Автор книги: Ансель Ленц
Жанр: Публицистика: прочее, Публицистика
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]
История человеческого рода – это история противоречий, процесс брожения. «Людей можно отличать от животных по сознанию, по религии – вообще по чему угодно. Сами они начинают отличать себя от животных, как только начинают производить необходимые им жизненные средства – шаг, который обусловлен их телесной организацией. Производя необходимые им жизненные средства, люди косвенным образом производят и саму свою материальную жизнь»[5]5
Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология // К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения. Изд. 2-е. Т. 3. С. 19.
[Закрыть]. Но они производят и жизнь духовную, причем под этим я имею в виду не только религиозный пафос, но и низменные будни; люди производят жизненные средства в значении «продукты потребления» – в том числе и те, что приводят их в состояние опьянения. К примеру, алкоголь.
Но и зверям не чуждо спиртное: как было показано в фильме «Животные – прекрасные люди» Джейми Юйса, они едят забродившие плоды, если им таковые встречаются. Однако только человек научился производить алкоголь. Вот уже более пяти тысяч лет вино и пиво имеют статус напитков повседневного употребления, а как элементы культа они были известны еще раньше. И хотя достаточно рано стали известны и опасные последствия пристрастия к спиртному, вплоть до наступления Нового времени продукты брожения различного растительного сырья, как, например, то же вино и пиво, считаются куда более полезными, чем грязная, тухлая, а часто и несущая в себе возбудителей различных инфекций вода. Даже древнейшим земледельческим сообществам были известны опьяняющие свойства вина, ставшего благодаря оказываемому им физическому и отчасти психическому воздействию напитком сакральным (как производимый из молока кумыс или получаемый из сока агавы пульке), участвующим в проведении религиозных и магических обрядов. По крайней мере, как можно судить по Древнему Египту, его потребление ограничивается культовыми церемониалами и пиршествами высших слоев общества. Во дворцах пьют вино, в то время как те, кто возводят дворцы, пьют пиво. Практически во всем мире пиво является наиболее распространенным в простонародье напитком. «Основная трапеза в Древнем Египте как у живых, так и у мертвых состояла из хлеба и пива. Оба этих слова соединялись в одно, в дословном переводе „хлебопиво“, что и означало „трапеза“… Поскольку слюна содержит большое количество ферментов, то, к примеру, знаменитое кукурузное пиво инков, чича, изготавливалось не самым аппетитным способом: старики и старухи, не годные ни для какой иной работы, разжевывали кукурузное зерно, которое затем сбрасывалось в заполненный водой глиняный кувшин. Кувшины зарывали в землю, чтобы таким образом утеплить их и ускорить процесс брожения, длившийся несколько дней»[6]6
Цит. по: Döbler H. Vom Ackerbau zum Zahnrad. Bd. 1. Reinbek bei Hamburg: Rowohlt, 1969.
[Закрыть].
Решительный прогресс в производстве вина наступает в Древней Греции. Во времена античности обрело широкую известность упоминающееся у Гомера pramnios oinos – прамнейское вино, а вино с острова Икария уже тогда было предметом торговли ввиду его особой популярности: начиная с VIII века до н. э. развивается самая настоящая экономика винного рынка, включавшая различные инструменты регулирования доходов – законы, налоги и пошлины.
Не менее значимую роль играла в те времена и эстетическая шлифовка винного продукта, являвшаяся дополнением к его дурманящему воздействию. Вино было частью так называемых либаций, а поскольку в древнегреческом обществе, по крайней мере что касается власть имущих, представлялось достаточно случаев совершать возлияния – утром ли, вечером ли, во время молитвы, пиршества, при выходе из дома и по возвращении, – то греки изобрели множество способов «улучшить вкус вина или его консистенцию… Добавление меда или уваренного вина позволяло повысить содержание алкоголя, гипс очищал вино от слизистых веществ, осветлял его и повышал кислотность, с помощью извести и толченого мрамора в вино привносили нерастворимые кислые соли калия и винной кислоты, позволявшие снизить кислотность… Вкус напитка обогащался добавлением благовоний и приправ, таких как нард, корица, или различных пряностей из числа имбирецветных растений»[9]9
Цит. по: Döbler H., ibid.
[Закрыть].
Впрочем, разумеется, известно и применение пива в различных культах. Как сказано в «Словаре религий» Бертоле, оно «и по сей день находит широкое применение в различных суевериях»[10]10
Цит. по: Bier / Wörterbuch der Religionen. Begr. von Alfred Bertholet in Verbindung mit Hans Freiherrn von Camperhausen. 3. Aufl. neubearb., erg. u. hrsg. von Kurt Goldammer. Stuttgart: Kröner, 1976.
[Закрыть]. (Следовательно, религия – это опиум для народа, пиво – его суеверие, а все прочее, начиная от красного вина и кончая абсентом, – его идеология…)
Наконец, водка взяла верх над пивом и вином, несмотря на то что водка, если ее употреблять в качестве пищевого продукта, является, по общему признанию, отравой.
К. Маркс. «Нищета философии. Ответ на „Философию нищеты“ г-на Прудона»
Критика политической экономии Нового времени может быть изложена и в форме истории спиртных напитков: «Вино представляло собой наиболее спекулятивный аграрный продукт. При этом оно служило своеобразным мостом между городом и деревней и для деревни являлось важным источником дохода. Культура виноградарства часто представляла собой культуру „капиталистическую“ и была еще более тесным образом сопряжена с оптовыми продажами, чем зерно»[11]11
Цит. по: Chaunu P. Europäische Kultur im Zeitalter des Barock. München & Zürich: Droemer/Knaur, 1968. В переводе В. Бабинцева (2005, см. след. сноску) данный пассаж отсутствует.
[Закрыть].
«На всем французском западе с конца XVI по конец XVIII века побеждает сидр, вытесняя кислую грушовку и опасную для здоровья воду: тифозные волны, по-видимому, напрямую связаны с падением урожая яблок. Северные деревни покоряет водка. Конец XVII века уже знал это опасное удовольствие»[12]12
Шоню П. Цивилизация классической Европы. Пер. В. Бабинцева. Екатеринбург: У-Фактория, 2005. С. 295.
[Закрыть]. Таким образом, с изобретением водки к напиткам спиртового брожения был присовокуплен алкоголь, производимый при помощи дистилляции. Нельзя обойти вниманием то влияние, которое он оказал на современное классовое общество. Высокоградусный продукт используют в качестве наркотического средства, предназначенного прежде всего для оглушения формирующегося пролетариата. Меняется и сам характер опьянения: сложно назвать водку напитком, способствующим возникновению возвышенных, благородных чувств; основная суть ее потребления в том, чтобы прийти в бессознательное состояние, забыть о гнетущих буднях нищеты. «Все соблазны, все возможные искушения соединяются для того, чтобы ввергнуть рабочего в пьянство. Спиртные напитки являются для него почти единственным источником радости»[13]13
Энгельс Ф. Положение рабочего класса в Англии / К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения. Изд. 2-е. Т. 2. 1955. С. 336.
[Закрыть].
На многих фабриках водку раздавали бесплатно лишь для того, чтобы рабочие могли выдерживать по шестнадцать часов непрерывного труда. К этому добавлялась и так называемая система оплаты труда товарами: и без того низкий заработок выплачивался продовольствием или теми продуктами, которые сами рабочие производили. В рамках этой системы было принято компенсировать труд спиртным. В прочих случаях скудное вознаграждение в твердой валюте нередко оставляли в барах и мюзик-холлах, приобретая алкоголь и пользуясь прочими увеселительными предложениями, не сильно помогавшими против хандры. Неудивительно, что к концу XIX века борьба за трезвость обрела форму одного из наиболее масштабных общественных движений, в особенности в США.
Спиртные напитки были и остаются дешевыми и относительно гигиеничными в употреблении. Тем не менее пристрастие к ним легко может привести к нищете – и это тоже связывает потребление алкоголя с политической экономией и критикой оной. Государство и так давным-давно получает от него свою прибыль посредством сбора налогов и продажи лицензий. Об этом, как и о других аспектах потребления алкоголя, пишет Шарль Бодлер в цикле «Вино», вошедшем в сборник «Цветы зла». Несколько позже именно к этим произведениям Вальтер Беньямин применит свою теорию антропологического материализма (по этому поводу с ним будет полемизировать Адорно, выдвигая предположение, что Беньямин пытается провести простую аналогию между поэзией и винным налогом; Беньямин же, рассматривая значение опьянения для Бодлера[14]14
См.: Беньямин В. Шарль Бодлер. Поэт в эпоху зрелого капитализма / Беньямин В. Бодлер. Пер. С. Ромашко. М., 2015.
[Закрыть], стремится скорее раскрыть ментальность общества как таковую – ознакомиться с этим весьма интересно).
В начале ХХ века классовая борьба порой включала в себя и борьбу с алкоголем. Вооружившись знаменитым лозунгом «Рабочий, избегай спиртного!», социал-демократы призывали к отказу от алкоголя при помощи агитационных плакатов: «С каждой стопкой вы даете государству и господствующему классу еще один способ вас поработить – и, что еще хуже, вводите в обман сами себя. Всякое употребление алкоголя – это уплата подати!»
Поскольку прием спиртных напитков – вопрос, связанный с социальной стратификацией, его оценка (моральная и пр.) также разнится от класса к классу: отношение к тянущемуся за дешевым пойлом пролетарию будет явно иным, нежели к подсевшей на абсент богеме или к потребляющему красненькое торговцу.
На протяжении тысячелетий прием алкоголя являл собой не просто удовольствие, а средство для достижения определенной цели (как правило, опьянения). И только в Новое время в этом процессе начинают выделять получение наслаждения как самоценную составляющую; познавая наслаждение, бюргер поднимается на новую ступень цивилизации, и именно цивилизованность как таковая обретает статус основной цели. Она придает сакральное значение вкусу, опьянение же становится лишь кощунственным средством на пути к ее достижению. Опьянение, вызванное прежде всего алкоголем, само нетрезвое состояние становится почти что признаком безвкусия: все, что приводит к усилению эффекта от выпитого, к одурению, к угару со всем, что его сопровождает – буйству, тошноте, засыпанию в не предназначенных для этого местах, – неоспоримо свидетельствует об утрате цивилизованности, включая утрату достоинства, дееспособности и зачастую финансовых средств.
– Что это ты делаешь? – спросил Маленький принц.
– Пью, – мрачно ответил пьяница.
– Зачем?
– Чтобы забыть.
– О чем забыть? – спросил Маленький принц; ему стало жаль пьяницу.
– Хочу забыть, что мне совестно, – признался пьяница и повесил голову.
– Отчего же тебе совестно? – спросил Маленький принц, ему очень хотелось помочь бедняге.
– Совестно пить! – объяснил пьяница, и больше от него нельзя было добиться ни слова.
В наше время диалектическая суть алкоголя банально подразделяется на следующие ипостаси: напиток, сулящий взлет, и напиток, предрекающий падение. Моральное оправдание потребления алкоголя заключается в самой морали: в меру пить дозволяется и даже рекомендуется, и с точки зрения закона алкоголь может подчинять себе личное пространство до тех пор, пока из-за этого не нарушается общественный порядок (или не возникает на то подозрений). В обществе существуют различные стадии правового регулирования, которые распределяют потребление напитка и достигаемое опьянение – в том числе и их крайние формы выражения – таким образом, чтобы различные ипостаси спиртного, возможностей его применения и оказываемого им воздействия по-прежнему могли в достаточной мере использоваться для получения выгоды. Рекламная индустрия быстро распознала чрезвычайно выгодный для себя продукт не только в благородных винах и ликерах, считающихся в равной степени и средствами опьянения, и предметами роскоши, но и в обыкновенном пиве: в рекламных образах идеологическая нагрузка, которую несет в себе алкоголь, претерпевает изменение – после чего привлекательность любого пива, любой водки, любого коньяка заключается уже не в том, что они представляют собой продукт питания или наркотическое средство, а в том, что они представляют собой объект наслаждения (за редкими исключениями, как то полотно Эрика Хеннингсена «Жаждущий человек», созданное в 1900 году для компании «Туборг»).
Это позволяет нам сделать выводы и об изменении политических установок по отношению к алкоголю во время перехода от фордистского к постфордистскому обществу. Период действия «сухого закона» в США (с 1919 по 1933 год) как раз охватывает то время, когда зарождались и развивались фордистская модель фабричного труда и сопряженные с ней корпоративная культура и культура потребления. Еще пьянящий задор массовой культуры двадцатых годов («ревущих двадцатых») начал оказывать сопротивление государственному запрету, который с наступлением Великой депрессии и вовсе стал практически неприменимым: людям необходим был алкоголь, чтобы потопить кризис в запое и тем самым смягчить его тяжесть. И тогда уже можно было вдосталь запастись спиртуозами, и при этом гон самогона и бутлегерство никак не сказывались на политической лояльности жаждущих граждан.
Во времена «Нового курса» и, наконец, после окончания Второй мировой войны были созданы те образы, которые и сегодня иллюстрируют распространенные в массовой культуре способы обращения со всеми существующими видами алкоголя. В них предвосхищается противоречивый, абсурдный подход к спиртному, который будет характерен для постфордистского общества контроля: носителем счастья, свободы, удовольствия, веселья и тому подобное становится не сам алкоголь, а процесс его потребления, индивидуальность товара подчеркивается брендами и лейблами, а его фетишистский характер воспроизводится в завораживающей иконографии потребления продукции определенных марок.
Это то самое время, когда – не в последнюю очередь за счет расцвета клинической психологии и психосоматики, но в том числе и благодаря программам социальной поддержки со стороны государства, как при фашистских, так и при демократических режимах, – происходит патологизация чрезмерного и даже просто регулярного потребления спиртного, а алкогольная зависимость классифицируется как болезнь.
В августе 1949 года в журнале «Лайф» выходит четырехполосная статья о Джексоне Поллоке, озаглавленная вопросом: «Является ли он самым выдающимся из ныне живущих художников США?» Поллок – алкоголик. Но при этом – гениальный художник. В том же самом выпуске преспокойно можно обнаружить рекламу пива «Шлиц»: светит солнце, двое подтянутых парней сидят со своими барышнями у кромки бассейна, пьют баночное пиво, учатся ценить его вкус и делают то, что делают и все рекламные фигуры – радуются имеющемуся в их распоряжении товару и сосредотачивают свою радость именно на нем, стремятся вчувствоваться, приблизиться к его выдающемуся качеству. Если не брать в расчет сигареты, вряд ли можно привести пример еще каких-либо товаров, при рекламе которых столь настойчиво продвигалась бы приведенная иконография, кроме алкогольных напитков (различных). К ней же прилагается и палитра почти что противоречащих традиционным ценностям расхожих образов, обещающих, что алкоголь сделает их счастливыми, радостными, остроумными, сексуальными и так далее и тому подобное.
«Борьба с наслаждением в самом наслаждении»[16]16
Цитата из статьи Теодора В. Адорно «О характере фетиша в музыке и о регрессии прослушивания» («Über den Fetischcharakter in der Musik und die Regression des Hörens»).
[Закрыть] – вот в чем заключалась двойственность идеологии пьянства в обществе, по структуре своей свободном от пьянства, которую та приобрела благодаря «сухому закону». Именно образы, связанные с потреблением алкоголя, и превращаются в зрелищное шоу. Когда такой персонаж, как Джеймс Бонд, произнеся весьма знаменитое и при этом не менее пошлое «Взболтать, но не смешивать!», пригубляет водку с мартини – это часть его имиджа, точно так же как и развитая культура пития – часть имиджа семейных кланов в сериалах «Даллас» или «Династия», в которых пьют все и всегда, при любом удобном случае, и неважно, утро ли, день или вечер. Что никоим образом не пошатнуло стремления отдельного человека выслужиться: если к ужину ожидается начальник, то подают не какой-нибудь там коньяк, а «Шантре».
Не надо ни Бога, ни государства – лучше дайте выпить!
«Дейхкинд»
Потребление алкоголя идет нога в ногу с развитием культуры – она больше не знает внеположенности, не знает трансцендирующей утопии (в которой при необходимости может даже состояться серьезный разговор за серьезной рюмкой). Алкоголь как вещь в себе вовсе не является трансцендентным наркотиком, и алкогольное опьянение само по себе вовсе не дает трансцендентных ощущений – как правило, следствием его употребления являются имманентное опьянение, имманентное отравление, гудящая голова и похмелье. В обществе спектакля идеология опьянения достигает апогея в шумных пьянках в «Баллерманн 6»[18]18
«Баллерманн 6» – немецкий искаженный вариант произношения исп. balneario № 6 («купальня № 6») – название пляжного бара на курорте Платья-де-Пальма (Майорка); излюбленное место кутежа туристов из Германии.
[Закрыть], на вечеринках «Егермейстер» и в буйном веселье, подхлестываемом коктейлями из водки и энергетических напитков.
С такой культурой пития революции не сделаешь. И все же: для планирования оной алкоголь совершенно необходим (а может быть, и иные виды наркотиков). За хорошей беседой нетрудно уговорить бутылку вина или три, четыре, а то и пять литров пива. В 1961 году, с 28 по 30 августа, проходит пятая конференция Ситуационистского интернационала в Гетеборге. В парижском журнале «Элль» от 15 сентября появляется следующее сообщение: «Снижение потребления спиртного даже на один литр вина в день или один литр аперитива в неделю за год позволит накопить сумму, достаточную для покупки холодильника… Уже спустя три месяца на сэкономленные таким образом деньги можно приобрести либо пылесос, либо проигрыватель, либо портативное радио… В год французы тратят на спиртное столько, что хватило бы на строительство города размером с Аррас или Брив-ла-Гайард». Однако никогда нельзя позволять вводить себя в заблуждение: если на один вечер алкоголь и может сделать жизнь прекрасной или хотя бы сносной, то утопить в вине господствующее положение вещей невозможно.
Круг второй
Я и ты
Вино
Вино [в’иенó] (лат. vinum) получают из перебродившего виноградного сока. Готовый напиток должен содержать алкоголь в количестве не менее 8,5 % об. Все, что слабее, разумеется, тоже имеет право на существование, однако, согласно определению, по закону вином не признается. Вино с давних пор обладает важным символическим, трансцендентным значением. В Месопотамии первые виноградники появились более 10 000 лет тому назад; самые старые находки на территории Центральной Европы и остального мира датируются приблизительно концом IV – началом III тысячелетия до н. э. Изготовление этого притупляющего чувства напитка еще во времена древних римлян было развито и дифференцировано настолько, что им было известно более 130 различных сортов винограда, хотя наиболее распространенный в ту пору виносодержащий напиток, носивший название «лора»[19]19
Слово употребляется как для обозначения древне-римского напитка, так и в значении «бурда, пойло».
[Закрыть], был тем еще пойлом. Помимо виноградного сока, могли попадаться морская вода, хвойные иголки, уксус и тому подобные странные ингредиенты. Грубая римская культура пития обрела быстрое распространение во всем известном на тот момент свете; к примеру, вот о чем сообщал Сальвиан Марсельский, говоря о Галлии: «…Правители города, обожравшиеся, раскисшие от пьянства, с безумными возгласами, с головокружением от разгула, полностью потерявшие рассудок… <…> пьянство достигает таких размеров, что однажды отцы города отважились покинуть пирушку только тогда, когда враги по существу были уже внутри стен города»[20]20
Сальвиан. О мироправлении Божьем / Пер. И. П. Стрельниковой // Памятники средневековой латинской литературы IV–IX веков. М.: Наука, 1970. С. 105–106.
[Закрыть]. Увы, способность беспробудного пьянства предотвращать войны историей до сих пор не подтверждается.
Я и ты
Ансельм да Ну Его
…Вот так вот. Однако история эта приключилась в те времена, когда – было это больше ста лет назад, но и меньше тысячи, – так вот, когда в городе международного значения на свет появился некий светоч. Роды прошли весьма обыкновенно, придясь на глубокую ночь. Ничего выдающегося – все точно так же, как и у 217 000 прочих рожениц этого дня. Сделав дело, повитуха сперва пошла покурить.
И вот несколько лет спустя, в начале восьмого, это восходящее светило оказывается у вас за стойкой и произносит:
– …
(Что, простите?)
Дело не только в том, что обыкновенные бюргеры не слишком-то высокого мнения о поэзии и просвещении, их, можно сказать, к тому времени еще не осенило (по крайней мере, не до 1806 года, хотя некоторые ханжи полагают, что точно так же дело обстоит и до сих пор), нет – не существует еще даже уличного освещения, а узкие тротуары этого города не заслуживают еще даже того названия, которого у них пока и нет, – ведь мостовые пока что не вымостили камнями, и можно сказать, что жители города международного значения скорее предпочитают весьма естественный способ передвижения: кожаными подошвами по грязи.
В 1806 году в крупном городе международного значения нет ни канализации, ни уборки мусора, и жители выбрасывают экскременты прямо из окон, чтобы дважды в год в ходе масштабной процессии выносить их за пределы городской черты. Ну а в промежутке приходилось порой в буквальном смысле по щиколотку – или даже выше – месить дерьмо вперемешку с рыбными костями. Горожане и горожанки, должно быть, ужасно воняли. По крайней мере, в этом нам сегодня удалось уйти далеко вперед. Или все-таки нет?
– Вот этого вот!
(То есть красного. С удовольствием.)
Во всяком случае, сия совершенно особенного рода дщерь человеческая была рождена в полнейшей темноте на ничем не укрепленный тротуар нижнего города (все такого же свободного и международного значения, что и верхний) – то есть прямо в грязь. Для тех, кто однажды добрался аж до южных пределов Верхнегерманско-ретийского лимеса[21]21
Верхнегерманско-ретийский лимес – цепь укреплений и оборонительных сооружений, обозначавших северо-западную границу Римской империи в I–III вв. н. э. и служивших защитой от набегов алеманнов.
[Закрыть] и даже чуть дальше, чтобы обнаружить там следы высокоразвитой цивилизации (жители крупного города имеют привычку, мерзко хихикая, именовать всякие там малозначимые территории южнее птичьего парка «Вальсроде» общим термином «Бавария», неважно, идет ли речь о Гессене, Бадене, Франконии, Эльзасе, всей Франции целиком, Австрии, Венгрии, различных языковых и культурных регионах Швейцарии, Люксембурге, Бельгии и Нидерландах (любой половине), Словении, древнейшей и достопочтеннейшей республике Сан-Марино, Сардинии, Корсике или римско-католическом анклаве Ватикана. Ориентироваться они начинают только где-то к середине Италии, где могут самоуверенно и знаточески рассуждать о стране партийных компаньос, мафиози, макаронников, ну или просто-напросто об «Африке», добавляя при нахождении в якобы просвещенных кругах, что это те самые места, где соотечественники имеют свойство первыми занимать лучшие лежаки на пляже – ведь сами-то говорящие, добропорядочные подписчики «Цайт», никогда и носу не казали туда, где пребывают всякие там туристишки. При продвижении дальше на юг глубокие географические познания в конце концов исчерпываются где-то на Буэнос-Айресе, куда в свое время сбежал двоюродный дедушка, удрав из рядов СС, – нет, конечно же, никаким фашистом он не был, ведь в крупном городе международного значения никогда не было настоящих фашистов, здесь все всегда хотели лишь спокойно заниматься торговлей и вести мирную жизнь в своей родной грязи, не так ли? Здесь ценят близость к природе: зачем мостить мостовую камнями, если это настолько дорого?!) – а если кто до такой степени приблизился к природе, того с распростертыми объятиями принимает и общество: «О родная грязевая гавань! Вместе мы – не разлей вода!» Поэтому говорят, что все жители здесь вышли из одной купели, раскинувшей свои грязевые просторы где-то между прибрежной дамбой и парком развлечений крупного города международного значения, и всякий, кому суждено провести здесь какое-то время – а возможно, даже и не какое-то, а вполне определенное и продолжительное, – неминуемо забредает в эту самую грязь, в эту местечково-патриотическую клоаку, потому что она попросту доходит ей до самых ушей. Ну а впоследствии, по достижении зрелости, ее протаскивают нагишом сквозь заросли хвойного леса (хотя что это я, об этом вы уже знаете), что знаменует собой наступление возраста, подходящего для замужества. Бюргерам и бюргеркам этот обряд кажется до коликов смешным, а потому всякому молодому человеку и всякой юной девушке предстоит через него пройти – в этом отношении вот уже несколько столетий царит полное равноправие. Город международного значения этим чрезвычайно гордится («Супер! Мы впереди планеты всей!»), о чем, соответственно, сообщает даже по меркам крупного города международного значения существенно недоразвитый журналист «Бюргерского журнала» или реакционного «Вестника сельскохозяйственных пригородов международного значения», который на сегодняшний день является единственной в городе ежедневной газетой, за исключением леволиберальной «Корсажной почты», все содержание которой ограничивается телефонными номерами эскорт-услуг, отпечатанных мелким кеглем на переработанной туалетной бумаге.
Итак, героиня нашего рассказа исторгается из лона на одной из пролегающих между домами крупного города узких дорожек, в темноте. В дальнейшем юная представительница рода человеческого переносит все обычные для младенческого возраста заболевания, на протяжении нескольких лет испытывает заметные сложности с удержанием мочи и кала, практически не может говорить, а если и может, то лишь лопотать какую-то жалкую бессмыслицу, пребывает в полной зависимости от млекопитающих более зрелого возраста, вынуждена подстраиваться под обстоятельства, подчиняться, и на лоне природы или в окружении группы геологов она не имела бы ни малейших шансов выжить, поскольку для этого требуется, чтобы ее кормили старшие, то есть родители (и это – наименьшее зло из тех, что таит в себе присутствие этой маленькой нахалки). И вот она становится второй участницей нашей светозарной кабацкой сценки, даже если покамест она так и не научилась толком говорить.
– …
Позволим себе опустить ее младые годы, не имеющие для нас ни малейшей привлекательности, – рассказывать обо всем этом было бы слишком уж жестоко. На дворе 1806 год от Рождества Христова. Повторим: тысяча восемьсот шестой год.
– Э-э-э…
Глядите! А вот и первые признаки очеловечивания! Вот же! Наверняка не обошлось здесь без французского влияния.
– Э-э-э…
Она движется, подходит ближе. Вырисовывается какая-то кривая рожа, и в глубине ее души зарождается экзистенциальный ужас. Но вдруг выясняется – это и есть она сама! Это ты. То есть я! Э-э-э. Ну или как тебя там. (Кто это, так пока и не ясно, но в голове этой только что впервые что-то прояснилось.)
Наша героиня, э-э-э, глянула в собственный стакан и что-то там разглядела, пускай даже это лишь ее собственное отражение: «Так значит, истина в вине! Круто!»
Именно на вине гастрономия в любой стране и в любые времена делает наибольший навар, поскольку лучшим свойством этого сока, выжатого, по традиции, виноградным прессом, является порождение эротических ассоциаций. Ради этого во все времена и в любом уголке мира готовы шуршать банкнотами и звенеть медяками, сестерциями и фунтами стерлингов, поскольку в нескромном обострении животного инстинкта зарождается первый обнадеживающий намек на превращение желаемого в действительное.
Слабый проблеск культуры озаряет зрящую в стакан жительницу крупного города международного значения, ее касается легкое дыхание очеловечивания, но вот губки ее кривятся, и она произносит:
– Да это же я! – и оглядывается по сторонам. – А кого-нибудь другого нет?
Так случается, что в это время – а вы помните, что на дворе 1806 год и мы находимся не просто в каком-то, а в крупном городе, занятом французами (или ими освобожденном, точно сказать затруднительно), – и вот тот мужчина, что сидит, ну или да, скорее, лежит у барной стойки и с наивной прямотой потягивает пиво, только что тоже поглядел в свой стакан.
Элегантно одетая трактирщица подмигнула.
Однако и на его примере можно увидеть, как самоупорядочение таки берет верх над Другим: он поднимается, пусть медленно и с трудом, но все же, кажется, в нем зарождается некая примитивная форма сознания. При этом освещении он смотрится почти как какой-нибудь из тех нервных экстатичных рокеров, в объятия которого двести семь лет спустя будут стремиться толпы юных леммингов.
Как бы то ни было, случай, похоже, удачный. Внимание завоевано, и бог его знает, что могут сотворить вино и пиво, если будут держаться друг дружки, аки два самых известных плохих парня в истории – Гитлер и Сталин при разделе Польши.
Но поскольку нарциссичная самостилизация может иметь и более благородные проявления, чем массовые убийства и флирт за барной стойкой (а их, в свою очередь, может разделять еще более глубокая пропасть, чем в предыдущем сравнении), нам лучше сконцентрироваться.
Отражение в Другом. Отражение в бокале вина. Перекошенная рожа. Время бы сделать первый шаг. Стремление быть любимым таким, какой ты есть, можно отбросить – ибо оно представляет собой не что иное, как жалкое желание и дальше купаться в собственном дерьме, что и делают дети, звери и бюргеры в 1806 году, потому что выбора у них особенно и нет.
Но с зарождением мысли «Э-э-э… Эй, ты, я тут!» в вены проникает и благородная отрава неловкости. Что общего может быть у «э-э-э, меня» с Другим? И к тому же сейчас?
И вот наши двое принимаются таращиться друг на друга, аки бараны на новые ворота.
Эврика! Стыковка произошла! И пусть об этом во втором круге нам расскажут сведущие.
Внимание! Это не конец книги.
Если начало книги вам понравилось, то полную версию можно приобрести у нашего партнёра - распространителя легального контента. Поддержите автора!Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
