Текст книги "Житие преподобного Паисия Святогорца"

Увольнение в запас

Через пять месяцев, в марте 1950 года, Арсений был уволен в запас. Он получил демобилизационный лист в селении Макрако́ми, недалеко от города Лами́я. Арсений уже решил, что, не заезжая домой, он прямиком направится на Святую Афонскую Гору. Когда он рассказал о принятом решении двум своим сослуживцам, те стали его уговаривать: «Так нельзя, Арсений! Неужели ты даже не заедешь домой, не проведаешь своих родных, не дашь им на тебя посмотреть и порадоваться, что ты живой вернулся с войны? Съезди сперва маму обними, а потом поезжай, куда тебе вздумается!» Во время этих уговоров один из этих солдат даже вырвал из рук Арсения демобилизационный лист и сказал, что вернёт его Арсению только в Конице, куда поедет вместе с ним. Однако, проснувшись утром, этот солдат увидел на тумбочке записку Арсения, в котором тот просил у него прощения за то, что был вынужден выкрасть обратно свой демобилизационный лист. Арсений сел на поезд и поехал в Салоники. Поезда были переполнены возвращавшимися с войны солдатами: одновременно уволили в запас сразу несколько призывов. Когда поезд прибыл в Ларису, фронтовики хотели устроиться на ночлег в каком-нибудь из военкоматов, но все они были переполнены. Солдаты попробовали найти место в гостинице, но их даже не пускали внутрь, говоря: «После вас одеяла не отстираешь!» Ночью подморозило, и один офицер договорился с железнодорожным начальством, чтобы солдатам разрешили ночевать в теплушках, которые всю ночь перегоняли с одного пути на другой, формируя составы. Когда на следующий день поезд с Арсением и другими фронтовиками прибыл в Салоники, картина повторилась: военкоматы были переполнены, в гостиницы не пускали, и солдаты, которым надо было ехать дальше, ночевали на улицах.

Вспоминая о тех днях за несколько месяцев до своей кончины, преподобный Паисий говорил: «В те ночи улицы Ларисы и Салоник были полны молодыми ребятами, возвращавшимися с фронта. Бедные солдаты сидели на тротуарах, подпирали стены домов и магазинов и на холоде дожидались утра. Если бы там оказались их нынешние сверстники, то они бы сожгли всю Ларису, а впридачу разгромили бы и Фесса́лию с Македонией![80]80
  Фесса́лия и Македония – большие области с центрами в Ларисе и Салониках соответственно, занимающие суммарно примерно треть площади всей Греции.


[Закрыть] И нельзя сказать, что тем ехавшим по домам фронтовикам не было обидно. Обида была, только не было помысла сделать в отместку что-то плохое. А они ведь только что проливали кровь, сидели в снегах, жертвовали собой, многие были ранены и искалечены… И вместо последнего «спасибо» их оставили ночевать под открытым небом! Какой была молодёжь тогда – и какой она стала сейчас!.. Не прошло ещё и пятидесяти лет, но как изменились люди!»

Глава IV. Подготовка и искушения

Скит святой праведной Анны на Святой Афонской Горе (из книги «Ὅ Ἅγιος Νέος Ὁσιομάρτυς Ἱλαρίων», Ἅγιον Ὄρος. Σελ. 97)

Искания на Святой Афонской Горе

Отслужив царю земному, Арсений спешил встать добровольцем в ряды ангельского монашеского полка, чтобы служить Небесному Царю Христу. Однако с самого начала он встретил на своём пути трудности и искушения. Об этом словами премудрого сына Сирахова предупреждает Священное Писание: Если ты приступаешь служить Господу Богу, то приготовь душу твою к искушению.[81]81
  Сир. 2:1.


[Закрыть]

Прибыв на Святую Афонскую Гору, Арсений сразу пришёл в идиоритмический[82]82
  Идиоритми́ческий (особножи́тельный) монастырь по уставу сильно отличается от кинови́йного (общежи́тельного) монастыря. В идиоритмическом монастыре братия не выбирают игумена, могут иметь личную собственность, собираются на общую трапезу только по праздникам, получают от монастыря деньги за послушания. В середине XX века многие обители на Афоне были идиоритмическими. Монастырь Филофей сменил устав с идиоритмического на общежительный в 1973 году. Последний идиоритмический монастырь Святой Горы (Пантокра́тор) был преобразован в общежительный в 1992 году.


[Закрыть] тогда монастырь Филофей, одним из насельников которого был его родственник, иеромонах Симеон. Однако в Филофее Арсений задержался совсем ненадолго. Там он встретил не «суровое житие», которого ждал, а определённый комфорт и расслабление. Арсений был уверен, что монахи питаются одной лишь травой, и даже специально привёз с собой на Афон перочинный ножик, чтобы её собирать. Но в Филофее он увидел, как отец Симеон готовит в своей келье вкусные блюда и даже иногда нарушает пост. Причина этого была в том, что в идиоритмических монастырях не было общей трапезы, вдобавок отец Симеон недавно переболел туберкулёзом и нуждался в калорийной пище. Но Арсений по юношеской ревности и неопытности не мог найти этому оправдания. «Чего я жаждал – и как обжёгся! – сокрушался он. – Куда мне теперь идти? Что мне теперь делать?»

Тем временем отец Арсения, узнав, что тот находится в монастыре Филофей, прислал ему письмо с просьбой вернуться в Коницу и помочь семье. Братья Арсения всё ещё служили в армии. Отец писал, что еле сводит концы с концами и из-за этого даже начал распродавать принадлежащие семье поля. Однако Арсений не хотел возвращаться к мирским заботам. Он от сердца желал найти пригодное место или, лучше сказать, духовное поприще, чтобы начать на нём духовные подвиги, согласно слову Апостола: Никакой воин не связывает себя делами житейскими, чтобы угодить военачальнику.[83]83
  2 Тим. 2:4.


[Закрыть] Он ушёл из Филофея и начал обходить святогорские скиты и кали́вы[84]84
  Кали́ва (греч. καλύβα – хижина) – небольшой отдельно стоящий домик, где живут один или несколько монахов. В каливе обычно нет храма, и калива, в отличие от келии, не имеет собственной земли. Каливы и келии объединяются в скит.


[Закрыть] в поисках старца, о котором получил бы внутреннее извещение. Эти искания привели Арсения в скит святой Анны, потом в скит Кавсокали́вия и, наконец, на пустынные Катуна́ки.

Утешение от отшельника

Однажды во время этих скитаний уставший Арсений возвращался из Кавсокаливии в скит святой Анны. Заблудившись, он пошёл по тропе, которая вела не в скит, а к вершине Афона. Пройдя уже довольно долго, Арсений понял, что забрёл не туда, и стал с тревогой искать тропу, ведущую вниз. Он просил Пресвятую Богородицу ему помочь. Вдруг он увидел перед собой монаха-отшельника. Это был старец лет семидесяти со светлым лицом. Глядя на него, Арсений подумал, что это, должно быть, святой. Он был одет в совсем выцветший и прохудившийся подрясник из грубой морской парусины. Чтобы подрясник совсем не расползся, многие дыры вместо булавок были прихвачены какими-то щепками. На висевшей у него за плечами монашеской торбе тоже не было живого места, и «заштопана» она была так же, как и подрясник. На груди старец носил жестяную баночку, подвязанную на верёвочку, – видимо, с чем-то священным. Арсений не успел вымолвить ни слова, как старец сказал:

– Сынок, по этой тропинке до святой Анны не дойдёшь, – и показал ему правильный путь.

– Ге́ронда,[85]85
  Ге́ронда (от греч. γέροντας – старец) – типичное в Греции обращение к старцу.


[Закрыть] а где ты живёшь? – спросил Арсений.

– Здесь, неподалёку, – ответил старец, махнув рукой в сторону афонской вершины.[86]86
  Высота вершины Афона составляет 2033 м над уровнем моря, и вблизи неё нет обитаемых келий или иного жилья.


[Закрыть]

Арсений, бродя по пустынным местам Афона, потерял счёт времени и не помнил ни какое сегодня число, ни какой день недели. Когда он спросил об этом у старца, тот ответил, что сегодня пятница, потом вынул из торбы какую-то тряпочку, развернул её и достал несколько палочек с насечками. Поводя пальцем по этим насечкам, старец назвал Арсению месяц и число. Арсений взял у старца благословение, пошёл по тропе, которую тот показал, и спустился в скит святой Анны. Однако его ум постоянно возвращался к светлому лицу таинственного отшельника. Позже, услышав о предании, согласно которому недалеко от вершины Афона невидимо от посторонних глаз живут двенадцать отшельников, Арсений рассказал об этом случае опытным святогорским старцам. Те ответили, что, возможно, встреченный им отшельник был из их числа. Встреча с отшельником, излучавшим благодать Божию, утешила Арсения, усилила огонь его ревности, и он продолжил поиски духовного руководителя.

В скиту святой Анны. Калива Сретения Господня

Арсений ещё долго ходил от каливы к каливе. Он очень устал и измучился, поскольку в поисках духовного руководства по неведению заходил в каливы нерассудительных зилотов.[87]87
  Зило́ты (от греч. ζηλόω – ревновать, страстно желать) – «ревнители чистой веры», не поддерживающие молитвенного общения со Вселенской Патриархией по причине её экуменических контактов и перехода на новый календарный стиль.


[Закрыть] Он думал, что этих монахов называют «зилотами», поскольку они отличаются от других особой ревностью и подвигами, и не знал, что некоторые из них уклонились в крайности и впали в прелесть, поскольку ревность их была не по разуму.[88]88
  Рим. 10:2.


[Закрыть]

Наконец в один из весенних дней Арсений увидел на пристани скита святой Анны молодого монаха. Тот стоял в стороне, держал в руках чётки и ожидал корабль в Да́фни.[89]89
  Да́фни – главный порт Святой Горы на юго-восточной стороне Афонского полуострова, место расположения афонской таможни и подразделения береговой охраны ВМФ Греции.


[Закрыть] Строгий вид и скромное поведение молодого монаха побудили Арсения подойти к нему и спросить, где он живёт. Монах показал рукой на скалы, нависшие над скитом, – за ними скрывалась от посторонних глаз подвижническая келья, в которой он жил со своим старцем.

– Возьмёшь меня в ваше братство? – спросил Арсений.

– Не могу ответить ни «да», ни «нет», – ответил монах. – Я ведь послушник. Пойдём, спросим у старца?

И вот, вместе с новым знакомым Арсений поднялся в аскетическую каливу Сретения Господня,[90]90
  Сретенская калива уничтожена пожаром, и от неё остались одни лишь руины. – Прим. греч. изд.


[Закрыть] отстоявшую в четверти часа ходьбы от последней каливы скита святой Анны. Это была абсолютно уединённая и невидимая никому келья. Не зная о её существовании, найти её было бы невозможно. Старцем этой подвижнической кельи был строгий исихаст, уже пожилой отец Хризостом Самиос.[91]91
  Са́миос здесь означает «уроженец острова Самос».


[Закрыть] Отец Хризостом принадлежал к одному из ответвлений умеренных зилотов. Жил он вдвоём с послушником – монахом Никодимом, который и привёл сюда Арсения. Услышав, что Арсений хочет остаться в их келье, старец Хризостом оглядел его, помолчал и сказал: «Если хочет, пусть остаётся. Даст Бог, с помощью Царицы Небесной, утвердится на иноческом пути». Арсений настолько глубоко проникся безмолвной пустынностью этого места и благоговением старца, что тут же отдал ему все привезённые с собой деньги. Старец взял деньги и, по традиции многих афонских старцев, положил их на видное место возле входной двери, сказав Арсению: «Видишь, где лежат? Захочешь уйти – заберёшь с собой».

В этой аскетической каливе господствовал дух простоты. Хотя старец Хризостом был превосходным строителем и искусным камнетёсом, стены его каливы были сложены совсем просто – из камней без раствора. Крыша была устроена из деревянных балок, на которых лежали каменные плиты. В каливе была маленькая церковка в честь Сретения Господня и три келейки – настолько крохотных, что каждая вмещала лишь узкую деревянную койку и скамеечку. Из маленького дворика каливы можно было увидеть только скалы и небо. Восточнее каливы, среди скал, был лаз в маленькую пещеру – там уединялся на молитву отец Хризостом. В пещере не было ничего, кроме деревянного Распятия.

Жизнь в этом строгом и первобытном месте, почти что орлином гнезде, была по-настоящему аскетической. Огорода не было: кругом скалы и ни кусочка плодородной земли. Да и воды тоже не было – кроме той малости, что собиралась после дождей в маленький каменный резервуар. Этой дождевой воды едва хватало для питья и приготовления немудрёной пустыннической трапезы. В понедельник, среду и пятницу в братстве вкушали один раз в день просто варёную фасоль. В другие дни недели тоже ели что-то из бобовых, добавляя в пищу чуть-чуть оливкового масла. Тесто для хлеба месили в деревянной квашне. Она была сделана из куска бревна и вся поедена древесным жучком. Маслины не ели, потому что масличных деревьев у них не было, а сыр появлялся очень и очень редко, когда торговцы привозили его на скитскую пристань.

Стремление к священному безмолвию определяло распорядок их дня. В два часа ночи они поднимались и совершали келейное монашеское правило. Обоим послушникам старец Хризостом определил такое правило: двенадцать чёток-трёхсотниц с поясными поклонами и сто земных поклонов. Однако он дал им благословение делать и больше поклонов, если есть силы. В пять утра они собирались в церковь и совершали полунощницу и утреню, иногда читая их по книгам, а иногда – совершая по чёткам. Каждое утро пелся молебный канон Пресвятой Богородице, а в конце вечерни – канон из Феотока́рия.[92]92
  Феотока́рий – сборник из 62 богослужебных канонов ко Пресвятой Богородице, которые собрал преподобный Никодим Святогорец из рукописей Святой Горы и издал в 1796 году. В славянском переводе см.: Богородичник. Каноны Божией Матери на каждый день. М.: Православный Свято-Тихоновский гуманитарный университет, 2006.


[Закрыть] После повечерия никаких разговоров уже не было. Каждый творил молитву Иисусову наедине и отходил ко сну.

Однажды вечером Арсений сидел на камне недалеко от каливы и творил молитву Иисусову. Вдруг он услышал, как диавол, словно дразня его, что-то мычит и бурчит в ритм молитвы. Потом он услышал, как диавол истошным голосом завопил: «Не дают мне монахи подойти к скиту старухи![93]93
  Под «старухой» диавол имел в виду святую Анну – мать Пресвятой Богородицы.


[Закрыть]» Потом преподобный Паисий рассказывал, что этот случай очень помог ему, потому что он понял, насколько великой силой обладает молитва Иисусова.

Читали в братстве «Древний патерик» и «Добротолюбие». Рукоделием отца Хризостома было изготовление чёток из морских ракушек. Иногда его приглашали в какие-то кельи для строительных работ. Отец Никодим вытачивал на токарном станке разные деревянные поделки, а Арсений ему помогал. Постеснявшись сказать, что он хорошо знает это ремесло, он просто сидел рядом и крутил колесо токарного станка.

Арсению была очень по душе простая аскетическая жизнь в Сретенской каливе. Однако ему крайне не хватало большей духовной помощи и руководства. Из старца Хризостома было непросто выудить даже несколько слов. Он жил по принципу: «Аще не движется слово, не движи слово». Но Арсений смущался о чём-то спрашивать его. Кроме того, он часто думал о просьбе отца помочь семье, переживал о том, что младшая сестра Христина ещё не выдана замуж. Поэтому после трёх месяцев жизни в Сретенской каливе он попросил у старца Хризостома благословения вернуться в Коницу. «Ты ведь послушник, сынок, – ответил старец. – Иди и сделай, как тебя просветит Бог». Арсений уехал в Коницу. Денег, отданных старцу при поступлении в каливу, он забирать не стал.

Коница. Работа плотником. 1950–1953 годы

Арсений вернулся в Коницу в конце июня 1950 года и начал помогать отцу в сельскохозяйственных работах. Однажды они пошли жать пшеницу. Вместе с ними пошла и жена одного из старших братьев Арсения. Когда Арсений увидел, что на поле полно колючих сорняков, он сказал ей: «Ты у нас невестка, и поля нашего не знаешь. Жни с краю, где почище. А я пожну остальное, потому что мне тут все кочки знакомы». Как только Арсений начал жать, ему на ум пришёл образ святых мучеников, которые по любви ко Христу наступали на раскалённые гвозди. Его охватило пылкое желание испытать нечто подобное, пусть и в малой мере. Чтобы окружающие ни о чём не догадались, он сказал: «Что-то ботинки жмут… Сниму-ка я их лучше». Сняв обувь, он продолжал быстро и ловко жать пшеницу, наступая босыми ногами на колючки и чертополох.

В те годы профессия столяра и плотника была очень востребованной. Одна война сменяла другую, многие дома оказались сожжены и разрушены. Поэтому Арсению не составляло труда находить столярные и плотницкие заказы. Вскоре он начал работать в домах у разных людей. Когда он работал, стоя на ногах, то обычно пел что-то церковное, а когда, опускаясь на колени, настилал полы, то творил молитву Иисусову: «Господи Иисусе Христе, помилуй мя». Он делал свою работу очень тщательно и не торопился. Где бы ни приходилось работать – в доме или в хлеву, – Арсений выполнял её одинаково прилежно. «Если это хлев, – говорил он, – то я что, должен квалификацию терять? Раз положено шкурить оконные рамы мелкой наждачкой, значит, оставлять это нельзя – даже если они предназначаются для хлева, даже если заказчик тебе за это не заплатит».

Часто Арсений не брал за свою работу денег. Иногда он делал что-то сверх оговорённого в качестве подарка, иногда люди обещали заплатить потом, но не платили, а он стеснялся напомнить. Если возникало недопонимание с заказчиком, Арсений предпочитал потерять какие-то деньги, но сохранить в себе мир. Как-то раз один заказчик принёс ему пакетик гвоздей для пола. Когда пол был настелен, заказчик, не видя шляпок, начал кричать на Арсения: «А где же мои гвозди-то, а? Что же я гвоздиков своих не вижу?!» Арсений пытался растолковать ему, что гвозди вбиты в гребень доски под углом, шляпки утоплены в древесине, но тот не хотел ничего слушать и, перебивая его, кричал: «Где мои гвозди? Ты украл мои гвозди!» Арсений не смог ему ничего доказать и ушёл, не получив платы.

Когда в Конице кто-то умирал, Арсений делал гроб и никогда не брал с родственников умершего денег. «У несчастных и так горе, – объяснял он другим столярам, – что же, мы будем с них ещё деньги брать?» В домах, где работал Арсений, он никогда не поднимал глаз, чтобы взглянуть кому-то в лицо или рассмотреть обстановку, он никого ни о чём не просил и почти не разговаривал. Исключением были дети: он звал их подержать инструмент, помочь, а сам тем временем помогал им духовно: учил их церковным песнопениям и давал почитать житие какого-нибудь святого.

Вначале Арсений получил несколько больших заказов в деревне Каллифе́я, километрах в семи от Коницы. Ходить домой на обед было далеко, и хозяева домов, где он работал, приглашали его отобедать с ними. Арсений говорил: «Если хотите, чтобы в среду и пятницу я с вами обедал, готовьте, пожалуйста, фасоль или чечевицу, только без масла. Себе вы всегда в тарелке можете сдобрить маслом». После обеда Арсений обычно немного читал, а потом вновь принимался за работу и молитву: «Пресвятая моя Богородица, помогай мне».

В одном доме Арсений менял потолок. Несколько дней подряд он с утра до вечера торчал на стремянке с задранной вверх головой. Было лето, очень жарко, и пот бежал с него ручьями. Однако Арсений не только не выглядел уставшим, но и пел разные стихиры и тропари, постукивая в такт византийской музыке топориком. Однажды хозяйка сказала ему:

– Арсений, ты бы уж лучше песню какую красивую спел!

– Тётя Хари́клия, – ответил Арсений, – разве бывают на свете песни красивее тех, что поются в церкви?

Когда он закончил с потолком, хозяева попросили сделать им маленький домашний иконостас. Арсений работал целый день. Наступил вечер, а иконостас ещё не был закончен.

– Арсений, закругляйся! – говорили хозяева. – Целый день с одним иконостасиком возишься. Ночь на дворе!..

– Иконостасы быстро не делаются, – отвечал Арсений, – это работа тонкая. И делать её надо с молитвой, потому что в иконостасе будут стоять святые иконы.

Обычно, когда наступали сумерки, Арсений заканчивал работу и сидел возле храма святого великомученика Георгия. Вокруг собирались деревенские ребятишки. Он рассказывал им жития святых, учил их молитве «Отче наш» и Символу веры, разучивал разные стихиры и тропари. Арсений дарил детям иконки святых, угощал их орешками и сладостями, а те светились от счастья, потому что люди в то время жили в большой нищете.

В феврале пятьдесят первого, закончив работы в деревне Каллифея, Арсений решил провести наступающий Великий пост в монастыре святых Фео́доров,[94]94
  В честь святых великомучеников Феодора Тирона и Феодора Стратила́та.


[Закрыть] недалеко от города Кала́вриты.[95]95
  Кала́врита – город на севере Пелопоннеса, в 70 км от города Патры.


[Закрыть] Он сказал о своём желании родным, взял плотницкие инструменты и отправился в путь. Придя в монастырь, он попросил игумена: «Если благословите, я хотел бы провести Великий пост в вашей святой обители. Могу вам чем-нибудь помочь по столярке». Его приняли с радостью и поселили в очень хорошую и удобную келью. Однако Арсений предпочёл ночевать в углу склада пиломатериалов. Он делал для монастыря двери и окна, а ел только хлеб и маслины. В день светлого Христова Воскресения и всю Светлую седмицу он ел только йогурт. «Что ж ты одним йогуртом питаешься? – спрашивал Арсения игумен. – Заболеешь так!» Серьёзность и трудолюбие Арсения произвели на игумена столь сильное впечатление, что однажды он пригласил его в храм и предложил: «Давай прямо послезавтра пострижём тебя в монахи? А через несколько дней к нам приезжает владыка, он рукоположит тебя во иеродиакона и в иеромонаха, и ты останешься у нас навсегда?» Но Арсений ни на что не хотел променять ту аскетическую жизнь, малую частицу которой он вкусил в пустынной Сретенской келье на Святой Афонской Горе.

Он вернулся в Коницу и снова приступил к работе. От заказчиков не было отбоя – в Конице только и говорили о том, какой он хороший мастер и как недорого берёт за работу. Это не радовало Арсения, потому что другие мастера часто сидели без работы, а среди них были люди семейные, с детьми. Не желая лишать их куска хлеба, Арсений стал отказываться от заказов и говорить, что работа у него расписана на несколько месяцев вперёд. Однако многие предпочитали подождать и просили поставить их в очередь. Так что конца и края работе не было видно.

Не справляясь с заказами один, Арсений решил взять себе помощника – юношу по имени Ста́врос. Отец этого юноши умер, и Ставрос искал хоть какого-то заработка, чтобы прокормить свою мать и трёх младших братьев. Выдающимися способностями он не отличался, но Арсений терпеливо учил его всем премудростям плотницкого ремесла. Через несколько месяцев Ставрос уже мог самостоятельно взяться за сгоревший дом, от которого оставались одни лишь стены, и сделать из него «конфетку». Арсений платил Ставросу не как ученику, а как полноценному партнёру, и даже отдавал ему больше половины заработанного. «Возьми побольше, – говорил он юноше, – на тебе ведь ещё и сироты малые висят». Ставросу было стыдно брать деньги, которых он не заработал, но Арсений с любовью его уговаривал: «Бери-бери… Имеешь право – тебе целую семью кормить!» Один их общий знакомый не мог этого понять. Как так: работает Ставрос меньше, а денег получает больше? «Ставрос беднее и тебя и меня, – объяснял Арсений. – А если человек беден и у него есть семья, то по справедливости ему надо платить больше положенного. Всё остальное будет несправедливостью».

В июне 1951 года Арсений со Ставросом получили муниципальный заказ: восстановление разрушенных домов села Арма́ты в 45 километрах от Коницы. Они взяли себе ещё одного помощника – юношу по имени Афанасий. Афанасий готовил материалы, Ставрос стамеской выбирал на досках шипы и пазы. Рядом работал Арсений. Он брал на себя самую ответственную работу: выравнивал доски рубанком и настилал пол. Целый день он работал в полусогнутом положении, и помощники постоянно слышали его шёпот: «Господи Иисусе Христе, помилуй мя… Господи Иисусе Христе, помилуй мя…» Иногда, когда что-то не получалось, Ставрос нервничал и мог грязно выругаться. «Опять сквернословишь? – делал замечание Арсений. – Пора бы уже стать к себе повнимательнее». Но однажды, когда Афанасий начал осуждать Ставроса за сквернословие, Арсений сказал: «Что тут скажешь, Афанасий… У каждого из нас есть какие-то недостатки, и у нас с тобой тоже. Так что давай лучше глядеть не за другими, а за собой. Может, наши с тобой грехи ещё и посерьёзней, чем его сквернословие, будут».

На ночь они оставались в домах, где шёл ремонт. Арсений ненадолго ложился и, убедившись, что ребята уснули, вставал и отходил куда-нибудь в угол, где при свете тусклой лампы читал и молился. Тёмный угол недостроенного деревенского дома на несколько ночных часов становился иноческой кельей, где Арсений по уставу святогорской каливы Сретения Господня горячо и ревностно исполнял монашеское правило. Ближе к утру, когда двое его товарищей ещё спали, он тоже ненадолго ложился и вскоре первый поднимался со словами: «Слава Тебе, Боже!» Каждый вечер он ходил в храм села, посвящённый святителю Николаю, и помогал приходскому батюшке служить вечерню.

С сельскими жителями Арсений был вежлив и сдержан. Он приветствовал каждого с добротой, от которой веяло уважением к человеку. Ему было тогда 27 лет, но пожилые люди вставали, когда он проходил мимо. В те годы раны только закончившейся гражданской войны ещё не затянулись, любое напоминание о пережитом причиняло невыносимую боль. Оттого любые беседы на политические темы были очень болезненными и нелёгкими. Арсений, хотя и хлебнул во время войны горя с избытком, не только никого не осуждал, но и находил подход к людям противоположных политических взглядов, стараясь, насколько возможно, смягчить их противоречия.

В Арматах жила женщина, которая в 1948–49 годах воевала в Навпактских горах на стороне ополченцев. Однажды она разговорилась с Арсением, и они поняли, что воевали одновременно в одних и тех же местах, но друг против друга.

– Но как же мы могли дойти до того, что повернули друг против друга оружие? – спрашивала женщина.

– Кончилась война, – отвечал Арсений. – Всё. Слава Богу.

Арсений разговаривал с этой молодой ещё женщиной настолько уважительно, словно по возрасту она годилась ему в матери.

Часто в селе вспоминали и о Святой Афонской Горе. Многие мужчины ездили на Афон на заработки и трудились там лесорубами. Собираясь, они делились своими впечатлениями о разных святогорских обителях. Арсений слушал их с огромным вниманием и в свою очередь рассказывал о монашеской жизни. Его слова были очень искренними и горячими. Все уважали его за доброту и скромность, и поэтому не обижались, когда он говорил им о своём заветном желании поскорее закончить работу и стать монахом.

Накануне Рождества 1951 года Арсений со Ставросом закончили подряд в Арматах. В те дни выпало много снега, но они пешком пошли в Коницу. На каждом пригорке по дороге Арсений крестился и повторял: «Слава Тебе, Боже». После Рождества они проработали вместе до сентября 1952 года. Тогда Арсений сказал Ставросу: «Всё. Уезжаю на Святую Гору. Прошу тебя, когда будешь работать один, будь очень внимателен».