Текст книги "В.В. Тетрадь с рисунками на полях"

Верещагин только головой покачал в ответ на такое заявление. Они что же, собираются всю оставшуюся дорогу дежурить возле дверей его купе?

– Нет, разумеется, – отвечал Нестор Васильевич. – Это было бы совершенно пустым делом. Чтобы убить человека, совершенно необязательно входить в его купе. Его можно убить через стенку из соседнего купе, можно выстрелить в окно, прострелить крышу и даже пол вагона. Результат один – человек отдает Богу душу и отправляется на встречу с апостолом Петром.

– Значит, вы уверены, что меня все-таки попытаются убить? – осторожно спросил художник.

– В этом не может быть никаких сомнений, – отвечал Загорский.

– Вот черт! – огорчился Верещагин. – Скажу вам честно, я не затем ехал в Америку, чтобы меня тут похоронили.

Коллежский советник отвечал, что в этом есть и вина самого художника: зачем он ввязался в шпионскую историю с двигателем? И Загорский лукаво поглядел на живописца.

– Возможно, я поступил не подумав, – покаялся Василий Васильевич. – Но мной двигал естественный патриотизм и, что греха таить, любопытство.

– Патриотизм – прекрасная вещь, в любопытстве тоже нет ничего слишком уж плохого. Но вместе они образуют весьма взрывоопасную смесь, – заметил Загорский.

Немного подумав, художник предложил обратиться в местную полицию: может быть, ему дадут какую-то охрану?

– И что вы скажете в полиции? – осведомился коллежский советник. – Поведаете им душещипательную историю о том, как вступили в сговор с инженером Тимоти, чтобы увезти в Россию секретный двигатель и тем подорвать военную мощь Америки?

Расстроенный Верещагин зажал в кулак бороду и так сидел, наверное, с полминуты. Потом поднял глаза на Загорского, вид у него был крайне озабоченным.

– Так что ж нам теперь делать? – спросил он озадаченно.

– Вопрос этот гораздо сложнее, чем может показаться, – вид у Нестора Васильевича был очень серьезным. – Я думал над всей этой историей. В ней есть вещи, которые меня смущают. Во-первых, бессмысленная жестокость, с которой был устранен инженер. Если за инженером охотились, ну, скажем, агенты секретной службы, они бы сначала решили поговорить с ним, припугнуть, словом, не стали бы сходу резать его, как поросенка – все же он гражданин США, пусть и совершивший с их точки зрения предательство. Есть другой вариант – Эндрю Тимоти убила иностранная разведка, например, французская. Ей каким-то образом стало известно о его изобретении и перспективах, которые оно сулит. Тогда жестокость, с которой было совершено убийство, вполне понятна. Но есть и третья возможность: инженера убили какие-то частные лица, которые надеялись завладеть его чертежами и продать их за хорошую цену. Одно непонятно: откуда эти люди узнали, что Тимоти собирается продать свое изобретение, если он даже не брал на него патент?

* * *

Спустя примерно час после вышеуказанного разговора Василий Васильевич Верещагин сидел в своем двухместном купе в чрезвычайно мрачном настроении. Он, как и мистер Тимоти, тоже ехал один – официальные лица, устроившие его поездку, выкупили оба места в его купе. Тем не менее, мрачные перспективы, которые нарисовал художнику Загорский, не давали ему прийти в хорошее расположение духа.

Верещагин хмуро глядел в окно – оттуда виден был только стоящий на соседних путях черный грузовой состав, над которым в некотором отдалении синели снеговые шапки Скалистых гор.

Внезапно до слуха художника донеслись трескучие взрывы и пальба. Он выглянул из окна, но ничего не увидел. Очевидно, стрельба началась справа, со стороны города. Верещагин хотел было открыть двери и выйти в тамбур, и даже встал для этой цели с дивана, но тут же застыл, вспомнив предостережение Загорского.

– Что бы ни происходило, не покидайте купе, – строго наставлял его Нестор Васильевич. – Даже если начнется светопреставление, даже если снаружи будет стоять сто младенцев и вопиять о помощи – не открывайте дверь: за ней вас ждет старуха с косой, и смерть ваша будет ужасна.

Скрепя сердце, Верещагин опустился на диван. Внезапно в окно его купе громко ударил пущенный чьей-то меткой рукой камешек. Художник взглянул в окно и увидел Загорского. Коллежский советник стоял прямо рядом с поездом на железнодорожной насыпи.

– Василий Васильевич, прошу на выход, – негромко, но повелительно сказал он.

– То есть как это – на выход? – удивился Верещагин.

– Через окно, – отвечал Нестор Васильевич. – Просто прыгайте вниз, на насыпь. Вы человек сильный, тренированный, для вас это не должно быть слишком уж сложным делом.

– Легко сказать – прыгнуть, – закряхтел Верещагин. – Мне все-таки не двадцать лет, а почти шестьдесят, я и ноги могу переломать от такого прыжка.

– В таком случае повисните на руках и затем спуститесь вниз, – посоветовал Загорский. – Ничего не бойтесь, я вас подстрахую.

– А как же вещи? – спросил Верещагин озабоченно. – У меня тут саквояж с вещами и кое-какие наброски.

– Бросайте ваш саквояж вниз, но, прошу, побыстрее, время дорого, – отвечал коллежский советник. – И не забудьте деньги, чековую книжку и документы.

Спустя минуту ворчащий и крайне недовольный Василий Васильевич уже стоял на насыпи рядом с Загорским. В руке он держал свой коричневый саквояж, побывавший в разных переделках. Не дав Верещагину опомниться, коллежский советник велел ему нырять прямо под вагоны товарного поезда.

– Это еще зачем?

– Чтобы нас не заметили, – и Загорский первым полез под поезд.

Верещагин, кряхтя, двинулся следом за ним. Спустя несколько секунд они уже лежали прямо на рельсах, над ними нависло непроглядно черное, пропахшее углем брюхо товарного вагона.

– И долго нам так лежать? – осведомился художник.

– Пока не отправится наш поезд, – отвечал Загорский. – Пусть те, кто следит за вами, думают, что вы поехали дальше в экспрессе. А мы продолжим путешествие на лошадях – так безопаснее.

Верещагин пришел в ужас. На лошадях, да еще по горам? До Вашингтона больше трех тысяч верст, сколько же они будут ехать до места?

– Я не сказал, что мы поедем на лошадях прямо до Вашингтона, – отвечал Загорский. – Нам сейчас важно запутать преследователей, пусть думают, что мы в поезде.

Верещагин обреченно кивнул. А, кстати сказать, что там за стрельба на станции? Нападение индейцев?

– Это не стрельба, это Ганцзалин с помощью петард отвлекает внимание почтеннейшей публики, – объяснил коллежский советник. – Было бы нехорошо, если бы увидели, как мы лезем из поезда через окна. Во-первых, это было бы неприлично, во-вторых, выдало бы врагам все наши планы. Что же касается индейцев, то они уже больше десяти лет не ведут войн с бледнолицыми. Что вы слышали о бойне при Вундед-Ни?

Оказалось, что художник ничего об этом не слышал.

– Рассказывать в деталях сейчас нет времени, да и место неподходящее, – отвечал Загорский. – Скажу лишь, что это была одна из последних битв Индейской войны, в которой индейцы потерпели тяжелое поражение, бесповоротно сломившее их дух. Считается, что после этого краснокожие были покорены окончательно, некоторые племена рассеялись, другие – переместились в резервации.

Вскоре экспресс отошел от станции, и коллежский советник вместе с художником вылезли из-под товарного поезда на свет Божий. На перроне их ждал ухмыляющийся Ганцзалин.

– Ты все сделал? Лошадей купил? – спросил его Загорский.

Помощник лишь молча кивнул.

– А карты? Карты тебе удалось достать?

Китаец неприятно оскалился.

– Это стоило нам двести долларов, – сказал он сердито. – Подумайте только, двести долларов за карты с горными тропами! Да индеец, который мне их продал, вместе со своей лошадью, домом и всем его племенем столько не стоит. Если бы у меня было хоть немного времени, уж я бы его уломал.

– Неважно, – отмахнулся Загорский. – Без этих карт мы в жизни через горы не проедем.

Ганцзалин хотел было сказать, что через горы они и с картами не проедут, но господин его перебил и велел вести прямо к лошадям.

На станционной площади под присмотром чумазого индейского недоросля лет пятнадцати их ждали три жеребца. Правда, отнести их к лошадиному племени было сложно, скорее это были чубарые и пестрые пони пяти примерно футов в холке. Кроме того, тут же стояли два мула – чтобы нести поклажу путников. Мулы не вызвали никаких нареканий со стороны Загорского, но пони привели его в нехорошее изумление.

– Это что за чудо-юдо? – осведомился коллежский советник. – Я просил тебя купить коней, а ты кого приволок? Ослов-переростков?

Ганцзалин обиделся и сказал, что это не ослы никакие, а настоящие индейские пони.

– Но зачем нам пони? – раздражение господина с каждой секундой нарастало. Этому способствовал и юный индеец, насмешливо скаливший белые зубы.

– Во-первых, они дешевле, – начал китаец.

Загорский, услышав такое, возвел очи горе. Выражение его лица говорило ясно – наградил же Бог помощничком!

– Во-вторых, – ничуть не смутившись, продолжал Ганцзалин, – они ужасно ловкие. По горам карабкаются, как обезьяны. Там, где обычная лошадь свалится в пропасть вместе с наездником, индейский пони пройдет совершенно спокойно. И, наконец, они очень выносливые. Вывезут кого угодно, даже господина Верещагина.

– Мерси, – иронически поклонился художник, – очень рад был услышать такой комплимент.

Коллежский советник нахмурился. Положительно, нельзя доверить помощнику даже самое простое дело – он все испортит.

Ганцзалин надулся. Он хотел, как лучше, но если господин считает, что разбирается в лошадях лучше, чем он, то может обменять этих пони на каких-нибудь других.

– Между прочим, – сердито добавил китаец, – я этих пони даже не купил, а взял в аренду. И тем много на этом сэкономил.

– В аренду? – изумился Верещагин. – Как же это мы будем их возвращать? Пошлем обратно почтой?

Ганцзалин отвечал, что у краснокожих все продумано. На любой из ближайших станций они могут найти индейского торговца лошадьми и продать ему этих пони. Возьмет он их, конечно, подешевле, чем заплатили путники, но все же какие-то деньги им все равно перепадут. Таким образом, внакладе не останутся ни они, ни индейцы.

– Да, – сказал Верещагин саркастически, – только лошадьми мы еще не торговали.

Но Загорский лишь рукой махнул. В конце концов, им не на другой конец света скакать, главное, чтобы эти пони действительно смогли их поднять.

– Не беспокойтесь, поднимут, – отвечал Ганцзалин.

И действительно, они вполне комфортно разместились в седлах, и даже мощного Верещагина его маленький скакун выдерживал совершенно спокойно. Только, пожалуй, Нестор Васильевич был несколько высоковат, так что ноги его почти касались земли.

– Вы похожи на Дон Кихота, а мы с господином Верещагиным как будто бы ваши санчо-пансы, – сообщил хозяину очень довольный Ганцзалин.

Тот ничего не ответил на такой сомнительный пассаж, он глядел на мальчика-индейца.

– Как тебя зовут? – спросил Загорский.

– Гроза Бледнолицых, – отвечал тот, дерзко ухмыляясь. Английский у него был вполне приличным.

Улыбнулся и Загорский: у мальчишки было недурное чувство юмора.

– Из какого ты племени?

– Я шошон, – отвечал мальчишка с гордостью.

– Скажи, Гроза Бледнолицых, есть у вас в городе шошоны или индейцы других племен, которые хорошо знают окрестные горы?

– Зачем вам? – спросил парнишка скептически.

– Мы бы взяли такого человека проводником и заплатили ему хорошие деньги…

Мальчишка смотрел на Загорского с каким-то странным выражением на лице. Наконец он спросил, как далеко хотят бледнолицые углубиться в горы? Нестор Васильевич отвечал, что они двинутся на юго-восток, в сторону Гранд-Джа́нкшен.

– А зачем вам Гранд-Джанкшен? – насторожился юный индеец.

Загорский на миг замешкался с ответом, и его опередил Ганцзалин.

– Мы горные инженеры, – заявил он, очень довольный собой. – Едем разведывать месторождения золота.

Лицо юного индейца дрогнуло.

– Он пошутил, – быстро сказал коллежский советник, бросая на помощника грозный взгляд. – Мы простые охотники. Так ты возьмешься быть у нас проводником?

Гроза Бледнолицых покачал головой: нет, туда их не поведет ни он, ни любой другой индеец, и ни за какие деньги притом. Верещагин и Ганцзалин озадаченно переглянулись.

– Но почему нет? – спросил коллежский советник.

– Бледнолицым туда нельзя, – коротко отвечал мальчишка. – Там их ждет смерть – ужасная и неотвратимая.

Сказав так, он отвернулся и молча пошел прочь. Китаец и Верещагин провожали его озабоченными взглядами.

– Какого черта, Ганцзалин?! – не выдержал Загорский. – Кто просил тебя называться горным инженером?

– А что такого? – пожал плечами помощник. – Или надо было сказать ему правду?

Но коллежский советник не смягчил сурового тона. Сто раз он говорил, что переезжая в новую страну, надо непременно готовиться, изучать всю возможную литературу на этот счет. Но помощник его не слушает, и вот они опять оказались в луже!

– Да в какой луже, говорите яснее! – возопил китаец.

Объяснение оказалось довольно простым. Как известно, бледнолицые сгоняли индейцев с их исконных территорий и отправляли в резервации. Причиной такой жестокости часто становилось открытие на индейских землях месторождений золота, серебра или других полезных ископаемых. Случалось, что одно и то же племя переселяли с места на место несколько раз, не давая толком обжиться и закрепиться. Именно поэтому индейцы с таким подозрениям и даже ненавистью относятся к золотоискателям и всякого рода землемерам и инженерам – они понимают, что если откроют новое месторождение, их снова сгонят с земли, которую они только-только начали обживать. Вот в чем причина того, что Гроза Бледнолицых отказался идти с ними, а не какое-то там индейское проклятие.

– Если бы не твоя дурацкая выдумка, у нас был бы надежный проводник, – заключил Нестор Васильевич. – А так мы идем в горы, надеясь только на карты и собственную интуицию.

Верещагин согласился с Загорским.

– Дело еще не кончено, – сказал он озабоченно. – Насколько я знаю, у индейцев хорошо работает оповещение, и если мы встретим их в горах, эта история нам еще аукнется.

Не глядя больше на проштрафившегося помощника, Нестор Васильевич подбодрил вожжами своего пестрого буцефала и двинулся во главе процессии, состоявшей из трех пони и двух мулов. Не торопясь, но при этом достаточно резво они двинулись вдоль железной дороги.

Предусмотрительный Ганцзалин обзавелся не только пони, но и запасся в дорогу всем необходимым. Он купил палатку для ночевок, три теплых одеяла вроде тех, в которых ходят индейцы (в горах холодно, особенно ночью), мешок с маисовой мукой, несколько связок сушеного мяса и два бурдюка с водой.

Кроме того, поскольку зимой в горах для лошадей нет никакого корма, он купил несколько мешков с овсом. Все это они навьючили на двух мулов, которые составили обоз их небольшого отряда.

– Индейцы с таким запасом могут хоть месяц по горам разъезжать, – заметил Ганцзалин. – Они заливают в маисовую муку воду и делают из нее болтанку, получается очень сытно. А у нас к тому же мясо есть. Значит, мы можем ездить два месяца.

Загорский сухо отвечал, что он на столь долгий срок не рассчитывал. По его прикидкам, преследователи обнаружат их отсутствие только на следующей станции, в городке Про́во, верстах в сорока отсюда. Тогда они либо попытаются вернуться в Солт-Лейк-сити, чтобы искать беглецов там, либо просто будут ждать в Прово в расчете на то, что их дружная компания приедет следующим поездом. В любом случае, им придется уклониться от торных дорог и часть пути проехать по горным тропам. Если все будет в порядке, коллежский советник рассчитывает добраться до следующей после Прово станции – города Хэ́лпер, расположенного примерно в ста восьмидесяти верстах от них.

– Сто восемьдесят верст – это серьезно, – озаботился Верещагин. – Мы потеряем пять-шесть дней.

Нестор Васильевич отвечал, что другого выбора у них нет, и лучше потерять несколько дней, чем расстаться с жизнью.

Верещагину ничего не оставалось, как развести руками и согласиться, после чего их маленький отряд решительно продолжил свой путь.

Глава пятая. Человек-волк

Несколько верст они ехали вдоль железной дороги, и Загорский регулярно сверялся с картами. Наконец он сообщил товарищам, что настало время свернуть в горы.

Путники пришпорили своих пони и направились к горным отрогам, начинавшимся в паре верст от дороги. Индейские пони, несмотря на невеликий рост и сомнительную масть, трусили весьма бодро, так что очень скоро путники начали подниматься в горы. На горизонте перед ними сияли снеговыми шапками далекие вершины, по обе стороны от тропы шли древовидные можжевельники и разного вида сосны.

Тропинка, по которой ехали беглецы, сначала была пологой и достаточно широкой, но чем дальше они двигались, тем все более узкой и крутой она становилась. Тем не менее, их индейские пони как ни в чем не бывало стучали копытами по каменистой почве и бодро карабкались вверх.

Здесь, на юге Америки, Скалистые горы были сложены из песчаников, известняков и глинистых сланцев, в них содержалось большое количество железа, которое, окисляясь, придавало горам рыжеватый оттенок. При одном взгляде на это торжество рыжего в горле почему-то делалось сухо и хотелось пить.

Кроме всего прочего, здешние скалы имели причудливую форму, там и сям в них возникали огромные кольца-туннели, которые тысячелетиями создавала природа. Под лучами солнца все это принимало какой-то пустынный и величественный вид, словно при начале времен, что приводило в совершеннейший восторг Верещагина, который больше всего жалел сейчас, что нет с ним его красок и холстов, а только блокнот и карандаши.

– Вы наверняка сможете написать здешние горы по памяти, – сказал Загорский, – у вас, как у художника, должна быть прекрасная зрительная память.

– Она у меня, безусловно, есть, – несколько мрачновато отвечал Верещагин, – однако картины лучше всего писать с натуры.

– Очень скоро инженеры усовершенствуют фотографию и тогда не нужны будут никакие картины, – заметил Ганцзалин. – За пару секунд можно будет сфотографировать любой пейзаж, художники станут не нужны и смогут заняться чем-нибудь полезным.

Верещагин смерил китайца хмурым взглядом: очень хотелось бы надеяться, что помощник его высокоблагородия господина Загорского шутит.

– Я бы на вашем месте не слишком на это рассчитывал, – беспечно отвечало его высокоблагородие.

Несколько задетый Верещагин слегка придержал своего пони и ехал теперь в самом конце их маленькой процессии, молча поглядывая по сторонам. Солнце между тем явственно клонилось к закату, на горы опускался холодный туман. Горы тонули в этом тумане, как сказочные великаны, он плыл над головами, словно они стояли на дне океана.

Наконец Верещагин не выдержал, попросил своих товарищей остановиться ненадолго, достал из саквояжа карандаши и блокнот и стал быстро делать наброски.

– Неплохо бы найти какую-нибудь пещеру, – заметил Нестор Васильевич. – В горах ночью довольно холодно, а под ветром – еще холоднее, нас не спасут даже наши индейские одеяла.

– Надо было раньше искать, – пробурчал Ганцзалин, – в тумане почти ничего не видно, а сядет солнце, так мы вообще окажемся в полной темноте.

– Ищущий да обрящет, – бодро отвечал коллежский советник. – В этой части Скалистых гор пещер много, и некоторые из них – достаточно крупные, чтобы принять в себя целый полк, а не только нашу скромную компанию. К тому же индейская карта ясно указывает, что мы находимся на месте стоянки.

Однако стоянкой оказалась вовсе не пещера – это была ветхая хижина, поставленная то ли индейцами, то ли какими-то местными охотниками. Ганцзалин спешился первым и немедленно забежал внутрь. Загорский и Верещагин ждали рядом, не слезая со своих пони.

Спустя минуту китаец показался из хижины. Вид у него был очень довольный.

– Заселяемся, – сказал он, – отличный дом. Сухо, ветра нет, да к тому же двери можно припереть изнутри, так что ни один зверь не войдет.

Загорский спешился и сурово осведомился, с каких это пор Ганцзалин идет впереди господина. Разве пословица «Поперек батьки в пекло не лезь» ничего ему не говорит?

– Во-первых, вы не мой батька, – находчиво отвечал помощник. – Во-вторых, это для вашей же безопасности. В доме мог притаиться бешеный волк. Он мог бы вас укусить, а иметь дело с взбесившимся хозяином мне совсем не улыбается.

– А если бы бешеный волк укусил тебя? – поинтересовался Загорский, привязывая своего пони к ближайшему дереву. – Полагаешь, мне было бы приятно иметь дело с бешеным помощником?

– У меня такой характер, – отвечал китаец, – что даже если меня покусает стая бешеных волков, никто этого не заметит.

– Справедливо, – согласился Загорский.

Они растопили снег, напоили и накормили пони и мулов, затем на скорую руку перекусили сами и отправились обживать хижину.

Хижина действительно была достаточно просторной и защищенной от ветра. На земляном полу можно было развести костер, дым от него здесь очень хорошо вытягивался через щели в крыше, так что ночь они провели если не с комфортом, то вполне терпимо, и наутро двинулись дальше.

– Я вот о чем подумал, – озабоченно сказал художник, поеживаясь под холодным утренним ветром, – что, если преследователи наши окажутся хитрее, чем мы думаем, или просто замешкаются? Они слишком поздно поймут, что нас нет в поезде и будут ждать нас не в Прово, а в том самом Хэлпере, куда мы направляемся.

– Прежде, чем обнаружить себя, мы пошлем на станцию Ганцзалина – на разведку, – отвечал коллежский советник.

– Переодев его индейцем? – усмехнулся Верещагин.

Нестор Васильевич, однако, отвечал, что это совершенно лишнее. В этих местах полно китайцев, они остались тут с тех пор, как строилась Трансконтинентальная железная дорога. Их вербовали в Поднебесной в качестве дешевой рабочей силы…

– За доллар в день! – сердито вставил Ганцзалин.

Коллежский советник кивнул – именно так, эксплуатировали сынов Поднебесной совершенно безбожно. Тем не менее, когда стройка закончилась, многие из них решили остаться в Америке.

– Конечно, китайцы тут люди второго или даже третьего сорта, нечто среднее между неграми и индейцами, однако у себя на родине они рискуют вообще умереть с голоду, – заметил Загорский. – Если станет ясно, что нас действительно ждут в Хэлпере, мы просто сядем на поезд в обратную сторону и вернемся в Сан-Франциско, а там уже будем действовать по обстоятельствам.

За полтора дня на своих пони они прошли весьма приличное расстояние и поднялись уже достаточно высоко. Можжевельники сменились хвойными лесами из елей и пихт, под ногами у них разверзались узкие, но глубокие пропасти, тянулись длинные живописные каньоны, а между горными кряжами располагались плоскогорья, вероятно, очень красивые в период цветения весной.

Развернувшиеся перед ними пейзажи чрезвычайно привлекали Верещагина и всякий раз на остановках он вытаскивал свой блокнот, карандаши и делал быстрые наброски.

На скалах они видели застывших в неподвижности снежных баранов, изредка вдалеке мелькали лисьи хвосты, а однажды Ганцзалин не удержался и выстрелил в белохвостого оленя. Эхо от выстрела загремело на многие мили кругом, подраненный олень, хромая, исчез из виду.

Нестор Васильевич немедленно устроил выволочку Ганцзалину.

– Какого дьявола, – говорил он, не сдерживая досады, – какого дьявола начал ты палить по беззащитным животным?

Ганцзалин защищался, говоря, что это охота, а на охоте всегда стреляют, хотя, как только что выяснилось, не всегда попадают. Но господин объяснений его не принял и продолжал бранить помощника. На его взгляд, стрельба по животным может быть оправдана только двумя обстоятельствами – угрозой жизни, если, например, на тебя нападает лев или стая волков, – и перспективой голодной смерти.

Но хуже всего, по мнению Загорского, было то, что в горах эхо от выстрела разносится на много верст и может привлечь как людей, так и хищников.

К несчастью, опасения коллежского советника подтвердились очень скоро.

Перед самым заходом солнца путники наконец отыскали просторную пещеру и забрались туда вместе со своими малорослыми скакунами. Однако вскоре они заметили, что пони их дрожат и порываются сорваться с привязи.

– Что с ними? – спросил Ганцзалин.

– Видимо, чуют хищника, – невесело отвечал Нестор Васильевич.

– А много здесь хищников? – осведомился Верещагин.

– Хватает.

Как бы в подтверждение слов коллежского советника из темноты донесся протяжный тоскливый вой. Пони заржали и стали испуганно топтаться на месте, Загорскому стоило большого труда их успокоить.

– Костер, – велел он, повернувшись к помощнику, – разводи костер!

Китаец немедленно наломал с деревьев сучьев и попытался развести костер прямо при входе в пещеру. Однако ветки были свежие, влажные и загораться не спешили. Вой между тем понемногу приближался, наводя ужас и тоску не только на животных, но и на людей. С наступлением ночи сгустился тяжелый влажный туман, и даже луна теперь не рассеивала тьмы.

– Похоже, нас ждет долгая ночь, – сквозь зубы процедил Загорский и повернулся к Верещагину, сидевшему в пещере. – Василий Васильевич, могу я попросить вас взять ружье и подежурить у входа в пещеру?

Художник молча кивнул, поднял ружье и вышел из пещеры к Загорскому и Ганцзалину. В кромешной тьме, которая покрыла горы с наступлением вечера, не было видно вообще ничего. Впрочем, так показалось бы обычному человеку. Однако Нестор Васильевич с его орлиным зрением разглядел чуть ниже по склону злые желтые огоньки. Он молча кивнул Верещагину, указывая, куда целиться, сам же вместе с Ганцзалином с удвоенной силой начал разводить костер.

Художник взял ружье на изготовку и направил его в ту сторону, откуда доносился вой.

– Не выстрелить ли для острастки? – спросил он негромко.

Загорский покачал головой.

– Нет, – сказал он, – стреляйте, только если будет непосредственная опасность. В прошлый раз выстрелы привлекли хищников, в этот раз может явиться кто-нибудь похуже.

И снова взялся за ветки.

Верещагину, который зорко вглядывался в темноту, показалось, что желтых огней в темноте стало больше. Проморгавшись, он понял, что теперь они занимают большее пространство, чем пять минут назад.

– Кажется, нас обходят по периметру…

– Даже дикие звери совершенствуются и усваивают новые методы ведения войны, – невесело пошутил коллежский советник.

В конце концов совместными усилиями Загорскому и Ганцзалину удалось разжечь костер. Идущий от него яркий желтый свет, подрагивая, потянулся в темноту, расширяя безопасное для человека пространство.

– Ну вот, – удовлетворенно сказал Ганцзалин, – так-то лучше. Добро пожаловать в гости, господа волки.

Загорский, однако, заявил, что костер – это лишь полдела. Костер может напугать волков или пуму, но он едва ли отпугнет медведя, не говоря уже о людях.

– Вы думаете, тут, в горах, есть какие-то люди? – спросил Верещагин, который растирал ладони, озябшие на холодном ветру.

– Безусловно, – кивнул Загорский. – Горы – то место, где всегда скрываются люди, имеющие разногласия с законом. Попросту говоря, всякого рода разбойники и бандиты. Боюсь, выстрел Ганцзалина могли привлечь их внимание. Мы, конечно, ушли довольно далеко, но если нас нашли волки, нас могут отыскать и люди. Тем более, мы разожгли костер, который в ночи видно издалека. Мы со всех сторон окружены хищниками, и костер – единственная преграда между нами и ими, так что потушить его мы не можем. Значит, придется устраивать ночные дежурства, чтобы возможный враг не застиг нас врасплох.

Ночь разбили на двухчасовые стражи. Первая досталась Ганцзалину, вторая – Загорскому, а третья – Верещагину.

– Василий Васильевич, вы можете не участвовать в дежурствах, – предложил коллежский советник. – Мы с Ганцзалином справимся сами, нам не впервой.

Однако Верещагин сказал, что он не какой-то там неженка, он служил во флоте, несмотря на возраст, здоров и вынослив, и намерен нести все издержки их похода наравне с остальными.

Видимо, за предыдущие два дня они здорово устали, поскольку Загорский с трудом разбудил Верещагина, когда пришла его очередь.

– Может быть, все-таки Ганцзалин подежурит вместо вас? – с некоторым сомнением спросил Нестор Васильевич, глядя, как художник с трудом продирает глаза.

– Ни в коем разе, – отвечал Верещагин, – я бодр и весел.

Загорский кивнул, улегся на одеяло, прикрылся вторым его концом и несколько минут лежал, ожидая, не начнет ли дремать Верещагин. Но тот сидел возле костра, подбрасывая в него ветки, и глухо покашливая – кажется, в походе он немного простыл.

«Как доберемся до станции, надо будет купить в аптеке барсучьего жира и дать ему», – напоследок подумал Нестор Васильевич, проваливаясь в глубокий, словно горная пропасть, сон.

Впрочем, очень скоро он проснулся от того, что рядом тревожно заржали индейские пони. Загорский открыл глаза и увидел, как Верещагин поднялся со своего места, подхватил ружье и вышел из пещеры в ночь.

Некоторое время коллежский советник чутко прислушивался к звукам, идущим снаружи, но все было тихо – ни воя, ни шума, и очень скоро глаза его снова смежил крепкий сон.

* * *

Пробуждение Загорского было внезапным и мгновенным. Он не успел еще открыть глаза, как понял, что они в пещере не одни. Рядом был кто-то еще, кто-то, представлявший смертельную опасность. Впрочем, если быть совсем точным, врагов было несколько.

Продолжая делать вид, что крепко спит, Загорский прислушался. Похоже, Ганцзалин тоже не спал – Нестор Васильевич не слышал его дыхания, обычно ровного и размеренного. Итак, Ганцзалин почувствовал неладное и тоже проснулся. Это хорошо, в случае чего они могут начать действовать внезапно и одновременно.

Но если враги пробрались в пещеру – а в том, что это враги, у Загорского не было никаких сомнений – то что они сделали с Верещагиным? Вероятнее всего, подстерегли, когда он ночью вышел из пещеры, оглушили и затем просто беззвучно задушили. Но почему они не сделали того же с ним и с Ганцзалином, точнее, почему даже не попытались?

Загорский чувствовал присутствие в пещере нескольких посторонних, но понять точно, где они располагаются, пока не мог. Открывать глаза было опасно, это наверняка бы заметил враг. Тогда он сосредоточил внимание на верхнем даньтяне, том, который индийцы зовут «аджна», а мистики и оккультисты – третий глаз, и который по их представлениям располагается во лбу. Загорский знал, что видеть третьим глазом по-настоящему нельзя, но концентрация на нем обостряет восприимчивость всех пяти чувств.

И точно, спустя несколько мгновений третий глаз его словно обратился в фонарь, из которого исходил свет и светом этим он ощупывал окружающее пространство. Глаза коллежского советника по-прежнему были закрыты, со стороны казалось, что он спит, но на самом деле он производил необыкновенно активную работу.