Текст книги "Много добра, мало зла. Китайская проза конца ХХ – начала ХХI века"

Они вышли, а я взял трубку и набрал номер Хэ Жэньцзи. Нужно понять, в каком состоянии его переговоры с Хуан Хэ по этому проекту. Перед появлением тайваньца необходимо подуспокоиться.

11

Я понимал, что этот день рано или поздно настанет, но не думал, что это случится так быстро и так неожиданно.

Ду Цзюаньхун в конце концов воспользовалась именем старшего брата и выложила свои карты. Это было настолько неотвратимо, словно уготовано судьбой. Речь была совсем не о том, чтобы делить со мной имущество. Она хотела выйти за меня замуж. Просто с ума сойти, мать твою.

Рассказ об этом нужно начинать с подруги ее брата.

Имя ее Ли Хунмэй. Имя как имя, ничего особенного, но для нас с ее старшим братом в пору армейской жизни оно звучало по-особенному. Для нас с однополчанами был праздник, когда в казарме появлялось письмо с этим именем. Хотя в начале письма было написано «Ду Хунцзюню», а в конце стояла подпись «Ли Хунмэй» и ко всем оно не имело отношения, но иметь в те годы женщину, которая могла, не обращая ни на кого внимания, прославлять и любить военного – этому мы все, конечно, завидовали. Мы с Ду Хунцзюнем с детства росли вместе. Высокий и сильный, талантливый и непосредственный, он в детских играх всегда был героем Ян Цзыжуном, а я – Шао Цзяньбо[34]34
  Ян Цзыжун – доблестный разведчик, главный герой «образцовой оперы» «Хитростью овладели горой Вэйхушань». Шао Цзяньбо – в той же опере командир отряда, противостоящего бандитам, мудрый и осторожный стратег.


[Закрыть]. Хотя мой Шао Цзяньбо был старше по званию, одноклассницам, похоже, больше нравился герой. И когда мы пошли в армию, письма от них получал один Ду Хунцзюнь. Обо мне тоже иногда упоминали, но лишь в конце письма короткой фразой, мол, передай привет Сяо Цзыбэю. Из-за этого я потом очень мало общался с ними. Однажды на сборе одноклассников я и вовсе не сдержался. «Мы вот защищаем вас на переднем крае, а ни одного письма от вас не получили, как это ни печально», – вырвалось у меня полушутя-полусерьезно. В ответ одноклассницы загалдели: одни, что, мол, ты производишь впечатление человека довольно лукавого, другие без обиняков тут же заявили, что, мол, ты действительно в нашем классе человек заметный, но Ду Хунцзюнь еще более замечательный. По мнению третьих, я сейчас вроде бы многого добился, но я жив. А вот если бы Ду Хунцзюнь не погиб, разве мог бы я на что-то надеяться? На этом они и закончили обсуждать мои слова. При упоминании о смерти Ду Хунцзюня все очень расстроились. Всякий раз на этих сборах одни переживания, будто одноклассники для того и собираются, чтобы в наших застывших душах, в этом мире материального благополучия и веселья, только и можно что-то пробудить, вызвав боль, будто эта боль может сделать наши души лучше. Может, по этой причине мы с неизменной радостью и проводили эти наши сборы.

Печали и радости, разлуки и встречи – видимо, это и составляет смысл нашего существования в этом мире, то, зачем мы приходим сюда. Живем, вот и можем встречаться ежегодно. Год за годом жизнь складывается по-разному, и людей, приходящих на эти собрания, становится все меньше. Это не важно, важно то, что среди нас всегда есть живые, а если есть живые, значит, нет ушедших. Уходящие оставляют нам вечную память, и раз есть живые, им и не умереть. Пусть из нас немногих останется лишь один (может, я, может, кто другой), но, кто бы то ни был, я всегда могу представить чувства этого человека. Он может думать и об очень простом, например откуда мы пришли и куда уйдем, все эти миллиарды людей на земле, почему только мы выросли вместе. На вопрос этот еще как посмотреть. У буддистов человек идет от пределов жизни к пределам смерти; ученые же утверждают, что вышедшего из материнского чрева человека ждет обращение в прах. Из этих азбучных истин мне больше по душе первая, она хоть и умозрительная, но не производит впечатления беспредельности.

Возможно, об этом подумает последний из нас в последний миг своей жизни, когда все одноклассники явятся ему во сне. Когда он уже не восстанет ото сна, мы все снова будем вместе – в раю или в каком-нибудь другом месте, о котором не ведаем. Вероятно, туда мы будем приходить и уходить. Снова будем учиться в одном классе начальной школы, и будет ли там все так же, как в жизни, – печали и радости, разлуки и встречи? Не знаю. Но вот сможем ли мы прожить без этого? Думаю об этом, и всякий раз глаза влажнеют.

Ли Хунмэй была той самой одноклассницей, которая больше всех писала Ду Хунцзюню и в конце письма никогда не упоминала обо мне.

Но когда я вернулся с победой с полей сражений, первой, к кому я зашел, была она, Ли Хунмэй. Я хотел передать ей последние слова Ду Хунцзюня. На самом деле в свои последние минуты он о ней не заговаривал, хоть она и писала ему чаще других. Я хорошо понимал, почему он до самого конца не упоминал о ней. С малых лет Ду Хун-цзюнь был идеалистом, с детства хотел стать военным, а когда стал им, мечтал стать генералом. Ну как может человек, мечтающий стать генералом, раньше времени вступать в битву с женщиной? Поэтому Ду Хунцзюнь никогда и не говорил с Ли Хунмэй о любви. А вот она – хоть это и казалось ей несбыточной мечтой – признавалась в любви к нему. В то время признаваться в любви было в диковинку, не говорили и о постельных делах. Не то что сегодня – целый день с утра до вечера только и болтают об этом, а на самом деле это просто забава. А в ту пору только и можно было бесконечным потоком писем дать понять, что ты влюблен.

Ду Хунцзюнь прославился, еще только став командиром взвода. Званий в армии тогда еще не было, а если бы они и существовали, он был бы самое большее лейтенантом. От лейтенанта до генерала далеко, но несмотря на это в душе я считал его героем, хотя вскоре тоже получил это звание.

Вернулся домой и встретился с Ли Хунмэй я уже командиром роты. Козырнул, как положено, и поведал сочиненные мной последние слова Ду Хунцзюня. Не знаю, зачем нужно было это придумывать. Может, казалось, что это растрогает Ли Хунмэй и она сможет всю жизнь прожить с этим чувством. И еще для того, чтобы красивая женщина всегда помнила героя, потому что о героях мало кто помнит, и это очень прискорбно. Но теперь, двадцать дет спустя, я понимаю, что был не прав. Печально, конечно, что Ли Хунмэй замуж так и не вышла и на каждой встрече одноклассников появлялась словно вдова Ду Хунцзюня. Поначалу это вызывало зависть многих его поклонниц, но потом они повыходили замуж, и Ли Хунмэй больше никто не завидовал. «Как хорошо замужем!» – говорили некоторые, встречаясь первое время после замужества. И уже не завидовали Ли Хунмэй, а начинали сочувствовать ей. Ли Хунмэй оставалась тверда и упорно держалась своей позиции. Одноклассницы долго судили-рядили по этому поводу, доходило до того, что некоторые высказывали сомнения: а есть ли в ней вообще хоть капелька любви? Были и такие, которым после двадцати с лишним лет замужества жизнь настолько обрыдла, что они начинали опровергать такие суждения, мол, у Ли Хунмэй свои достоинства, ей вон как хорошо! Мужчины никогда ее не обманывают, она никогда не попадается на их уловки. Мы теперь, считай, всё поняли насчет этих дрянных мужиков, один другого хуже. Исстрадались все, а эта Ли Хунмэй – кто заставит ее страдать, ее сердце всегда принадлежит одному мужчине, как это красиво, как славно! «А ну попробуй как она», – предложила еще одна одноклассница. Тут все и замолчали.

Всякий раз от этого ее упорства, я весь аж вскипал, пару раз даже подмывало сказать, что эти его последние слова я придумал. Но когда передо мной представала эта сорокапятилетняя женщина, которая по-прежнему хранила верность, слова застревали в горле. Вот выложу все как есть, а это станет для нее еще более страшным ударом, тем более, что она, может, и не поверить. Придуманные последние слова могут повлиять на всю ее жизнь и привести к такому, что и не вообразить. Это постоянное страдание переросло у меня в сердечную муку. Поэтому Ду Цзюаньхун и знать не знала, что у ее брата есть одноклассница по имени Ли Хунмэй, которая его любит. К счастью, в детстве они жили не на одной улице, ведь, будь они знакомы, скрывать это до сегодняшнего дня было бы невозможно.

Не может быть, чтобы все было просто так, может, это судьба! Позавчера мы с Ду Цзюаньхун пили вино в баре, и тут неизвестно откуда появляется Ли Хунмэй. Не успела сесть, как тут же заговорила со мной о Ду Хунцзюне. Не будь рядом Ду Цзюаньхун, я возможно, и поговорил бы с ней, повспоминал его. Но она была рядом. Я изо всех сил пытался перевести разговор на другую тему, но было поздно, Ду Цзюаньхун уже заметила эту ухоженную, красивую и изысканно одетую женщину средних лет, которая упомянула о ее брате, и мгновенно заинтересовалась. Пришлось познакомить их и представить Ду Цзюаньхун как младшую сестру Ду Хунцзюня. Я думал, что после знакомства они поговорят пару часов о Ду Хунцзюне, и всё. Не тут-то было! Ли Хунмэй, словно встретив родственника, расплакалась и развела с Ду Цзюаньхун бесконечные сердечные разговоры – ну просто настоящая тетушка, жена ее старшего брата. Хорошо бы только это. Кто мог предположить, что, уже собравшись уходить, Ли Хунмэй принесет мне последней фразой столько хлопот?

– Цзыбэй, – сказала она, – а ведь когда Хунцзюнь умирал, он разве не наказывал тебе присматривать за сестренкой?

– Да, – подтвердил я, – да, она всегда со мной.

– Почему же тогда она одна?

– Что ты говоришь, как она может быть одна? – удивился я. – Где я, там и она.

Но Ли Хунмэй продолжала:

– Хунцзюнь разве так договаривался? – И, не ожидая ответа, потянула за собой Ду Цзюаньхун: – Пойдем, сестренка.

Я видел, что она страшно возмущена, и мне оставалось лишь провожать их изумленным взглядом.

Я посидел еще немного, хмуро подозвал официантку и расплатился. Вышел к машине, но машины не было. Пришлось возвращаться домой на такси. «Наверняка Ли Хунмэй захотела, чтобы Ду Цзюаньхун отвезла ее, – думал я. – Вот ведь разгневанный ангел, что она, интересно, задумала?»

Дома я тупо уселся на диван. Подошла жена, потрогала лоб:

– Простуды нет.

– Нет, нет, – подтвердил я.

– У тебя все в порядке? – спросила она.

– Да, – ответил я.

Увидев, что со мной что-то не так, она больше часа спрашивала о том о сем, и от ее расспросов я даже занервничал. Не хватало еще, чтобы это вышло наружу, утешения тут не помогут. Терпения ей и впрямь не занимать, да и я был не в силах сопротивляться этим ее супружеским и материнским заботам. Я переживал и переживал ужасно.

На самом деле ни о чем подобном Ду Хунцзюнь не договаривался. Перед кончиной он действительно надеялся, что я женюсь на его младшей сестре, но прямо об этом не говорил. Сестренка у него была единственная, он ее очень любил и боялся, что после его ухода неизвестно сколько тягот выпадет на ее долю в этом мире, где столько трудностей и опасностей. Еще больше его страшило, что она может встретить лихого человека. В конце концов, я был его товарищ – мы росли вместе, да еще однополчанин, мы участвовали в боях и понюхали пороха. Ему хотелось передать мне сестру на попечение, чтобы он хоть немного был спокоен. Жить ему тогда оставалось недолго, говорить о Ли Хунмэй было недосуг, и мне пришлось на основе сказанного им придумать историю, которую я ей и поведал. Ли Хунмэй была вся в слезах, и мы оба твердо решили выполнить волю павшего героя. Растрогавшись, я упомянул, что Ду Хунцзюнь хотел бы передать мне сестру на попечение. «Хорошо-хорошо», – взволнованно произнесла тогда Ли Хунмэй. Будто нужно было ее согласие, чтобы жениться на его сестре. На Ду Цзюаньхун я так и не женился потому, что в детстве она, сверкая маленькой попой, справляла большую нужду во дворе, и нередко у меня на глазах. Мы были слишком хорошо знакомы, и я никогда не смотрел на нее как на женщину, она была для меня младшей сестренкой. После смерти старшего брата им стал для нее я. Разве может брат взять в жены младшую сестру? Этим я всегда себя и успокаивал. На свою свадьбу Ли Хунмэй я не приглашал. На встрече одноклассников она как-то поинтересовалась, как дела у сестренки Ду Хунцзюня. Я сказал, что их семья переехала к родственникам на северо-восток. Она поверила и считала, что семья Ду Хунцзюня в Цзилине[35]35
  Цзилинь – город и провинция на северо-востоке Китая.


[Закрыть].

Жена легла в постель и принялась читать, это у нее была многолетняя привычка. Я ложился рядом, и она пристраивалась ко мне. Этим делом мы с ней занимались очень редко. Она всегда боялась чем-нибудь заразиться. Перед сном обязательно принимала ванну, непременно мыла руки перед едой и следила, чтобы в доме не было ни пылинки. Очень долго это ее чистоплюйство страшно злило. Возвращаешься домой голодный, в голове только одно: скорее перекусить. Поднесешь чашку ко рту, еще не притронулся к еде, и слышишь ее визгливый голос: «Руки мыть!» Или придешь усталый до чертиков, только соберешься опуститься на диван, как она командует: «Переоденься!» Закончишь постельные дела с ней, соберешься спать – нет: «Иди помойся!» – «Так ведь только что мылся!» – «Еще помойся!» – «Так ведь с презервативом, – говорю я. – Вот если бы слетел – другое дело». – «Никаких других дел – марш снова мыться!» Такая злость разбирала, что хотелось оплеуху закатить. Я вообще считаю, что для мужа с женой пользоваться презервативом – последнее дело. А она заявляет, мол, эта твоя штуковина больно грязная. «Что-то раньше ты не говорила, что грязная», – говорю. А она: «Так ведь еле сдерживалась, чтобы не стошнило, ребенка очень хотела». Что верно, то верно, с тех пор как родился ребенок, всякий раз требует, чтобы с презервативом. Тогда я думал, что она боится снова забеременеть, но потом понял: штуковина эта для нее больно грязная. Запах, говорит, тошнотворный, как от дохлой рыбы или тухлых креветок. Я сначала решил: всё, никаких дел, и дулся на нее довольно долго. А потом привык, и не очень-то она была нужна, потому что я на стороне развлекался. Да и боялся: занесу ей что-нибудь, так это даст ей право утверждать, что из всех моих женщин она самая чистая! Я знал, что у всех остальных моих женщин я наверняка не единственный, но у нее я был один. В том-то и дело, может, она и преувеличивает, но и поделом.

Читает она при настольной лампе, свет очень яркий, но она может читать очень долго. А мне хоть бы что, стоит лечь, как через несколько минут я уже сплю. Я еще не в такие жуткие условия попадал, с зажженным светом больно сладко спится.

Ночью приснился сон, будто я развожусь с женой, выхожу из здания суда и вижу, что меня ждет Ду Цзюаньхун.

На следующий день Ду Цзюаньхун действительно явилась, чтобы воспользоваться именем брата. Мать ее, а ведь у меня и в мыслях не было разводиться с женой.

Мы сидели в отдельном кабинете в кафе. Лицо Ду Цзюаньхун – само спокойствие. Я знал, что она провела с Ли Хунмэй не один день. «Ну давай, – думал я, – интересно, что у вас там за тайный заговор. Придется разбираться хочешь не хочешь. Совсем не хотелось бы с этим связываться, но, может, что-то и получится». И очень спокойно ждал этого вопроса, разрешить который было непросто.

Она с малых лет почитала меня и старшего брата, так же относилась ко мне, когда стала взрослой, так же было и когда она пришла в компанию. Выходить ей замуж или нет, советовалась, как с главой семьи. На самом деле я понимаю: она проверяет меня, конечно, я ей как старший брат, какой может быть иной смысл, она всегда только и могла считать меня своим родственником, старшим братом. Но ведь настойчивые попытки сделать из меня не брата, а нечто иное, эти ее фантазии никогда не прекращались. Это я разглядел, а вот дальше никогда не старался проникнуть, не хотел прорывать этот слой бумаги. Не раз думал, не перевести ли ее на другую работу, выделить ей свою компанию, чтобы она удалилась от меня, но она всегда упорно отвергала мои предложения. И демонстрировала решимость не покидать меня. Если женщине не нужны деньги, если ей нужно лишь быть вместе с тобой, – это куда годится, думаешь, может быть иной выход? Подобную ситуацию иначе как бессилием не назовешь. По сути дела, она всегда стремилась прорвать этот слой бумаги, только не было достаточного повода. Она боялась прорвать этой слой, боялась не только не добиться этого человека, а, наоборот, потерять старшего брата – а это куда хуже.

На сей раз она с полным сознанием своей правоты нашла зацепку для решения этого вопроса. Наверняка знает, что ее брат пожертвовал собой, защищая меня. Прежде она этого не знала, ей было известно лишь, что мы с ним кровные братья. Ли Хунмэй уж не преминула рассказать все, что я говорил ей, когда первый раз вернулся с победой. Теперь у нее родная тетушка, куда уж мне, разбивателю сердец, который женится не на ней, а на других!

– Брат Сяо, – заговорила она. – Ты всегда мне нравился, зачем ты прикидываешься, что не понимаешь? Когда я искала приятеля, я спрашивала у тебя, но ты не откликался. Выходи я замуж, разводись – тоже никакого отклика. Неужели я, по-твоему, совсем никуда не гожусь?

Она расплакалась и даже топнула ножкой, как в детстве передо мной и братом, когда нам приходилось играть с ней, чтобы утешить, покупать конфет или игрушку. Ну а сейчас, когда она такая взрослая, разве можно решить вопрос как в детстве? Как тут быть? Я оцепенело сидел рядом, не зная, что сказать.

Потом она перестала плакать и сидела, буравя меня глазами. Я понимал: она так смотрит, чтобы я что-то сказал. Ну а что сказать? С чего начать? Если мне, мать твою, и рта не раскрыть! Говорить не получается, лучше буду тоже смотреть на нее. За эти годы мы нередко играли в гляделки. Раньше обычно взгляд отводила она, но теперь заставить ее сделать это, видно, будет далеко не просто. Упрямая ведь, и выражение глаз не такое, как прежде. В них столько вопросов, столько обиды, они обвиняют и требуют ответа. Но их выражение и волнует, правда. В впервые я почувствовал в ней женщину, а не младшую сестру.

Первый раз в противостоянии взглядов глаза отвел я:

– Послушай, что вообще случилось, с чего ты расплакалась, ведь не небо же обрушилось? А если бы обрушилось, я бы поддержал, тебе-то что переживать. – И сделал вид, что не понимаю.

– Брат Сяо, ты же человек армейский. Я тоже. А сегодня мы в какие-то игрушки играем. Ну скажи, нравлюсь я тебе, в конце концов, или нет?

– Нравишься… А как я относился к тебе все эти годы, разве ты не понимаешь, ты всегда была для меня как близкая родственница!

– Но ведь какой смысл говорить такое, брат Сяо? Мы оба люди неглупые, говори прямо! Я выдержу. За столько лет мы настолько притерлись друг к другу, неужто ни слова по правде не скажешь? Как я была недовольна собой все эти годы! Я, замечательная и красивая женщина, но так и не смогла произвести на тебя впечатления. С этим трудно смириться, это так ранит.

– Как это не произвела впечатления? – проговорил я, и при этих словах изнутри словно поднялась рука и влепила мне пощечину: «Опять ложь!»

– Думаешь, я не вижу?

– На самом деле ты мне правда нравишься, но ты же моя сестренка, как я могу такое сказать?

Не успел я договорить, как та же рука отвесила оплеуху с другой стороны: «Что ж ты снова врешь!» Если она примет эти слова за правду, многое еще останется нерешенным. Но скажи я сейчас, что она мне не нравится, при том, что она из-за меня страдает, такая прекрасная и волнующая сердце, каким бы я оказался бессердечным!

– Неправду ты говоришь. Когда я в свое время искала себе приятеля и обращалась к тебе за советом, почему ты никак не отреагировал?

Похоже, она в мою ложь поверила, иначе не сказала бы: «Неправду ты говоришь». И то, что она рассердилась, это подтверждает. Эх! Как же легко женщина может попасться на удочку, даже такой выдающийся человек, как она, не исключение.

– Откуда мне знать, что у тебя на уме, – сказал я. – Ты искала приятеля, для твоего же блага, я-то чего должен волноваться? Ведь ты же моя сестренка! – Повторяя «моя сестренка», я напоминал ей, что она таковой и является.

– Тогда я еще не искала приятеля. А как увидела, что с тобой ничего не получается, тогда и нашла.

– Похоже, мы друг друга не поняли, – сказал я. – Ну разошлись наши дорожки и разошлись! Значит, не судьба.

– Не надо на судьбу сваливать, ты сам хозяин своей судьбы. Не думай, что никто не знает, что было сказано, когда мой брат умирал.

– Болтовню Ли Хунмэй слушать не надо, ты же не знаешь, при каких обстоятельствах это происходило. Говорил я другое, чтобы успокоить ее, понимаешь?

– Какое успокоить! Вот скажи, ведь тогда тетушка тебя спрашивала, не я? Зачем ты сказал, что я уехала на северо-восток? Чтобы успокоить, да?

Она была взбудоражена, и, похоже, многолетние близкие отношения были на грани разрыва. Я никак не мог предположить, что она так быстро сойдется с Ли Хунмэй.

– Успокоить, это как сказать.

Пока я от волнения не знал, что ответить, зазвонил ее мобильный. Она взяла его и после окончания разговора сказала:

– Шеф, Хуан Хэ хочет пятьдесят тонн «персикового цветка» и просит предложить максимум двадцать тысяч юаней за тонну.

– Раз он через тебя связывается, вот и решай.

– Тут тебе распоряжаться! Тридцать тысяч за тонну дороговато. Управляющий Ван тут посчитал, у нас себестоимость три тысячи за тонну. А Хуан Хэ говорит, что ему не нужны наши связи, он сам будет отправлять контейнеры в Сямэнь[36]36
  Сямэнь «город и порт на юго-восточном побережье Китая.


[Закрыть], а как он их доставит – не наша забота.

– Если это не контрабанда, связи не связи, у нас хоть и нет лицензии на экспорт и импорт полезных ископаемых, это не проблема. Можем вывозить через провинциальную пятую горнорудную компанию. Тридцать тысяч за тонну для него выгодно. Привезет на Тайвань – огребет кучу денег. Эти штуковины – не машины, которые нужно все время ремонтировать, списывать за непригодностью. Сколько бы времени ни прошло, они не испортятся и не сгниют, самоцветы бесценны, и он, должно быть, прекрасно это понимает. За такой бизнес нам нужно хвататься обеими руками, такое славное дельце всего-то и можно провернуть пару раз. Когда откликнутся и налетят другие, мы этим заниматься уже не будем. Пусть все этим занимаются. Прибыль, в конце концов, незначительная, рынок насыщен, еще неизвестно, стоит ли игра свеч. Тем не менее, раз уж он по этому поводу обратился к тебе, давай принимай решение!

– Думаю за тонну стоит предложить двадцать с половиной. Если будем работать через пятую горнорудную компанию, нужно еще накинуть семнадцать процентов налога на добавленную стоимость, и какая разница, куда пойдет товар, мы накладные не выписываем, налоги выплачивает он, таможню тоже проходит сам, к нам это не имеет никакого отношения, это все равно что посылать ему привет.

– Хорошо, сестренка, договорились.

Она покосилась на меня:

– Мы еще не закончили, брат Сяо. – И вышла.

Я засиделся в этом отдельном кабинете до полуночи, ничего не делая и лишь глотая кофе чашку за чашкой.

Мне бы радоваться, что за несколько дней сделаю больше миллиона, но после ухода Ду Цзюаньхун на душе остался неприятный осадок.

В тот день, войдя ко мне в кабинет, тайваньский коммерсант Хуан Хэ, естественно, с порога заметил мой розовый камень. Подошел, оглядел со всех сторон, приговаривая:

– Великолепный товар, великолепный! Вот уж не думал, что вы, господин Сяо, такой умелец, лучший в Тайбэе[37]37
  Тайбэй – главный город Тайваня, столица Китайской Республики.


[Закрыть] камень приобрели. Мой-то куда скромнее, куда скромнее.

– В Тайбэе? – удивился я. – Нет, он из Китая, с материка.

– С материка? – На лице Хуан Хэ появилось сомнение.

– Это образец новой продукции, ее добычу готова начать наша компания, ее еще нет на рынке.

– А где расположено месторождение, могу ли я посетить его? – Такое впечатление, что ему уже не терпится.

– Это такой пустяк, поговорим об этом потом! А сегодня мы обсуждаем проект по производству экологически чистых продуктов. Хэ Жэньцзи сказал, что у вас, господин Хуан, есть вопросы по некоторым условиям. Мне хотелось бы самому обменяться с вами мнениями. Наша компания способна осуществить этот проект самостоятельно. Но мы учитываем то, что вы, господин Хуан, связаны многолетним сотрудничеством по торговле хрусталем с управляющим Ваном и нашей дочерней компанией «Чжубао». По представлению Вана, вы – человек что надо, здесь, на материке, делать инвестиции – дело непростое, ведь мы уже друзья. Будет хорошее дело, будем сотрудничать, есть на чем подзаработать, будем зарабатывать вместе, а зарабатывать можно без конца. Если честно, было бы здорово, если тебе не покажется большой суммой десять миллионов! Ведь, возможно, в этом городе нас ждут несколько миллионов потребителей.

– Этот… Этот вопрос… Ладно, шеф, мы с первой встречи стали друзьями, будто знали друг друга давно, а перед вами как личностью я просто преклоняюсь. К этому проекту я давно проявляю интерес, и уже кое-что сделано. Но, шеф, ты тут просто впечатлил, все провентилировал и здесь и там, у меня же многое не доведено до конца, и надо с этим смириться. Давай так: раз у нас обоих такое отношение, какой смысл хитрить? Мы с управляющим Хэ встречались уже не раз, провели несколько раундов переговоров, он тоже человек очень неглупый. Я понимаю, в конце концов, нам тоже надо бы померяться силами, но твоя компетентность не идет ни в какое сравнение. Так что, думаю, больше переговоры вести не будем, так и порешим: я вкладываю восемь миллионов юаней, что составит тридцать процентов капиталовложений, на большие уступки идти не могу, маневра у меня больше нет, надеюсь, вы, шеф, подумаете над этим.

Услышав такое, я обрадовался, но ничем радости не выдал. Моей козырной картой было предложить шесть миллионов, а он предлагает на два больше, как тут не порадоваться?

– По рукам.

– Минуточку. Еще одно условие. Этот камень я возьму с удовольствием, осваивать будем вместе, ты обеспечиваешь добычу без права передачи третьим лицам, я обеспечиваю реализацию.

– Хорошо. У нашей компании вложения по этому проекту немаленькие, стоимость добычи одной тонны сырья достигает двадцати тысяч, обработка и распил – пятидесяти. Ты ведь в области обработки спец, эти камни можно производить лишь в виде полуфабрикатов. А добавь стоимость обработки, заработную плату рабочих, налоги – страшное дело! При наших прекрасных связях – отдаем тебе за тридцать тысяч на тонне!

– Не может быть, чтобы так дорого!

– Ты эти камешки у себя на Тайване поштучно оцениваешь, а я по тонне. Так что давай, господин Хуан, торговаться не будем, это тоже последняя цена.

– Хорошо-хорошо, шеф. Мне по этому вопросу нужно созвониться с Тайбэем, обсудить с компаньонами. Условий немного. Ты даешь мне три дня, и в течение этих трех дней твоя компания, господин Сяо, не ведет ни с кем переговоров по этим камням.

– Не волнуйся, господин Хуан, я ведь тебя как друга почитаю, разве можно потерять доброе имя?

– Спасибо, господин Сяо. По экологически чистым продуктам можно составить проект договора. Обсудим его, выберем благоприятный день и подпишем.

Тайванец ушел. А я вызвал Хэ Жэньцзи. Мы уселись друг против друга и долго сидели так, не говоря ни слова. Мы ясно понимали: кризис в компании вот-вот закончится, цена, которую пришлось заплатить за переговоры, невелика. Ду Цзюаньхун всё подсчитала: шесть раундов переговоров управляющего Хэ с тайваньским коммерсантом проходили в ресторане «Цилисян», все шесть с банкетом, по калькуляции ресторана – на тысячу восемьдесят пять юаней, «ловушка с красавицей» в «Лаобинчэне» – четыре раза, услуги девочек эскорта – шесть раз, выпито три бутылки «маотай», две бутылки «реми мартэн», всего на одиннадцать тысяч двести юаней, и потратил на это управляющий Хэ в общей сложности два месяца.

Сидели мы так около получаса, и наконец я заговорил:

– Ты, Хэ Жэньцзи, сослужил хорошую службу, прими благодарность от старшего брата. – Когда я говорил эти слова, наверняка получилось очень трогательно.

– Ну что ты, шеф, это ты обо всем договорился, куда там Хэ Жэньцзи, столько хлопот тебе доставил.

Непонятно, что стряслось: и когда я говорю, и когда он – оба с какой-то внутренней церемонностью. Между нами никогда такого не было, с чего бы это сегодня?

– Между братьями таких речей не бывает, – сказал я. – Я знаю, твои дружеские чувства ко мне ценю. Про некоторые твои поступки мне известно, хоть они и не играют решающего значения, ты так поступать можешь. У меня очень хорошая память на факты, я сам тоже корыстолюбив, но тебе даже не препятствовал. – Он, видимо, не понимал, что имею в виду дело с Сяо Чжан.

– Шеф, моя жизнь принадлежит тебе, – с растроганным выражением на лице проговорил он. – Как гласит пословица, женщина – одежда, друг – руки и ноги. А ты, шеф, просто моя голова.

– А Сяо Чжан?

– Ушла.

На лице Хэ Жэньцзи было написано недоумение, он никак не ожидал, что на этой встрече я заговорю о Сяо Чжан. Поэтому ответил он довольно правдиво, прекрасно понимая: когда не знаешь, что сказать, лучше всего сказать правду, в этом случае сказать правду всегда лучше, чем сказать что-то другое. Я нередко предупреждал об этом своих компаньонов и работников.

– А дом?

– Продал, деньги ей отдал.

Недоумение на его лице сменилось изумлением: откуда мне известны такие подробности? Наверняка, это крутилось у него в голове, и он долго не мог прийти в себя от изумления.

– Слушай, Хэ Жэньцзи! Помоги-ка мне провернуть одно дельце! Ты ведь знаком с Наньлань, верно? Эта женщина – моя любовница, я никогда не говорил тебе об этом, а Чжан Хун – ее подруга. Вот тебе несколько дней, за это время нужно продать мой загородный дом в северном пригороде, продать за восемьсот тысяч! Четыреста отдашь Наньлань, остальные оставишь себе!

– Шеф!

Но я перебил его:

– Мы с тобой как братья, Хэ Жэньцзи, и скрывать мне от тебя нечего. Мне сейчас нужно уладить с твоей тетушкой и Ду Цзюаньхун. Твоя тетушка – моя жена, и бросать ее мне жалко. Ду Цзюаньхун – младшая сестра брата Хунцзюня, он оставил ее на меня. И как я, мать твою, буду из этого выпутываться, не знаю, правда, не знаю. Давай действуй потихоньку, с Наньлань мне разбираться некогда, ты с ней разберись, уладь. Нельзя мне, чтобы она снова здесь появилась.

– Шеф, с женщинами сладить непросто. Тыс ней не встречаешься, а вот встретишься, поговоришь – глядишь, она с радостью и согласится.

– Хэ Жэньцзи, не могу я с ней встречаться. Я же не деревянный, не бесчувственный. Боюсь, стану что-то говорить, она разрыдается так, что, как говорится, все цветки персика осыплются, и я опять не выдержу.

– А если она скандал закатит, как быть?

– Как быть? Мы с тобой в каких только переделках не были, а ты боишься, что женщина скандал закатит? Если нам со слабой женщиной не совладать, то с чем мы вообще совладаем? Если я укажу, куда ей идти, и она пойдет, то и все на этом. Не пойдет, так откуда я знаю, куда ей идти? Пусть сама идет куда хочет. Думаю, у Наньлань такие ноги, что сами знают, куда ее вести. Бывают ноги и потверже, но не знают, куда идти, такие ноги определенно никуда не годятся. Возможно, какое-то время она будет ненавидеть меня, ругать. Но я не из тех, кого может ругать кто ни попадя, может, потом она и поймет.