Текст книги "Соборище 2. Авангард и андеграунд новой литературы"

Сон

 
Пусть это снова будет он!
Я знаю, какой ты увидел сон.
И рассвет опять встретил с вопросом:
Из какой реальности этот набросок?
Почему вновь она… – размышляешь.
Ты еще не понял, главного не знаешь —
За нас уже все решено!
И неизбежен выход за сознания рубежи.
Привыкай, лежа в тиши, ко мне —
Это ново, как рассвет встретить на Луне,
И нелепо, но до заката
Ждешь нового параллельного променада.
И та, вторая, уже непонятно, неосознанно
Рядом, но порознь – не надо.
Недоумения, рассуждения, сомнения…
Но!!! Опять сновидения.
И не хватает терпения на пробуждение.
 

«Д»

 
Бескрайний,
Пришедший извне
Купался в небе —
Вино до края,
От рая до пекла
Сгорал во мгле.
Сны привносили порядок,
Зная, что «за» и «против»
Ведут борьбу,
И, оставаясь невдохновленным,
Все падал в мысли —
Лицом к лицу;
И возрождался вновь
Окрыленным…
 

Умалишенная

 
Умалишенная —
Устрашающий стон,
Сон вытек из дня
И опять не он…
В смоге пряного дыма
Смотрю недопустимо,
Не прохожу мимо.
Немного понимания, нежности
Не хватает
Мне все еще никак и нельзя,
А оно все продолжает таять,
Превращаться в чаек стаю
И в воде пропадает.
Тень мою видели
И хотели,
Но обидели.
Опять призрачные цели.
В июне дожди и метели
Греются процентами
В грехе, но с комплиментами.
 

Ночи

 
По закоулкам время бродит,
Вуалью свесив паутину,
Сплетает жестче рамки света
И укорачивает стимул.
Но улыбаются романтики —
Конфеты, фантики в кармане,
Ведь ночью солнечные зайчики
Куда застенчивей с цветами.
И белокурым одуванчиком
На гладь Невы ложится ветер,
А перекрытия бетонные
Скривляют век, под гнетом этим
Остались все же окрыленными.
Все так же держат Великаны
Из камня серый ворох площади
И наши судьбы истуканы
Спасают от бредовой мести,
На арфах феи нам играют,
В парадных поцелуи тают
С ночным туманом вместе.
 

Путаница

 
От него, а не к…
Разносит время нас —
Угас костер, обмякло пламя;
Я в памяти
Несу любовь как знамя,
И камень уже на дне.
А перламутра рукоять
Не мешает в спине.
Мне…
Мне бы с тобой минутку!
Ночь разыгралась
Не на шутку,
Привычно, не жутко
Но внутри цветет незабудка
Ночь, взгляд, перепутала…
 

Стены

 
Был день без дела
И без тени —
Стены, кирпичи, деньги,
Мечты о великолепном и бренном
С сожалениями и сомнениями.
Со Всевышним на «Вы»,
Но, увы, и тем не менее…
Лишь хрустальный голос
И глубокое пение
Умиляли терпение.
Под диваном искала вдохновения,
А оно не там, нет —
Оно за руку все время.
Только беспокоят кирпичи и стены;
И немного печень в недоумении.
Что же это? Сказка?
Или обстоятельств стечение?
Пройдет со временем,
А кирпичи не запомнят
И стены, останутся стены…
Да и те наверное.
 

Смеси

 
Смотрели на один дождь
С разных сторон,
У солнца просыпались
Под разными боками;
И дорожка до пункта одна,
Но мост разведен…
Из моральных принципов
Полутон!
Стон стих… Все стало затихать.
В багажнике по КАДу
Уже не стонала надежда.
А мы все еще на полпути,
Не вместе —
Долгий тяжелый сон
Из мрака и грустных песен.
И, казалось бы, все рядом —
Город чертовски тесен!
И доносятся сквозь воду
Звуки твоих песен,
Размыты красок смеси;
И хочется закончиться здесь —
Сюрпризов серым серпантином
Длинным, наивным…
А ты все ищешь честь и алмазы,
Правду отмываешь от грязи,
Хотя суждено увязнуть,
Даже если без связи – бессвязно.
 

На атомы

 
На атомы
Горло расщепилось!
Платина свела с ума!
Лес отшумел дотла…
Исчезли линии
Моих потерь,
Хотелось лезвием —
Вен нет,
Но ты поверь,
Что честью рваною
Убит рассвет
И битвой странною
Воскреснет свет.
 

Гладь

 
Гладь
Гладью водной по телу,
Прядь
Распустить цвета холодного —
Спать по ночам
Больше не модно.
Придется стать
Нам отголосками вечности —
Сначала плоскими;
Речь утихнет в вечности,
А мы за спиной стоять
Будем у новых…
До бесконечности;
Бродить по полюбившимся
Гетто
И тени удалять в лучах
Рассвета.
Гладь!
И ничего не бойся!
Все равно нет вечного…
И нет повода для беспокойства.
 

Антитела

 
Обучай меня искусству перкуссии!
Синяя рыжая —
В твоем вкусе я.
Убивай во мне
Микробы жизни;
Мы начинаем с конца —
Разошлись движущиеся
Механизмы.
Как издревле повелось:
Коса на камень;
Прошел смерч,
Но накрыло волнами цунами.
Жадно забирай что хотел,
Ты убил во мне любовь!
Довольно антител!
Мне больше не больно…
 

Медь в крови

 
Вспомнили фокстрот —
Мы люди с медью в крови!
Ты мысль мою лови.
Я люблю каждую точку,
Каждый изъян —
Это великое счастье,
Грандиозный самообман!
Я вижу каждое слово
Твое на свету;
Ты знаешь все мои шаги,
Все мои шелка,
Голос мой
Тебе слышен издалека.
Нас спутали, скутали,
Мы разбегаемся,
Но опутаны
Мы люди с медью в крови!
Мы читаем друг друга!
Любим, держим, следим.
Мы победили уже
И еще победим!
 

Синь

 
Во мне проросла синь
И радостный звон дня;
От меня убежал «Инь»,
А вокруг холода и земля.
Жадный треск проходных дверей
Растворителем смыл блеск.
Потекла голова из теней —
В синеве все теплей и теплей…
Не смогла не обидеть свет,
Черный пепел смахнув в даль;
Ты теперь не робей! Верь!
В мутный сумрак и кислую дрянь.
«Янь» раздал до конца все.
Нет проблем.
Нет ее.
 

То!

 
Ну как-то же оно умирает!
И как-то перерождается из старости!
Удивляет и мешает
Избавиться от слабости.
Почему-то вызволяет
Из дыры, и все неточности
Убирает, ускоряет,
Отдаляя жизнь от срочности.
И приходит из ниоткуда…
Растворяя камни в прочности;
И водой несет на небо,
Оставляя в одиночестве.
 

Future in the past

 
А меж тем уже четверг
После понедельника…
Как же тянутся минуты
У меня бездельника!
 
 
Ангел с неба серебро
Сыпет нам на головы,
И вода свернулась в лужах
Пожелтевшим оловом.
 
 
Я шагаю через мост
И смотрю на реку…
Как же трудно ожидать
Счастье человеку!
 
 
Думать, что скользнет оно
Скоро… в щелку двери…
И твердить себе одно:
Надо ждать и верить.
 
 
Завтра пятница придет
После понедельника…
Нет, наверно, до субботы
Счастья у бездельника…
 

В питере снова снег

 
В Питере мокрый снег.
Опять пригодился зонт.
В Питере тишина…
И безмолвия унисон.
Город одним листом
Перевернул быт:
Вспыхивает любовь!
Гаснет потом, без обид.
Станция назначения
Неизвестна в этом пути;
Повороты по увлечениям
И не знаешь кому вопреки.
В Питере мокрый снег,
Питер раскрыл зонты;
Зима совершила побег
Вместе с ней уходишь и ты…
 

Кот

 
Я бы свернулась рыжим котом
И любила бы улицы Петрограда,
Любовалась бы серых лестниц винтом
И жила б только там, где надо.
 
 
По парадным прошла: на ступенях след,
И мурлыча под розовый нос,
Все слова судьбы собрала б от бед
На нить моих горьких слез.
 
 
В бесконечность колодцев смотреть душой
И не в силах ее изменить;
Проносясь сквозь века, оставаясь собой,
Здесь всегда хотела бы быть.
 
 
И лизать рассвет от покатых крыш,
Слушать звезд опадающих треск,
Засыпать беззвучно – когда лишь тишь,
Видя в снах бальных платьев блеск.
 

Винтажные

 
До слез, до дрожи в теле,
до небес —
Ты во мне. Был. Как бес.
Я живу, я играю с судьбой
И хочу лишь с тобой быть
Той забавной, крутой.
Теплой весной идти домой
Босиком, где трепет ожиданья – мы вдвоем.
И все равно, что будет потом…
Ртом хватаю воздух,
Как рыба без воды.
Иногда проклинаю день,
Где мы на «ты» стали;
Глаза счастье узнали
И тело пришлось в дело.
Я здесь теперь живая.
Пока. Хорошо.
Огонь жизни до меня снизошел.
Случился опять
В атмосферу полет.
Взгляд зверя – мой пилот.
И сам лукавый уже не разберет,
За какой чертой разобъется
Об отмель
Прозрачного пластика плот.
 

Молчанье

 
Иногда сама себе противна…
Застревает в буднях жизни проза,
Муки поэтических рождений
Затмевает слабая природа.
Я одна. Во всем слышна свобода:
В гулких каблуках по тротуару,
В шепоте вечернего мороза
И в дыханье холостого жара.
И претит чужое притяженье —
Запах излучаемого счастья,
Хочется терять его движенье
И тонуть без тени сладострастья.
Награжден любовью безмятежной
Только жизни серый проживатель,
Тем лишь, кто в полете мыслей вечном,
Ведомо любовное молчанье.
 

Диалог

 
– Хорошо. Я другой стану!
– Становись. Я хочу смотреть непрестанно,
Как платина плавится в медь…
– Не разлюбишь?
– Не знаю. Наверно. Может.
– Ты должен. За тобою пойду впредь!
– Не спеши. Я не знаю тоже.
– Перестал меня хотеть?
– Петь… Зачем тебе петь…
– Да. С тобой моим мыслям не взлететь.
– Хотеть, ты должна цель иметь. Хм… Петь…
– Ну, тогда увидимся потом. Хотя зачем…
– Как-нибудь вместе уснем.
– Нет. Не уснем больше вдвоем.
Так обугленная масса
Из печи уходила в даль,
Не став для него причиной
Из сырья превратиться в сталь.
 

Вспоминай!

 
Нас спасут только те,
Кто у нас за спиной,
Те, кого мы уже не увидим.
Лишь они, продевая бесцветную нить,
Наполняют значением жизни.
 
 
Днем и ночью ведут,
Берегут и щадят —
Не нужны им долги и отдачи,
А мы прем наугад и хотим все назад,
Усложняя себя и задачи…
 
 
Вспоминай тихо тех,
Кто ушел без примет,
Без речей, без записок, без пыли.
Вспоминай! Они тенью к плечу на пути.
Они с нами! Они не забыли…
 

Александр Щербина

Московский автор-исполнитель, музыкант, поэт, на редкость здорово читающий свои стихи. Лауреат, член жюри и прочие неинтересные подробности… Популярное дите сарафанного радио. До 2013 года – автор песен и солист группы «Адриан и Александр». До 2014-го – лидер арт-группы «ПаYзы им. Станиславского». Сейчас как автор-исполнитель гастролирует по России, Европе, США, – сольно и с акустик-бэндом.

Родился 1 января. Сначала было обидно, потом привык обходиться без лишнего праздника. Родители – врачи: мама – окулист, отец – педиатр, сейчас на пенсии. В пионерском детстве хотел стать сыщиком, палеонтологом и водителем автобуса. Со временем рассосалось. С тех пор успел недоучиться в педагогическом, сходить в армию, закончить театральный, распрощаться с профессией, стать ведущим на радио, поиграть в PR-директора театрального центра и, наконец, уйти в свободное плавание. Все это время писал и пел песни. Родной город – Москва, любимая тема – мегаполис как среда обитания (привыкания/выживания/любви).

Арабика

 
У нас здесь июнь и по-прежнему вторник.
Будильник на шесть оглушительно вторит
Охрипшему тявканью автосирены
Под окнами с видом на ливень сирени…
Мы здесь обретаемся – время от времени.
 
 
Здесь музыка быта – то пиано, то форте —
Забытою туркой шипит на конфорке,
Покуда наш кофе в зашторенном мраке
Сбегает – как в море рыбацкие барки,
И кухня плывет – ароматом арабики.
 
 
Здесь слухи на завтрак – привычная пища
Для ставшего нашим чужого жилища
С имбирными крошкам в пряной постели,
С устами, что за ночь устать не успели,
И вряд ли за все наши ночи успели бы.
Мы счастливы, слепы, – и значит, однажды
Мы здесь ошибемся, поскольку все так же
Вещам и событьям, кружащим без толку,
Мы чужды, мы их замечаем – и только,
Как блеф замечают за карточным столиком.
 
 
И мы будем здесь – когда, вычтен и сложен,
Наш Ноев ковчег с арендованным ложем,
Вконец обветшалый от долгого торга,
Откроет все окна-кингстоны и гордо
Потонет в каналах соленого города.
 
 
И мы будем теми, кем бредили, ибо
Мы будем одни – там, где тени и рыбы,
Где звуки извне с каждым звуком все реже,
Все глуше… И только одно неизбежно:
Наш кофе. И крошки. И вторник.
По-прежнему.
 

Dear fish

 
Дорогая рыба! Пишу тебе, находясь гораздо ближе к поверхности, чем
ты можешь представить. Расставаясь, ставлю черную метку на плавнике.
Каждой клеточкой в дневнике размываю чернильные пятна своей
привязанности. Черт-те как оправданный за недосказанностью улик,
оказываюсь по ту сторону темноты. Видишь ли, из глубины еле видимый
блик луны здесь обретает совсем не лишнюю функцию фонаря. Дорогая
рыба, я…
 
 
…пишу тебе, не слишком рассчитывая на ответ. Неизбежно прибившийся
от окружающих звуков акцент проявляется и на письме. Я как все:
бестелесной сомнамбулой, видящей сны во сне, обучаюсь питаться
воздухом, двигаться в пустоте, неестественной прежде, а нынче – вполне
себе. Не вполне тебе. Ибо в этой, лишенной привычной упругости тел
среде постепенно стирается метка – та самая, черная, на плавнике.
Дорогая рыба, мне…
 
 
…все это кажется каким-то оптическим фокусом, опытом метаморфоз.
Подчиненное точным сигналам сезонного времени тождество слов и поз
позволяет вписаться в любой городской ландшафт. Шаг, завершающий
каждый второй гештальт, по статистике, – шаг, порождающий каждый
второй невроз. Город, где роза по осени пахнет экстрактом роз, источает
особый, не видимый глазу парфюм, феромон, флюид, не опасный для
местных, но пресно-смертельный для некоторых малоизученных видов
людей и рыб. Дорогая рыба, ты б…
 
 
…и часу не продержалась на этой искусственно вспененной феном
FM-волне – вне своих замкнутых раковин, страхов, коралловых мифов и
фобий жемчужных вне. Если есть место, где день не похож на ночь и за
тенью бывает свет, а за светом – мрак, ты бы скорей свихнулась, но здесь
это вправду так. И не иначе… помнишь – чуть выше, про город и запах
роз? Знаю, что плакать не будешь: у тех, кто живет под водой, не бывает
слез. Просто прочтешь письмо и качнешь плавником, если что-то еще
отзовется под темною толщей и зыбью твоих оправ… Завтра я стану сушей,
ты – морем. Все к лучшему, рыба… Не слушай меня – я прав.
 

Павелецкий вокзал

 
Возвращаясь под утро к Москве, притворюсь, что узнал,
Обманув свое сердце, отвыкшее биться неровно.
Небогатый багаж мой минует промокший вокзал,
Ускользнув от носильщиков – цепких пираний перрона.
 
 
Я уйду, зажимая в руке несчастливый билет,
Оставляя наследным бомжам Павелецкую площадь,
Где московская осень, как бедная прачка, чуть свет
На ветру перетяжки рекламных полотнищ полощет.
 
 
Я почти наугад отыщу постаревший подъезд,
По шагам, по звонкам, по избитым признаньям на стенах,
Почему-то из всех безоглядно оставленных мест
Я опять и опять возвращаюсь сюда. Постепенно
 
 
Убеждая себя, что на этот раз не опоздал,
Что за старым холстом приоткроется детская дверца,
И доверчивый зверь замурчит, притворясь, что узнал,
Чтобы пару минут у джинсовой ноги потереться.
 

Барельефы

 
Следи за кружевом теней, считай минуты,
Пока со смятых простыней дворцовой смуты,
Как заговорщик, немоту сдавив подушкою,
Твой стих уходит в темноту санкт-петербуржскую.
 
 
Никем не узнан, не гоним, в пустой карете
Плывет, как призрак. А за ним промозглый ветер
Кружит бумажною листвой, на сгибах матовой,
И катит волны мостовой к ногам Ахматовой.
 
 
Какой здесь нынче год и век? Какое небо?
Ты видишь этот город. Сверх уже не требуй.
 
 
Оставь надежду всяк сюда не возвращенный —
Как не простивший никогда, как непрощенный,
Как тот, кого на сотню лет вперед обидели,
Кто, уходя, оставил свет в твоей обители,
 
 
Где ты все платишь по счетам, еще не съехав.
Где дождь стекает по щекам – на барельефах.
 

Нищий в переходе

 
нищий в переходе
с глазами спившегося скрипача
тянет руку, как тянет дурную ноту —
нудно, долго, еще и фальшиво,
будто не лишний рубль вытягивает из прохожих,
а душу,
будто не тремор в заблудших пальцах,
а память о тремоло
проданной когда-то по пьяни скрипочки…
ларьки, реклама,
запах слоеной выпечки
крутит живот, словно в пыточной,
проще высчитать, сколько новых людей
в день спускаются по переходу,
чем гадать, кто из них остановится:
люди в трафике,
люди ломятся, трутся, огибают углы,
заполняют трещины,
разве что обвешанные пакетами
не слишком счастливые женщины
взглядом скользнут —
сперва по витрине с цветами,
потом по нищему,
пожалеют одними глазами, и сразу выше —
к щитам, афишам,
к скидкам на фитнес, на шубы,
на туры в турцию…
куцый песик к ноге прижался,
наделал лужицу,
скулит, боится, но дальше тужится,
нищий отряхивается,
нищий хмурится,
забирает его с собой на улицу
и ведет домой – в пустой
подвал на задворках недостроенного офиса,
где, укрывшись от мира досками,
становится наконец собой:
кормит пса,
здоровой вполне рукой треплет по холке,
и, сдвинув шторки,
показывает новому другу странные фокусы:
стрелки часов на двенадцати,
точка хроноса,
вздох проносится за кулисами,
перелистывая
разлинованную тетрадь,
ноты с хвостиками
оживают,
начинают моргать,
шагать, переступать
крохотными штилями-ножками,
как прохожие в переходе,
как снимки с «только что»…
все они там у него, за кулисами:
со всеми своими делами, долгами, мечтами,
смешными мыслями,
те, что прошли мимо, и те, что искоса
оглянулись, почти столкнулись, споткнулись,
остановились поправить сумочку…
в нише подвала по данте сумрачно…
нищий (или как там теперь его?),
облаченный какой-то неведомой властью во все
черное, с красным подбоем, встает,
мерит шагами сцену, дает
третий – последний, скорее всего, – звонок,
и под гнетущие стоны нот
берет свою несуществующую скрипочку,
прижимает к плечу, поднимает высеченное
будто из камня лицо,
вздыхает, взмахивает смычком —
и начинается Музыка…
 

Японский след

 
Как хорошо в дурное время года —
Плечом потверже и лицом попроще —
Продраться из подземных переходов
На шумную, но Пушкинскую площадь.
 
 
Не загоняясь более впустую
Ни пылом муз, ни пылью андеграунда,
Стоять себе под бронзовой статуей —
С буддийскою улыбкой дауна.
 
 
Распутывать кармическую нить —
Всю в узелках на память. И заочно
Глядеть в небытие – как тамагочи,
Которого забыли покормить.
 
 
…А ты, пиит, не парься ни о чем:
Пиши, как пишется, разгуливай в халате,
Пока твой праздный стих не уличен
В снобизме, фарисействе, плагиате,
 
 
Пока твой слабый голос не охрип,
Пока язык завистников не жалит,
Пока еще твой тысячный журавлик
Не подхватил в палате птичий грипп.
Пока за тридцать звонких сигарет
Тебя не сдал сосед, живущий снизу,
И не нагрянул участковый ниндзя,
Чтобы зачистить твой японский след,
 
 
Лови момент, вали, пока не поздно,
Ищи себе другие города,
Бери билет на самый скорый поезд,
Не дожидаясь часа «пи…», когда,
 
 
Опухшему в бухой горячке лета
(Поэты тоже люди – тоже пьют),
Тебе на крик: «Карету мне! Карету!» —
Карету скорой помощи пришлют.
 
 
Пропишут социально неликвидным,
Пришьют диагноз – что-то там на «Ц»,
Начнут звонить – и голос дальновидно
В дверях изменят с баса на фальцет.
 
 
Но ты им не откроешь. И, протопав
До темной ванной с ржавою трубой,
Отверзешь кран вселенского потопа —
С безбожно отключенною водой.
 
 
Но все ж прольется – слабая надежда,
Соседу снизу вспучит потолок,
Проводка в доме вспыхнет, свет забрезжит,
Соседского кота ударит ток…
 
 
Когда же дверь в затопленной квартире
Взломают слуги белого билета,
Ты выйдешь к ним с мечом для харакири
И с выдержкой, достойною аскета.
 
 
Ты скажешь им: «Вы звери, господа!»
И выдашь хокку Оно Хукаяси.
И, просветленные, они поймут тогда
И, присмиревшие, уедут восвояси.
 
 
Тебе ль не знать, как отзовется слово,
Так не печалься и не хмурь бровей:
Конечно, жить и умирать не ново,
Но с каждым разом как-то веселей!..
 
 
Подсохнет пол, забудутся невзгоды,
Пройдут века, как с белых сакур дым,
В другой стране, в другое время года
Ты снова будешь вечно молодым.
 
 
Прими же в дар – сомнению взамен —
Совет, что, меря ямбы и хореи,
Оставил нам курчавый мастер-дзен
Устами утомленного Сальери:
 
 
«Мой юный друг! Когда, воздав тоске,
В саду души твоей взойдут унынья камни,
Ты откупорь бутылочку саке
Иль перечти Харуки Мураками».
 

Кофточка тчк

 
Строчка за строчкой – хочется не мешать…
Он открывает форточку – подышать.
Он достает шампанское, колет лед.
Ставит Шопена, смотрит в окно и ждет.
 
 
Склянка с мимозой, рядом его портрет.
Он себя видит гением – он поэт.
Муза приходит к ужину при свечах —
В новой немодной кофточке и в очках.
 
 
Свечи, Шопен с шампанским волнуют кровь.
Если смотреть сквозь пальцы – почти любовь.
Если моргать почаще – мечта почти…
Муза снимает кофточку и очки.
 
 
Ночью всплывает строчка про «быть не быть» —
Срочно черкнуть в блокнотик, чтоб не забыть.
Шарит в потемках тапочки, ищет свет…
Гений – не гений, может, и впрямь поэт.
 
 
Господи! Что до тапочек – шарь не шарь:
Те же аптека, улица, ночь, фонарь…
Время играет с «гением» в дурачка.
Кофточка курит в форточку, тчк.
 

Я умею смотреть

 
Я умею смотреть на тебя бесконечно —
Как на древнюю медь и бегущую воду.
Я вдыхаю твой запах, когда больше нечем
Дышать. И уже ненавижу свободу.
 
 
Я могу каменеть, останавливать вечность,
Приникая губами к ознобу мурашек.
Я могу обгонять свое время по встречной,
Чтоб увидеть тебя хоть минутою раньше.
 
 
Я не помню других. Я уже не играю
В эти полутона отраженного света.
Я почти научился любить, не сгорая,
Но еще не умею любить безответно.
 
 
Я смотрю на тебя, я цепляюсь по-птичьи
За последнее солнце, согретое взглядом.
Я могу описать твою жизнь постранично —
С того места, где мы появляемся рядом.
 
 
Я не знаю ответов – ни старых, ни новых.
Я храню твое имя в названиях песен.
Я кружу в исступленье гудков телефонных —
По бульварам Тверской, по булыжникам Пресни…
 
 
Я умею смотреть на тебя бесконечно —
Как на древнюю медь и бегущую воду.
Я вдыхаю твой запах, когда больше нечем
Дышать…
 

Гамлет и другие

 
Уснул… И видел сны…
Сварливый Гамлет играл в слова.
Глагол на букву «Бэ» (или не «Бэ»)
Никак не лез в регламент английских туб:
«Туби, тубой, тубе…»
 
 
Судьбе угодно убивать красиво
Во славу ядоносного венца.
Но так ли смерть страшна, как перспектива
Свой краткий век прожить в тени отца?
 
 
Бряцая шпагой, шаря по подвалам,
Травя от скуки королевских крыс,
Залечивая модным вероналом
Чужой любви сердечную корысть?
 
 
Из мыслей слов не выкинешь – а жалко!
Что ни скажи – все повернут не так.
На каждый знак отыщется гадалка,
На каждого Шекспира – Пастернак.
 
 
Весь мир – театр. Но если откровенно,
То стоило ль так рваться в Эльсинор,
Чтоб оставлять на милость Мельпомены
Семейных сцен естественный отбор?
 
 
Ни гордый нрав, ни призраки измены,
Каких себе химер ни сотвори,
Клинок возмездия, повешенный на стену,
В последнем акте должен быть в крови.
 
 
О, пир вины! Под властью самозванца
Стыдливый блуд сквозит из всех щелей,
И Гильденстерн в объятьях Розенкранца
Разучивает менуэт для флей —
 
 
Ты помнишь, Гамлет, встречу над могилой?
Все повторяется, судьба себе верна,
И череп пьяницы, однажды ставший глиной,
Опять послужит чашей для вина.
 
 
Война объявлена! Идущие на принцип
Приветствуют тебя!.. Как ноет грудь…
В такое время быть наследным принцем
Не всякому захочется рискнуть.
 
 
Забудь! Забыть не поздно и не трудно.
Когда струною рвется связь времен,
Что ты Гертруде? Что тебе Гертруда?
Что оба вы всем тем, кто обречен?
 
 
Под щелканье счастливых папарацци
Гуляет двор в преддверии конца…
Есть многое на свете, друг Горацио,
Что отольется нашим гордецам!
 
 
Певца погубит хор. А пуще – зависть.
Грядущее безумств не исцелит:
Офелию спасет психоанализ,
Но после доконает целлюлит.
 
 
«Любить иль не любить», – слабеют губы.
Ни грешница, ни нимфа, ни жена…
В подвале замка замирают тубы —
Четыре такта. Дальше – тишина.