении. Мишель же внешне не походила на жительницу гор, здесь все её принимали за городскую, и только услышав неизбежный, неистребимый акцент северных провинций, признавали свою ошибку и тут же наперебой пытались угадать, откуда именно она родом.

Чуть дальше от лже-землячки, как окаменевшая статуя, сидел автор, Энтони Арт, ради которого всё это и проводилось. Мишель почему-то никак не могла забыть, что именно он не кинулся целовать её. Антон казался ей суровым, задумчивым, иронично наблюдающим, что значительно отличало его от других, по крайней мере, в этот вечер. Он единственный не скрывал своего отношения к происходящему. Вот уже минут сорок, не меняя позы, он безучастно взирал на показное веселье, изредка поворачивая голову, чтобы с тоской разглядывать недоступный мир за окном.

Мишель, затаившая обиду за невнимание к своей персоне, дала себе обещание, что не будет смотреть на этого человека. После чего не проходило и тридцати секунд, чтобы она на него не бросила короткий, но цепкий взгляд.

Официанты наполняли пустые бокалы минеральной водой и красным вином. Антон из протеста продолжал просить белое, хотя любил его меньше. По крайней мере, оно реже провоцировало мигрень. Было и другое преимущество: поскольку все пили красное, его бутылка всегда оставалась рядом, другие на неё покушаться не думали, и он время от времени сам подливал себе в бокал.

Мишель часто и с удовольствием вспоминала, с какой легкостью она получила эту динамичную должность. Хотя на самом деле легкость была видимой. После работы курьером её на какое-то время перевели в секретари, перебрасывая каждые две недели из отдела в отдел. Говорят, это была тактика издательства, что-то вроде испытания на способность к интеграции и на устойчивость к стрессам. Кроме того, это была хорошая школа, бесплатная подготовка квалифицированного, по мнению руководства, персонала, ведь одним из главных их лозунгов в отношении служащих была взаимозаменяемость. Она никогда не жаловалась, не скулила. Делала любую работу с азартом и неистовством молодости. Наконец, когда её вернули на должность курьера, вдруг и освободилось место организатора корпоративных мероприятий. Таким образом, она вскоре познакомилась со всеми без исключения сотрудниками, с теми, кого не успела узнать во время бегов по отделам. Все они казались ей другими, непривычными. Все относились к ней по-разному, но внешне вели себя сдержанно, уважительно. Мишель была им благодарна – они научили её изысканно лицемерить. Новая должность не давала ей психологической передышки. Она уставала врать лицом – это могло стать привычкой и для души.

Мишель замирала всякий раз, когда встречала Антона в издательстве, а случалось это нечасто. Он, как и другие, был сдержанно вежлив, смотрел пристально, но сквозь собеседника. Наверное, нужны годы тренировок, чтобы этому научиться.

Он задавал ничего не значащие вопросы:

– Вы давно работаете в этом департаменте? Нравится? – и никогда потом не дослушивал ответов.

Мишель в такие моменты вызывала в памяти обиду от холодного приема на февральском ужине, и ровным, сухим голосом чеканила:

– Да, конечно, я не обману ожиданий руководства, самое важное для меня – доверие сотрудников.

Позже ей часто говорили, что в ней действительно не ошиблись, руководство издательства было довольно. Когда-нибудь в будущем Антон тоже скажет ей об этом, но Мишель не уловит искренности в его словах. Или, возможно, ей не будут давать покоя их различия, не столько возрастные, сколько личностные, которые так разделяют и так сплачивают одновременно. Контраст, взаимное дополнение, вечный конфликт противоположностей, постоянное созидательно-разрушительное противоборство.

Спустя время, имея за плечами череду ничего не значащих и ни к чему не обязывающих встреч, деловых или не очень, Мишель однажды, в день Святого Валентина, следуя сиюминутному порыву, во время обеденного перерыва купила небольшой сувенир в коробке и отправила Антону на его домашний адрес.

Конечно, она не могла видеть его реакцию, но почему-то была уверена, что эффект превзойдет все ожидания. Ей казалось, что даже не будучи близко знакомой с ним, она успела узнать его гораздо лучше, чем можно было предположить, гораздо глубже, чем ему самому того хотелось бы. Мишель осознавала, что он может даже не догадаться, кто послал этот подарок, но воображение настойчиво пыталось преобразовать фантазии в реальность.

«Глупая, глупая, ангел мой, зачем ты это сделала, скажи, зачем?» – слышала она его, растроганного, – «Ты должна тратить деньги на себя! Они хоть сделали тебе скидку? Я их постоянный клиент – они должны были сделать скидку. Я тебе очень благодарен, правда. Ну, зачем ты это сделала? Просто захотела и сделала? Глупая…»

Мишель тихо улыбалась своим мыслям. Нежный, нежный Антон. Взрослый, но усиленно сопротивлявшийся своему взрослению, упрямо не желавший стареть; наивный, бесхитростный, принципиальный, отчасти сентиментальный – он тщательно скрывал эти качества, полагая, что проявление таковых – признак глупости для взрослого мужчины и свойственно только подросткам. Он как никто другой осознавал, что не может позволить себе откровенные психологические всплески. И более того – он не имел права выставлять чувства напоказ, чтобы когда-нибудь, кто-нибудь не ударил его этими же чувствами по лицу. Но разве подобные движения души возможно контролировать? Опыт, возраст – ничто, когда одна «глупая девочка» вдруг в тебе что-то пробуждает.

День всех влюбленных подошел к концу, Мишель ждала звонка, понимая, что Антон никогда не позвонил бы, даже если бы знал нужный номер телефона. Он бы не позволил себе такой роскоши, боясь ошибиться, разочароваться, не желая, продемонстрировав свое расположение к постороннему человеку, тысячу раз после этого раскаяться. Антон наверняка хотел позвонить, но не позвонил.

Мишель ждала его якобы случайного появления в издательстве на следующий день, понимая, что он не придет. Он побоялся быть неправильно понятым, или, скорее всего, слишком верно понятым, потому безоружным и уязвимым. Антон наверняка хотел прийти, но не пришел.