Текст книги "Зеленый рыцарь. Легенды Зачарованного Леса (сборник)"

Танит Ли
Среди листвы такой зеленой

 
– Замуж я выйду за славного рыцаря,
Статного рыцаря, юного рыцаря,
 

– напевает Бергетт, распахивая деревянные ставни.

Золотой солнечный свет растекается по кровати и полу, будто пролитый мед. Но даже прекрасное утро не спасает от дурных предчувствий: Гилэйн слышит пение и понимает, что неприятности уже не за горами.

Бергетт – сестра Гилэйн. Сводная. В деревне у их матери дурная слава. Однажды она сошлась с дровосеком – и появилась Бергетт. Два года спустя в ее кровати оказался другой дровосек – и родилась Гилэйн.

Для деревенских они обе как бельмо на глазу. Плод греха. Впрочем, для Бергетт сестра – чудовище куда хуже. Она родилась первой, а потом Гилэйн заняла ее место. И Бергетт мстила, сколько себя помнила, десятками способов: отбирала еду, толкала, щипала и подставляла. С каждым годом издевательства становились все жестче, унизительнее и изощреннее.

– Вставай, – требует Бергетт, поворачиваясь, чтобы пнуть Гилэйн.

Но ее половина тюфяка уже пуста.

Им повезло ночевать тут, наверху. Из-за работы мать спит отдельно. (Вчера ночью у нее остался трактирщик. Около часа назад, на рассвете, было слышно, как он впопыхах собирается.) В отличие от прочих односельчан, сестрам лучше не вставать слишком рано – чтобы не смущать уходящих клиентов.

– И в платье шелковое он меня оденет, – продолжает Бергетт.

Ей шестнадцать. Черные волосы. Бледная кожа. А Гилэйн в свои четырнадцать – нескладное нечто со светло-русыми волосами и легким загаром. Когда только успела? И у той, и у другой зеленые глаза, только у Гилэйн – цвета молодого винограда, а оттенок Бергетт больше напоминает змеиный яд. Обе – девицы на выданье, но кто возьмет их замуж? С такой-то матерью.

Мать зовет их резко и требовательно.

Бергетт безумно смеется, внезапно пихает Гилэйн так, что та едва не падает, и спускается по лестнице на первый этаж.

Прежде чем последовать за ней, Гилэйн смотрит из окна на деревню – лабиринт неряшливых хижин и кривобоких домов с мрачной каменной церковью во главе. Ее взгляд следует вверх по склону, к кромке леса. Того самого леса, страшного и опасного, в честь которого назвали их деревню.

– Пусть она оставит меня в покое, – шепчет она лесу. – Пожалуйста.

– Сходите за яйцами к Вдове, – приказывает мать, как только они доедают комковатую кашу, которую сами же и приготовили.

– Нет, – отвечает Бергетт.

Мать тут же отвешивает ей увесистую оплеуху. Бергетт в истерике заливается слезами. Как и пение, слезы предвещают неприятности – что бы ни сделала мать, сестра отыграется за это на Гилэйн. Сегодня ей точно попадет.

Да и что толку упрямиться? Все равно придется идти. Им обеим.

У матери есть три причины послать их к Вдове.

Первая: тогда они не путаются под ногами, пока она принимает «гостей» или просто бездельничает.

Вторая: им придется идти через лес. Ни один деревенский в здравом уме старается туда не соваться. Кто знает, какие опасности могут подстерегать на глухих тропинках? Волки, дикие кабаны, змеи, болотные огни и духи. Тем более дом Вдовы стоит в самых дебрях, а по пути так легко потеряться… Ну, или их может разорвать какой-нибудь дикий зверь. Мать, впрочем, никогда не призналась бы в том, что хочет от них избавиться.

Третья, последняя по порядку и по значению: скорее всего, сегодня к матери заглянет пекарь, а он любит яйца.

Когда они идут по деревне, кто-то швыряет камень – и попадает в Бергетт. Она в гневе оборачивается, но обидчик уже скрылся. Им может оказаться кто угодно. Все ненавидят деревенскую шлюху и ее детей. Даже мужчины – пока не переступят порог ее дома.

Обе девочки знают, что однажды наступит момент, когда им больше не удастся откладывать Смену – как мать это называет. Иначе говоря, придет время заняться ее ремеслом. Но они предпочитают об этом не задумываться.

Пока они поднимаются по склону и легкая поросль сменяется настоящим лесом, Бергетт снова заводит песню о рыцаре и леди.

Гилэйн хочет побыть в тишине и послушать шепот ветра в листве, шелест травы и лесные шорохи. Но просьба замолчать наверняка обернется чем-нибудь ужасным.

Подлесок раскрашен в два цвета – багрянец цветов и зелень побегов. Сам лес, густой и хвойный, кажется черным. Тени сгущаются между деревьев – сосен, кедров и елей, кустарников болиголова и остролиста, еще с зимы пестрящего кроваво-красными ягодами.

Солнце скрывается за кронами деревьев.

Неба больше не видно.

Бергетт резко прекращает петь.

– Ну а теперь, малявка…

Гилэйн убегает раньше, чем в ее лицо впиваются ногти – Бергетт объяснила бы глубокие царапины встречей с остролистом.

Гилэйн бежит быстро, как лань, подныривает под ветвями и перепрыгивает через торчащие из земли корни. Под ногами тут и там мелькают грибы, вереск и колючая трава. Бергетт справляется с препятствиями куда хуже и быстро остается далеко позади.

Тени сгущаются все сильнее – и яркий день прямо на глазах оборачивается ночью.

Ох, просто замечательно.

Поблизости ни единой тропинки. Ни одной приметы. Совершенно непонятно, как теперь добираться до хижины Вдовы.

«Надо было остаться. Или хотя бы броситься в другую сторону, – судорожно размышляет Гилэйн, пока мчится по лесу. – Зачем я побежала именно сюда?»

Но куда еще было бежать? Ноги сами принесли ее. Множество раз ей доводилось видеть, как злится Бергетт, но в этот раз на лице сестры отражалась такая жажда убийства, такая ненависть плескалась в глазах цвета змеиного яда, что Гилэйн просто бросилась наутек. И теперь она, словно загнанный зверь, мечется в поисках безопасного укрытия…

Но его нет.

Да и откуда бы ему взяться?

Она останавливается, только когда видит Древо – хотя задыхается, а бок то и дело пронзает острая боль. Добравшись до него, Гилэйн падает на колени, вжимает голову и ждет, когда Бергетт наконец настигнет и изобьет ее.

Древо – наполовину дуб. Или, вернее, два дерева, дуб и граб, корни которых переплелись так тесно, что они выросли практически на одном месте – и стали единым Древом.

В дремучей чаще, наполненной тенями, только Древо облачилось в зелень раньше срока. Листья еще не распустились до конца, но уже стали роскошной кроной, ажурной и раскидистой. С ветвей граба, словно сережки, свисают желтые метелочки соцветий.

Древо устремляется ввысь сквозь застилающую небо листву соседей. Сверху, разлетаясь золотистыми брызгами, льется водопад солнечного света.

Гилэйн медленно поднимает голову и рассматривает Древо, как будто в первый раз. Сейчас она действительно замечает кое-что новое – витки кем-то закрепленной виноградной лозы, обещающей к осени дать горсть синих ягод, и подвешенный на шнурке деревянный амулет. Некоторые ветки обвязаны лентами и тесьмой, ничуть не похожими на те, что можно увидеть в деревне.

На выцветшем переднике, который скрыт в переплетении ветвей, лежат медовые соты, зимние яблоки и ломти свежего хлеба.

В лесу полно птиц, но подношения они не трогают. Стоит тишина. Такая же зловещая, как в то мгновение, когда Бергетт прекратила петь.

А потом сестра все-таки ее находит. Она хватает Гилэйн за волосы и оттягивает ее голову назад. Та крепко зажмуривается, чтобы уберечь глаза…

Но Бергетт ее отпускает.

– Что это за жуткое место? – спрашивает она.

– Не знаю, – лжет Гилэйн, мимолетно удивившись, что ее хотя бы на время оставили в покое. Конечно, она знает.

– Как-то тут скверно. Готова поспорить, ты специально меня сюда затащила, – Бергетт пихает сестру, но без особого усердия. Ее мысли заняты другим.

Мгновение спустя она натыкается взглядом на алтарь у Древа, берет пару яблок, предложенных лесному богу, и откусывает сначала от одного, а потом от другого.

– Нет! Не надо! – умоляет Гилэйн.

Бергетт ухмыляется и продолжает их грызть.

Яблоки, да и вообще вкусная еда, перепадают им редко. У их непутевой матери нет своего сада, а «гости» зачастую не удосуживаются принести угощения.

Гилэйн замирает и ждет гнева бога, живущего в Древе.

Почему он медлит?

Была бы она рада, если бы тот наказал Бергетт? О да! Но, несмотря на это, Гилэйн подходит к дереву, низко склоняется, как уже делала раньше, и шепчет:

– Не сердись. Она невежа, вот и все.

– Вообще-то, я все слышу!

Бергетт оттаскивает Гилэйн от Древа и дает ей под дых.

Пока Гилэйн лежит на земле, пытаясь восстановить дыхание, Бергетт швыряет недоеденные яблоки в ствол, так что они разлетаются на множество кусочков.

– Грязные язычники! – вопит Бергетт, хотя ее голос дрожит от страха. – Чего тут бояться? Что за бредни? Да нет здесь никого!

Едва договорив, она разворачивается и убегает в лес.

Гилэйн не пошла бы за ней, даже если бы могла. В конце концов, это Бергетт заблудилась, а не она. Она отлично знает, где находится.

Гилэйн с трудом поднимается и бредет к Древу.

Она стоит, глядя наверх, где сквозь изумрудную листву пробиваются золотые лучи. Затем осторожно касается коры.

– Прости, что так вышло. Не сердись, пожалуйста.

Гилэйн вытаскивает монету, на которую должна была купить яйца, и кладет ее на алтарь.

– Я знаю, что деньги для тебя не имеют значения, но больше у меня ничего нет.

Почему она так делает? Гилэйн и сама не понимает.

В голове сами собой возникают кошмарные образы: Бергетт бросают в темницу за ее проступок. Может, она и заслуживает такой участи, но Гилэйн – из сострадания или из впечатлительности – не в силах вынести эту картину.

Древо шумит и вздыхает, будто ему точно известно, что сделает с Гилэйн мать за «потерянную» монетку и невыполненное поручение. Ну конечно, ему известно.

Божество и его Древо знают все.

Христианский священник, каждый вечер пропускавший пару-тройку (десятков) кружек пива, наставлял деревенских на путь истинный: языческие верования – ложь и блажь, деревья – всего лишь деревья, волки – всего лишь волки, и не бывает ни демонов, ни духов. Зато есть дьявол, завлекающий души в ловушку с помощью суеверий и примет. Он обитает в лесу, заявлял в подпитии священник, в лесу и нечестивых сердцах язычников.

В отличие от него, Гилэйн не верит в дьявола, но ничто не заставит ее усомниться в существовании духов и демонов.

Гилэйн бредет по лесу к хижине Вдовы. У нее нет других идей. Может, Бергетт все-таки найдет дорогу. Или Вдова отдаст хотя бы одно яйцо бесплатно… Она уже делала так пару раз, когда жадная до денег сестра прикарманивала монетку.

Говорят, что Вдова была замужем за крестоносцем, который, вернувшись из похода, по каким-то таинственным причинам решил поселиться именно здесь. Звучит, конечно, неправдоподобно, но что-то в этом есть.

Вдову не перепутаешь ни с кем другим: это сгорбленная старуха с тонкой коричневой кожей, напоминающей пергамент, и длинными узловатыми пальцами. Она, будто женщина с языческого Востока, прячет лицо и волосы под слоями ткани. Иногда сквозь них блестят узкие глаза, однако их цвет рассмотреть не удается.

Лицо всегда надежно скрыто.

Ее ветхая хижина выглядит совсем неопрятно, а еще там живет, наверное, целый десяток кошек. И жаба, огромная и ярко-зеленая, как лист плюща. Как ни странно, они отлично друг с другом ладят. От посягательств кошек страдают только куры, а время от времени – птицы в лесу. Но когда дело касается жабы, они лишь лениво потягиваются, зевают и идут охотиться на кого-нибудь другого.

В этот час Вдова сражается с сорняками в саду, где растут дикая капуста, сельдерей и низкие ореховые деревья. Куры путаются у нее под ногами.

Ни следа Бергетт.

Вдова медленно выпрямляется, и Гилэйн чувствует ее взгляд.

– Доброго утра, – говорит Гилэйн. – У вас не найдется лишних яиц?

– Кто тебя поколотил? – вместо ответа осведомляется старуха.

Как она узнала? Может, птицы рассказали?

– Сестра.

– А что еще она натворила? – не успокаивается Вдова.

– Украла подношения Древу.

И почему она обо всем этом выспрашивает?..

К искреннему изумлению Гилэйн, Вдова хохочет в ответ. А потом объявляет:

– Яиц нет. Последние три дня куры не неслись.

Гилэйн разворачивается, чтобы уйти. У нее нет ни денег, ни яиц, и за это придется расплатиться с лихвой – теперь мать точно ее выпорет.

– Зайдешь? – неожиданно приглашает Вдова.

И так же неожиданно – для самой себя – Гилэйн соглашается. В хижине витает причудливая смесь запахов: лекарственных снадобий, лесных трав, а еще кур и кошек.

Они садятся на стулья под единственным узким окном.

– Значит, ты приносила подношения Древу? – спрашивает Вдова.

Гилэйн не пытается лгать. Отчего-то ей кажется, что от этого не будет никакого толку – Вдова спрашивает так, будто все уже знает и просто хочет удостовериться.

– Да.

– И что просила взамен?

– Ничего особенного. Например, чтобы меня не били.

– Не сработало, да?

– Нет.

– Но ты все равно думаешь, что это не просто дерево?

– Да… Просто, наверное, он слишком занят, чтобы выполнять мои желания. Я знаю… Я точно знаю, что он там.

– Значит, это мужчина? – лукавым голосом интересуется Вдова.

– Да, – отвечает Гилэйн. – И нет, – она заливается краской и отводит взгляд. – Однажды я его видела.

Ее слова только больше веселят Вдову.

– И что же ты видела?

Щеки девочки алеют еще сильнее. Из-за всех этих мыслей голова идет кругом, но она все же послушно припоминает:

– Было раннее утро. Бергетт вывернула на меня плошку горячего супа, и я сбежала к Древу. Едва я приблизилась, как заметила там дикого кабана. Он не подрывал корни, не топтал подношения, ничего такого. Просто стоял. Потом ушел. Тогда я подняла взгляд, а среди листьев, будто притаился за ними, стоял…

– Кто?

– Он.

– И как же он выглядел?

– Как…

Гилэйн запинается, не в силах признаться, что слова до сих пор разбегаются при каждой попытке его описать.

Она могла бы сказать, что он похож на прекрасного принца… Но нет.

Наконец она произносит:

– Он очень красивый. Его глаза меняют цвет от зеленого до черного, а в волосы вплетены листья и виноградные лозы. Ветер качнул ветвями – и он исчез.

– Я расскажу тебе, что ты делаешь неправильно, – говорит старуха. – Ты просишь слишком мало.

– Слишком мало? Но…

– Слушай внимательно. Я не стану повторять. Не проси его уберечь от лишнего синяка или унять боль. Это не сработает. Предположим, один раз он поможет. А на следующий день тебя поколотят снова. Ну куда это годится?

Гилэйн кивает, не отрывая взгляда от кур.

– Так чего ты хочешь от бога из Древа на самом деле? Подумай, девочка. Подумай хорошенько. А потом уж проси.

Гилэйн вскакивает так стремительно, что ее волосы взлетают, словно от порыва ветра.

– Вот бы все поменялось! Я хочу новую жизнь. Совсем другую, по-настоящему удивительную. Подальше от них всех!

– Если ты уверена… – начинает Вдова.

Но девочка абсолютно уверена. Она так и знала, что Вдова – ведьма.

В следующее мгновение луч солнца падает прямо на нее, и взгляд Гилэйн проникает сквозь покровы, будто их никогда и не было. Гилэйн хочет закричать, но из горла не вырывается ни звука. Ноги подкашиваются, она падает, и куры разбегаются, возмущенно кудахча. Им нет никакого дела до божества, которое, как оказалось, было с Гилэйн все это время.

С тех пор как Вдова отошла в мир иной.

Вчера.

На закате.

Бергетт плетется куда глаза глядят, пока не спотыкается о гигантский корень. Падение выбивает из нее весь дух.

С трудом поднявшись, она осознает, что не имеет ни малейшего понятия, где находится. И все из-за Гилэйн.

Слезы текут ручьем, но девушка даже не пытается их остановить. Да, это все Гилэйн подстроила. Они с матерью давно хотели избавиться от Бергетт. Мать всегда ее ненавидела, а вот сестру любила, та ведь куда симпатичнее: тонкая, как молодое деревце, с волосами и кожей, будто позолоченными солнцем. Бергетт и сама себя ненавидит. Ей до безумия хочется разорвать что-нибудь на части. Или кого-нибудь. Гилэйн, например.

Она поднимает взгляд и наконец замечает в прорехе листвы яркое полуденное солнце. Его лучи словно прорезают вечный лесной полумрак.

Бергетт сосредоточенно размышляет. Итак, солнце встает вон там, полчаса назад оно было вот тут, тогда восток находится здесь, а ей отлично известно, в какую сторону идти.

Спустя минуту она уже медленно ковыляет к хижине Вдовы – на ушибленную ногу больно наступать. Мерзко горланят птицы. Вот бы посворачивать им шеи, одну за другой! На ветке над ее головой извивается пятнистая змея. Бергетт шипит проклятья в адрес всего, что видит, и ее глаза приобретают все более ядовитый цвет, а зрение затуманивается. Внезапно она оказывается в самой чаще, которую двойным кольцом окружают мрачные ели.

Бергетт замирает. Стоит полдень, но ее колотит от холода. Дрожат и сами ели – будто нечто невидимое бродит по их вершинам.

Бергетт сбивчиво читает молитву, но, конечно, ничего не меняется. Чтобы молитвы подействовали, нужно искренне раскаяться в своих грехах, а если она сознается хотя бы в одном из них, то ни один бог не захочет ей помогать.

И все из-за Гилэйн. Все, все это! Пусть только попадется на глаза…

Храбрясь, Бергетт запевает песню, всего пару первых строф:

 
Замуж я выйду за рыцаря славного,
Рыцаря юного, рыцаря статного,
За мною приедет в серебряных латах,
На палец наденет колечко из злата.
Меня к алтарю поведет как невесту,
В любви проживем мы с ним до смерти вместе…
 

Она больше не хочет петь, но слова сами слетают с языка.

 
Среди листвы такой зеленой латы
Горят, как ярким пламенем объяты…
 

В реальности же лес черен, будто самой глухой ночью. Черен, как черные чернила. Небо заволокло тяжелыми тучами, пахнет грозой. Вот-вот должна сверкнуть молния и прогреметь первые раскаты грома. Этого не происходит, но Бергетт все равно в бессилии опускается на землю и начинает рыдать.

– Прошу тебя, я вовсе не хотела трогать твои яблоки, – скулит она.

Неужели слишком поздно?

Из узкого просвета между еловыми стенами появляется фигура. Такая же мрачная, как деревья. Такая же угрюмая, как предгрозовое небо. Бергетт различает темную одежду, темные волосы и, наконец, темные глаза…

И узнает.

– Так это вы, – хрипло произносит Бергетт, когда старая ведьма наклоняется к ней.

– Кто это я? – спрашивает Вдова.

Бергетт стрелой пронзает жуткое понимание.

Она ошиблась. Это не Вдова.

– Я не хотела… Правда не хотела!

– Но ты их взяла.

– Я была дурой.

– Да, была.

– Пожалуйста… Пожалуйста, скажи, как все исправить?

– И это все, что ты хочешь мне сказать? Подумай еще.

Бергетт срывается на отчаянный крик:

– Тогда помоги мне! Как я могу быть доброй с такой жизнью? Вот если бы все поменялось!.. Я хочу новую жизнь, совсем другую, по-настоящему удивительную! Подальше от них всех!

В испуге она едва понимает, что говорит, – а если бы понимала, то крепко задумалась бы над собственными словами.

– Где носит этих дурных девчонок? – возмущается в пустоту мать, расхаживая по грязной лачуге, которую и домом-то нельзя назвать. Даже мышам он не по нраву, а ведь у них просторное (и совершенно бесплатное!) жилье в стенах.

Стоит сказать, что далеко не каждая шлюха так отвратительна, как эта женщина. Она непрестанно совершенствовала врожденный талант вызывать неприязнь и достигла в этом необычайных высот.

Да и с чего бы ей прекращать злиться? Пекарь не объявился до сих пор, и мать лениво размышляет, не угоститься ли ей, раз так, самой яйцами. Когда их наконец-то принесут.

Вот неблагодарные паразитки! Пора их уже пристроить к делу. Сидят на дармовых харчах, да еще и с собственной постелью на чердаке, а толку никакого.

Она никогда не хотела детей.

Во всем виноват лес – любому известно, какое это ужасное место, где опасности и искушения подстерегают на каждом шагу. Лес и те два красавца-дровосека.

Само собой, оба они были обычными сельскими мужиками, путь даже и из другой деревни – она не интересовалась какой, а те не рассказывали. Но тогда они не казались обычными деревенскими увальнями – напротив, производили впечатление господ образованных и остроумных. Особенно первый, отец Бергетт. Что ж, с легким отвращением думает мать, она практически влюбилась. Дважды. И потому забыла обо всех предосторожностях.

Дважды.

За стенами протяжно воет ветер. В неравной борьбе с ним трещат деревья. Небо совсем черное… Вот-вот начнется дождь, и сквозь дырявую крышу снова начнет сочиться холодная вода.

Как только поганки вернутся домой, мать хорошенько пройдется по их спинам крепким кожаным ремнем.

Предвкушая расправу над Гилэйн и Бергетт за все те беды, что случились в ее жизни, она даже не думает о другом своем желании.

Желании избавиться от обеих дочерей.

Которое, кажется, наконец-то сбывается.

Когда Гилэйн приходит в себя, настоящая ночь уже ступает по лесу – мягко, будто большая кошка. От ужаса девочка вскакивает на ноги.

Как она вообще умудрилась заснуть? После всего, что случилось? Наверное, бог погрузил ее в сон. Убаюкал словом или песней, так, как умеют только существа из древних легенд. Или она просто потеряла сознание от изумления и страха. Воспоминания заканчиваются на том, как она стоит прямо здесь и рассказывает о своем самом сокровенном желании. Что именно она говорит, как назло, вылетело из головы. Зато ей едва ли удастся забыть, какой облик принял бог.

Впрочем, неважно, это ведь был сон. Должен им быть. Наверняка Гилэйн добралась до дома Вдовы и обнаружила, что бедная женщина отошла в мир иной… Правда, не выходит вспомнить ни самого мертвого тела, ни того, как и где оно нашлось.

А бог, должно быть, ей привиделся, когда Гилэйн от потрясения лишилась чувств.

Позор.

Что ж, по крайней мере, это был прекрасный сон – тревожный, но волшебный. Как и многие другие, когда в переплетениях ветвей Древа ей снова и снова чудился бог.

Гилэйн сидит и размышляет обо всем этом, пока не замечает, как к двери приближаются огни.

Тогда она поднимает голову и видит дюжину старух. Их лица скрыты под тканями, как и у погибшей Вдовы, а в руках мерцают чуть голубоватым колдовским светом высокие свечи.

Все это могло бы свести с ума, но почему-то даже не удивляет. Значит, Вдова и в самом деле была ведьмой. Сестры по ремеслу почувствовали ее смерть и пришли сюда, чтобы позаботиться о достойном погребении.

Что они и делают. А Гилэйн им помогает. Несмотря на заверения ведьм, что Вдова теперь снова молода и счастлива, девочка горюет по старухе. Она держит свечи, разыскивает в доме лопату и сгоняет кур на ночь в сарай.

– Теперь здесь буду жить я, – говорит одна из старух, точно такая же, как все остальные. Гилэйн, как ни старается, не может отличить одну от другой.

Трое из них приглашают Гилэйн прогуляться до их собственного дома. Он находится где-то за дальним краем леса, где ей еще ни разу не доводилось бывать.

Кажется, они думают, будто она и сама может оказаться ведьмой.

– Мы расскажем о тебе кое-что, – шепчут они, и их голоса сливаются. Глаз не видно из-под ткани, но Гилэйн чувствует их взгляды.

Она знает, что не сможет просто так вернуться к матери. Яиц она не купила, деньги оставила неведомо где, да еще и сестру потеряла в чаще.

К тому же ей ужасно интересно, о чем говорят эти трое.

Поэтому Гилэйн сдается.

Они идут по лесу всю ночь.

В темноте деревья напоминают ужасных исполинов, но ни одна из старух не кажется испуганной. Звезды озаряют шествие каждый раз, когда ветви деревьев расходятся и сквозь прорехи в листве показывается темное небо. С болот доносится кваканье лягушек. Внезапно тропу им перебегает волк. Старухи приветствуют его, тот будто кивает и мчится дальше.

Гилэйн хочет разгадать хотя бы этот секрет. Как и тот, благодаря которому старухи целый день шли до лачуги Вдовы, а потом просто повернулись и отправились назад, так ни разу и не присев.

На рассвете они добираются до края леса. За ним простирается широкая долина, которую пересекает быстрая река. На берегу стоит поместье с огромным домом и невероятным садом, раскинувшимся на многие мили вокруг.

Когда первые лучи зари окрашивают небо багряным и розовым, Ведьмы задувают свечи. Как ни странно, те не погасли за это время.

Затем они освобождают лица от тканей, снимают испачканные в земле перчатки и темные накидки. К изумлению Гилэйн, под ними скрываются великолепные наряды с искусной вышивкой и украшения из серебра и золота. Что до самих женщин, они поражают больше всего – только одна из них и в самом деле оказывается седой и старой. Вторая годится Гилэйн в матери, а третья всего на пару лет старше ее самой.

– Здесь мы живем, – говорит младшая. – Тебе же тут нравится? Правда? Вот и оставайся с нами.

Похоже, колдовским силам все равно, и они могут достаться любой – и благородной госпоже, и деревенской простушке. Волшебству нет дела до статусов и денег, так что в лесу ритуалы проводят и богатые дамы, и обыкновенные крестьянки из тех, что ради пропитания разводят кур и поросят.

Ведьмы ведут себя так, будто и вправду хотят, чтобы Гилэйн осталась с ними – как дочь, поясняют они, не как служанка или даже гостья.

Они не задают вопросов – кроме того единственного, согласна ли она.

Само собой, девочка колеблется: все это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Может, она снова видит сон? Или они просто хотят над ней посмеяться?

Наконец долину заливает солнечный свет, и Гилэйн замечает, как к ним во весь опор скачет всадник. Он – лорд. Его манеры безупречны, а одежды богаты. Старшая из ведьм – его мать, средняя – жена, а младшая, разумеется, дочь. Как и Гилэйн.

Сейчас сходство с лордом очевидно: их волосы, глаза и кожа одного и того же цвета.

Но никого из ведьм это, кажется, ни капли не смущает.

А мужчина счастлив видеть девочку.

В обществе ведьм многое воспринимается иначе.

Так что Гилэйн понимает, что ее желание сбылось, и спускается по склону холма вместе с прекрасными дамами и благородным господином. Он не имеет ничего общего с дровосеком – только притворялся им однажды, когда еще не остепенился, а мать Гилэйн была не столь уродливой и грубой.

Да и что с Гилэйн здесь может случиться плохого? Неужели мачеха будет еще злее и завистливее, чем родная мать, а сводная сестра начнет изводить ее пуще Бергетт?

Да что там говорить! Сами посмотрите, что случилось дальше.

Проходит пять лет. Отец признает Гилэйн законной дочерью. Она становится одной из ведьм, носит великолепные платья и совершенно счастлива.

Однажды, когда девушка гуляет по лесу и вспоминает о божестве, ей встречается тот самый юноша, когда-то давно привидевшийся среди листвы. Судьба делает новый поворот: он человек и, более того, действительно принц. Поскольку и сама Гилэйн благородных кровей, ничто не мешает ей выйти за него замуж. Что она и делает. В конце концов, именно для этого юные леди вроде Гилэйн и предназначены.

Так вот, что касается Бергетт.

Ох уж эта Бергетт.

Бергетт, жестокая и злая. Бергетт с глазами цвета змеиного яда. Бергетт, чуть что пускающая в ход когти и кулаки, при каждом удобном случае принимающаяся за тычки и пинки. Та, что не гнушалась красть ни монеты у сестры, ни подношения с алтаря лесного бога – бога, который существует взаправду… Что в глубине души понимала и она сама. Как обычно бывает, глупость и дурной нрав ходят рука об руку.

Гадкая, испорченная, отвратительная Бергетт.

Теперь ее накажут за все грехи в лучших традициях жанра – в то время как Гилэйн вознаградят за доброту и ясность ума.

Ну хорошо. Мы так увлеклись, вы и я, что слишком быстро оставили Гилэйн с ее счастливой и спокойной жизнью. Полностью заслуженной, конечно же.

Прошу прощения. Видите ли, Бергетт – да-да, та самая ужасная Бергетт – особенная.

На первый взгляд и не скажешь, да? У нее, кажется, самое черствое и темное сердце на свете, и она не способна заметить присутствие лесного бога, даже шагай он за ней по пятам.

Однако…

Когда Бергетт признается в том, чего желает на самом деле – и чего, разумеется, хочет Гилэйн и еще сотни людей, – ее жизнь тут же превращается в кошмар.

С тихим шорохом начинают шевелиться корни деревьев и свисающие с ветвей лианы. Сначала одна, затем другая, они медленно оживают и тянутся к Бергетт, опутывая ее по рукам и ногам прочнее самой крепкой веревки. Сперва она кричит и отбивается, но все без толку. Вскоре она не может ни шелохнуться, ни даже позвать на помощь – рот забивают листья.

Бергетт надежно спеленута лесом, будто попавшаяся в паутину муха.

А бог стоит совсем рядом и наблюдает за ней, неописуемо прекрасный и могущественный. Он ничуть не напоминает ни Бога, о котором говорили в церкви, ни дьявола – никаких столпов сияющего света, непроглядного мрака и пылающих глаз. Их, впрочем, она и не видит.

Зато слышит голос.

– Я приму любого, – говорит он. – Пусть то, что лежит на моем алтаре, достанется тем, кто действительно в этом нуждается. Голодающему ли зверю, птице, мужчине или женщине. Я приму выбор любого, кто захочет оставить меня и обратиться к другому богу, если бог тот благ. Ибо он един, но люди смотрят лишь на профиль и думают, будто видят его целиком. Как, например, ты, Бергетт. Прежде. Теперь, когда ты принадлежишь мне, я научу тебя.

Вот что бог говорит Бергетт, и, в отличие от сестры, она никогда не забудет его слова. Последние слова, которые она слышит в этой жизни.

Потому что лианы и корни, напоминающие змей, приходят в движение и все сильнее оплетают ее ноги и руки, пока не погребают под собой целиком. Бергетт закрывает глаза и думает, что вот-вот умрет.

Поэтому она не видит, как вокруг нее вырастает огромное дерево, запечатывая девушку в себе, как в дорогом дубовом гробу.

Достаточно суровое наказание, не правда ли?

Пока Гилэйн занята превращением в дочь лорда, лето медленно переходит в осень. Среди елей и сосен, окаймленных еще свежей порослью, до сих пор алеют каштаны и зеленеют буки. Поют и снова затихают птицы. Трубит охотничий рог. Мимо проносится олень, стремительный и легконогий, будто лесной дух. С ветвей капает мед.

Бергетт, заключенная в дерево, не мертва.

Она видит сны.

Множество снов.

В них ее мать молода и красива и – вот неожиданность! – танцует вместе с ведьмами. Похоже, она одна из них. Бергетт наблюдает, как мать все сильнее влюбляется в юного лорда, который порой присоединяется к ним в ритуалах. Он изображает дровосека – и у нее не находится причин ему не верить.

Сон отправляет Бергетт все дальше в прошлое, еще на три года назад. Мать кажется совсем молоденькой, ненамного старше самой Бергетт. Тогда она влюбляется впервые – в того, кто превосходит властью даже лорда. В того, кто точно так же выдает себя за дровосека.

Стоит только Бергетт увидеть его – и она понимает, кто ее настоящий отец.

И то, что он рассказывает историю ее жизни с самого начала.

У отца длинные волосы, смоляными завитками ложащиеся на плечи, а глаза – цвета изумрудной лозы и черного винограда. Разумеется, он бог. Господин Древа. Хозяин Леса.

О, он на сотни лет старше, чем выглядит. Древнее самых древних лесов. И все так же немыслимо юн, хотя помнит рассвет человеческого мира.