Текст книги "Выжига, или Золотое руно судьбы"

Какое-то время он прогуливался по лесу, ища подходящее – то есть крепкое и густое – дерево. На некоторые он даже влезал, проверяя, достаточно ли упруги ветви, чтобы удержать его, и достаточно ли густа листва, чтобы его спрятать.

Наконец лейтенант остановил свой выбор на раскидистом старом дубе. В нижней части ствола веток у дуба не было, и залезть наверх казалось делом совсем непростым. Однако, с точки зрения Мазура, это было скорее преимущество, чем недостаток. Если ему туда залезть трудно, трудно будет и тому, кто решит за ним поохотиться.

Призвав на помощь всю силу и ловкость, лейтенант вскарабкался наверх и довольно удобно устроился между широкими крепкими ветками, которые были красиво осыпаны крупными желудями и узорчатыми зелеными листьями. Бодрствуя, свалиться с таких веток на землю почти невозможно, а вот во сне…

Лейтенант, однако, знал способ обезопасить себя от падения. Способ этот, правда, годился скорее для циркового гимнаста, ну да ведь не боги горшки обжигают. Прежде чем окончательно расположиться на отдых и вкусить от радостей Морфея, лейтенант снял с себя гимнастерку и скрутил ее для крепости в жгут, оставшись в одной нательной рубахе. Один рукав гимнастерки он привязал к ветке, а другой – к своей собственной руке. Теперь, если даже он свалится с дуба, эта оригинальная страховка удержит его от падения на землю. Подергав для надежности за гимнастерку и убедившись, что привязана она крепко, Мазур с чистой совестью погрузился в сон.

Сны ему снились пестрые, напряженные. То чудилось, что отправился он в тыл к врагу за языком и вдруг, обездвижив фашиста, видит, что это никакой не фашист, а он сам, лейтенант Мазур, лежит на земле и смотрит на себя снизу вверх умоляющим взглядом. В другом сне к нему являлся отвратительный особист майор Уваркин с хищным лисьим взглядом.

– Ну и куда ты намылился, лейтенант? – голосом ласковым и одновременно пугающим спрашивал майор. – Прямо в руки к фрицам? Думаешь, они тебя пощадят? Возвращайся, лейтенант, возвращайся по-хорошему, пока не поздно. Повинную голову, как известно, меч не сечет. А то ведь поймаем тебя, поймаем и к стенке поставим, честное чекистское тебе даю.

В конце концов причудилось Мазуру, что во сне у него отвязалась гимнастерка, он соскользнул с дерева и падает в огромную бесконечную пропасть…

Содрогнувшись, он проснулся весь в поту. К счастью, все было на месте – и гимнастерка, и он сам. Однако ощущение ужаса не отпускало его. Он посмотрел вниз и замер. Под деревом на желто-зеленой, чуть пожухлой траве сидел старый медведь. Медведь был огромный, бурый, с седоватыми грязными проплешинами, словно кто-то прошелся по нему большой малярной кистью, и краска засохла беспорядочными некрасивыми пятнами. По счастью, медведь сидел смирно, почти не шевелился и вверх не глядел.

Мазур тоже замер и от ужаса затаил дыхание. Кто-кто, а бурый мишка заберется на дерево с необыкновенной легкостью – это вам не кабан и не волк. Что будет дальше, об этом даже думать не хотелось. На Руси испокон веку ходили легенды о богатырях, которые боролись с медведями и даже побеждали их. Однако легенды эти сейчас мало утешали. Во-первых, Мазур не был богатырем и, за вычетом некоторых специальных навыков, силой обладал не особенно большой. Во-вторых, богатыри, скорее всего, боролись с ручными медведями, и не с медведями даже, а с медвежатами. Что же касается настоящего, дикого медведя, то это зверь, с которым не справится никакой богатырь. Одним ударом могучей лапы бурый медведь способен начисто оторвать человеку башку – какая уж тут, простите, борьба!

Зверь между тем, почесываясь, мирно сидел под деревом и, кажется, никуда уходить не собирался. Что ему тут нужно, под дубом, с досадой думал старлей, он же не свинья и желудей не ест. Словно услышав эту обидную мысль, косолапый задрал голову и принялся ловить мух. Выглядело это так по-детски непосредственно и так далеко было от ужасного облика хозяина леса, что Мазур невольно вспомнил рассказы о том, что в польской армии генерала Андерса появился ручной медведь по имени Войтек. Говорят, медведя этого привезли из Сирии, и воспитывали его сами солдаты. В результате он приобрел совершенно военные замашки: пил, курил, лез в драку, а во время битвы при Монте-Кассино даже подносил артиллеристам ящики со снарядами. Однако армия генерала Андерса была слишком далеко от этих мест, да и не походил сидящий сейчас внизу под дубом дикий зверь на доброго ручного мишку.

Медведь тем временем не торопясь оторвал зад от земли и встал на все четыре лапы. Некоторое время он оглядывался по сторонам, а затем вдруг поднял морду прямо вверх. Взгляд его встретился со взглядом Мазура. В глазах животного царила пугающая пустота, и казалось, что глядит на тебя не живое существо, а природная стихия. Спустя секунду лейтенант вспомнил, что у медведя – плохое зрение. Может быть, зверь просто не разглядел его среди листвы и сейчас мирно пойдет по своим медвежьим делам?

В этом счастливом заблуждении он пребывал недолго. Спустя мгновение медведь с ревом встал на дыбки. Еще мгновение – и косолапый тяжело полез на дерево, где прятался лейтенант. Зрелище было настолько страшным, что по коже у Мазура побежали мурашки.

На земле от медведя, конечно, не спасешься, как, впрочем, и на дереве. Молодой зверь взлетает по стволу с необыкновенной легкостью и в считаные секунды. Однако Мазуру необыкновенно повезло. Во-первых, медведь был, очевидно, старый, почти переживший свой век. Во-вторых, он, кажется, был сыт и, похоже, сам не очень-то понимал, чего он карабкается вверх по могучему стволу такого же, как он сам, старого дуба. Зато это отлично понимал Мазур: сработал звериный охотничий инстинкт, который у хищника умирает только вместе с ним самим. Как бы медленно ни лез косолапый, когда он наконец долезет до старлея, головы ему не сносить.

Не тратя ни секунды, лейтенант поднялся, балансируя на ветке, и чуть не повалился вниз от сильного рывка. Привязанная к дереву гимнастерка, которая должна была уберечь его от падения, едва не погубила его. Он не мог бежать, он сам привязал себя к дубу!

Мазур впился в узел зубами и левой рукой что было сил дернул головой, рванулся – и спустя секунду правая рука его была свободна. Оставалась самая малость – отвязать от ветки гимнастерку. Вот только времени на это уже не оставалось совсем – медведь был в паре метров от него, жаркое зловонное дыхание зверя опалило лейтенанта. Враг не рычал, но лишь смотрел снизу вверх жадными глазами убийцы, мохнатая морда его застыла, как каменная.

В последний раз лейтенант на авось дернул гимнастерку, но та не поддалась. Мазур плюнул и быстро полез по веткам дуба вверх – все выше и выше. Он не знал, можно ли спастись от медведя, но понимал, что останавливаться нельзя – как раз угодишь прямо в медвежьи когти.

Косолапый, озлобленный погоней, пыхтел где-то внизу, прямо под ногами. В какой-то миг, столкнувшись нос к носу с человеком, мишка, кажется, слегка опешил. В охотничьих байках, когда охотник и медведь выходят прямо друг на друга, у обоих от страха случается медвежья болезнь и оба стремглав разбегаются в разные стороны. Но, видно, этот медведь охотничьих баек не слышал и вообще был не робкого десятка. Этого стоило ожидать: пока шла война, местные звери притерпелись не только к человеку, но и к артиллерийской стрельбе, взрывам авиабомб и прочей военной суете. Если топтыгин выжил посреди такого бедлама, надо думать, характер у него выковался железный. Такого мишку голым задом не напугаешь, такой сам всех напугает и слопает. Не исключено, что он уже попробовал человеческого мяса, а это значит, что отвязаться от него будет крайне трудно.

Не желая быть съеденным, Андрей Иванович споро карабкался вверх по веткам дуба. Медведь, пыхтя, карабкался следом. В какой-то миг он едва не зацепил огромной когтистой лапой ногу человека. Каким бы он ни был старым, двигался он все равно быстрее Мазура, было ясно, что тот обречен. Однако лейтенант так просто сдаваться не собирался. Выработанная за время войны привычка держаться до последнего и использовать даже самый микроскопический шанс не изменила ему и сейчас. Продолжая карабкаться вверх, он судорожно вертел головой по сторонам, пытаясь найти хоть какой-то выход. Прыгнуть вниз – не вариант. С такой высоты он по меньшей мере сломает себе ноги и станет совсем уж легкой добычей. Попробовать перелезть на тонкую ветку, которая не выдержит медведя? Но, когда она сломается под чудовищным весом зверя, вниз полетит не только топтыгин, но и он сам…

Медведь под ним страшно заревел: кажется, он вошел в раж или, может, его просто раздражало упрямство жертвы. Мазур разорвал о сучки нательную рубашку, исцарапал о дубовую кору все руки, но не чувствовал боли: главное, что он был жив. Во всяком случае, пока.

Внезапно он заметил две ветки, которые отходили от ствола почти параллельно. Одна росла над другой на высоте примерно пары метров. Ближе к концу обе ветки истончались. Решение пришло мгновенно: лейтенант встал на нижнюю ветку и пошел по ней вперед, придерживаясь руками за верхнюю. Косолапый, ворча, двинулся следом. Мазур, оглядываясь на медведя, быстро шел вперед, стараясь поскорее достигнуть безопасного, тонкого конца ветки. Топтыгин не отставал. Ветка под ним опасно затрещала, но, увлеченный погоней, он не обратил на это внимания. Он потянул лапу к лейтенанту, который замер, балансируя, в метре от него. Мазур, вцепившись руками в верхнюю ветку, подпрыгнул и ударил ногами по ветке, на которой стоял и по которой сейчас подбирался к нему медведь. Раздался тошнотворный хруст, ветка сломалась пополам, как раз в том месте, где стоял на ней косолапый.

Хищник мгновенно извернулся, пытаясь уцепиться за обломанный конец, но когти его скользнули по коре, и он следом за сломанной веткой полетел вниз с высоты четвертого этажа. Падая, он хватался за проносящиеся мимо ветки дуба и тем несколько замедлил падение – но и не более того. Спустя пару мгновений раздался тяжелый звук, как если бы на землю шмякнулся мешок с цементом. Лес огласил обиженный рев, эхо завыло ему вслед и разнеслось далеко по окрестностям.

Мазур, который, вцепившись руками, висел на верхней ветке, увидел, как рухнувший с дуба медведь подхватился и, прихрамывая, заковылял в лесную чащу.

– Ух, – сказал сам себе лейтенант, – еле спасся…

Продолжая висеть на руках, не без труда он зацепился ногами за ветку, подтянулся и оказался на ветке уже верхом. Некоторое время он просто сидел на ней, стараясь отдышаться.

– Ну, что ж, дорогие товарищи, – проговорил он наконец, – за такое чудесное спасение не мешало бы, конечно, поднять бокал шампанского или, на худой конец, стопку медицинского спирта. Но, увы, нет у нас ни того ни другого. Так что будем потихоньку спускаться на грешную землю, а там видно будет.

Вообще-то Мазур обычно не разговаривал сам с собой, но тут уж больно драматическая вышла история, надо было хоть как-то снять внутреннее напряжение. И кажется, отчасти ему это удалось. Во всяком случае, когда он наконец стал спускаться по дереву вниз, руки и ноги его уже не дрожали.

Попутно старлей отвязал от дерева гимнастерку, которую бросил, спасаясь от медведя, и быстро напялил ее на себя. Обретя, таким образом, цивилизованный вид, он продолжил свой спуск на землю. Правда, делал он это не торопясь, потому что не очень-то доверял топтыгину. Может, тот и не был так уж сильно травмирован падением, а специально спрятался в кустах, а когда он окажется внизу, возьмет и выскочит, чтобы сожрать бедного лейтенанта?

Все еще зорко поглядывая в ту сторону, куда ушел медведь, Мазур осторожно спускался по стволу, готовый в любой момент взлететь обратно. Но все было тихо, никто не ревел, не вздыхал и не ломал ветки. Похоже, фортуна наконец повернулась к лейтенанту лицом. Он спрыгнул на землю.

– Хальт! – загремело у него за спиной. – Хенде хох![13]13
  Halt! Hände hoch! (нем.) – Стой! Руки вверх!


[Закрыть]

Глава пятая. Немец поневоле

Косолапый, оказывается, ушел не просто так. Только теперь Мазур понял, что медведь почуял присутствие людей. И не просто людей, а вооруженных эсэсовцев. Небольшая карательная команда прочесывала окрестности леса, искала остатки партизанского отряда. Но вместо партизан наткнулась на Мазура – и неожиданность эту никак нельзя было назвать приятной.

Конечно, если бы не медведь, старлей учуял бы появление фрицев за версту. Однако он думал только о том, как бы не пропустить новое появление топтыгина, и не заметил затаившихся в кустах фашистов…

– Хенде хох! – снова повелительно крикнули ему из кустов.

Мазур, не поворачиваясь, покорно поднял руки вверх.

– Рус? – спросил за спиной чей-то жестяной голос.

– Рус, – не стал спорить лейтенант.

В следующий миг кто-то ударил ему по затылку чем-то тяжелым и твердым. Мазур не устоял на ногах, полетел носом в землю. Хорошо, травы было много и была она мягкой, хотя физию все равно поцарапало.

Андрея прижали тяжелым твердым коленом к земле. Перевернули на спину, свели руки перед собой. Щелкнули, застегиваясь, наручники. Подняли за шиворот, встряхнули, развернули. На него насмешливо глядели трое эсэсовцев, еще один стоял за спиной, придерживал за плечо.

После удара в голове стоял легкий туман, однако это не помешало Мазуру рассмотреть взявших его в плен фрицев. Того, который маячил за спиной, лейтенант толком разглядеть не успел, зато ясно видел теперь тех, которые стояли перед ним. Два рядовых в касках: один – носатый, с глуповатым лицом, типичный ганс, второй – с широкой звероватой мордой прирожденного садиста. Старший – высокий гауптшарфюрер в фуражке, лицо чуть удлиненное, холеное, смотрит пренебрежительно, однако во взгляде есть что-то трагическое, женщины таких любят. По виду не унтер, а, скорее, офицер. Может, и был офицером, но за что-то разжаловали. Таких надо бояться больше всего, такие злы на весь мир и шлепнут кого угодно за милую голову.

– Русише партизан! – сказал гауптшарфюрер, по-русски он говорил с сильнейшим акцентом. – Знать, что есть «шизн»[14]14
  Schießen (нем.) – стрелять, расстреливать.


[Закрыть]?

Уже второй раз за сутки ему грозили расстрелом. Это совершенно не понравилось Мазуру, да и кому бы такое понравилось, скажите на милость?

– Паф-паф, – проговорил эсэсовец и для ясности направил на лейтенанта указательный палец. – Стрелирт.

И он кивнул стоявшему за спиной Мазура солдату. Тот вытащил из кобуры пистолет. Старлей затравленно оглянулся. Расстрел на месте? Ничего себе разворачиваются события. Между прочим, он ведь военнопленный, он защищен Женевской конвенцией. Или на партизан она не распространяется?

Солдат, стоявший у него за спиной, – огромный, похожий на гориллу – толкнул его лицом к дубу. Вот черт! А он-то думал, что ему повезло, когда медведь ушел. Но что за ерунда тут происходит? Прежде чем расстреливать врага, его нужно допросить. Может, у него есть какие-то важные сведения, да хоть бы и неважные, хоть какие! А так что – сразу в расход без всяких предисловий?

За спиной его щелкнул предохранитель… Вот холера, как сказал бы Кшиштоф. Что делать? Вступить в переговоры? Но тогда они поймут, что он разведчик. С другой стороны, он ведь в бегах. Может, хоть это примут во внимание?

– Не надо, господин офицер, – вдруг сказал Мазур по-немецки. – Прошу меня не расстреливать, я ни в чем не виноват.

Гауптшарфюрер оживился.

– Ага, – сказал он в спину Мазуру. – Говоришь по-немецки? Ты шпион?

– Никак нет, – отвечал лейтенант.

– А откуда знаешь немецкий?

Ответ на этот вопрос был достаточно простым. Тетка, Луиза Владиславовна, как и положено дочери шляхтича, имела недурное образование. Среди ее достоинств было и знание немецкого языка, который она стала лично преподавать племяннику в старших классах, не особенно надеясь на школьных учителей.

– Да не хочу я учить этот собачий язык, – капризничал подросток. – Хочу во двор, к ребятам, там в футбол играют!

Даже каменное сердце растаяло бы от его жалоб, но тетка имела сердце из закаленной стали.

– Русский патриот должен знать немецкий язык, – голос ее звучал непреклонно.

– Зачем? – удивлялся Андрей.

– Потому что надо знать язык будущего противника.

Этого племянник понять не мог. О каком противнике речь, если мы с Германией – друзья? Даже партия у них называется НСДРП – социалистическая, рабочая.

– Это мы сейчас друзья, – говорила тетка, – а когда война начнется, будем врагами. И социалист из Гитлера такой же, как из кайзера большевик.

И несмотря на сопротивление, заставляла племянника корпеть над немецкими падежами, спряжениями и отделяемыми приставками спряжениями. Таким образом, когда Андрей окончил институт, он говорил по-немецки вполне прилично. Это и сыграло главную роль в том, что его, вчерашнего аспиранта-физика, взяли-таки в войсковую разведку.

Но говорить всего этого, конечно, было нельзя. Тем более что за считаные секунды перед расстрелом он все же нашел спасительное объяснение.

– Откуда знаешь немецкий? – повторил унтер.

– Это мой родной язык, – отвечал Мазур.

Ну, выноси, нелегкая!

– Ты фольксдойче[15]15
  Volksdeutsche (нем.) – этнические немцы, жившие за пределами Германии. До 1945 года термин этот активно употреблялся гитлеровской пропагандой, в том числе и для обоснования захвата новых территорий, на которых якобы фольксдойче подвергались притеснениям.


[Закрыть]? – не поверил эсэсовец.

– Так точно, герр гауптман! Из поволжских немцев.

Унтер с красивой мордой не был никаким гауптманом, он даже офицером не был, но, как верно рассудил лейтенант, маслом каши не испортишь. Ненароком повысить вояку в звании – верный способ ему понравиться. Главное – не перебрать с елеем.

Гауптшарфюрер велел развернуть Мазура к себе лицом и потребовал, чтобы он назвал свое имя и фамилию.

– Мюллер, господин офицер, Андреас Мюллер.

Эсэсовец как-то странно ухмыльнулся, разглядывая физиономию новоявленного немца. Что ж, по расовой теории господина Гюнтера, этот Андреас, безусловно, подходит под нордический тип. Голубые глаза, светлые волосы, прямой нос – внешность вполне арийская. Но то, что хорошо для немцев, плохо для СССР. Если он действительно немец, его просто не могли взять на службу в действующую армию. Он врет, он пытается запудрить им мозги, чтобы спасти свою ничтожную жизнь!

Лейтенант стоял перед эсэсовцем онемевший. Гауптшарфюрер был совершенно прав. С 1938 года на советских граждан немецкой национальности стали распространяться ограничения по службе в армии. А с началом войны с Германией в Красную армию практически перестали брать немцев, боясь предательства с их стороны. К 1944 году во всей Советской армии осталось всего несколько сотен этнических немцев. Он, Мазур, конечно, знал это, но откуда это мог знать эсэсовец-унтер?

– Если ты немец, то как попал в армию? – Пистолет гауптшарфюрера глядел Мазуру прямо в лицо. Лейтенант понял, что еще секунда – и пистолет этот выстрелит. – Как ты попал в армию, отвечай?!

– Как переводчик, – выпалил он.

– Окончил факультет иностранных языков?

Это была тоже ловушка, но Мазур обошел ее не задумываясь.

– Нет, взяли как носителя.

Несколько секунд эсэсовец глядел на него задумчиво. Потом опустил пистолет и сказал, что для носителя у него не слишком отчетливый выговор. Мазур, чувствуя, как по спине его течет холодный пот, отвечал, что по-немецки он разговаривал только со старшим поколением – бабушкой и дедушкой, поэтому немецкий его далек от совершенства. Гауптшарфюрер кивнул: язык его действительно несколько архаичен, видно, что он имел дело с пожилыми людьми.

– В каком ты звании, Андреас? – спросил он, задумчиво поглядывая куда-то за спину Мазура.

– Старший лейтенант, – отвечал тот.

Если есть возможность, в мелочах врать не надо – меньше шанс запутаться потом во вранье. Даже немецкую фамилию Мазур взял, похожую на свою, а имя просто переделал на немецкий лад.

Гауптшарфюрер улыбнулся: хорошее звание. И как же он при таком звании вдруг оказался за линией фронта?

– Бежал от большевиков, – честно отвечал лейтенант.

Почему же он бежал от большевиков, если он и сам большевик? Мазур покачал головой: он не большевик, он просто служил большевикам. Но в СССР иначе нельзя – или служишь большевикам, или попадаешь в лагерь. Он выбрал службу. И так бы, вероятно, и дальше служил, но…

– Но? – повторил эсэсовец, глубокие его темные глаза гипнотически глядели на лейтенанта.

Но дело в том, что его родственников репрессировали. Отца и мать обвинили в сотрудничестве с немцами на оккупированных территориях, осудили и отправили в лагерь. Узнав об этом, он понял, что скоро доберутся и до него, и решил стать перебежчиком.

Немец пожал плечами: родичи – пусть, но при чем тут сам Мюллер? Даже если его родители стали изменниками, он-то ведь честно работал на советскую власть.

– У нас есть закон, по которому наказываются не только изменники, но и члены их семей, – отвечал лейтенант.

Эсэсовец указательным пальцем почесал подбородок: что ж, в этом есть своя логика. Особенно в архаических обществах вроде советского, где господствует круговая порука. У советских нет собственного достоинства, они живут заслугами рода, племени, семьи, страны, наконец. Человек гордится не тем, что сделал лично он, а тем, что совершили его соплеменники. Правда, лейтенант Мюллер, решив сбежать от большевиков, проявил похвальный индивидуализм.

– Одним словом, переходя линию фронта, ты просто спасал свою шкуру, – подытожил гауптшарфюрер. – А я-то думал, что ты, как добрый фольксдойче, проникся идеями национал-социализма.

Лейтенант улыбнулся слегка заискивающе. Он проникнется, обязательно проникнется. Вот только спасет свою шкуру – и немедленно проникнется.

Кажется, слова эти показались немцу несколько рискованными.

– Я вижу, ты любишь шутки, – сказал он сухо. – А что, если я тоже пошучу и расстреляю тебя прямо здесь?

– За что, господин гауптман?! – взмолился лейтенант. – Я ведь ничего плохого не сделал.

Несколько секунд эсэсовец разглядывал его крайне внимательно, потом как-то странно ухмыльнулся.

– Ладно, – бросил он, – расстреливать я тебя не буду. Во всяком случае, пока. Ведь, если ты действительно переводчик, ты можешь кое-что знать и о положении русских, и о планах командования. Давай-ка отправим тебя поглубже в тыл, там тебя допросят и решат, что с тобой делать дальше.

* * *

Впрочем, в тылу они оказались далеко не сразу.

Для начала эсэсовцы, не снимая наручников, повели Мазура через лес. Шли они довольно долго. Лейтенант, который со вчерашнего вечера ничего не пил, почувствовал такую жажду, что осмелился обратиться прямо к гауптшарфюреру Шульцу и попросил, если это возможно, дать ему воды.

– Любопытно и очень символично, – заметил эсэсовец, оглядываясь на лейтенанта. – Вы, господин Мюллер, конечно, помните, кто в Дантовом аду страдает от жажды?

Я, может быть, и помню, подумал про себя Мазур, а вот откуда это знаешь ты, простой унтер? Нет, прав он был, тут что-то не то. С другой стороны, может быть, перед ним действительно офицер, а погоны гауптшарфюрера всего лишь маскировка?

– От жажды, – продолжал Шульц, так и не дождавшись ответа, – страдают фальшивомонетчики и лгуны. Сначала на поверхности земли нёбо их иссушается ложью, а затем в аду – огнем и жаждой. Осталось только понять, где лично вы нам солгали?

Мазур не понял, почему немец вдруг перешел с «ты» на «вы» и стал величать его «господин Мюллер», однако ясно было, что такая перемена обращения не к добру и следует быть крайне осторожным. Он улыбнулся робко и как бы через силу.

– Я нигде и ни в чем вам не солгал, господин Шульц, просто я со вчерашнего дня ничего не пил.

Тот сочувственно покачал головой: да, путь предательства – нелегкий путь, и он отнюдь не усыпан розами. Всемилостивый Бог заботится о том, чтобы грешники начали получать свое наказание уже на земле, как бы приуготовляя их к вечным мукам на том свете.

– Люди, – говорил немец, – подчас страдают и мучаются, не понимая, за что им посланы такие муки. А ответ очень прост – в этих муках явлено им милосердие Господне. Представьте, каким ужасным было бы их положение, если бы всю жизнь они прожили в одних удовольствиях, а умерев, сразу попали бы прямо в преисподнюю с ее чудовищными мучениями. А так, испытывая муки при жизни, они потихоньку будут привыкать к тому, что ждет их после смерти. Переход покажется им не столь резким, не столь чудовищным. В этом и проявляется подлинное милосердие Господа нашего Иисуса Христа.

Лейтенант подумал, что так проявляется эсэсовское милосердие и таким образом можно оправдать все, хоть даже и газовые камеры, но вслух сказал другое:

– Вы так красиво говорите о вере… Не служил ли, случайно, господин Шульц до войны пастором в какой-нибудь кирхе?

Гауптшарфюрер засмеялся и сказал, что пастором он не служил, он был всего лишь скромным учителем словесности в старших классах. Ну, конечно, саркастически думал Мазур, из учителей – сразу в эсэсовцы. Это ведь почти одно и то же, разница такая небольшая, что никто и не заметит.

– Правильно ли я понимаю, что попить мне не дадут? – спросил лейтенант смиренно.

Шульц поморщился. Боже мой, господин Мюллер, какой же вы материалист, сразу видно, воспитывались большевиками. Ему о высоких материях твердят, а ему лишь бы напиться, как свинье!

Мазур возразил, что идеологию большевистскую придумали немцы Маркс и Энгельс, так что следовало бы на себя оборотиться, прежде чем критиковать русских.

– Маркс и Энгельс – никакие не немцы, это еврейские капиталисты, штрейкбрехеры и предатели дела трудового народа, – сурово отвечал Шульц – Впрочем, черт с вами, пейте!

Он вытащил жестяную фляжку, отвинтил большую крышку, игравшую роль стакана, налил в нее из фляги и протянул крышку лейтенанту.

– Что это? – спросил тот, учуяв странный запах.

– Пейте, – отвечал тот, – это нектар и амброзия, это именно то, что вам нужно сейчас.

Мазур на секунду замешкался. Черт его знает, чего там намешала эта сволочь. А может быть, это яд, который он носит специально для таких случаев? Впрочем, если немец хочет его убить, проще и дешевле выстрелить ему в голову из револьвера.

Шульц опрокинул содержимое крышки прямо в рот лейтенанту. По груди его прошла огненная волна и опустилась в желудок. Запылали обезвоженные артерии, закружилась голова. Чертов Шульц подсунул ему коньяк, а он так хотел простой свежей воды!

– Согласитесь, коньяк гораздо лучше воды, – сказал Шульц.

– Прекрасный коньяк, – кивнул лейтенант и закашлялся, – запить бы только…

– Придем на место, там запьете, – сурово отвечал Шульц.

Конечно, все это были хитрые эсэсовские провокации, попытки вывести Мазура из равновесия и на чем-то его поймать. Вот только не на таковского напали! Он лишь кивнул смиренно и продолжал идти, незаметно выкручивая запястья, чтобы проверить крепость фашистских наручников. Наручники были крепкие, просто так, без инструмента из них не выкрутиться. Да еще и на глазах у фрицев.

Спустя некоторое время они наконец вышли из леса и направились к одинокому хутору, стоявшему на опушке. Небольшой дом, простые хозяйственные пристройки – не похоже, чтобы тут жили богатые люди.

– Отдохнем немного, – сказал Шульц, оглянувшись на пленного, и в глазах его, почудилось лейтенанту, мелькнуло нечто вороватое.

Предложение это показалось Мазуру странным. До вечера было еще далеко, но, вместо того чтобы поскорее отправиться в свою часть или в штаб, они зачем-то шли к бедному крестьянскому хутору. Лейтенант заметил и кривую ухмылочку, которая возникла на губах у звероватого рядового, и отведенные в сторону глаза ганса. Нет, тут явно было что-то не то. И это, пожалуй, хорошо. В его положении все, что выходит за привычные рамки, может оказаться к его выгоде. Проще говоря, очень может быть, что появится шанс сбежать.

Они подошли к тыну, и гауптшарфюрер Шульц, вместо того чтобы открыть калитку ударом ноги, вежливо в нее постучал. Спустя несколько секунд дверь дома распахнулась, и во двор вышла девушка необыкновенной красоты. Русые волосы ее, озаренные вечереющим солнцем, струились по плечам, как темное золото, серые глаза сияли, губы призывно алели.

«Олеся», – зачарованно подумал лейтенант, вспомнив белорусскую лесную волшебницу, описанную Куприным. Теперь все было ясно – и их блуждания по лесу, и внезапное желание Шульца отдохнуть, и кривые улыбочки эсэсовцев.

Глаза девушки равнодушно скользнули по фигурам солдат и остановились на лице Мазура. Несколько секунд она смотрела прямо на него, и он вдруг почувствовал, что глаза эти серые, словно колодцы, вбирают его в себя целиком, без остатка.

– Добрый день, пани Ханна, – куртуазно проговорил Шульц. – Мы с моими парнями возвращаемся к себе и хотели бы отдохнуть с полчасика. Не могли бы мы воспользоваться вашим гостеприимством?

Пани Ханна ничего не ответила, повернулась и ушла в дом.

– Вперед, – приказал Шульц, и вся компания, как будто немного робея, вошла во двор и направилась к дому. В хлеву завозились свиньи, замычала корова. Шульц зашел в дом, а подчиненные вместе с пленным остались стоять на пороге.

Мазур удивился, что на таком забытом, граничащем с лесом хуторе нет даже собаки.

– Собака была, – неожиданно сказал эсэсовец-орангутан, топавший по пятам за лейтенантом. – Вот только Ганс ее пристрелил при первом знакомстве.

И он, посмеиваясь, кивнул на туповатого молодого эсэсовца. Лейтенант поразился, что так точно угадал настоящее имя немца.

– Ох и бранил нас господин гауптшарфюрер, ох и ругал, – продолжал орангутан. – Мы думали, расстреляет на месте или под суд отдаст.

– Пошел ты к черту, Фридрих, – огрызнулся Ганс. – Тогда пристрелил и сейчас бы то же самое сделал.

– В общем, вместо собаки у них тут теперь свиньи подвизаются, – подытожил Фридрих. – А что, нормальное дело! Свиньи, говорят, Рим спасли. Когда к римлянам полезли древние греки, они так начали хрюкать, что греческие морды разбежались в разные стороны.

Мазур заметил, что не свиньи спасли, а гуси, и лезли в Рим не греки, а галлы.

– А, неважно, – махнул рукой Фридрих. – Главное дело, что госпожа Ханна на гауптшарфюрера зла не держит.

– У них, я так понимаю, любовь, – подмигнул лейтенант.

– Какая может быть любовь с низшей расой? – строго прервал его третий эсэсовец, с физиономией садиста. – Это категорически невозможно. Тем более что господин гауптшарфюрер – примерный семьянин. В Дрездене у него семья, двое детишек. Откуда тут взяться любви?

– А что же он там сейчас делает? – невинным голосом поинтересовался старлей.

– Работает, – важно отвечал Ганс. – Фройляйн Ханна – наш информатор. Следит за обстановкой, обо всех изменениях докладывает господину гауптшарфюреру.

– Заткнись, идиот, – с чувством сказал садист. – Ты понимаешь, что только что засветил агента?

Ганс заморгал глазами. Фридрих заржал.

– Но ведь господин Мюллер – фольксдойче, он на нашей стороне, – робко начал было Ганс, но тут дверь дома отворилась, и высунувшийся гауптшарфюрер кивком велел подчиненным зайти внутрь. Что они и сделали, подталкивая в спину скованного наручниками лейтенанта.