Электронная библиотека » Антология » » онлайн чтение - страница 5


  • Текст добавлен: 21 апреля 2021, 16:53


Автор книги: Антология


Жанр: Поэзия, Поэзия и Драматургия


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Шрифт:
- 100% +
Послания Томасу Вудворду
 
Ступай, мой стих хромой, к кому – сам знаешь;
В дороге, верно, ты не заплутаешь.
Я дал тебе, мой верный вестовщик,
Подобье стоп, и разум, и язык.
Будь за меня предстатель и молитель,
Я твой один Творец, ты мой Спаситель.
Скажи ему, что долгий, мудрый спор,
В чем ад и где, окончен с этих пор;
Доказано, что ад есть разлученье
С друзьями – и безвестности мученье —
Здесь, где зараза входит в каждый дом
И поджидает за любым углом.
С тобой моя любовь: иди, не мешкай,
Моей ты будешь проходною пешкой,
Коль избегу ужасного конца;
А нет – так завещаньем мертвеца.
 
Томасу Вудворду
 
Тревожась, будто баба на сносях,
Надежду я носил в себе и страх:
Когда ж ты мне напишешь, вертопрах?
 
 
Я вести о тебе у всех подряд
Выклянчивал, любой подачке рад,
Гадая по глазам, кто чем богат.
 
 
Но вот письмо пришло, и я воскрес,
Голь перекатная, я ныне Крез,
Голодный, я обрел деликатес.
 
 
Душа моя, поднявшись от стола,
Поет: хозяйской милости хвала!
Все, что твоя любовь моей дала,
 
 
Обжорствуя, я смел в один присест;
Кого кто любит, тот того и ест.
 
Эдварду Гилпину
 
Как все кривое жаждет распрямиться,
Так стих мой, копошась в грязи, стремится
Из низменности нашей скорбной ввысь
На гордый твой Парнас перенестись.
Оттуда ты весь Лондон зришь, как птица;
Я принужден внизу, как червь, ютиться.
В столице нынче развлечений ноль,
В театрах – запустение и голь.
Таверны, рынки будто опростались,
Как женщины, – и плоскими остались.
Насытить нечем мне глаза свои:
Всё казни да медвежии бои.
Пора бежать в деревню, право слово,
Чтоб там беглянку-радость встретить снова.
Держись и ты укромного угла;
Но не жирей, как жадная пчела,
А как купец, торгующий с Москвою,
Что летом возит грузы, а зимою
Их продает, – преобрази свой Сад
В полезный Улей и словесный Склад.
 
Шторм

Кристоферу Бруку


 
Тебе – почти себе, зане с тобою
Мы сходственны (хоть я тебя не стою),
Шлю несколько набросков путевых;
Ты знаешь, Хильярда единый штрих
Дороже, чем саженные полотна, —
Не обдели хвалою доброхотной
И эти строки. Для того и друг,
Чтоб другом восхищаться сверх заслуг.
 
 
Британия, скорбя о блудном сыне,
Которого, быть может, на чужбине
Погибель ждет (кто знает наперед,
Куда Фортуна руль свой повернет?),
За вздохом вздох бессильный исторгала,
Пока наш флот томился у причала,
Как бедолага в яме долговой.
Но ожил бриз, и флаг над головой
Затрепетал под ветерком прохладным —
Таким желанным и таким отрадным,
Как окорока сочного кусок
Для слипшихся от голода кишок.
Подобно Сарре мы торжествовали,
Следя, как наши паруса вспухали.
Но как приятель, верный до поры,
Склонив на риск, выходит из игры,
Так этот ветерок убрался вскоре,
Оставив нас одних в открытом море.
И вот, как два могучих короля,
Владений меж собой не поделя,
Идут с огромным войском друг на друга,
Сошлись два ветра – с севера и с юга;
И волны вспучили морскую гладь
Быстрей, чем это можно описать.
Как выстрел, хлопнул под напором шквала
Наш грот; и то, что я считал сначала
Болтанкой скверной, стало в полчаса
Свирепым штормом, рвущим паруса.
О бедный, злополучный мой Иона!
Я проклинаю их, – бесцеремонно
Нарушивших твой краткий сон, когда
Хлестала в снасти черная вода!
Сон – лучшее спасение от бедствий:
И смерть, и воскрешенье в этом средстве.
Проснувшись, я узрел, что мир незрим,
День от полуночи неотличим,
Ни севера, ни юга нет в помине,
Кругом Потоп, и мы – в его пучине!
Свист, рев и грохот окружали нас,
Но в этом шуме только грома глас
Был внятен; ливень лил с такою силой,
Как будто дамбу в небесах размыло.
Иные, в койки повалясь ничком,
Судьбу молили только об одном:
Чтоб смерть скорей их муки прекратила;
Иль, как несчастный грешник из могилы
Трубою призванный на Божий суд,
Дрожа, высовывались из кают.
Иные, точно обомлев от страха,
Следили тупо в ожиданье краха
За судном; и казалось впрямь оно
Смертельной немощью поражено:
Трясло в ознобе мачты, разливалась
По палубе и в трюме бултыхалась
Водянка мерзостная; такелаж
Стонал от напряженья; парус наш
Был ветром-вороном изодран в клочья,
Как труп повешенного прошлой ночью.
Возня с насосом измотала всех,
Весь день качаем, а каков успех?
Из моря в море льем, – а в этом деле
Сизиф рассудит, сколько преуспели.
Гул беспрерывный уши заложил.
Да что нам слух, коль говорить нет сил?
Перед подобным штормом, без сомненья,
Ад – легкомысленное заведенье,
Смерть – просто эля крепкого глоток,
А уж Бермуды – райский уголок.
Мрак заявляет право первородства
На мир – и закрепляет превосходство,
Свет в небеса изгнав. И с этих пор
Быть хаосом – вселенной приговор.
Покуда Бог не изречет другого,
Ни звезд, ни солнца не видать нам снова.
Прощай! От этой качки так мутит,
Что и к стихам теряешь аппетит.
 
Генри Гудьеру, побуждая его отправиться путешествовать за границу
 
Кто новый год кроит на старый лад,
Тот сокращает сам свой век короткий:
Мусолит он в который раз подряд
Все те же замусоленные четки.
 
 
Дворец, когда он зодчим завершен,
Стоит, не возносясь мечтой о небе;
Но не таков его хозяин: он
Упорно жаждет свой возвысить жребий.
 
 
У тела есть свой полдень и зенит,
За ними следом – тьма; но Гостья тела,
Она же солнце и луну затмит,
Не признает подобного предела.
 
 
Душа, труждаясь в теле с юных лет,
Все больше алчет от работы тяжкой;
Ни голодом ее морить не след,
Ни молочком грудным кормить, ни кашкой.
 
 
Добудь ей взрослой пищи. Испытав
Роль школяра, придворного, солдата,
Подумай: не довольно ли забав,
В страду грешна пустая сил растрата.
 
 
Ты устыдился? Отряси же прах
Отчизны; пусть тебя другая драма
На время развлечет. В чужих краях
Не больше толка, но хоть меньше срама.
 
 
Чужбина тем, быть может, хороша,
Что вчуже ты глядишь на мир растленный.
Езжай. Куда? – не все ль равно. Душа
Пресытится любою переменой.
 
 
На небесах ее родимый дом,
А тут – изгнанье; так угодно Богу,
Чтоб, умудрившись в странствии своем,
Она вернулась к ветхому порогу.
 
 
Все, что дано, дано нам неспроста,
Так дорожи им, без надежд на случай,
И знай: нас уменьшает высота,
Как ястреба, взлетевшего за тучи.
 
 
Вкус истины познать и возлюбить —
Прекрасно, но и страх потребен Божий,
Ведь, помолившись, к вечеру забыть
Обещанное поутру – негоже.
 
 
Лишь на себя гневись и не смотри
На грешных. Но к чему я повторяю
То, что твердят любые буквари,
И что на мисках пишется по краю?
 
 
К тому, чтобы ты побыл у меня;
Я лишь затем и прибегаю к притчам,
Чтоб без возка, без сбруи и коня
Тебя, хоть в мыслях, привезти к нам в Митчем.
 
Генри Уоттону
 
Сэр, в письмах душ слияние тесней,
Чем в поцелуях; разговор друзей
В разлуке – вот что красит прозябанье,
Когда и скорби нет – лишь упованье
На то, что день последний недалек
И, Пук травы, я лягу в общий Стог.
 
 
Жизнь – плаванье; Деревня, Двор и Город
Суть Рифы и Реморы. Борт распорот
Иль Прилипала к днищу приросла —
Так или этак не избегнуть зла.
В печи экватора горишь иль стынешь
Близ ледовитых полюсов – не минешь
Беды: держись умеренных широт;
Двор чересчур бока тебе печет
Или Деревня студит – все едино;
Не Град ли золотая середина?
Увы, Тарантул, Скорпион и Скат —
Не щедрый выбор; точно так и Град.
Из трех что назову я худшей скверной?
Все худшие: ответ простой, но верный.
Кто в Городе живет, тот глух и слеп,
Как труп ходячий: Город – это склеп.
Двор – балаган, где короли и плуты
Одной, как пузыри, тщетой надуты.
Деревня – дебрь затерянная; тут
Плодов ума не ценят и не чтут.
Дебрь эта порождает в людях скотство,
Двор – лизоблюдство, Город – идиотство.
Как элементы все, один в другом,
Сливались в Хаосе довременном,
Так Похоть, Спесь и Алчность, что присущи
Сиим местам, одна в другой живущи,
Кровосмесительствуют и плодят
Измену, Ложь и прочих гнусных чад.
Кто так от них Стеною обнесется,
Что скажет: грех меня, мол, не коснется?
Ведь люди – губки; странствуя среди
Проныр, сам станешь им, того гляди.
Рассудок в твари обернулся вредом:
Пал первым Ангел, черт и люди – следом.
Лишь скот не знает зла; а мы – скоты
Во всем, за исключеньем простоты.
Когда б мы сами на себя воззрились
Сторонним оком, – мы бы удивились,
Как быстро Утопический балбес
В болото плутней и беспутства влез.
 
 
Живи в себе: вот истина простая;
Гости везде, нигде не прирастая.
Улитка всюду дома, ибо дом
Несет на собственном горбу своем.
Бери с нее пример не торопиться;
Будь сам своим Дворцом, раз мир – Темница.
Не спи, ложась безвольно на волну,
Как поплавок, – и не стремись ко дну,
Как с лески оборвавшейся грузило:
Будь рыбкой хитрою, что проскользила —
И не слыхать ее – простыл и след;
Пусть спорят: дышат рыбы или нет.
Не доверяй Галеновой науке
В одном: отваром деревенской скуки
Придворную горячку не унять:
Придется весь желудок прочищать.
 
 
А впрочем, мне ли раздавать советы?
Сэр, я лишь Ваши повторил заветы —
Того, что, дальний совершив вояж,
Германцев ересь и французов блажь
Узнал – с безбожием латинским вкупе —
И, как Анатом, покопавшись в трупе,
Извлек урок для всех времен и стран.
Он впитан мной – и не напрасно
                                ДАНН
 
Графине Бедфорд
 
Рассудок – левая рука души,
А вера – правая. Кто зрит Вас рядом,
Тот разумеет, как Вы хороши,
Я ж верую, не досягая взглядом.
 
 
Неладно человеку быть левшой,
А одноруким вовсе непригоже;
И вот, во что я верю всей душой,
Теперь обнять умом хочу я тоже.
 
 
Зане тот ближе к Богу, кто постиг
Деяния святых, – я изучаю
Круг Ваших избранных друзей и книг
И мудрость Ваших дел постигнуть чаю.
 
 
Вотще! громада свойств грозит уму
И пониманья превосходит меру,
Отбрасывая душу вспять – к тому,
Что в ней питает внутреннюю веру.
 
 
Я верю: Вы добры. Еретики
Пускай сие опровергают рьяно:
Не сокрушат наскоки и плевки
Шипящих волн скалу у океана.
 
 
Во всяком теле некий есть бальзам,
Целящий и дающий силы внове
При их ущербе; их досталось Вам
Два: красота и благородство крови.
 
 
Вдобавок, млеко чистоты смешав
С плодами знаний, Вы нашли особый,
Почище Митридатова, состав,
Не уязвимый никакою злобой.
 
 
Он Ваш насущный хлеб. Ограждены
От зла в своей сияющей стихии,
Вы добрый ангел в образе жены,
Нам явленный с начала дней впервые.
 
 
Свершите ж мытарство любви святой
И дань сердец снесите Господину;
Отдайте эту жизнь в придачу к той
Иль слейте обе вместе, во едину.
 
 
Но видит Бог: я нашей встречи там
За все добро вселенной не отдам.
 
Томас Нэш
1567–1601

Сын провинциального пастора, Нэш был принят на стипендию в Кембриджский университет как «недостаточный студент». С 1588 года жил в Лондоне, где раскрылся его блестящий талант прозаика, сатирика и полемиста. Нэшу принадлежит первый английский плутовской роман, «Злосчастный путешественник, или Жизнь Джека Уилтона» (1594), являющийся в то же время образцом тотальной литературной пародии. В 1597 году за пьесу «Собачий остров» (не сохранилась) был арестован вместе со своим соавтором Беном Джонсоном. Его «Литания во время чумы», благодаря которой он вошел во все хрестоматии поэзии, – песня из пьесы «Завещание Саммерса», где ее исполняет Уилл Саммерс, придворный шут Генриха VIII.

Литания во время чумы
 
Прощай, о мир прекрасный!
Пусты твои соблазны,
Безумны увлеченья,
От смерти нет спасенья.
Не сплю, томлюсь на ложе.
Чума во мне, о Боже!
                Господь, помилуй нас.
 
 
Живущие богато,
Вам не поможет злато;
Всех лекарей припарки
Бессильней ножниц Парки;
Мороз от них по коже.
Чума во мне, о Боже!
                Господь, помилуй нас.
 
 
Увянут розы мая,
Померкнет воздух рая,
Прах скроет лик Елены:
Все люди в мире бренны,
И королевы – тоже.
Чума во мне, о Боже!
                Господь, помилуй нас.
 
 
Узнай же, Гектор смелый,
Как люты смерти стрелы,
Бежать их бесполезно;
Земля врата разверзла.
Всех жадный червь изгложет.
Чума во мне, о Боже!
                Господь, помилуй нас.
 
 
Шут, мастер скоморошин,
Взгляни: вот гость непрошен,
Се – истребитель мира,
В руке его – секира.
Что – проняло до дрожи?
Чума во мне, о Боже!
                Господь, помилуй нас.
 
 
Так здравствуй, злая гибель,
Ты нам даруешь прибыль.
Земные погорельцы,
Мы все – небес владельцы.
Прочь – смертные одежи!
Чума во мне, о Боже!
                Господь, помилуй нас.
 
Джон Дэвис
1569–1626

Получил образование в Оксфорде, занимался юридической практикой в Лондоне. Впоследствии получил должность верховного прокурора Ирландии. Его «Гимны Астрее» воспевают королеву Елизавету в двадцати шести изысканных акростихах. Ученая поэзия сэра Джона Дэвиса выделяется на фоне бесчисленных сонетистов 1590-х годов, которых он пародировал в своих «дурацких сонетах» («gulling sonnets»). Наибольший интерес в наследии Дэвиса представляют философские поэмы: «Орхестра», описывающая мир как танец, и «Nosce Teipsum» – поэтический диспут о бессмертии души (название переводится как «Познай самого себя», латинский вариант греческого изречения).

Спор о бессмертии

(Из поэмы «Nosce Teipsum»)

 
Хоть разум наш строптив – и до сих пор
Спор о бессмертье средь людей не стих,
Сам этот о вещах бессмертных спор
Бессмертие доказывает их.
 
 
Способность рассуждать о нем – залог
Того, что мы бессмертье обретем:
Будь смертен человек, он бы не смог
Бессмертное постичь своим умом.
 
 
Ведь мысли человека – зеркала;
Как те, что в комнатах у нас висят,
Творенья матерьяльного стекла,
Не матерьяльных форм не отразят, —
 
 
Так, если в наших мыслях отражен
Бог истинный и сонм небесных сил,
Бессмертен Разум наш – иначе б он
Бессмертных образов не отразил.
 
 
Когда бы, например, постигнул скот,
Что значит разум, он и сам бы стал
Разумным, – ибо только тот поймет
Полет, кто сам когда-нибудь летал.
 
 
Когда Душа, в сомненьях трепеща,
Взмывает на крылах своих в зенит,
Она сама – бессмертия праща,
Пусть доказать совсем иное мнит.
 
 
Одна лишь мысль о вечном – в тот же миг
Способна унести в такую высь,
Куда телесный, бренный наш двойник
Не смеет и в мечтаньях унестись!
 
Бен Джонсон
1572–1637

Джонсон был сыном каменщика и сам в молодости работал каменщиком. Окончил Вестминстерскую грамматическую школу, где его наставником в античной литературе был великолепный ученый Уильям Кэмден. Служил солдатом в Нидерландах, вернувшись в Англию, присоединился к актерской группе, и вскоре сам стал писать для театра. Среди лучших пьес, доныне оставшихся в репертуаре театра, «Вольпоне» (1606) и «Алхимик» (1610). Джонсон четырежды сидел в тюрьме: один раз – за убийство на дуэли, два раза – за «дерзкие» пьесы и в последний раз – в связи с Пороховым заговором в 1605 году; но в конце концов попал в фавор при дворе и удостоился от Иакова звания поэта-лауреата (с пенсией). Свои стихи опубликовал вместе с пьесами в большом томе «Сочинения» в 1616 г.

Первенцу моему Бенджамену
 
Прощай, сынок! немилосердный Рок
Мне будто руку правую отсёк.
Тебя мне Бог лишь на́ семь лет ссудил;
Я должен был платить – и заплатил.
Душа моя болит. О, почему
Болит, а не завидует тому,
Кто избежал земной судьбы отцов —
Зла, скорби, старости, в конце концов?
Спи, кровь моя, до Божьих петухов;
Ты лучшим был из всех моих стихов.
Я сам свои надежды погубил:
Грех так любить, как я тебя любил.
 
Песочные часы
 
Взгляни на этот тонкий прах,
    Струящийся в часах
        Стеклянных;
Поверишь ли, что это был
    Тот, кто любил
        Свет глаз желанных?
Он в них сгорел, как мотылек,
    И прахом в эту колбу лег,
        Испепеленный;
    Но обрести покой не смог
И самый прах влюбленный.
 
Томас Бастард
1566–1618

Томас Бастард закончил Оксфордский университет, где принял сан священника, был талантливым проповедником и одно время капелланом графа Саффолкского. Первая его публикация – стихотворение в сборнике элегий на смерть Филипа Сидни. Свою единственную книгу остроумных и меланхолических эпиграмм «Chrestoleros» Бастард опубликовал в 1598 году. Говорят, что под конец жизни он сошел с ума и окончил свою жизнь в долговой тюрьме в Дорчестере.

Лепечущий малыш
 
Смешно и сладко слушать, как дитя
Над первым слогом трудится кряхтя.
Старается неловкая ракетка
Отбросить звук – но слабо и не метко.
Там язычок, толкаясь в нежный свод,
Никак опоры должной не найдет.
Курок дает осечку за осечкой;
И наконец – срывается словечко,
Смешно оскальзываясь на ходу, —
Как будто человек идет по льду.
 
О веке нынешнем
 
Князей, господ кругом – как никогда,
А рыцарства не сыщешь и следа.
Как никогда, кругом домов богатых,
Но корки не дождешься в тех палатах.
Как никогда, друзьями полон свет.
«День добрый!» – «Добрый день!» – а добрых нет.
Ученых уйма, а ума не стало;
Тьма набожных, а милостивых мало.
В судах законы загнаны в тупик.
Где правда? Или там, где громче крик?
Век шествует вперед, бурлит, гордится.
Но гибнет истина, а грех плодится.
 
О наследии отцовском
 
Рачительность отцов нам сберегла
Мир в целости, за малым лишь изъятьем.
Увы, мы промотали все дотла;
Чем нас помянут сыновья? – Проклятьем.
 
 
Мы истощили сок земли живой,
Засеяли бесплодьем наши нивы;
Леса и рощи, пышные листвой,
Теперь сквозят, клочкасты и плешивы.
 
 
Мы памятники прошлого смели,
Разграбили сокровищницы храмов;
И честь и слава – брошены в пыли.
Что скажут сыновья, на это глянув?
 
 
Мир обречен. Коль Бог не поспешит,
Сама же тварь творенье сокрушит.
 
Томас Кэмпион
1567–1620

Кэмпион сочетал в себе талант поэта и музыканта. Он рано осиротел. Учился в Кембридже и юридической школе Грейз-Инн. Не чувствуя призвания к адвокатскому ремеслу, в тридцатилетнем возрасте уехал во Францию учиться медицине, и эта профессия в последующие годы стала для него основным средством к существованию. Первая «Книга песен» Кэмпиона вышла в соавторстве с композитором Филипом Россетером (1601), следующие «Две книги песен» (1613) и «Третья и четвертая книги песен» (1617) принадлежали ему целиком. Кэмпион сочинил также несколько придворных масок и любопытный трактат «Заметки об искусстве английской поэзии» (1602), в котором он высказывается против рифмы и силлабо-тонического стихосложения.

Взгляни, как верен я, и оцени
 
Взгляни, как верен я, и оцени;
Что выстрадал, в заслугу мне вмени.
Надежда, окрыленная тобой,
Летит домой, спешит на голос твой.
    Великой я награды запросил;
    Но много сердца отдано и сил.
 
 
Иные из былых моих друзей
Достигли и богатств, и должностей;
Из жалости, в насмешку иль в упрек
Они твердят, что так и я бы мог.
    О дорогая, полюби меня —
    И стихнет эта злая болтовня.
 
Ты не прекрасна, хоть лицом бела
 
Ты не прекрасна, хоть лицом бела,
    И не мила, хоть свеж румянец твой;
Не будешь ни прекрасна, ни мила,
    Пока не смилуешься надо мной.
С холодным сердцем в сети не лови:
Нет красоты, покуда нет любви.
 
 
Не думай, чтобы я томиться стал
    По прелестям твоим, не зная их;
Я вкуса губ твоих не испытал,
    Не побывал в объятиях твоих.
Будь щедрой и сама любовь яви,
Коль хочешь поклоненья и любви.
 
Нежная ликом Лаура
 
Нежная ликом Лаура,
Услади нас немым напевом
Красоты твоей – бессловесной
        Музыки дивной!
 
 
Ласковых этих линий
Так волшебно льются созвучья;
Если небо – музыка, с неба
        Облик твой светлый!
 
 
Грубые наши напевы
Благодати ищут напрасно,
Лишь твоя красота не знает
        Фальши разлада.
 
 
Чистая в ней отрада,
Как в ручьях прозрачно текущих
Вечно свежая, вечно благо —
        датная влага.
 
Спи безмятежно, мой прекрасный враг
 
Спи безмятежно, мой прекрасный враг,
    Не потревожу дремлющего льва;
С меня довольно видеть просто так
    Уста, с которых гневные слова
Срывались столько раз, любви в упрек;
Их вид во сне нисколько не жесток.
 
 
Покойно ли тебе, моя гроза?
    В какую грезу ты погружена?..
Глянь! выкатилась из-под век слеза:
    Порой сильнее яви – чары сна.
О добрый Сон! Скорее пробуди
Любовь и жалость у нее в груди!
 
Роберт Геррик
1591–1674

Геррик в юности работал подмастерьем у своего дяди-ювелира. Шесть лет спустя бросил это ремесло, поступил в Кембриджский университет и в 1620 году получил степень магистра. Последующие годы провел главным образом в Лондоне, где вращался в литературных кругах, близких к Бену Джонсону. В 1630 году получил приход в Девоншире, который у него отняли в годы гражданской войны и вернули лишь после Реставрации. Единственная книга «Геспериды» (1648) включает стихи как светского, так и духовного содержания. Поэзия Геррика отличается изяществом, эпиграмматической сжатостью и дерзкой неожиданностью эпитетов и сравнений.

Пленительность беспорядка
 
Небрежность легкая убора
Обворожительна для взора.
Батиста кружевные складки
В прелестно-зыбком беспорядке,
Шнуровка на корсаже алом,
Затянутая как попало,
Бант, набок сбившийся игриво,
И лент капризные извивы,
И юбка, взвихренная бурей
В своем волнующем сумбуре,
И позабытая застежка
Ботинка (милая оплошка!) —
Приятней для ума и чувства,
Чем скучной точности искусство.
 
О платье, в котором явилась Юлия
 
Впивая аромат ее шагов,
Я таю, ах! я умереть готов —
Весь в благорастворении шелков.
 
 
Я различаю сквозь туман в глазах
Мерцанье складок, трепет их и взмах —
Тону, тону в волановых волнах.
 

Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации