Текст книги "Камень погибели"

– А почему он называется павильоном демонов? – полюбопытствовал Ганцзалин.

– Там есть существа, которых покорил Победоносный[23]23
  Победоносный – один из титулов Будды.


[Закрыть] и поставил на службу колесу Закона, – с готовностью отвечал лама.

– Точнее, – заметил Нестор Васильевич, – покорил их строитель первого буддийского монастыря в Тибете Па́дмасамбха́ва, а уж Будда благосклонно принял этот подарок.

Лама сделал вид, что не слышал этого уточнения.

Когда они вошли в павильон, Загорский на несколько мгновений замер.

– Да, – сказал он, созерцая выставленных за небольшим ограждением рогатых, хвостатых и зубастых демонов, сделанных из глины, меди и нефрита, – это впечатляет.

Лама как-то слабо улыбнулся.

– Могу я подержать в руках одного из этих… существ? – спросил Загорский.

Лама отрицательно покачал головой, заметив, что все это – очень ценные храмовые предметы. Загорский покивал понимающе.

– Они тем более ценны, что некоторые их них полые, и внутри них вполне может быть спрятана какая-то вещь…

Настоятель посмотрел на Загорского затравленным взглядом. Некоторое время тот неторопливо прогуливался вдоль божков и демонов. Наконец остановился и склонился над одним из них.

– Вот здесь как будто некоторое время назад сдвигали фигурки, – сказал он. – Одну взяли, а на ее место поставили другую. Солнце сюда почти не достигает, однако на дереве остался след – краска вокруг этого демона слегка побледнела и не совпадает с его очертаниями. Сокровище хранилось тут – я прав?

Лама вздохнул – и, как показалось Загорскому, вздохнул облегченно.

– Великий старец, – сказал он, – от вашего взгляда ничто не укроется. Вы нашли тайник сами, моя совесть чиста. Можете спрашивать, что хотите, я на все дам самые подробные и честные ответы.

Глава четвертая. Птичка из вагона-ресторана

Поезд Пекин-Ханько́у неторопливо пробирался на юг через долину реки Хуанхэ. Колеса равномерно постукивали на стыках рельс, облысевшая желтая равнина с пиками невысоких гор на горизонте медленно катилась назад, разворачиваясь в пространстве, как церемониальная ковровая дорожка под ногой императора. Время от времени машинист давал гудок и локомотив выпускал столб пара, который быстро рассеивался в воздухе. В такие минуты поезд казался морским чудовищем – китом или левиафаном, прокладывающим маршрут, но не в воде, а в голубом плотном воздухе.

Добравшись до Ханькоу[24]24
  В наше время Ханькоу является частью города Уха́нь.


[Закрыть], Загорский со товарищи планировал пересесть на пароход и плыть к уездному городу Чэнду́ в провинции Сычуань – там, где когда-то появился на свет Ганцзалин. Именно оттуда начинался основной и самый длительный отрезок пути. От Чэнду до Лхасы, вероятно, придется ехать на мулах и лошадях, и вот тут-то главным их проводником и станет Цзяньян-гоче. Впрочем, им с Ганцзалином подобные путешествия не в новинку: взять хотя бы их поездки по Персии тридцать лет назад, когда они вывели на чистую воду мятежного Зили – султана.

Пока же Загорский сидел в вагоне-ресторане за самым дальним столиком, задумчиво глядя на поднос с едой: омлет, круасса́н, жидкий рисовый отвар в пиале, кусочек твердой гуанчжоуской колбаски, ужевать которую можно только стальными челюстями, квадратик сливочного масла и странно пахнущий кофе в малюсенькой фарфоровой чашке. Ехали они в международном вагоне, однако с тех пор, как бельгийцы отдали ветку Пекин-Ханькоу Китаю, всех бельгийских и французских официантов сменили жители Поднебесной. Они же, видимо, составляли и меню. В соответствии со своими представлениями о прекрасном в обычную утреннюю трапезу китайцы впихнули все, что слышали о континентальном завтраке, да еще добавили местных блюд-тхэсэ́[25]25
  Тхэсэ – местная кулинарная достопримечательность.


[Закрыть].

Впрочем, Загорский был человек опытный, китайские замашки давно его не удивляли. Скорее странно было, что в европейский завтрак тут не добавили лягушачьих лапок или жареных в масле шелковичных червей.

Нестор Васильевич отправился в вагон-ресторан не так позавтракать, как побыть наедине с самим собой и привести мысли в порядок. Из вежливости он, конечно, пригласил в ресторан и брата Цзяньяна с Ганцзалином, но, как и рассчитывал Загорский, те отказались.

– По ресторанам ходить – только деньги на ветер бросать, – неодобрительно заметил Ганцзалин.

– Какая разница, – несколько легкомысленно отвечал Загорский, – деньги все равно не твои, а Юань Шикая.

Но Ганцзалина он не убедил. Тем более, у того был с собой солидный запас, сделанный еще в Пекине: вареные яйца, прессованный до́уфу, маринованные овощи, среди которых выделялась королева всех овощей – вонючая редька по-ханчжоуски, и, наконец, многочисленные маньто́у.

– А вы? – спросил детектив у тибетца.

Карлик заявил, что будет питаться запасами Ганцзалина. Тот бросил на брата Цзяньяна изумленный и отчасти озлобленный взгляд, но ничего не сказал. В конце концов, Загорский оставил их вдвоем, взяв с помощника обещание не задевать их тибетского спутника.

– С блохами не воюю, – отвечал ему Ганцзалин и успокоенный Загорский отправился завтракать.

Теперь он сидел и разглядывал завтрак, собранный, как сказал бы любитель поговорок Ганцзалин, с бору по сосенке, и гадал, с чего начать, чтобы нанести желудку минимальный урон. От кофе он сразу отказался и попросил заменить его чаем, потому что кофе китайцы готовить совершенно не умели и, как полагал Загорский, высокому этому искусству научатся, в лучшем случае, лет через сто.

Он уже совсем было сделал выбор в пользу остывающего омлета, как вдруг внимание его привлекли события, развивавшиеся за ближним к нему столом. Там сидела не слишком юная уже барышня лет тридцати – из тех, кого обычные грубияны называют старыми девами, а грубияны великосветские – синим чулком. Барышня, прямо скажем, была не во вкусе Загорского – вострый носик, торчащий подбородок, быстрые глазки, несуразная шляпка и строгое коричневое, почти монашеское платье без всяких украшений. В целом барышня походила на птичку, случайно залетевшую в вагон-ресторан. Загорский так и окрестил ее – Птичка.

Однако птичка эта уже попала в прицел невесть откуда взявшегося здесь охотника. К ее столику довольно развязно двигался красношеий мордатый парень лет тридцати пяти, одетый по моде американского Дикого Запада – коричневая шляпа с загнутыми полями, сапоги с острыми носами, серая хлопковая рубаха, коричневый кожаный жилет и кожаные же штаны с низкой посадкой, опоясанные широким ремнем. Для полноты картины не хватало только кобуры с кольтом.

Откуда здесь взялся ковбой, удивился Загорский. Ковбой, впрочем, сам ответил на этот вопрос.

– Мадам, – сказал он, слегка касаясь рукой своей шляпы, – позвольте представиться: Эл Джонсон-младший, к вашим услугам. Нефтепромышленник из Техаса.

– И что же дальше? – насмешливо спросила барышня.

– Я вижу, дама скучает, так чего бы, думаю, джентльмену не составить ей компанию? – простодушно отвечал ковбой.

– Где вы здесь видите джентльмена? – язвительно глянула на него Птичка.

– Да вот же он, я и есть джентльмен, – улыбнулся американец, без лишних церемоний усаживаясь за стол напротив нее. – Чистокровный, из Техаса, Джонсон-младший, если с первого раза недослышали. Вы что больше любите – скотч-виски или этот самый французский коньяк? Если спросите меня, то я душу продам за джин с содовой, но это, я понимаю, на любителя. Как говорят у меня на родине, со вкусом не спорят. Каких только людей на свете не бывает. Есть даже и такие, которые граппу дуют – и хоть бы им что. – Эл Джонсон-младший помахал рукой официанту. – Эй, как там тебя – фу́вуюа́нь, дуй сюда, леди будет делать заказ!

Китайский официант в красном шелковом ифу подошел, кланяясь, и застыл в подобострастной позе, ожидая указаний.

– Леди не станет делать заказ, – непререкаемым тоном объявила Птичка. – И будьте любезны, освободите меня от вашего присутствия.

Красношеий глянул на нее непонимающе.

– Чего это вы, дамочка, обиделись, что ли? Вижу, недовольны, не пойму только, с чего вдруг. Я ведь как лучше хотел. Не любите виски, так можно и шампанское заказать. Только ведь это все дело-то и тормозит. С виски в два счета можно упиться, а шампанское еще когда подействует. А мы люди деловые, нам эти мерлихлюндии совершенно не нужны, я правильно говорю или как?

Тут Птичка обратилась напрямую к официанту.

– Любезнейший, – сказала она подрагивающим от возмущения голосом, – будьте добры, избавьте меня от этого нахала. И сделайте так, чтобы я больше его не видела, лучше всего – сбросьте с поезда на полном ходу.

Китайский официант молча дважды поклонился ей, потом перевел глаза на Джонсона-младшего и, в свою очередь, дважды поклонился также и ему. После чего застыл, готовый кланяться бесконечно. Поняв, что от китайца толку не будет, Птичка вынуждена была снова обратиться к американцу и даже возвысила голос.

– Вы меня плохо слышите, мистер Джонсон-младший? Тогда я вам еще раз повторю: оставьте меня в покое!

Джонсон-младший только руками развел.

– Да чем же я вам не приглянулся? Я ведь вроде как со всем моим уважением, а вы меня на ходу с поезда спихнуть решили. Нет уж, дамочка, давайте все, как у людей. Не желаете, чтобы вас угощали – да и ладно, пусть каждый платит за себя. А от разговора отказываться нехорошо, мы тут цивилизованные люди и должны поддерживать друг друга среди обезьян желтопузых.

Барышня в отчаянии обвела глазами ресторан, и взгляд ее упал на Загорского. Нестор Васильевич вздохнул, отложил вилку и салфетку, встал из-за стола и направился к Птичке. Спустя секунду он стоял уже возле ее столика, нависая над ковбоем. Лицо его чудесным образом изменилось и выражало теперь умиление и нежность.

– Дорогая! – воскликнул он. – Вот ты, оказывается, где! А я тебя ищу по всему поезду!

– В чем де… – начала было барышня, но Загорский перебил ее.

– Как тебе здешние разносолы? Уж наверное лучше, чем готовит твоя маменька. А я тебе говорил: Китай – это кулинарная столица мира. Не возражаешь, если я присоединюсь к тебе?

Тут Загорский слегка коснулся плеча американца, сидевшего напротив Птички, и сделал какой-то такой замысловатый пируэт всем телом, что ковбой оказался на ногах, а сам Загорский – за столом на его месте.

– Так это, значит, что – муженек ваш будет? – несколько оторопело спросил ковбой.

– Да, это мой муж, – смерив Загорского быстрым взглядом, заявила Птичка.

– Вон оно что, – разочарованно сказал ковбой. – Никогда бы не подумал. Он уж скорее в папаши вам годится.

Нестор Васильевич ничего не ответил на это неуместное замечание – он весь был поглощен созерцанием новообретенной молодой жены.

– Ну, извините, если что… – пробормотал Джонсон-младший, отступая. – Муж – это мы понимаем и не претендуем, конечно. Как говорится, совет да любовь и все такое прочее…

Он почти уже отошел от столика, как вдруг лицо его изменилось. На нем появилось хитрое выражение, и он погрозил Загорскому пальцем.

– И не совестно вам, мистер? За дурака меня держите! Думаете, я не видел, как вы за тем столом сидели? Что же это вы, ели и не видели, что она тут сидит? И где ваши кольца обручальные, колец-то нет…

Тут голос его изменился и зазвучал угрожающе:

– И вот что я вам скажу, дамы и господа. Кто захочет посмеяться над Джонсоном-младшим, тот спознается с его кулаками.

И он на самом деле сжал и решительно продемонстрировал Загорскому внушительный, поросший рыжим волосом кулак.

Загорский усмехнулся и подмигнул Птичке – та подняла брови от неожиданности.

– Что делать, сударыня, нас раскрыли. Видно, придется во всем признаться. Вы правы, мистер Джонсон, мы решили вас обмануть. Но не вышло. Вы слишком проницательный человек.

Ковбой разулыбался, довольный.

– Да уж, меня так просто не надуешь. Это вы у любого во Фриско спросите, в моем, значит, родном городе: можно ли обштопать Эла так, за здорово живешь? И вам любой скажет – ни в жисть!

Загорский кивнул согласно и сказал, что теперь-то уж видит это со всей определенностью. И чтобы загладить неудобство, хотел бы угостить мистера Джонсона (младшего, сэр! – уточнил нефтепромышленник), да-да, разумеется, младшего. Так вот, он хотел бы угостить мистера Джонсона-младшего джином с содовой.

– Да я не в обиде, мистер Каквастам, (зовите меня просто Нестор), вот именно Нестор, но от джина, конечно, не откажусь, за джин, сами понимаете, душу заложить готов…

Загорский взглядом подозвал официанта, что-то сказал ему по-китайски. Тот мгновенно унесся к бару и вернулся через минуту с джином и бутылкой содовой воды.

– Как полагаешь, Эл, возьмем в компанию барышню? – спросил Загорский у Джонсона.

– Конечно, возьмем, – отвечал тот, – неужели мы даме джина пожалеем!

И он щедрой рукой плеснул в стакан Птичке джина. Та вспыхнула.

– Ну, знаете, – сказала она, – это просто оскорбительно. С чего это вы решили, что я буду с вами пить, как какая-нибудь девка из салуна?

Однако смотрела она при этом не на Джонсона, а на Нестора Васильевича.

– Милая фро́йляйн, – отвечал тот, – судя по вашему прононсу, вы ведь немка, не так ли? Так вот, милая фройляйн, я совершенно убежден, что вы выпьете с нами. И вовсе не потому, что желаете пококетничать, а потому, что таким образом вы лишний раз утвердите идею о равенстве полов.

Птичка посмотрела на Загорского внимательно: а при чем тут, простите, равенство полов? При том, отвечал Загорский, что вы не первая суфражистка, которую я встречаю. Свободный ум, сильный характер, воля, хорошее образование – настоящую женщину видно за версту. Только рабыни вечного ки́ндер, кю́хе, ки́рхе[26]26
  Kinder, Küche, Kirche (нем.) – дети, кухня, церковь. Так называемые три «К», которые описывают положение женщины в традиционной немецкой системе ценностей.


[Закрыть] откажутся пить с мужчинами. Но фройляйн – простите, как вас зовут – да, так фройляйн Шло́ссер не какая-то домашняя курица, она птица высокого полета, ей сам черт не брат, не правда ли, Эл? В самую точку, Нестор, куриц среди нас мы бы не потерпели! Да, так вот: фройляйн Шло́ссер – это украшение женского племени, это мужчина в юбке, это подлинный перл творения, не так ли, Эл? Не знаю, что такое перл, Нестор, но верю тебе на слово, она – перл!

– Какие же вы оба негодяи, – спустя полчаса сердито говорила фройляйн Шлоссер, – вы специально решили меня подпоить, чтобы воспользоваться беспомощным положением девушки.

– И в мыслях не было, подтверди, Эл!

То есть как это – в мыслях не было, вскидывалась Птичка. Что за оскорбление? Ну, не то, чтобы совсем не было, поправлялся Загорский, просто мы не смели надеяться, не так ли, Эл?

– Ну, это ты не смел, а я очень даже надеялся, Нестор! Габи – горячая штучка, девушка что надо, такую можно хоть сейчас под венец вести…

Даже не думайте, сердилась Габи, никакого вам венца. Ну, раз так, выпьем еще по маленькой! Да, Нестор, по маленькой!

В разговоре за бутылкой джина очень легко выбалтываются все тайны. Выяснилось, что Эл едет на юг, чтобы организовать прямые поставки хлопка в Америку – нефть техасская не приносит пока Джонсону-младшему серьезных денег, хотя будущее за ней: говорят, что скоро все будет ездить на керосине – автомобили, поезда и даже аэропланы. Габи же направляется к отцу – торговому представителю крупной немецкой фирмы. Что же касается Нестора, то он археолог и изучает китайские древности. И не только китайские, но и все, которые попадутся ему по дороге. Так, сейчас он едет в Ханькоу, оттуда в Сычуань, а потом в Лхасу. В Лхасе очень много ценных в археологическом смысле вещей, связанных с местными культами. Знают ли его друзья, что представляет собой тибетский буддизм?

– Я даже слова такого не слышал – буддизм, – хохотнул Эл. – Как будто парень со вчерашнего так окосел, что его будят, будят, да никак не добудятся.

Как ни смешно, но наш дорогой ковбой совершенно прав. Дело в том, что будда – это не название божества, а характеристика личности. Обыденная жизнь человека подобна сну, темному и страшному кошмару, где его одолевают злые мысли и отвратительные образы. А вот будда – это тот, кто пробудился от этого сна и стремится пробудить других. Проще говоря, будда – это именно пробужденный.

Но, впрочем, буддизм – штука очень сложная. Он вышел, как все знают, из Индии и по дороге обогатился мистическими представлениями других народов. Так, например, тибетский буддизм включил в себя темную магию бон с ее колдовством и ужасными демонами.

– О, как это интересно! – воскликнула Габи. – Чего же они добиваются своим колдовством?

Вопрос не такой простой, как может показаться, заметил Загорский. По официальной версии при помощи колдовства они борются с врагами буддизма и пытаются в течение одной жизни перейти на тот берег…

– На тот берег, Нестор? Что за берег, о чем ты говоришь? – американец, начавший уже вторую бутылку джина, изрядно захмелел. – Мы разве переезжаем реку?

Конечно, переезжаем, дорогой Эл, мы все переезжаем реку жизни, чтобы оказаться на другом, райском берегу, где нет никаких страданий, но лишь радости, джин с содовой и пышногрудые девушки (мне худенькие нравятся, Нестор!)… и худенькие там тоже есть – куда же без них. Однако подавляющее большинство тщится одолеть этот мост на протяжении тысячелетий и целых эонов – но так и не может его достигнуть. Эти люди, умерев, не отправляются в ад или в рай, но снова перерождаются тут, на земле.

– Ах, я знаю, это метемпсихо́з, теория перерождений, ее придумали древние греки, – сказала Габи и ударила американца по руке. – Не смейте хватать меня за талию!

Эл искренне удивился:

– Не хватать за талию? Зачем же тогда она нужна, эта талия, если за нее не хватать? Нет, я, конечно, джентльмен и готов схватить за что другое, вот только боюсь получить по морде.

И он получит, непременно получит, если не будет держать руки при себе. Так что там такого интересного говорил Нестор о перерождениях? Ах, фройляйн, это такая сложная и долгая материя, в двух словах не передать.

– Не верь ему, Габи… – пробормотал Эл, роняя голову на стол. – Он сейчас навешает тебе лапши и заманит в свое купе. Я его знаю, он старый развратник.

Во-первых, это свинство – так говорить, во-вторых, она свободная современная девушка и сама решает, в чье купе ей идти. И вообще…

Тут за окном раздались странные щелчки, и Габи, обладающая, как большинство женщин, необычайно чутким слухом, неожиданно перебила сама себя.

– Что это такое? Какой-то треск, вы слышите… Надеюсь, в поезде ничего не сломалось? Может быть, это рельсы так трещат?

Загорский прислушался, повернув к окну левое ухо: оно слышало лучшего правого с тех пор, как один неприятный человек разрядил рядом с ним свой пистолет. Учтивая улыбка сползла с лица Нестора Васильевича.

– Нет, Габи, это не рельсы. Это самая натуральная стрельба.

– Стрельба? – удивилась Габи. – Вы думаете, это салют? Нас приветствуют правительственные войска?

Нестор Васильевич покачал головой.

– Тоже нет. Обычно правительственные войска оснащены одним видом огнестрельного оружия – карабинами или винтовками. Я же слышу по меньшей мере три разных типа выстрелов. С бору по сосенке, как говорят у меня на родине. Возможно, это какие-то местные банды. Выстрелы слышны все ближе, значит, за нами гонятся. Надеюсь, скорости нам хватит, и мы оторвемся прежде, чем преследователи начнут прыгать в поезд.

– Боже мой, настоящее приключение, – Габи хлопнула в ладоши, глаза ее загорелись. Она толкнула Джонсона. – Эл, просыпайтесь, вы все пропустите…

– А? Что? Готов жениться прямо здесь… – пьяным голосом пробормотал американец и снова уронил голову на стол.

Нестор Васильевич поднялся, открыл вагонное окно и выглянул наружу. Лицо его сделалось серьезным.

– Черт побери, – сказал он, и повторил, как будто одного раза было мало. – Черт побери!

Спустя несколько секунд раздался грохот, и дверь в вагон-ресторан распахнулась настежь. На пороге стоял Ганцзалин, из-за спины его выглядывала хмурая физиономия брата Цзяньяна.

– Бай Лан! – громко проговорил Ганцзалин.

Бармен и официант посерели от ужаса и полезли под стойку. Габи посмотрела на Загорского.

– В чем дело? Что такое Бай Лан?

– Бай Лан по-китайски значит Белый Волк, – Загорский перешел на противоположную сторону вагона и выглянул в окно уже здесь. Судя по лицу, то, что он там увидел, порадовало его еще меньше. – Разорившийся помещик, глава повстанческой армии, которая действует сразу в нескольких провинциях, в том числе и в Аньхо́е, через который мы едем.

– Бай Лан борется с Юань Шикаем, – заявил Ганцзалин. – Он союзник Гоминьдана.

– Он борется со всем миром и никому не союзник, – уточнил Загорский. – Он убийца, маниак и садист.

– Почему же правительство его не остановит? – спросила Габи.

– Потому что не может, – Нестор Васильевич деловито оглядывал стены и потолок вагона, как будто собирался отбиваться от бандитов прямо здесь. – Юань Шикай послал против него двухсоттысячную армию. Но Бай Лан передвигается так быстро и бьется так отчаянно, что до сих пор одолеть его не представлялось возможным.

– Но почему он погнался за поездом? И что ему нужно от нас?

– За поездом он погнался, потому что тут есть почтовый вагон, в котором едут деньги. А от нас ему нужно то же, что нужно всем маниакам – наша жизнь.

Выстрелы за окнами стали слышнее, испуганные пассажиры, не понимая, что происходит, торопливо покидали вагон-ресторан. Тут в разговор вмешался Ганцзалин.

– Господин, – сказал он нетерпеливо, – времени нет. Мы можем замедлить ход поезда и незаметно выпрыгнуть на ходу.

Загорский секунду о чем-то думал, потом покачал головой.

– На ходу не выйдет… – сказал он. – Поезд полон иностранцев, среди них есть женщины. Они не смогут прыгать на ходу. Габи, – обратился он к фройляйн Шлоссер, – вы сможете прыгнуть с поезда на ходу?

– Вы с ума сошли, – сказала Габи с ужасом.

Загорский посмотрел на Ганцзалина. Вот видишь, говорил его взгляд, они не могут.

Стрельба за окнами усилилась. Эл пришел в себя, оторвал голову от стола и с недоумением озирался по сторонам. Ганцзалин повысил голос.

– Мы не будды и не бодхиса́ттвы, у нас не получится спасать всех встреченных на пути бездельников, – сказал он с яростью.

– Наверное, не получится, – согласился Загорский, – но попробовать все-таки стоит.

И он решительно пошел к выходу. За ним ринулись Ганцзалин и карлик.

– Что случилось? – язык во рту Джонсона ворочался с трудом.

– Нас атакуют, – коротко отвечала Габи.

– Команчи?

– Хуже – китайцы, – и фройляйн Шлоссер устремилась за Загорским.

Секунду Эл смотрел им вслед, потом закричал жалобно:

– Погодите… Не оставляйте меня одного. Желтопузые снимут с меня скальп, а на улице холодно, голова будет мерзнуть.

Не без труда он поднялся из-за стола и, пошатываясь, двинулся к выходу из вагона-ресторана. Пока он еще только с трудом обуздывал заплетающиеся ноги, Загорский, карлик и Ганцзалин уже добрались до своего купе.

– Сколько у нас пистолетов? – спросил Нестор Васильевич.

– Как обычно – четыре, – отвечал помощник.

– Патроны?

– Армию не перебьем, но на роту хватит.

Подоспевшая Габи осведомилась, неужели они собираются отстреливаться? Загорский, заряжая пистолеты, кратко отвечал, что другого выхода нет: если, конечно, она не хочет быть изнасилованной и убитой.

– Он шутит? – спросила фройляйн с ужасом.

– Нет, – сухо отвечал Ганцзалин. – Когда речь об изнасилованиях, господин никогда не шутит.

За окном слышны были выстрелы, шальная пуля залетела в купе и расщепила багажную полку. Взгляд Нестора Васильевича упал на Цзяньяна-гоче.

– Стрелять умеете? – спросил он. – Я дам вам парабеллум.

Карлик сделал оскорбленный вид и заявил, что буддист не осквернит рук своих кровью.

– В таком случае не мешайтесь под ногами, – посоветовал ему Загорский и пошел к последнему вагону, держа в руках два пистолета. За ним нес ящик с патронами Ганцзалин. Следом бежала Габи, за ней с трудом поспевал Эл.

– Куда мы бежим? – изумленно спрашивал американец, хмель из него быстро выветривался.

– На войну, – смело отвечала девушка.

– Война? Какая война? Между Севером и Югом? Так она давно закончилась.

По дороге они не встретили ни одного иностранца – все забились в свои купе, откуда раздавались испуганные голоса. Китайцы, ехавшие в последнем, общем вагоне, под тенькающими пулями залегли на пол и закрыли головы руками.

– Инстинкт самосохранения изменил простому люду, – заметил Загорский. – Надо закрывать не голову, а живот: поезд идет по насыпи, так что стреляют снизу под некоторым углом.

Ганцзалин рявкнул на китайцев, и те мгновенно очистили вагон. Нестор Васильевич оценил диспозицию.

– Я буду вести огонь через заднюю дверь, ты – через боковую, – велел он помощнику. – Хорошо бы, кто-то прикрыл нас с левой стороны. Совсем не хочется получить пулю в затылок.

Он посмотрел на Джонсона, который по-прежнему с изумлением глядел по сторонам.

– Эл, ты умеешь стрелять?

– Стрелять? – удивился американец. – Да я рожден с пистолетами в руках.

– Сочувствую твоей мамаше, – проворчал Ганцзалин, – нелегко ей пришлось…

Однако Загорский оборвал его и сунул один пистолет в руку американцу, велев стрелять по всадникам, несшимся по обе стороны от поезда.

– А куда именно стрелять? – ошеломленно спросил Эл. – В голову, в руку, в ногу?

– Куда совесть позволяет, – отвечал Загорский.

– Нет, Нестор, я так не могу, – решительно отвечал американец. – Эти косоглазые черти ничего мне не сделали, за что я буду в них стрелять?

– Они не сделали, но обязательно сделают, уж мне поверь. Представь, что это команчи, которые хотят разорить твою ферму.

– Так это совсем другое дело.

И американец навел пистолет на окно – стекло в нем Загорский уже выбил для удобства стрельбы. Однако руки у Джонсона так дрожали – то ли от возбуждения, то ли от алкоголя, – что позволить ему стрелять было бы самоубийством.

– Да он так нас самих перебьет, – заметил Ганцзалин, который уже открыл прицельную пальбу через левую заднюю дверь вагона.

– Очень может быть, – согласился Нестор Васильевич. – Но без третьего стрелка нас некому прикрывать.

– Дайте пистолет мне, – вдруг сказала Габи.

Загорский посмотрел на нее внимательно: а раньше вы держали в руках оружие?

– Приходилось, – коротко ответила Габи.

Раздумывать было некогда: их уже поливали беспорядочным огнем бандиты, скачущие за поездом. К счастью, ханьцы были неважными наездниками, и прицельную стрельбу на полном скаку вести им было трудновато. Загорский забрал револьвер у американца и дал его барышне.

– Ну, ни пуха, ни пера, – сказал он по-русски, перед тем как начать стрельбу.

– К черту, – отвечал Ганцзалин, выцеливая очередного конного разбойника.

Габи, конечно, стреляла не так метко, как Загорский и Ганцзалин, но она прикрывала правую часть вагона, не давая врагу подскакать поближе и прицелиться. Под этим прикрытием слуга с господином открыли такой беспощадный и меткий огонь, что уже спустя пару минут всадники армии Бай Ла́на стали отставать.

– Ура! – закричала Габи. – Мы побеждаем!

Конники с каждой минутой отставали все больше и уже почти слились с горизонтом. Но тут вдруг Загорский заметил, что поезд стал замедляться. Всадники скакали следом на почтительном расстоянии, так, что вести по ним прицельную стрельбу стало невозможно.

Загорский обеспокоился: если поезд остановится, всех иностранцев перебьют, как куропаток. Может быть, подстрелили машиниста? Ганцзалин сказал, что все узнает, и ринулся в голову состава, к паровозу.

Поезд между тем решительно снижал скорость и почти остановился к тому моменту, как вернулся Ганцзалин. По его озлобленному взгляду хозяин понял, что дело плохо.

– Ну, что там? – спросил он по-китайски. – Что с машинистом?

– С машинистом все в порядке, – отвечал слуга. – А вот у нас дела плохи. Пути впереди завалены, если не остановимся, крушения не миновать.

Загорский думал не больше секунды.

– Ганцзалин, прячь пистолеты и выбрасывай остатки патронов, – велел он. – Вы, – он посмотрел на Габи и американца, – отправляйтесь по своим купе. Надеюсь, они не разглядели ваши иностранные физиономии. Если будут спрашивать, не вы ли стреляли – запирайтесь изо всех сил. Для китайца все иностранцы на одно лицо.

Он огляделся по сторонам, увидел чан с водой, легко поднял его и вылил воду на Габи.

– Что… что вы делаете?! – закричала та, отскакивая в сторону, с нее на пол лились потоки воды.

– Потом поймете, – отмахнулся Загорский. – Быстро в купе. Ну, а мы с Ганцзалином попробуем реализовать наш первоначальный план – спрыгнуть и скрыться. Где Цзяньян-гоче?

Ганцзалин уже подхватил бешено сопротивляющегося карлика на плечо.

– Отпусти, – вопил тот, – я тебе не мешок с рисом!

– Ты не сможешь спрыгнуть на ходу. – увещевал его Ганцзалин.

– Отпусти! – ярился карлик. – Я сам разберусь!

Ганцзалин разжал хватку. Карлик свалился на пол, но тут же подхватился и помчался в другой конец поезда.

– Неважно, – решил Нестор Васильевич, – все равно некогда с ним возиться. Пора бежать…

Увы, бежать было уже поздно. Поезд встал в чистом поле и был окружен войсками героической повстанческой армии Бай Лана.