Текст книги "Листая Свет и Тени"

Мгновения

В начале апреля, когда еще не везде сошел снег, на косогоре у дороги, спускающейся к речке, появляются мои давние друзья. Вернее сказать, подружки. Они сбегают с косогора к самой дороге и застенчиво приветствуют меня. Летом их почти не видно среди высокой травы, а в апреле они первыми разворачивают свои ярко-зеленые листья над бурой прошлогодней листвой и, не теряя времени, начинают совершать маленькое чудо. Оно происходит каждый год, но я не могу к нему привыкнуть. Более того, каждый раз я жду его с еще большим нетерпением, к которому примешивается страх: а вдруг в этом году чуда не произойдет. Так было однажды – зима слишком затянулась – и тот год потерял для меня одну из своих лучших красок.

Это чудо – крохотный лиловый цветок на хрупкой бледно-зеленой ножке. Это для него корни растения, его плотные круглые листья и какая-то неведомая, но могущественная сила начинают трудиться, как только оттает земля. Они без устали добывают из земли, из воды, из воздуха, из самого солнечного света драгоценные крупицы веществ, которые соединяют по каким-то только им ведомым сложнейшим и точнейшим рецептам, и создают цветок, являющийся воплощением нежной, чистой и скромной красоты. Я сорвал его однажды, прельстившись запахом (это еще одно чудо!), но когда разглядел его на своей ладони, маленького, поникшего, оторванного от своей среды и разом потерявшего красоту, мне стало стыдно. Я больше не рву этих цветов. Я осторожно схожу с дороги, присаживаюсь, глажу ладонью упругие листики и говорю: «Здравствуйте, мои дорогие… Как я рад вас видеть! Вот и еще одна зима прошла. Вас стало больше, вы взбираетесь уже на верхушку косогора и все так же хороши, а я стал на год старше. Но здесь, рядом с вами, меня это не огорчает. Меня утешает мысль, что когда я уже не смогу прийти поздороваться с вами по весне, вы – такие же свежие и вечно юные – будете так же цвести на косогоре, делая свое маленькое, но важное дело, и любой проходящий мимо сможет свернуть со своей дороги, присесть рядом с вами и, потеряв всего несколько минут, приобрести огромное богатство. Такого нет и никогда не будет ни у нефтяного магната, ни у хозяина самого богатого банка. И ни банкир, ни магнат ни за какие деньги не купит того, что приобретете вы, потому что оно не продается и не покупается, не упаковывается в целлофан и не сохраняется на жестком диске.

Купить можно только букетик жалких, испуганных, собранных в кучку цветочков, где-нибудь в переходе или у метро, где их тонкий запах странен и неуместен рядом с переполненными урнами и полногрудыми красавицами с журнальных обложек… Но это и будет всего лишь букетик за сколько-то там рублей.

Не более…

Вечер. Мы поднимаемся по узенькой извилистой дороге, которая, приноравливаясь к изгибам горы, бежит вниз, к морю. Нас трое, мы занимаем дорогу почти полностью, приходится вжиматься в ограды дач, когда нас обгоняет, натужно кряхтя, старенький драндулет или бесшумно, щеголяя тормозами, проносится вниз иномарка.

Дачи днем ласкают взор, а вечером, в темноте, выглядят таинственно и загадочно. Яркая зелень померкла, зато пахнет все, что только может пахнуть. Этих ароматов не разберешь – ими просто дышишь и наслаждаешься.

На ходу мы поем грузинскую песню, на три голоса, разумеется. Она спокойная, чуточку грустная и очень подходит к узкой извилистой дороге, к теплой темноте, окружающей нас, и к тому состоянию расслабленности и покоя, которое здесь во всем. «Да-на-ва, да-на-ва, да-а-а-на-ва…» – выводим мы не очень умело, но старательно. Я за солиста, Саша поет верхний голос, Тема бубнит квинту, и временами получается почти красиво.

Из глубины какого-то участка слышны смех и голоса, приглушенные листвой, – где-то поздно ужинают. Стол наверняка накрыт во дворе, под развесистой грушей, на столе наверняка домашнее вино. Ужинать будут долго и со вкусом, торопиться некуда – сюда приезжают отдыхать.

На другом участке, сквозь листву в окне маленького домика виден экран телевизора. Там, как обычно, горят машины и валяются трупы – уродливый, неестественный мир. Как можно смотреть это здесь?!

От крутизны дороги болят икры, но это входит в наши планы – прогулка как раз и задумана для борьбы с последствиями плотного ужина. А так как ужинаем мы регулярно, то и гуляем каждый вечер. Иногда не хочется, усталость за бесконечный летний день гонит в постель, но мы все равно идем – во-первых, моцион, во-вторых, воспитываем характер, а еще – за впечатлениями.

Каждая прогулка чем-то запоминается. Например, вчера мы видели светлячка. Лично я видел его первый раз в жизни. Удивительное зрелище! Летающая лампочка! Как ему это удается – ярко вспыхивать желто-зеленым огнем, мгновенно гасить эту энергию, да и еще лететь при этом? Откуда берется эта энергия? Как он ею управляет, этот комочек плоти, в котором столько сложнейших изобретений природы? Куда нам, людям, до него!

Сегодняшний вечер запомнился особо…

Примерно на середине пути дорога делает поворот и немного расширяется. Здесь единственный на всем спуске почти горизонтальный участок. Маленький, крытый черепицей домик спрятался за оградой. Огромная старая магнолия над ним благоухает приторным ароматом. Возле этого домика, на повороте, позади открывается море. Можно отдохнуть и полюбоваться.

Площадка, на которой мы стоим, нечто вроде бельэтажа над долиной. Мы на боку одной горы, напротив – другая, с такой же дорогой и такими же дачами. Между горами, глубоко внизу речушка, сбегающая к морю, и поселок домов в тридцать. В одном из них мы и живем. Впрочем, сейчас не видно ни долины, ни поселка, все черно. Зато там, куда мы смотрим…

Вид не просто красив, а как будто вырезан из рекламного буклета. Даже не верится, что такое можно увидеть на самом деле. Перед нами огромная сцена – море, в котором за минуту до нашего прихода утонуло солнце. А справа и слева две черных горы, как бархатные занавеси, обрамляют эту невероятную по красоте декорацию, которая не нуждаются ни в артистах, ни в режиссерах. Этот вид – сам по себе представление, с которым мало что может сравниться.

Море лежит неподвижно. Густо-синее у берега, оно ближе к горизонту светлеет и тусклым золотом с кроваво-розовыми оттенками незаметно переходит в небо. Горизонт выдает едва видимая туманная дымка, от него цвета меняются вверх в той же последовательности: от золотого до почти черного. Но небесная темень прозрачнее и бездоннее, от ее глубины кружится голова. И так прекрасно-одинока в этой бесконечности маленькая яркая звездочка, мерцающая справа, над противоположной горой – как раз там, где ей и нужно быть, чтобы сделать пейзаж совершенным – что хочется ахать, восторгаться и говорить красивые слова. Но слова неуместны. Поэтому мы просто стоим и смотрим, стараясь запомнить этот вечер, впитать его в себя. Ловлю себя на мысли, что если бы я был художником и смог нарисовать такой пейзаж, меня наверняка упрекнули бы в пошлости, и именно из-за этой звездочки. Сказали бы: «Что-то уж чересчур красиво! Звездочка – это перебор, знаешь ли…» Но что поделать, вот она, сверкает, эта звездочка, как будто нарочно для того, чтобы мы поняли – совершенство бывает.

День умирает на наших глазах, каждое мгновение что-то неуловимо меняет в оттенках и полутонах, которые становятся все менее розовыми и желтыми и все более синими и лиловыми, и скоро небо и море сливаются с ночью в единое целое. Проглядывают другие звезды. А мы прощаемся с «нашей» звездочкой и загадываем, увидим ли мы ее завтра. Пора вниз, спать…

Усталые, спускаемся в поселок, проходим через его центр. Тут кипит ночная жизнь: шашлыки, пиво, неестественно громкий смех, песенка «Черные глаза»… Другой мир, другие звуки, другие запахи. А у меня в глазах – одинокая звездочка, ослепительная, трогательная и недосягаемая. Странно, от той площадки, где мы ее видели, всего несколько сотен шагов, но мы будто прибыли с другой планеты.

Следующего вечера мы ждали с нетерпением, а когда, запыхавшись, выбежали к старой магнолии, оказалось, что наша фантазия чересчур убога и осторожна по сравнению с действительностью: мы опять увидели идеальный пейзаж, звездочка была на том же месте, но только теперь рядом с ней висел еще и тонкий серп месяца! Мы переглянулись и только пожали плечами – нам все равно бы не поверили, даже если бы у нас был фотоаппарат. Поэтому мы просто стояли и смотрели…

Природа не боится красоты. Ее боятся художники, презирают композиторы, недолюбливают поэты. Они называют красоту «пошлостью», а когда пишут грязью свои картины, лепят из грязных убогих слов стихи и загрязняют музыку диссонансами, говорят: такова жизнь. А нет, чтобы просто посмотреть на небо…

В нашем городе баня притаилась в тихом местечке на самой окраине. Если не знаешь, где свернуть, можно пройти мимо и не заметить. Я обычно хожу туда по субботам, в аншлаговый день: куча автомобилей перед входом, теснота, шутки, пиво… Словом, мужской рай!

А тут пришел в пятницу утром. В раю пусто. Ни одного автомобиля, только два посетителя, кроме меня. Тихо, даже скучно. Зато пар – лучше не надо. В парилку я заходил в гордом одиночестве. После трех заходов обернулся полотенцем и вышел на улицу, благо погода стояла самая что ни на есть майская.

Никого… Даже поговорить не с кем. Я постоял на солнышке, походил туда-сюда и завернул за угол бани. В ее стену упираются два ряда гаражей – друг против друга, – образуя что-то вроде небольшой улицы с огромной лужей посередине. А возле самой стены, там, где между гаражами и баней остается небольшой кусочек земли, я обнаружил маленькое зеленое царство, выросшее и процветающее благодаря тому, что здесь уже ничего нельзя было построить: лопухи, крапива, в общем, самые типичные представители родной российской флоры. Перед входом в баню тоже что-то растет: цветы, кустики карликовой айвы, несколько елочек. Все обложено кирпичом, подстрижено, культурно, даже красиво… И так убого по сравнению с царством, над которым я сейчас возвышался, как господь Бог, в одном полотенце.

Ночью прошла гроза, на траве еще не высохли крупные капли. Покоем, довольством и какой-то первобытной роскошью дышала эта полянка. Я не утерпел и присел, чтобы приблизиться к этому зеленому миру и рассмотреть его получше. Присел и… забыл про баню. Растения словно ожили, а время остановилось, вернее, потекло по их зеленым часам.

Оказалось, на этой сцене не так уж много персонажей. Сразу ясно, что главный здесь – лопух. Три его огромных мощных листа заняли чуть ли не треть полянки, но между ними уже пробились копья крапивы, ее темно-зеленые резные листья как бы спорят с мягким бархатным цветом листьев лопуха. Легко представить, как сварливая крапива резким скрипучим голосом требует, чтобы лопух подвинулся, а он добродушным басом отвечает: «Брось, соседка, не кричи, всем места хватит. Тянись себе вверх, если хочешь, а я и тут солнышка ухвачу».

Особняком, сбившись в кучу, воинственно топорщится осот. Между его узкими острыми листьями уже не пробиться никому. Я не утерпел, погладил ладонью эту зеленую щетку – колется. Гордый!

Конский щавель, весь в ржавых пятнах и дырках, явно не аристократ, зато живуч. Растопырил широкие корявые листья, захватил себе кусок земли и в ус не дует.

На небольшом, с пятачок, свободном пространстве между конским щавелем и осотом вылезла пастушья сумка, маленькая, тощая, жалкая. По сравнению с другими словно нищенка. Торопится, цветет, а цветочки такие же невзрачные, как сама: беленькие, меленькие. Но ведь цветет же!

Неистребимая ползучая травка-коврик, названия которой никто не знает и топчет всяк кому не лень, стелется украдкой по углам полянки.

Вот, пожалуй, и все обитатели этой маленькой страны, этой зеленой Швейцарии на задворках бани.

Ах, да! Самого симпатичного, самого яркого и вообще самого-самого я сразу как бы и не заметил. Конечно, я видел, что он тут; это было само собой – как же без него? – и вот не заметил. Одуванчик! Вернее, одуванчики – сколько же их здесь было! И как же они радовались солнцу! Как светло и весело было от них на этом кусочке земли! Кроме жизнерадостно-цветущих, там были и увядшие, которые отцветали, были и лысенькие старички. Но из светло-зеленых розеток глядело столько толстеньких карапузиков, готовых распуститься, что мне стало ясно, кто истинный хозяин полянки.

Со всех сторон полянку окружают дела рук человеческих: стена бани, гаражи, сверху полнеба закрывает строящийся элитный дом из красного кирпича. Стоило поглядеть вокруг и становилось грустно – так мал и беззащитен был этот островок зелени, этот мирок среди камня, кирпича и ржавого железа. Но стоило снова опустить голову, и мирок превращался в настоящий мир, полный жизни, красоты и высшей мудрости, так непохожий на искусственный, суетный мир людей.

Я был не единственный, кого привлек этот уголок. Прямо передо мной на одуванчик села цветочная муха, очень похожая на пчелу. Ей меня не обмануть, в детстве я таких немало переловил, чтобы послушать, как они жужжат в кулаке: «Зум-зум-зум…» За это мы их звали «музыкантиками». На соседний одуванчик прилетела другая, похожая, но поменьше и немного другой расцветки: верхняя часть спинки в продольную светлую полоску, нижняя – в поперечную. Может, это был другой вид, но я предпочел считать, что это дама и кавалер. Дама бесцеремонно прогнала кавалера и исчезла сама, а на лист конского щавеля выползли один на другом два жучка изумительной красоты: если бы существовало зеленое золото, оно было бы именно такого цвета. Представляю, сколько бы оно стоило!.. Парочка свалилась с листа, как только я дотронулся до них, а я пригляделся еще внимательнее и стал замечать то здесь, то там муравьев. Маленькие, деловитые, невозмутимые, они были везде. Пока я исследовал полянку, некоторые из них уже давно исследовали меня.

Мне очень не хотелось возвращаться в баню, но не мог же я просидеть на задворках до вечера. Я в последний раз окинул взглядом открытый мною мир, и тут, словно для того, чтобы этот день лучше запомнился, произошло чудо.

Сразу, как только я пришел сюда, мне бросились в глаза маленькие легкие пушинки. Они висели в воздухе почти неподвижно, а иногда, словно насмехаясь над земным притяжением, медленно перемещались вверх, вбок, куда угодно, только не к земле. Огромная отстоявшаяся лужа между гаражами тоже была покрыта крапинками пушинок. Я еще подумал: «Ого, уже тополя пух бросили, значит, лето близко», – и забыл о них. Но когда уже собрался уходить, откуда-то сверху, из-за гаражей появилось большое прозрачное облако из таких пушинок. Оно было почти круглой формы. Ветер катил его по воздуху, словно огромный невесомый клубок. Прямо над лужей облако остановилось и зависло, пушинки медленно вращались внутри него, мерцая на солнце – сказочное зрелище! – и вдруг разлетелись в одно мгновение, ветру надоела его игрушка.

Я вздохнул и пошел в баню. Там было уже целых пять человек. Два приятеля, толстые, распаренные, раскинувшись на скамьях, рассуждали, где лучше отдыхать: у нас или за границей.

– Чего там делать? – басил один. – Ну, был я в прошлом году на Корфу. Это……э-э-э… в общем, Греция… И что? Тоска! Каждый день одно и то же: с пляжа – на пляж. И ж-жар-р-а-а-а!!! Я через неделю купил билет и улетел. Не надо ни вина ихнего, ни апельсинов.

– Да-а-а… – соглашался другой. – У нас лучше. Зимой, конечно, того… печально, а как зазеленеет все – благодать! В лесу, к примеру, или на речке… Птички поют… Красота…

Потом вздохнул:

– Времени вот только нет до дачи доехать: то техосмотр, то ремонт, то жена что-нибудь придумает. А как приедешь – не знаеш, за что хвататься… Не-е-т, дома не отдохнешь, надо куда-то уезжать…

Я лежал, отделенный от них спинкой дивана, и думал: «Наверное, он прав. Но прямо вот тут, за стеной, стоит только выйти из двери и зайти за угол, место, которое может дать то, чего люди не могут найти ни в Греции, ни на собственной даче: покой, красоту и радость от сознания того, что и ты часть этого великолепно устроенного мира. И сколько этих мест повсюду! В той же Греции! Что мешает их увидеть? Всего-то и надо – чуть-чуть изменить угол зрения и присмотреться».

Попарился я замечательно, но главным в тот день было все же другое…

Ровно через неделю я снова пришел в баню и первым делом заглянул за гаражи. Смотреть было уже нечего, зеленое царство было скошено под корень. Торчали стебли, валялась жухлая трава, и все было так безжизненно, сухо и скучно, что у меня резко испортилось настроение.

Михаил Садовский
г. Москва

Михаил Садовский, коренной москвич, член СП и СТД России. Начинал печататься в 60-е как автор стихов и прозы для детей. В советское время произведения для взрослого читателя лежали в столе – не мог преодолеть цензурных и идеологических барьеров для публикации своих произведений. Теперь в списке моих книг романы, повести, рассказы, книги стихов и публицистики, конечно, книги для детей, пьесы, радиоспектакли, сборники хоров и песен на мои стихи, мюзиклы и оперы, написанные на мои либретто. Многое из опубликованного попало в интернет, в электронные библиотеки, на различные сайты – процесс этот, как оказалось, совершенно не зависит от автора.

© Садовский М., 2015

Исаак

Горечь и обида никуда не деваются. Носит их ветром потерь по миру, оседают они, как радиоактивная пыль, и разъедают души людей. Все больше и больше обид становится в мире, копятся, копятся они столетиями, пока Господь не решит почистить землю, вот и смоет всех последней волной, и, может, больше не посеет он никого на нашей планете, как пробовал уже не один раз – да ничего хорошего не вышло… и отдаст он ее другим, которых зовут сейчас инопланетянами, и на Земле боятся их. А они оттого не летят к нам, что слишком много обид тут накопилось, и климат потому стал вредным для жизни…

В милиции, куда его привели, Исаак так объяснял молоденькому дежурному лейтенанту:

– Дразнил он меня… сосед-дурак: «Исаак, Исаак! Где твоя Сара?! Где твоя Сара?!» Ну, надоело мне, вот взял я его одной рукой за рубашку чуть ниже ворота, чтоб не убежал, и рассказал ему, почему меня Исаак зовут… И не бил я его вовсе…

Прадеда моего Исаак звали. И меня по нему назвали: тоже Исаак. В советское время – это ж не имя было, а как прозвище вроде, но я терпел и гордился этим именем, потому что прадед мой был человек героический и погиб как герой.

Они в станице жили. У Исаака была кузница еще с царских времен, и все его очень уважали и ценили. Ведь тогда еще не было тракторов, а лошадь была главной силой, так что он без работы никогда не сидел.

Когда пришли немцы, семья прадеда никуда не убежала, потому что Исаак не велел: он помнил немцев еще по Первой мировой войне: вполне приличные, культурные люди…

Но фашисты стали сразу искать коммунистов и жидов и убивать их. Исаака сперва не трогали, потому что он не был похож на еврея – бородатый и огромный. Он лошадь приподнять мог и кулаком быка валил.

Донес, что Исаак еврей, староста-полицай из своих, из казаков, кому Исаак часто помогал – он с самых бедных ничего не брал за работу. А когда за семьей пришли, Исаак ничего не сказал, велел всем быстро собраться, и немцы повели их под конвоем за станицу, в ригу.

Ночью Исаак руками выломал две балясины, выбрался наружу, потихоньку кулаком уложил часового… люди через открытые ворота в темноте убежали и попрятались кто где. Немцы хватились, а поздно – никто не ожидал такой наглости. Прабабушку, двух ее дочек и внучек спрятали в станице казаки и потом переправили через линию фронта к своим, а Исаак остался и начал мстить фашистам, но его скоро поймали и стали пытать: «Где семья, куда все убежали?..» Конечно, от него ничего не добились. Он их капитану на сапог плюнул, и фашисты поняли, что он их не боится и ничего не скажет. Тогда решили на его примере всех запугать, чтобы не партизанили. Отвели Исаака на пилораму и там четвертовали циркулярной пилой…

Поэтому я и гордился и горжусь этим именем. Вот… Ну, и все…

А он мне все тыкал и тыкал: «Где твоя Сара, где твоя Сара…» Да еще картавил нарочно противно, чтобы подразнить…

Ну, я ему и сказал: «Сходи – посмотри!» и не бил я его вовсе, честное слово, не бил, а так по темечку тюкнул слегка… ну, не рассчитал, может… у меня кулаки-то во! По наследству достались… – и он посмотрел на свои руки, – это у нас семейное… Честное слово: я никогда не дрался! – Он улыбнулся лейтенанту. – Вот бес попутал… Поверьте, пожалуйста… Достал он меня сильно…

А лейтенант сидел, подперев голову рукой, смотрел на Исаака и думал: «Ну, как тут жить-то? Как? И что мне теперь делать с этим верзилой?»