Текст книги "Море и жаворонок. Из европейских и американских поэтов XVI–XX вв."

Джордж Герберт
1593–1633

Сын леди Магдален Герберт, покровительницы Джона Донна. Как и его старший брат Эдуард Герберт (лорд Герберт из Чербери), дружил с Донном и испытал его влияние как поэт. Учился в Кембридже и сделал отличную академическую карьеру. Его латинские стихи на смерть матери были опубликованы в 1627 году вместе с погребальной проповедью Донна. Вскоре после этого принял священнический чин и был назначен настоятелем церкви в Бемертоне, вблизи Солсбери, где снискал общее уважение прихожан. Умер от чахотки в 1633 году, послав перед смертью другу свои религиозные стихи с просьбой напечатать их, «если они могут принести пользу хоть одной христианской душе», или, в противном случае, сжечь. Так появилась одна из самых знаменитых книг в английской поэзии – «Храм» Джорджа Герберта.

 
Молитва – Божий дух, живящий плоть,
Веселье церкви, праведников пир,
В земной опаре – истины щепоть,
Паломничество сердца в горний мир;
 
 
Ларь жизни, опрокинутый вверх дном,
Пересоздавшие себя уста,
Баллиста грешных, обращенный гром,
Таран, стучащий в райские врата;
 
 
Покой и нежность, радость и любовь,
В пустыне – манна, после стуж – апрель,
Наряд невесты, выбеленный вновь,
И Млечный Путь, и жаворонка трель;
 
 
Благоуханье, благовест со звезд;
Души, еще кровоточащей, рост.
 

Джон Мильтон
1608–1674

Сын лондонского нотариуса, Мильтон учился в Школе Святого Павла, изучил не только латынь и древнегреческий, но и древнееврейский. Продолжил обучение в Кембридже, где много времени посвящал поэзии, причем писал стихи на латыни, английском и итальянском языках. Получив степень магистра, жил в деревне, путешествовал по Италии, писал стихи по заказу двора (маска «Комус», 1634). В борьбе короля и парламента Мильтон занял антироялистскую позицию. В марте 1649 года получил должность латинского секретаря при Государственном совете. Около этого времени начал терять зрение и полностью ослеп в 1652 году. Годы после Реставрации провел в опале, работая над своей великой поэмой «Потерянный рай» и другими сочинениями. Драматическая поэма «Самсон-борец» рассказывает о библейском герое Самсоне среди его врагов-филистимлян. Он уже предан Далилой, взят в плен и ослеплен, но у него хватает сил на последний подвиг.

(Из трагедии «Самсон-борец»)

 
О слепота, ты – худшее из зол!
Незрячим быть среди врагов – страшней
Темницы, рабства, старости бессильной!
Свет, это первое творенье Божье,
Погас во мне – и все услады зренья,
Которые могли бы скорбь мою
Смягчить, исчезли; участью отныне
Я ниже подлого червя: он может,
По крайней мере, ползать в темноте,
Я ж на свету, объятый тьмой, подвержен
Обману, издевательствам, обидам;
Кто слеп, тот не хозяин сам себе,
Им, как безумцем, каждый помыкает,
Такая жизнь – не жизнь, а хуже смерти.
О мрак кромешный! В блеске полдня – мрак!
Непоправимое затменье солнца
Без проблеска надежды!
О первый сотворенный луч! О Слово
Великое: «Да будет свет!» Зачем
Твоей лишен я благодатной власти?
Светило дня навеки
Затмилось для меня,
Тусклее став луны, ушедшей с неба
И скрывшейся в заоблачный свой грот.
О, если свет необходим, как жизнь,
И если правду говорят,
Что свет – в душе (которая повсюду),
То для чего дар зренья заключен
В сей хрупкий шар,
Столь очевидно уязвимый,
А не распределен по телу – так,
Чтоб можно было видеть каждой порой?
Тогда я не был бы так обездолен
И в эту тьму дневную погружен,
Не доживал бы жизнь, как в полусмерти,
Пред тем, как лечь в могилу… Нет, страшней! —
Я сам – могильный склеп и гроб ходячий.
 

Джон Саклинг
1609–1642

Родом из знатной норфолкской семьи. Учился в Кембридже и в юридической школе Грейз-Инн в Лондоне, путешествовал за границей. По возвращении в Англию жил рассеянной жизнью придворного повесы. При начале гражданской войны привел королю сто полностью вооруженных и экипированных солдат. В 1641 году участвовал в антипарламентском заговоре в Лондоне, после раскрытия которого вынужден был бежать во Францию, где и умер в следующем году (по некоторым данным, отравился). Сэра Джона Саклинга относят к так называемым «поэтам-кавалерам». В ту эпоху, когда в английском обществе побеждают пуританские мораль и нравы, в их творчестве еще догорают последние искры ренессансного пламени.

 
Что бледнеешь и вздыхаешь,
    Бедный дуралей?
Или вздохами мечтаешь
    Тронуть сердце ей?
    Бедный дуралей!
 
 
Что молчишь и смотришь кротко,
    Онемел, простак?
Или думаешь, красотка
    Все поймет и так?
    Вот какой простак!
 
 
Не добьешься ничего ты,
    Брось, не будь упрям!
Если нет у ней охоты,
    Не поладить вам.
    Ну ее к чертям!
 

 
Черт возьми! Три дня подряд
    Я – в любовной роли!
Если дождик не пойдет,
    Пролюблю и боле.
 
 
Феб, ты обошел весь свет,
    Отвечай толково:
Где ты видел дурака
    Верного такого?
 

Уильям Картрайт
1611–1643

Закончил Вестминстерскую школу в Лондоне и Оксфордский университет, с которым связана вся его дальнейшая жизнь. В 1636 году пьеса Картрайта была сыграна перед королем и королевой в Оксфорде. В 1638 году он принял священнический чин и сделался известным проповедником. В начале гражданской войны претерпел тюремное заключение за лояльность королю. Собрание сочинений Картрайта издано посмертно в 1651 году. В стихах он подражает Джонсону и частично Донну. Пьесы Картрайта переиздавались и включались в сборники избранных старинных пьес еще в начале XIX века. Любопытно, что одного из главных героев его комедии «Таверна» зовут «Сэр Томас Выкуси, скупой рыцарь (the covetous Knight)», – вспомним загадочную ссылку Пушкина на английскую «трагикомедию» с таким названием.

 
Богородица Нежней, отец святой, нежней,
                Не повреди лозы моей!
 
 
Св. Иосиф Все ветви целы сохрани.
                Вот улыбнулся он, взгляни!
 
 
Богородица Сей крови молодой родник
                Из млека матери возник.
 
 
1-й левит Лозу обрезать суждено,
                Чтоб претворилась кровь в вино.
 
 
2-й левит Из млека кровь сотворена,
                Весь мир теперь спасет она.
 
 
Хор Свершилось! Раны приняла
                Ветвь, чья целительна смола.
 
 
1-й левит Прелюдии священный звук,
                Сей плач – предвестник Крестных мук.
 
 
Богородица Ужель свершится произвол? —
                Он так прекрасен, мир так зол!
 
 
2-й левит Кровь, что безгрешна и чиста,
                Не понапрасну пролита.
 
 
Хор Затем он и рожден на свет:
                Мир – опухоль, а он – ланцет.
 
 
1-й левит В пустыне гладом истомлен,
                Был Манной человек спасен.
                Каких же ожидать чудес
                От новой милости небес?
 
 
2-й левит Из Розы кровь истечь должна,
                В крови той – Церкви семена.
 
 
Хор Из Розы кровь истечь должна,
                В крови той – Церкви семена.
 

Эндрю Марвелл
1621–1678

Сын священника, Марвелл родился в городе Гулле, получил степень магистра в Кембридже. В годы гражданской войны занимал гибкую позицию, затем несколько лет служил секретарем по иностранным делам в правительстве Кромвеля (куда был принят по рекомендации Джона Мильтона). Провел год в России в составе английского посольства (1663–1664). Был избран в парламент – пост, который он сохранил и после Реставрации; писал политические памфлеты и сатиры. Основной корпус его стихов издан посмертно в 1781 году; в нем Марвелл предстает сильным и оригинальным поэтом, стоящим на перекрестке традиций и школ – пасторальной традиции, идущей от Сидни, метафизической поэтики Донна и классицизма.

 
Сколь мудро это устроенье,
Что для рыданья и для зренья
Одной и той же парой глаз
Природа наградила нас.
 
 
Кумирам ложным взоры верят;
Лишь слезы, падая, измерят,
Как по отвесу и шнуру,
Превознесенное в миру.
 
 
Две капли, что печаль сначала
На зыбких чашах глаз качала,
Дабы отвесить их сполна, —
Вот радостей моих цена.
 
 
Весь мир, вся жизнь с ее красами —
Все растворяется слезами;
И плавится любой алмаз
В горячем тигле наших глаз.
 
 
Блуждая взорами по саду,
Везде ища себе усладу,
Из всех цветов, из всех красот
Что извлеку? – лишь слезный мед!
 
 
Так солнце мир огнем сжигает,
На элементы разлагает,
Чтоб, квинтэссенцию найдя,
Излить ее – струей дождя.
 
 
Блажен рыдающий в печали,
Ему видны другие дали;
Росою скорбный взор омыв,
Да станет мудр и прозорлив.
 
 
Не так ли древле Магдалина
Спасителя и господина
Пленила влажной цепью сей
Своих пролившихся очей?
 
 
Прекрасней парусов раздутых,
Когда домой ветра влекут их,
И персей дев, и пышных роз —
Глаза, набухшие от слез.
 
 
Желаний жар и пламя блуда —
Все побеждает их остуда;
И даже громовержца гнев
В сих волнах гаснет, зашипев.
 
 
И ладан, чтимый небесами,
Припомни! – сотворен слезами.
В ночи на звезды оглянись:
Горит заплаканная высь!
 
 
Одни людские очи годны
Для требы этой благородной:
Способна всяка тварь взирать,
Но только человек – рыдать.
 
 
Прихлынь же вновь, потоп могучий,
Пролейтесь, ливневые тучи,
Преобразите сушь в моря,
Двойные шлюзы отворя!
 
 
В бурлящем омуте глубоком
Смешайтесь вновь, поток с истоком,
Чтоб все слилось в один хаос
Глаз плачущих и зрячих слез!
 

 
Сударыня, будь вечны наши жизни,
Кто бы стыдливость предал укоризне?
Не торопясь, вперед на много лет
Продумали бы мы любви сюжет.
Вы б жили где-нибудь в долине Ганга
Со свитой подобающего ранга,
А я бы в бесконечном далеке
Мечтал о вас на Хамберском песке,
Начав задолго до Потопа вздохи.
И вы могли бы целые эпохи
То поощрять, то отвергать меня —
Как вам угодно будет – вплоть до дня
Всеобщего крещенья иудеев!
Любовь свою, как семечко, посеяв,
Я терпеливо был бы ждать готов
Ростка, ствола, цветенья и плодов.
Столетие ушло б на воспеванье
Очей; еще одно – на созерцанье
Чела; сто лет – на общий силуэт;
На груди – каждую! – по двести лет;
И вечность, коль простите святотатца,
Чтобы душою вашей любоваться.
Сударыня, вот краткий пересказ
Любви, достойной и меня и вас.
 
 
Но за моей спиной, я слышу, мчится
Крылатая мгновений колесница;
А перед нами – мрак небытия,
Пустынные, печальные края.
Поверьте, красота не возродится,
И стих мой стихнет в каменной гробнице;
И девственность, столь дорогая вам,
Достанется бесчувственным червям.
Там сделается ваша плоть землею,
Как и желанье, что владеет мною.
В могиле не опасен суд молвы,
Но там не обнимаются, увы!
 
 
Поэтому, пока на коже нежной
Горит румянец юности мятежной
И жажда счастья, тлея, как пожар,
Из пор сочится, как горячий пар,
Да насладимся радостями всеми:
Как хищники, проглотим наше время
Одним куском! уж лучше так, чем ждать,
Как будет гнить оно и протухать.
Всю силу, юность, пыл неудержимый
Сплетем в один клубок нерасторжимый
И продеремся, в ярости борьбы,
Через железные врата судьбы.
И пусть мы солнце в небе не стреножим —
Зато пустить его галопом сможем!
 

 
Моя любовь ни с чем не схожа,
Так странно в мир пришла она, —
У Невозможности на ложе
Отчаяньем порождена!
 
 
Да, лишь Отчаянье открыло
Мне эту даль и эту высь,
Куда Надежде жидкокрылой
И в дерзких снах не занестись.
 
 
И я бы пролетел над бездной
И досягнуть бы цели мог,
Когда б не вбил свой клин железный
Меж нами самовластный Рок.
 
 
За любящими с подозреньем
Ревнивый взор его следит:
Зане тиранству посрамленьем
Их единение грозит.
 
 
И вот он нас томит в разлуке,
Как полюса, разводит врозь;
Пусть целый мир любви и муки
Пронизывает наша ось, —
 
 
Нам не сойтись, пока стихии
Твердь наземь не обрушат вдруг
И полусферы мировые
Не сплющатся в единый круг.
 
 
Ясны наклонных линий цели,
Им каждый угол – место встреч,
Но истинные параллели
На перекресток не завлечь.
 
 
Любовь, что нас и в разлученье
Назло фортуне единит, —
Души с душою совпаденье
И расхождение планид.
 

 
Счастливцы – те, кому Эрот
Беспечное блаженство шлет,
Они для встреч своих укромных
Приюта ищут в рощах темных.
Но их восторги – краткий след
Скользнувших по небу комет
Иль мимолетная зарница,
Что в высях не запечатлится.
 
 
А мой герой – средь бурных волн,
Бросающих по морю челн,
Еще не живши – до рожденья —
Впервые потерпел крушенье.
Его родительницу вал
Швырнул о гребень острых скал:
Как Цезарь, он осиротился
В тот миг, когда на свет явился.
 
 
Тогда, внимая гулу гроз,
От моря взял он горечь слез,
От ветра – воздыханья шумны,
Порывы дики и безумны;
Так сызмальства привык он зреть
Над головою молний плеть
И слушать гром, с высот гремящий,
Вселенской гибелью грозящий.
 
 
Еще над морем бушевал
Стихий зловещий карнавал,
Когда бакланов черных стая,
Над гиблым местом пролетая,
Призрела жалкого мальца —
Худого бледного птенца,
Чтоб в черном теле, как баклана,
Взрастить исчадье урагана.
 
 
Его кормили пищей грез,
И чахнул он скорей, чем рос;
Пока одни его питали,
Другие грудь его терзали
Свирепым клювом. Истомлен,
Он жил, не зная, жив ли он,
Переходя тысячекратно
От жизни к смерти и обратно.
 
 
И ныне волею небес,
Охочих до кровавых пьес,
Он призван, гладиатор юный,
На беспощадный бой с Фортуной.
Пусть сыплет стрелами Эрот
И прыщут молнии с высот —
Один, средь сонма злобных фурий,
Он, как Аякс, враждует с бурей.
 
 
Взгляните! яростен и наг,
Как он сражается, смельчак!
Одной рукою отбиваясь,
Другою – яростно вцепляясь
В утес, как мужествует он!
В крови, изранен, опален…
Такое блюдо всем по нраву —
Ведь ценят красную приправу.
 
 
Вот – герб любви; им отличен
Лишь тот, кто свыше обречен
Под злыми звездами родиться,
С судьбой враждебной насмерть биться
И, уходя, оставить нам,
Как музыку и фимиам,
Свой стяг, в сраженьях обветшалый:
На черном поле рыцарь алый.
 

 
Мне в душу, Хлоя, загляни,
Ее убранство оцени;
Ты убедишься: ряд за рядом
По залам всем и анфиладам
Висят шпалеры и холсты —
Десятки лиц, и в каждом ты!
Вот все, что я в душе лелею;
Всмотрись же в эту галерею.
 
 
Здесь на картине предо мной
Ты в образе тиранки злой,
Изобретающей мученья
Для смертных – ради развлеченья.
О, дрожь берет при виде их —
Орудий пыточных твоих,
Среди которых всех жесточе
Уста румяны, темны очи.
 
 
А слева, на другой стене,
Ты видишься Авророй мне —
Прелестной, полуобнаженной,
С улыбкой розовой и сонной.
Купаются в росе цветы,
Несется щебет с высоты,
И голуби в рассветной лени
Воркуют у твоих коленей.
 
 
А там ты ведьмой над огнем
В вертепе мрачном и глухом
Возлюбленного труп терзаешь
И по кишкам его гадаешь:
Доколе красоте твоей
Морочить и казнить людей?
И сведав то (помыслить страшно!),
Бросаешь воронью их брашно.
 
 
А здесь, на этой стороне,
Ты в перламутровом челне
Венерою пенорожденной
Плывешь по зыби полуденной;
И Альционы над водой
Взлетают мирною чредой;
Чуть веет ветерок, лаская,
И амброй дышит даль морская.
 
 
И тысячи других картин,
Которых зритель – я один,
Мучительнейших и блаженных,
Вокруг меня висят на стенах;
Тобою в окруженье взят,
Я стал как многолюдный град;
И в королевской галерее
Собранья не найти полнее.
 
 
Но среди всех картин одну
Я отличить не премину —
Такой я зрел тебя впервые:
Цветы насыпав полевые
В подол, пастушкой у реки
Сидишь и вьешь себе венки
С невинной нежностью во взорах,
Фиалок разбирая ворох.
 

 
Как людям суемудрым любо
Венками лавра, пальмы, дуба,
Гордясь, венчать себе главу,
На эту скудную листву,
На эти жалкие тенёты
Сменяв тенистые щедроты
Всех рощ и всех земных садов —
В гирляндах листьев и плодов!
 
 
Здесь я обрел покой желанный,
С любезной простотой слиянный;
Увы! Я их найти не мог
На поприще земных тревог.
Мир человеческий – пустыня,
Лишь здесь и жизнь и благостыня,
Где над безлюдьем ты царишь,
Священнодейственная тишь!
 
 
Ни белизна, ни багряница
С зеленым цветом не сравнится.
Влюбленные кору дерев
Терзают именами дев.
Глупцы! Пред этой красотою
Возможно ль обольщаться тою?
Или под сенью этих крон
Древесных не твердить имен?
 
 
Здесь нам спасенье от напасти,
Прибежище от лютой страсти;
Под шелест этих опахал
Пыл и в бессмертных утихал:
Так Дафна перед Аполлоном
Взметнулась деревцем зеленым,
И Пана остудил тростник,
Едва Сирингу он настиг.
 
 
В каких купаюсь я соблазнах!
В глазах рябит от яблок красных,
И виноград сладчайший сам
Льнет гроздами к моим устам,
Лимоны, груши с веток рвутся
И сами в руки отдаются;
Брожу среди чудес и – ах! —
Валюсь, запутавшись в цветах.
 
 
А между тем воображенье
Мне шлет иное наслажденье:
Воображенье – океан,
Где каждой вещи образ дан;
Оно творит в своей стихии
Пространства и моря другие;
Но радость пятится назад
К зеленым снам в зеленый сад.
 
 
Здесь, возле струй, в тени журчащих,
Под сенью крон плодоносящих,
Душа, отринув плен земной,
Взмывает птахою лесной:
На ветку сев, щебечет нежно,
Иль чистит перышки прилежно,
Или, готовая в отлет,
Крылами радужными бьет.
 
 
Вот так когда-то в кущах рая,
Удела лучшего не чая,
Бродил по травам и цветам
Счастливый человек Адам.
Но одному вкушать блаженство —
Чрезмерно это совершенство,
Нет, не для смертных рай двойной —
Рай совокупно с тишиной.
 
 
Чьим промыслом от злака к злаку
Скользят лучи по зодиаку
Цветов? Кто этот садовод,
Часам душистым давший ход?
Какое время уловили
Шмели на циферблате лилий?
Цветами только измерять
Таких мгновений благодать!
 

Анонимные песни и баллады
XVI – начала XVII века

Многие из старинных английских баллад сохранились в форме так называемых «баллад-листовок», популярных летучих изданий, выполненных на одной стороне большого листа и как правило украшенных броской гравюрой. Их продавали на ярмарках и рынках, коробейники разносили их по городам и весям. В числе этих песен и баллад были лирические, политические и комические; отчасти они выполняли и роль газеты, откликаясь на самые последние события. Такова, например, «Песня о пожаре» 1613 года в шекспировском театре «Глобус». Большинство баллад-листовок выпускались анонимно, хотя среди них попадались популярные стихи известных поэтов. Между прочим, существует гипотеза (Роберт Грейвз, Питер Леви), что песня Тома из Бедлама принадлежит перу Шекспира и входила в трагедию «Король Лир».

(Зеленые Рукава)

 
Увы, любовь моя, увы,
Обижен горько я тобой.
Так долго я любил тебя,
Так восхищался я тобой.
Гринсливс, дружочек мой,
Гринсливс, лужочек мой!
Надежды зеленый цвет —
Но мне надежды уж нет!
 
 
Я угождать тебе спешил,
Чтоб доказать любовь мою,
Ни денег не жалел, ни сил,
Чтоб заслужить любовь твою.
 
 
Я кошелек свой порастряс,
В расходы многие вошел,
Платил исправно, не скупясь,
И за квартиру, и за стол.
 
 
Купил тебе я башмачки,
И плащ на беличьем меху,
И шелку алого чулки
С кружавчиками наверху.
 
 
Испанский веер дорогой,
И брошь богатую на грудь,
И чепчик с бантиком – такой,
Что любо-дорого взглянуть.
 
 
Пылинки я с тебя сдувал,
О нежных чувствах говорил,
Как баронессу наряжал:
Так чем же я тебе не мил?
 
 
Зеленый бархатный дублет
Я в честь твою везде носил —
Ведь ты любила этот цвет:
Так чем же я тебе не мил?
 
 
Я нанял самых лучших слуг,
Они старались что есть сил,
Чтоб угодить тебе, мой друг:
Так чем же я тебе не мил?
 
 
Увы, я Богу помолюсь,
Чтоб он глаза тебе открыл,
А не поможет – утоплюсь,
Раз милой больше я не мил.
 
 
Прощай, любовь моя, прощай,
Будь беспечальна и свежа,
Моя прекрасная, как май,
В зеленом платье госпожа!
 
 
Гринсливс, дружочек мой,
Гринсливс, лужочек мой!
Надежды зеленый цвет —
Но мне надежды уж нет!
 

 
Три Пряхи, помогите нам,
Небесные сестрички!
Тянуть-сучить злодейку-нить
Натужно с непривычки.
 
 
Куделька, лен и конопля,
Тура-ляля, тарара,
Куделька, лен и конопля —
Тройная наша кара.
 
 
Над нами кнутобой слепой
Кричит: «Живей давай-ка!»
А чуть замрет веретено,
Поднимет лай хозяйка.
 
 
Куделька, лен и конопля,
Тура-ляля, тарара,
Куделька, лен и конопля —
Тройная наша кара.
 
 
Не спросит нас веселый гость:
«Цукатов не хотите ль?»
И кружечку не поднесет
Приятный посетитель.
 
 
Куделька, лен и конопля,
Тура-ляля, тарара,
Куделька, лен и конопля —
Тройная наша кара.
 
 
Взгляните: наша крошка Бесс
Умаялась, бедняжка;
Нет, никогда за все года
Ей не было так тяжко.
 
 
Куделька, лен и конопля,
Тура-ляля, тарара,
Куделька, лен и конопля —
Тройная наша кара.
Всех наших чисто замели,
Накрыли всю слободку.
Теперь – ни трубочку разжечь,
Ни поплясать в охотку.
 
 
Куделька, лен и конопля,
Тура-ляля, тарара,
Куделька, лен и конопля —
Тройная наша кара.
 
 
Нет ни купца с тугой мошной,
Ни друга-шалопая:
По нашим беленьким плечам
Гуляет плетка злая.
 
 
Куделька, лен и конопля,
Тура-ляля, тарара,
Куделька, лен и конопля —
Тройная наша кара.
 
 
Эй вы, задиры-хвастуны,
Бойцы трактирных кружек!
Нас обижают – где же вы? —
Вступитесь за подружек.
 
 
Куделька, лен и конопля,
Тура-ляля, тарара,
Куделька, лен и конопля —
Тройная наша кара.
 
 
Мы крутим это колесо,
Как белки, поневоле,
В глазах у нас мелькает все,
На пальчиках – мозоли.
 
 
Куделька, лен и конопля,
Тура-ляля, тарара,
Куделька, лен и конопля —
Тройная наша кара.
 
 
А если не желаешь прясть,
То разговор короткий:
Иди опять пеньку трепать,
Чтоб не отведать плетки.
 
 
Куделька, лен и конопля,
Тура-ляля, тарара,
Куделька, лен и конопля —
Тройная наша кара.