Текст книги "Калифорния на Амуре"

Фассе нахмурился и в легком раздражении забарабанил пальцами по столу.

– Ну, хорошо, – сказал он наконец, – вы, конечно, правы. Нельзя использовать людей втемную, тем более таких людей, как вы. Признаюсь, я хотел сначала заручиться вашим согласием и уж только потом рассказать все в деталях.

– Я предлагаю другой порядок, более рациональный: сначала все рассказать, и уж потом заручаться согласием, – спокойно отвечал надворный советник.

Президент согласился: так, конечно, будет вернее. Итак, говоря начистоту, он планирует перевести весь прииск на военное положение.

– На военное положение? – удивился Нестор Васильевич. – И в чем же причины такого экстраординардного решения?

Фассе нетерпеливо кивнул: сейчас он все объяснит.

– Когда китайцы решили нас вышвырнуть отсюда, мы обратились за помощью к амурскому генерал-губернатору барону Корфу и попросили его взять Желтугу под русскую руку, – начал Карл Иванович. – Однако губернатор, как Понтий Пилат, умыл руки. Руководствуясь не духом, а буквой закона, он не только не стал нас защищать, но и запретил возить к нам еду с того берега Амура. Это были тяжелые дни, но мы устояли. Правда, против военной силы китайцев выстоять нам будет трудно. Если только, конечно, мы не подготовимся как следует.

Загорский посмотрел на него с изумлением: неужели господин президент всерьез надеется выстоять перед китайской армией? Фассе отвечал, что, собственно, речь идет не о настоящей армии: на завоевание Амурской Калифорнии ответственный за эти территории амбань Цицикара способен прислать полк, от силы – два.

– В лучшие времена в Желтуге собирается 15–20 тысяч приискателей, – продолжал Фассе. – Это целая дивизия. Все это люди дерзкие, лихие, почти все умеют обращаться с оружием. Им есть за что бороться. Золота у нас достаточно, чтобы вооружить всех, можем купить даже артиллерийские орудия. Мы поделим нашу республику на полки, роты и взводы. У нас хватает бывших военных, их мы поставим во главе воинских подразделений. А главное, дадим знать цицикарскому амба́ню[7]7
  Амбань – титул высших чиновников династии Цин. В данном случае речь идет о наместниках высшей власти, губернаторах и градоначальниках.


[Закрыть], что вооружились мы с благословения русских властей. То есть, идя против нас, он пойдет против России.

Нестор Васильевич покачал головой: придумано хорошо, но едва ли получится. Китайцы ведь снесутся с бароном Корфом, а тот ответит им, что Россия не имеет к этому никакого отношения, что все это – самодеятельность жителей Амурской Калифорнии.

Фассе улыбнулся. Китайцы хитры и коварны, они подозрительны и склонны всех вокруг тоже подозревать в коварстве и хитрости. Если их разведчики своими глазами увидят желтугинскую армию, они, скорее всего, не поверят словам Корфа. Сказав так, президент взглянул на Ганцзалина, как бы желая знать его мнение на сей счет. Но помощник Загорского даже бровью не повел, так что нельзя было понять, согласен он с Фассе или просто не желает вступать в дискуссию.

– Так или иначе, пока китайцы будут прояснять положение и вычислять реальное соотношение сил, я намерен сделать из Желтуги неприступную крепость, – закончил Карл Иванович.

– И вы, значит, хотите, чтобы я возглавил вашу армию? – спросил Загорский, как показалось Ганцзалину, с некоторым осуждением.

– Это было бы неплохо, – отвечал президент. – Во всяком случае, гораздо лучше, чем вам копаться целыми днями в холодных мокрых шурфах. Станьте нашим главнокомандующим – и вы не пожалеете.

– Предложение заманчивое, – после недолгого раздумья молвил Нестор Васильевич, – однако, как вы понимаете, я прибыл в Желтугу не за эполетами, а за деньгами.

– Деньги мы вам будем платить такие, какие в России не снились никакому генералу и никакому превосходительству, – отвечал Фассе. – Для начала положим вам тысячу рублей в месяц. Во время военных действий, если таковые начнутся, жалованье ваше будем удваивать.

Загорский поднял бровь.

– Предложение выглядит щедрым, – сказал он, – но только за пределами Желтуги. Вы же сами говорили, что такие деньги приискатели здесь могут намыть за несколько дней.

Президент не возражал: случается и такое, хоть и очень редко. Вот только приискатели получают свои деньги, стоя по колено в мерзлой воде, своими руками вытаскивая пуды золотоносной почвы и промывая их в поисках золота. Они рискуют за короткое время получить воспаление легких, грыжу, ревматизм и множество других, не менее отвратительных болезней. А ему, Загорскому, предлагается работа интеллектуальная, стратегическая. Впрочем, если господин ротмистр настаивает, Фассе готов прямо сейчас удвоить предложенную сумму: лишь бы из их предприятия вышел толк. В России он за год столько не заработает, сколько здесь – за месяц.

Загорский недолгое время думал, глядя в пол, потом поднял глаза на Карла Ивановича.

– Что ж, предложение недурное. Однако встает вопрос: если вы правы, и китайцы очень скоро пойдут на нас войной, сколько месяцев вы сможете мне так платить?

– А вот это уже зависит от вас, – отвечал Фассе. – От вашего стратегического таланта и распорядительности. Чем дольше просуществует Желтуга, тем больше вы от этого получите. Ну так что, по рукам?

И он протянул Загорскому крепкую ладонь старателя. Однако, к удивлению Ганцзалина, тот не спешил ее пожать.

– Мне нужно поразмыслить, – сказал Нестор Васильевич. – Службу вы мне предлагаете ответственную, от нее зависит само существование республики. Я не могу согласиться, а потом взять и передумать.

Президент развел руками: разумеется, не стоит сходу соглашаться на любое предложение, пусть даже и очень выгодное. Время пока терпит. Если бы господин Загорский принял решение… ну, скажем, к завтрашнему утру, это бы его вполне устроило.

Нестор Васильевич кивнул, поблагодарил за чай и поднялся из-за стола.

– Нам бы надо где-то устроиться на первых порах, – сказал он. – Есть у вас тут что-то вроде гостиницы или постоялого двора?

Президент улыбнулся: гостиниц у них хватает. «Марсель», «Калифорния», «Москва», «Новая Русь», «Китай», «Европа», «Тайга» и прочее в том же роде. Однако селятся в них больше приезжие купцы, потому что жить там весьма накладно: уж больно цены кусаются.

– И как сильно они кусаются? – осведомился Загорский.

– От десяти рублей за ночь и до бесконечности.

Загорский хмыкнул и озабоченно поглядел на Ганцзалина. Тот скроил озадаченную физиономию. Некоторое время Нестор Васильевич размышлял, Фассе же глядел на него, хитро прищурясь, как бы говоря: «Соглашайтесь на мое предложение – и все вопросы решатся сами собой».

Наконец Загорский осведомился, нельзя ли поселиться где-нибудь частным образом? Президент слегка поморщился, но все же сообщил, что зимовий много, некоторым приискателям попадаются пустые участки, и они, чтобы как-то жить, иногда сдают у себя углы.

– Но это не слишком приятно, – заметил Фассе. – Такие приискатели обычно люди опустившиеся, пропойцы, помимо квартирной платы каждый день будут клянчить у вас рубль-другой на опохмел. Сами понимаете, проще платить по десять рублей и жить спокойно, чем так терзаться…

Нестор Васильевич отвечал, что вот как раз десяти-то рублей у них с Ганцзалином и нет, так что, вероятно, на первых порах придется сдаться на милость какого-нибудь пропойцы, а там видно будет.

– Что ж, – сказал президент, тоже поднимаясь из-за стола, – не смею задерживать.

Обменявшись вежливыми поклонами с хозяином, Загорский и Ганцзалин направились к выходу. Внезапно прямо в спину им раздался голос Фассе, неожиданно холодноватый.

– Да, вот еще что… Считаю своим долгом уведомить: Желтуга, конечно, республика демократическая и всем открытая, но соглядатаев здесь не любят. И если вдруг выяснится, что на плечах у вас, кроме кавалерийских погон, есть и какие-то другие, людям это не понравится. И тут даже я не смогу вам гарантировать безопасности и защиты.

– Благодарю за предупреждение, – сказал Загорский и, не оборачиваясь, вышел из дома вон. За ним, хмурясь, озабоченно следовал помощник.

С минуту они стояли на улице прямо рядом с домом, Нестор Васильевич о чем-то сосредоточенно думал.

– Почему не согласились на предложение? – не выдержал Ганцзалин.

Загорский отвечал, что это бы сильно их обременило, привлекло к ним всеобщее внимание, и им было бы трудно делать то дело, ради которого они сюда явились. Это во-первых. Кроме того, само предложение Фассе недобросовестно. Тот, кто станет командующим вооруженными силами Желтуги, станет смертником. Когда сюда явятся китайские правительственные войска, а они, судя по всему, явятся очень скоро, они вздернут командующего на первой же сосне. И это, опять же, может помешать им выполнить свою задачу.

Ганцзалин хмуро заметил, что все это, конечно, верно, но как же им теперь быть? Неужели они будут для отвлечения внимания с утра до ночи копаться в грязных шурфах, пытаясь добыть золото?

– Мы не будем копаться, – отвечал надворный советник. – Мы наймем для этого местных приискателей.

Китаец проворчал, что приискателям надо платить, а у них денег нет.

– Мы будем расплачиваться не деньгами, а золотом, – отвечал Загорский.

– Да откуда мы его возьмем, золото это?! – возопил Ганцзалин.

Нестор Васильевич отвечал, что нет ничего проще. Сейчас они подыщут себе подходящий участок, подадут на него заявку, после чего нанятые ими люди начнут его разрабатывать. А они будут платить приискателям из того золота, что те сами и найдут.

– И сколько вы собираетесь им платить?

– Ну, скажем, половину, – беспечно отвечал Загорский.

Услышав такое, Ганцзалин засопел от ярости.

– Не больше одной трети! – решительно заявил он.

На это хозяин заметил, что нельзя быть таким скупым, это вредно для здоровья. Помощник же отвечал, что быть щедрым – вредно для кошелька.

– Да что мы делим шкуру неубитого медведя! – вдруг спохватился Ганцзалин. – А если участок окажется пустым?

Он не окажется, отвечал надворный советник, или Ганцзалин забыл, что он, Загорский – самый везучий человек на свете? Китаец пытался спорить, но хозяин остановил его. Сейчас они идут искать участок, затем – жилье, затем отправляются в управление приисками – подавать заявку. Если Ганцзалин не согласен с его планом, он может добывать золото самостоятельно, без его, Загорского, участия.

Ошеломленный китаец только покорно кивнул в ответ, и они отправились к реке, где усердно трудились приискатели, или выражаясь точнее, граждане Амурской Калифорнии.

Глава пятая. Закон Моисея на приисках

Сердцем Амурской Калифорнии была река Желта или, как ее звали русские, Желтуга, протекавшая в долине между двух не особенно высоких гор, какие в русском Забайкалье и на Дальнем Востоке обычно зовут сопками. Сам прииск находился в пятнадцати верстах выше устья реки, золотоносная россыпь заканчивалась верстах в пяти дальше того места, где вели работу приискатели.

Желтугинцы вырубили тайгу вокруг речки и по обеим ее берегам усердно копали ямы-шурфы, где сейчас озабоченно, словно муравьи, суетились старатели. Глубина шурфов колебалась в зависимости от того, как давно они начали разрабатываться, но нигде почти не превосходила двух с половиной саженей[8]8
  2,1 метра в высоту.


[Закрыть]. Обычно шурф считался выработанным, когда он со всех сторон встречался с шурфами соседей. Тогда приискатель или артель бросали этот шурф и брались за другой участок, права на который они успели заявить.

Обычно прежде, чем добраться до золотоносного пласта, приходилось снимать верхний пласт земли – торф. Глубина торфов была разной, но чаще всего составляла что-то около полутора аршин. Под торфами располагался толстый слой песчаной глины, и уже под глиной находился золотоносный гравий, толщиной от одного до трех аршин.

Одиночки-старатели и артели на Желтуге пользовались так называемым «хищным» методом добычи золота, из-за чего их и самих звали хищниками. Этот метод, который иногда презрительно именовали ямным свинороем, делал россыпи непригодными для дальнейшей разработки. Там, где проходили хищники, добросовестному старателю делать было уже нечего, даже если золото там еще оставалось.

Отыскав золотоносный участок, хищники как можно скорее выбирали на нем все золото. При этом пустой породой они заваливали соседние участки россыпи, где золота еще оставалось очень много. В чем была причина такого подхода? Отчасти в общей дикости приискателей, отчасти – в желании хапнуть побольше и побыстрее, поскольку никто не знал, что будет завтра, когда, может быть, их всех погонят отсюда китайские власти. Из-за варварских этих методов повсюду на приисках бугрились холмы выбрасываемой земли и золотоносного песка, промытого кое-как, наспех.

Орты ничем не укреплялись специально: пока земля была мерзлой, стенки ям удерживались сами собой. Во время оттепели все это расплывалось, осыпалось и заливалось водой. Именно поэтому приискатели предпочитали работать зимой, чтобы не делать лишней работы, укрепляя золотоносные ямы.

Наиболее недоверчивые работали в одиночку, другие составляли артели. Артели обычно были небольшие, в несколько человек, доверявших друг другу, встречались среди них и семейные. Старатель мог выйти из артели, продав долю своим товарищам, однако принять в артель нового человека могли только с согласия всей артели. В лучшие времена число артелей в Желтуге близилось к восьмистам.

Загорский и Ганцзалин некоторое время бродили возле шурфов и присматривались к работе приискателей. Фассе им не соврал – работа здесь была очень тяжелой.

Добывали золотоносную породу и промывали ее вручную, с применением самых простых, даже примитивных орудий. Тут использовались кайло, лопата, ворот и бадья для подъема грунта из ямы, бутары для отделения крупных обломков почвы, лотки и ручные вашгерды для промывки золотоносных песков. Воду для промывки брали из ключей на левом берегу Желтуги или подавали ручными насосами. При этом и земляные работы, и перевозка пустой породы и золотоносных песков – все это производилось без всяких машинных ухищрений, вручную. Даже грунт чаще перевозили на людях, чем на лошадях – так было проще и дешевле.

Побродив возле шурфов, Загорский перекинулся парой слов с приискателями, после чего остановил выбор на куске земли, отстоявшем на некотором расстоянии от всех остальных.

– Это и будет наш участок, – заявил он.

Ганцзалин с величайшим подозрением осмотрел неказистую мерзлую землю и сварливо поинтересовался, почему Нестор Васильевич выбрал именно это место?

– Интуиция, – коротко отвечал Загорский.

Китаец заворчал, что дело слишком серьезное, чтобы довериться интуиции. А вдруг этот участок уже занят?

– Он не занят, – сказал Загорский, – я уточнил у здешних приискателей. К тому же к воде близко, легче будет золото мыть.

Однако Ганцзалин никак не успокаивался. Если участок не занят, это подозрительно. Скорее всего, свободен он потому, что нет там никакого золота. Того и гляди, останутся на бобах: у всех золото, а у них – кукиш с мякишем. Лучше бы пошли поискали себе жилье, жить в гостинице за десять рублей в день им совсем не улыбается, так они за неделю все денежки просвистят.

Надворный советник отвечал, что он и не собирается оставаться тут больше недели. А, впрочем, Ганцзалин прав, и он, Загорский, уже позаботился о ночлеге. Тут Нестор Васильевич сунул два пальца в рот и так залихватски свистнул, что у помощника заложило в ушах.

Тут же откуда-то со стороны реки словно из-под земли явился нечесаный приискатель лет, наверное шестидесяти или около того – в зипуне и с седой, словно вата, бородой. Правильнее было сказать, что он, точно, явился из-под земли, а именно – из какого-то шурфа, в котором то ли работал, то ли просто отсиживался, скрываясь от холодного зимнего ветра.

Бородач подошел поближе и остановился шагах в десяти от Загорского, видимо, робея подойти ближе.

– Что ты, Еремей, встал, как на похоронах? – сказал ему надворный советник. – Подходи, друг, не бойся.

– Салфет вашей милости, красота вашей чести! – кикиморой прокричал старичок, одним глазом кося на Загорского, а другим – на его помощника. – Подойти-то подойду, конечно, вот только боязно мне.

– Чего же ты боишься? – поднял брови Нестор Васильевич.

Еремей отвечал, что боится он желтомордого анчутки, который стоит возле его милости и только и ждет, как бы схватить бедного старичка да и сожрать со всем потрохами, не выключая отсюда печенок с селезенками.

Загорский удивился: какой же это анчутка, это китаец, или он китайцев никогда не видел? Китайцев он видел во множестве, отвечал старик, но те все смирные: цыкнешь – они и присели. А этот какой-то не такой: рожа зверская и глазами зыркает страшно.

– Уверяю тебя, бояться нечего, – махнул рукой надворный советник. – Это мой помощник Ганцзалин, ничего плохого он тебе не сделает. Познакомься, Ганцзалин, это местный житель, желтугинец Еремей Курдюков.

– Точно так, святая правда, – закивал старичок, протягивая китайцу заскорузлую ладошку, – Курдюковы мы, такая, значит, будет наша фамилия – ныне, и присно, и во веки веков.

– По-моему, он жулик, – не выпуская руки старика, сказал Ганцзалин хозяину по-китайски.

– Ты опять за свое, – укорил его Загорский, тоже по-китайски. – Нельзя во всех видеть жуликов.

– Сами говорили, что детектив должен быть проницательным, – парировал помощник.

– Проницательным, но не подозрительным, – отвечал Загорский.

Старик, внимательно слушавший их китайские переговоры, при последних словах согласно закивал.

– Что ты киваешь, – спросил его Ганцзалин, – ты разве понял, о чем речь?

– Понять вас нетрудно, – с хитрым видом проговорил Курдюков. – Вам моя мордочка не по нутру пришлась, вот вы хозяину и жалитесь, что ночью, когда заснете, я вас на мелкую колбасу-то и порубаю.

– А что, можешь? – заинтересовался китаец.

– Человек все может, да не все хочет, – степенно отвечал Еремей. – И я своему удовольствию тоже не враг. Вам же, кажется, фатера требуется, а я так могу предоставить за небольшую, даже можно сказать, мизерную плату.

Загорский тут уточнил, что мизерная плата – это пять рублей за двоих.

– Именно пять и ни копеечкой больше, – закивал старичок. – Из чистого уважения, и только для вас. С кого другого я бы червонец взял, а то и сразу на колбасу, без разговоров. Мы, амурчане, люди сурового складу, нашему нраву не препятствуй.

– Вот тебе собеседник будет хороший – тоже поговорки любит, – заметил Загорский помощнику, а потом кивнул Еремею. – Ладно, старинушка, веди нас домой.

Курдюков, не говоря худого слова, затрусил в сторону Миллионной улицы. Зимовье его, впрочем, располагалось не на самой Миллионной, а на краю поселка, так что идти было совсем недолго. За это время выяснилось, что Курдюков на самом деле из местных, то есть с той стороны Амура, разорившийся пьянчужка. Надеясь поправить свое драматическое положение, он пересек реку и явился на прииск еще в самом начале его существования. Однако по возрасту и слабости здоровья не мог он по-настоящему работать на золотодобыче и оттого постоянно изобретал какие-то негоции. Среди них была и сдача жилья внаем, и другие, не такие безобидные.

– Был, помню, я спиртоносом, окормлял тутошний народец, – словоохотливо объяснял Еремей. – Святой благоверный князь Владимир не зря говаривал: «Веселие Руси есть пити, не можем без того жити». Русский человек в бутылочку верит не меньше, чем в Иисуса Христа, а прикладывается к ней и того чаще. Поначалу коммерция была хорошая: наливай да пей, и снова наливай. Но потом сделалась республика, а в ней – законы против нас, божьих людей. Питейные заведения не велено было располагать ближе пятидесяти верст к Желтуге, а если в разнос торговать – то под штрафы пойдешь. За торговлю без особого разрешения в первый раз на беленькую[9]9
  Беленькая – то есть ассигнация в 25 рублей.


[Закрыть] штрафовали, второй – на пятьдесят рублей, а в третий – сотенную отдай, да и выкуси.

– То есть пить не запрещали, а торговать запрещали? – хмыкнул Ганцзалин, который, кажется, сменил все-таки гнев на милость и не без интереса слушал говорливого старичка.

– И пить запрещали, – отвечал старичок, оглядываясь на китайца через плечо. – За явное пьянство, то есть с выходом в народ, давали добрым людям по сто розог: не пей, сукин сын, не позорь республику! А если пьешь, так только разве втихомолку, под мышкой.

– А тебя, значит, и штрафовали как торговца, и секли как пьяницу? – подвел итог Ганцзалин.

– Ну, сечь не секли – из уважения к старости, – захихикал Еремей, – а остальное было, как без этого. Как говаривал Пушкин: выпьем с горя – где же кружка?! А чем мы хуже Пушкина? Но, конечно, продавать спирт – оно сложнее, чем просто пить. Бывалоче, бродишь, бродишь с котомкою по зверовым тропам, яко тигр в нощи, а как придет время, оповещаешь так сказать, о своем появлении заинтересованную публику.

– И как именно оповещаешь? – спросил Ганцзалин.

– Разные есть способы, – туманно отвечал Курдюков. – Иной в неурочное время кикиморой закричит, другой зарубки ставит на деревьях: дескать, вот он я, православные, купите мой спирт да и отпустите душу на покаяние!

По словам Еремея, с установлением Желтугинской республики законы здесь ввели очень суровые – и не только против спиртоносов. За воровство, скажем, полагалось пятьсот ударов терновником…

– Каким терновником, – удивился надворный советник, – разве здесь терн произрастает?

Еремей, хихикнув, отвечал, что это только так говорится – терновник. На самом-то деле это кнут с гвоздями по всей поверхности плетки. И вот этими, значит, гвоздями – да со всего маху, да по голому, понимаешь ли, телу воспитуют, и без остановки притом!

– Да от такого воспитания человек Богу душу отдаст, – поежился Ганцзалин.

– И отдаст, и правильно сделает, – отвечал старик. – А потому что не безобразь и не шкодничай, не вводи добрых людей в соблазн и искушение. Вот, значит, пятьсот ударов – за воровство, те же пятьсот ударов – за ношение оружия в пьяном виде…

Тут он остановился и хитро поглядел на китайца.

– А почему? А потому что пьяный себя не разумеет, всенепременно выстрелит. А раз уж выстрелит, то обязательно попадет.

И он снова потрусил впереди Загорского, на ходу загибая пальцы. Значит, за водку, за воровство, за пьянство со стрельбой… А вот еще – за беспричинную стрельбу в пределах Желтуги – тоже 500 ударов…

– А что же, случалась беспричинная стрельба? – полюбопытствовал Ганцзалин.

– А как же – всенепременно, и сплошь и рядом к тому же, – закивал старик. – У нас тут не только русские с китайцами, но и корейцы, инородцы всякие сибирские, евреи – куда же без них, полячишки там, американцы, французы…

– И что же, французы без причины в воздух палили? – не поверил китаец.

Правду сказать, насчет французов Еремей точно не знает и ничего утверждать не может, а вот которые с Кавказа приехали – черкесы и прочие разные абреки – те конечно. У них ведь там это спокон веку заведено: радуются – стреляют, печалуются – стреляют, скучают – стреляют, и все в таком же роде. Как русский человек по всякому поводу и без повода пьет, так кавказец по поводу и без повода стреляет.

– А как по новому закону положили двух-трех горе-стрелков под терновник, так сразу и остальные утихомирились, – продолжал старик. – Еще триста ударов было, если человек отдавал под залог рабочие инструменты. Потому что если нет у него рабочих инструментов, то и работать он не может, а тогда чего он тут крутится, в Желтуге? Правда, это уж было не так сурово, потому что в этом случае били не терновником, а палкой, а под палкой все-таки выжить можно, особенно если палач не сильно усердствует.

Курдюков на секунду задумался, потом продолжал, хитро прищурясь.

– За баб давали четыреста палок…

Этот пассаж показался непонятным как Загорскому, так и его помощнику. Что значит – за баб?

– А то и значит, – отвечал Курдюков. – Привел ты, скажем, бабу на прииск – будь любезен, получи четыреста палок. Позже, конечно, сменили на штраф, а потом и вовсе отменили. Потому что баба – она как змея, всюду пролезет, хоть ты сразу всем головы руби. Так что запрет запретом, а баба в Желтугу пошла, в первую голову китаянка, конечно, а потом и нормальные появились, русские то есть – хотя и мало.

– А за убийство? – спросил Загорский. – Что делали с убийцами?

Курдюков отвечал, что с душегубами поступали по закону Моисееву: око за око, зуб за зуб.

– То есть казнили?

– Не просто казнили, а тем же способом, что и они. То есть зарезал ты человека – ну, и сам получи ножом в печенку. Задушил – виселица. Застрелил – расстрел. Топором зарубил – и тебе череп колуном развалят. Вот такая вот у нас арихметика. Но это все раньше. Теперь такие строгости отменили, народ пообвыкся, человеческий вид имеет.

Что же касается продажи вина, тут правила смягчились настолько, что винные лавки стали строиться вполне законно прямо на территории Желтуги. Смысла в спиртоносах не стало, что, конечно, подорвало материальное благополучие Курдюкова. И тогда он решил сдавать угол у себя в доме – для новоприбывших, не обзаведшихся еще своим зимовьем, или для тех, кому целый дом снимать было накладно, не говоря уже про гостиницу…

– Ну, вот и пришли, – наконец сказал старик, останавливаясь перед вполне приличным с виду зимовьем.

Дом старичка или, как говорил сам Курдюков, фатера, был обычной желтугинской избой, размером четыре сажени на четыре[10]10
  То есть 8,5 метра на 8,5.


[Закрыть] и высотой в три аршина[11]11
  2,1 метра в высоту.


[Закрыть]. Здесь тоже имелись сени и две горницы, но, в отличие от более крупного дома президента, не было кухни, а дом отапливался железной печуркой. Окна были закопченные, в углах мирно полеживала пыль, низкий потолок над головой темнел многомесячной грязью – дому, как справедливо заметил Ганцзалин, явно не хватало заботливой женской руки.

Нестор Васильевич, однако, только плечами пожал: это прииск, какая тут может быть женская рука? Еремей же сам сказал, что до последнего времени законы Желтуги запрещали женщинам жить на прииске.

– А как же гимнастка? – возразил ему помощник. – Или она не женщина?

Загорский отвечал, что циркачи, вероятно, не являются постоянными жителями Желтуги, а приезжают сюда время от времени на гастроли. Но Еремей его опроверг, сказав, что запрет на женщин – дело давнее, и теперь дочери Евы на прииске живут невозбранно, хоть и не в таком количестве, чтобы на всех хватало. Вот он, например, старичок бодрый и собою интересный, а все бобылем ходит…

Но китаец перебил его, заметив, что амурные фантазии Курдюкова никому не интересны, пусть лучше скажет, точно ли циркачи – люди пришлые, и не живут в Желтуге, а только наездами тут бывают?

– Наездами, конечное дело, но и живут тоже, – несколько загадочно отвечал Курдюков, но тут уже его перебил Загорский, заявив, что им сейчас нужно отправиться в управление приисками – подать заявку на выбранный им золотоносный участок. Они оставят тут вещи, а когда вернутся, то и договорят.

Курдюков, однако, как-то странно замялся.

– Что такое? – спросил Загорский несколько удивленно.

– Так ведь договаривались по пять рублев в день, – отвечал старичок. – Пожалуйте платить, как договорено.

Однако Нестор Васильевич отвечал, что есть идея гораздо лучше и в нескольких словах посвятил Курдюкова в свой план, суть которого состояла в том, что Курдюков, как человек опытный, организует тут небольшую артель, которая будет разрабатывать участок и добывать золото.

– По скольку рубликов на нос в день положите? – хищно оживился Еремей.

Загорский отвечал, что нисколько не положит, потому что рассчитываться планирует золотом, которое добудут на его участке подобранные дедом Еремеем старатели.

– И сколько же золотничков положите? – не отставал старик.

– А сколько добудете – все ваше, – отвечал Загорский. – А ты себе, как старшему, в два раза больше остальных выписывать можешь.

Эта мысль очень понравилась Курдюкову, но совершенно не понравилась Ганцзалину.

– Не все, – сказал он сурово, – половина от добычи!

Старик перевел взгляд на Нестора Васильевича.

– Нетути, – сказал он обиженно, – не бывать. Половина не пойдет. Этак проще самим ребятушкам взять участок, да мыть на нем пшеничку – зачем на хозяина пуп рвать?

– Не волнуйся, – сказал ему Загорский и бросил грозный взгляд на Ганцзалина, – все будет ваше.

Еремей кивнул удовлетворенно, но не удержался, спросил все-таки: на какой же гешефт рассчитывает его милость, если все золото работникам отдавать? Или, может, он купцом стать думает, а пшеничку – для блезиру?

– Мудрый ты старик, тебя не обманешь, – отвечал Загорский, и они с Ганцзалином отправились в управление приисками.

Едва они отошли от дома Курдюкова, помощник начал бурчать, что все это выглядит крайне подозрительно. Старику они, конечно, заговорили зубы, но когда правление Желтуги узнает, что все добытое золото они обещали нанятым работникам, оно поймет, что они не за золотом сюда явились. Это вызовет подозрение и неизвестно, что потом с ними сделают. Место дикое, никаких законных властей тут нет. Прибьют ночью, а хладные останки в лесу закопают.

– Ничего похожего, – отвечал надворный советник, решительно шагая в сторону Орловой площади. – Когда об этом узнает Фассе, он подумает, что я хочу все-таки принять его предложение, а это даст нам немного времени и развяжет руки для активных действий.

Дойдя до управления, они поднялись по ступенькам и не стучась – кто же стучится в официальное присутствие? – зашли в дом. Внутри за большим письменным столом сидел высокого роста и могучего сложения человек с закатанными до локтей рукавами. Он что-то писал на белом листе, окуная перо в фарфоровую красную чернильницу, волосы его русые торчали дыбом, брови хмурились, рот скривился в язвительную ижицу, словно не деловую бумагу он писал, а письмо турецкому султану.

– Не султану, – уточнил великан, не поднимая головы от письма, – а китайскому амбаню отношение составляю.

– Зачем? – деловито поинтересовался Ганцзалин.

Тут, наконец, пишущий оторвал взгляд от письма и поднял глаза на вошедших.

– А, – сказал он, – явились наконец! – И добавил с некоторым упреком. – Заставляете себя ждать, господа.

Надворный советник несколько удивленно поднял бровь и холодно полюбопытствовал, с кем имеет честь?

– Николай Павлович Прокунин, здешнего правления выборный староста, – гигант воздвигся из-за стола и крепчайшим образом пожал руку сначала надворному советнику, а потом и его помощнику.

– Не знал, что вы нас ждете, – как бы между делом заметил Загорский.

Прокунин пожал плечами: разумеется, ждут, а как иначе? После их утренних подвигов по прииску только и разговоров про двух загадочных пришельцев. При этом относительно их дальнейшей судьбы в Желтуге идет весьма активная дискуссия. Одни предлагают высечь их в назидание потомкам, другие – выбрать старостами.

– Скажу по секрету, ни один вариант правлением всерьез не рассматривается, – доверительно прогудел Прокунин. – Однако Фассе полагает, что вас, господин Загорский, вполне можно сделать нашим фельдмаршалом и главнокомандующим вооруженными силами Амурской республики.