Текст книги "Когда вернусь в казанские снега…"

Жуткая зимняя скука несколько развеялась, когда Хозяин привёз в дом кучерявую человеческую хозяйку с кошачьим именем – Муайя. Я не стал сразу тестировать её на болеустойчивость. Я решил поиграть с ней, как с мышью, и показать ей, кто в этом доме настоящий хозяин. Мне, конечно, один чёрт – что Кимберли, что эта Муайя… это пусть у Хозяина голова болит. Однако я тут же убедился, что эта курчавоволосая незнакомка совершенно отличается от противной Кимберли. Главное – в ней нет никакого вранья. Я тут же понял – она любит нас, кошек. Хотя она об этом и не говорила. Но как она меня погладила! Так могут к нам прикасаться только наши истинные поклонники! К тому же от Муайи совершенно не воняло мерзкими собаками. Странно… а она в тот вечер рассказывала двум моим олухам – Хозяину и Майку, о том, как она любит собак. Неужто врёт?! А впрочем, может, наш Майк и прав: все женщины – это сплошные загадки, неприятности и проблемы!

Иногда у меня создаётся впечатление, что есть на свете разумные люди, не лишённые правильной чувствительности. Муайя оказалась хороша и тем, что обладала инстинктом кормления меня до сытости. С английским у неё было неважно. Но кошачий она понимала, знала, когда и где меня надо было почесать, когда проверить миску и когда открыть дверь. К тому же и я сносно понимаю русский. Она-то, наивная, думает, что со мной надо говорить по-английски! Вот только зачем она включает эту безобразно рычащую, как Джумбо, штуку с ручкой, водит её по полу, залезая во все углы, может ищет чего? Так спросила бы у меня, я всё знаю. Впрочем, в отличие от кошек, у всех людей есть некоторые недостатки. Ну ладно, пусть живёт.

Мы честно выполнили взятые на себя творческие обязанности. Я допечатала его рукопись, а с помощью Виктора лошади Роухайда с моего степенного шага перешли в финальный галоп, и к концу месяца колония справила торжественное открытие «шедевра».

Прощаемся с севером и снова уходим в ночь. Определённо, я сошла с ума. Вот уже некоторое время где-то внутри застрял большой и тревожный ком. Этот ком – сплетение моих чувств.

Виктор, Виктор, кто тебя выдумал?! Зачем мы всё-таки встретились?! Иногда я ловлю его беспомощный взгляд, словно он пытается остановить себя, и меня, но уже не может…

Жизнь пошла колесом. Как гонка на хайвэе в девяносто миль в час… Была шальная весна, впереди маячили новые живописные проекты, жить было не на что и негде. Но это было неважно. Был Виктор, и мы любили друг друга. И всё казалось мне достижимым в этой чужой стране – Америке.

Со всеми этими настенными художествами я уже и призабыла, что я, вообще-то, писатель. Иногда всё же я успевала записывать рваные путевые заметки… Ничего цельного. Но я уже знала, что это вернётся. Память отсеет суету, и когда-нибудь слова снова станут мне послушны и выстроятся в повесть об обитателях дома у Чёртова озера, к которому мы сейчас опять приближаемся…

Рыжий кот и бородатый Майк наверняка уже спят.

Ну и хорошо…

Валишева Марианна Сергеевна

Родилась в 1970 году в Казани.

Старший лаборант отдела искусствоведения Института языка, литературы и истории (ИЯЛИ) им. Г. Ибрагимова АН РТ.

С 2000 года – литературный редактор отдела редактирования русского текста Института Татарской энциклопедии АН РТ.

Член Союза писателей РТ (2000).

Публиковалась в журналах «Казань», «Идель», «Татарстан», «Ялкын».

Җан[8]8
  Душа (тат.).


[Закрыть]

День начался с того, что у Ильданы умерла бабушка.

– Ты уж не приезжай, доченька, зачем тебе её мёртвую видеть… – плакала в трубку мать. – У тебя сессия, потом догонять придётся… А мы уж её похороним, все молитвы прочитаем, всё, как полагается… Потом на могилу придёшь, не обидится она на тебя…

Ильдана, прижимая телефонную трубку к уху, слушала горестные всхлипывания матери и, как наяву, видела её, присевшую на краешек тумбочки около телефона, вытирающую слёзы концом головного платка…

– Хорошо, мама, я приеду, когда смогу. Не плачь, пожалуйста, – тихо сказала она и аккуратно положила трубку на телефонный аппарат.

Из спальни послышался скрип кровати, шарканье, и в тесную прихожую, где стояла возле телефона девушка, вышла хозяйка квартиры, в которой Ильдана жила вот уже два года, с тех пор, как приехала из районного центра и начала учиться в университете. Ильдана смотрела на сухонькую старушку в длинном ночном платье, мягких чувяках, похожую и непохожую на её покойную бабушку. Девушку постепенно охватывало незнакомое ей прежде мучительное чувство: она начинала осознавать утрату.

– Ни булды, кызым? Әллә берәр начар хәбәр алдыңмы? (Что случилось, доченька? Плохое известие получила?[9]9
  Здесь и дальше перевод с татарского.


[Закрыть]) – Старушка убрала за спину седую косичку, бывшую когда-то толстой чёрной косой.

– Дәү әнием үлде, Мәрьям апа. Гафу итегез, йокыгызны бүлдем (У меня бабушка умерла, Марьям-апа. Извините, что разбудила), – ответила Ильдана и проскочила в свою комнату.

Завтракать Ильдана не стала, быстро собралась и убежала в университет. Лекции слушала как сквозь тонкую стеклянную стену, хотя воспринимала почему-то чётче и яснее, чем обычно. Идти на обед со всей группой ей не хотелось. Ильдана вышла на свежий воздух и села на лавочку. Она не могла разобраться в своих чувствах, а стандартные утешения сокурсников вызывали у неё скорее раздражение. Никто не сказал ей тех слов, которые остановили бы калейдоскоп мыслей, чувств и вернули бы мир на место.

На последнюю пару она не осталась, забыла попрощаться с подругами, вышла из университета и двинулась прямо по улице куда глаза глядят. Ильдану всё больше охватывало напряжённо-отрешённое состояние, гнавшее её с одной улицы на другую, дальше и дальше. Она ходила по старой Казани, заглядывала в окна деревянных домов с потемневшими резными наличниками, останавливалась у обшарпанных подъездов пятиэтажных хрущёвок, оборачивалась вслед прохожим, как будто искала то, что сейчас ей было жизненно необходимо. Есть и пить она не хотела, усталости не чувствовала, ощущая иной голод.

В какой-то момент она остановилась неподалёку от мечети и долго рассматривала невысокий стройный минарет, окольцованный ажурным балконом. Ей нравилось слегка приземистое белое здание с круглыми цветными окошками. Похожий на зелёную зефирину купол был приятен глазу. Ильдана сначала разглядывала мечеть через улицу, потом подошла ближе.

Мимо неё двигались люди, из двери мечети выскакивали озабоченные парни в тюбетейках, внутрь заходили солидные мужчины и уважающие себя старики, в заднюю дверь – женщины в платках и длинных юбках.

Из динамика на минарете послышалось покашливание, шуршание страниц, и Ильдана услышала: «Аллааху акбар! Аллааху акбар! Аллаху акбар! Аллаху акбар!»[10]10
  Аллах велик! (араб.)


[Закрыть] Старик-муадзин пел негромко, но Ильдану словно ударило волной – звуковой и какой-то ещё, определить она не могла.

– Ашхаду аль ля иляха илля-л-лаах! Ашхаду аль ля иляха илля-л-лаах![11]11
  Свидетельствую, что нет божества, кроме Аллаха! (араб.)


[Закрыть]

Ильдана ощущала себя стоящей на пути потока, изливающегося с минарета.

– Ашхаду анна Мухаммадур-расулю-л-лаах! Ашхаду анна Мухаммадур-расулю-л-лаах![12]12
  Свидетельствую, что Мухаммад – посланник Аллаха! (араб.)


[Закрыть]

Поток проходил сквозь неё, оставляя тепло в груди и покалывание в кончиках пальцев.

– Хаййя аляс-салях, Хаййя аляль-фалях!![13]13
  Спешите к Молитве! Спешите к Спасению! (араб.)


[Закрыть]

Ильдана затопталась на месте, не решаясь войти в мечеть и не решаясь уйти.

– Аллаху акбар, Аллаху акбар. Ля иляха илля-л-лааах![14]14
  Аллах велик! Нет божества, кроме Аллаха! (араб.)


[Закрыть].

С последним звуком девушка повернулась и вошла в лавку при мечети.

Она не заметила пёстрого развала платков, шарфов и шалей, ярких и скромных платьев, вышитых жилетов, связок разноцветных чёток и браслетов. Её рука сразу потянулась к аккуратному зелёному тому Корана. Ильдана задумчиво погладила обложку и тут же услышала:

– Подождите, апа[15]15
  Уважительное обращение к женщине у тюркских народов.


[Закрыть], подождите! – К ней из глубины лавки, путаясь в длинных юбках, пробирались две молоденькие продавщицы.

– Вам, наверное, нельзя Коран трогать! – Они подошли к Ильдане, встревоженно заглядывая в глаза: – Вы же тахарат, омовение, не совершали, вам нельзя Коран в руки брать!

Ильдана замерла в растерянности, а девушки протягивали руки к книге, торопя и подталкивая к двери:

– Извините, апа, сейчас намаз начинается, мы опоздать можем!

Ильдана сунула им в руки Коран, выскочила из лавки и торопливо пошла прочь от мечети. Было ощущение, что её оттолкнули от источника, из которого она хотела напиться.

Домой Ильдана пришла уже в темноте. Встревоженная хозяйка открыла дверь:

– И-и-и, балам, ни эшләп йөрисең?! Ашамыйчы, эчмиче… (И, дитя моё, где же ты ходишь?! Не евши, не пивши…)

Она помогла ей раздеться, потом повела обессиленную девушку в ванную.

– Әйдә әле, битеңне-кулыңны ю әле, югыйсә кем генә үзеңә карамагандыр, кем белән генә сөйләшмәгәнсеңдер. (Давай-ка, руки, лицо сполосни, а то кто только на тебя не смотрел, с кем ты только не разговаривала.)

Потом на кухню:

– Бер чынаяк чәй эчеп җибәр әле, әнә пәрәмәчләрдән авыз ит. (Чашку чая выпей, перемячей[16]16
  Круглый жареный пирожок с мясным фаршем.


[Закрыть] поешь.)

Ильдана выпила две чашки чаю, съела три горячих сочных перемяча и явственно почувствовала, как покидает её напряжение, просто вытекая из её тела, как поток.

– Хәерле булсын, җиргә китсен, кешегә калмасын (Пусть к добру будет, пусть в землю уйдёт, к человеку не перейдёт), – одобрительно кивнула головой Марьям-апа, оторвавшись на секунду от глубокой сковородки, в которой жарила очередную порцию перемячей.

Ильдана хотела что-то сказать и заплакала.

Ей было мучительно жалко и себя, и весь мир потому, что теперь в нём не будет бабушки, не будет её тихого разговора, её торопливой шаркающей походки и её ладони, гладящей Ильдану по голове. Она уже не наденет то нарядное национальное платье, которое Ильдана купила, но не успела ей привезти. Вспомнив о платье, Ильдана зарыдала ещё горше. Марьям-апа подсунула ей тастымал[17]17
  Небольшое полотенце, обычно кухонное.


[Закрыть], приговаривая:

– Монысы да хәерлегә булсын. Күз яшендә зарар юк. (И это пусть к добру будет. В слезах вреда нет.)

Потом она увела девушку в комнату и как ребёнка уложила в постель:

– Йокыңны туйдыр әле. Бәлки, әбиең төшеңә керер. (Давай-ка, поспи. Может, бабушка тебе приснится.)

И Ильдана заснула.

…Спала она, как ни странно, крепко и утром вышла на кухню слегка смущённая, но с желанием поговорить. Марьям-апа встретила её свежезаваренным чаем и блюдом разогретых в духовке перемячей и кабартма[18]18
  Жаренные в масле пончики без начинки (татарское национальное блюдо).


[Закрыть]. Поставила варенье, мёд, масло, налила себе чашку чая и села напротив.

– Йокың тыныч булдымы, балам? (Хорошо спала, дочка?) – Хозяйка отхлебнула горячего чая и поставила чашку на блюдце.

Ильдана кивнула, не отрываясь от перемяча.

– Төшләреңдә нәрсә күрдең? (Что видела во сне?)

Ильдана отложила перемяч и подняла горящие глаза на аккуратную старушку в фартуке и платке, повязанном по-татарски.

– Нәрсәдер күрдем (Что-то видела), апа, но дәү әниемне (бабушку) не видела, – сбиваясь на русский, взволнованно сказала она.

Старушка устроилась поудобнее:

– Әйдә әле, сөйләп бир әле. (Давай-ка, расскажи-ка.)

– Мне снилось, что я иду по деревенской улице с мамой. Думаю, это была мама, хотя она какая-то не такая… Она там уже живёт, и теперь я тоже присматриваю дом. Зима, ветер, метель, ночь. Ходили, ходили и нашли крытую улицу: по левую сторону дома, по правую сараи, и всё под крышей. Я думаю: вот где мне бы надо дом – ветра нет, тепло, уютно… Ощущение, что всё в моей жизни поменялось, но я нашла место, где мне будет хорошо… – Ильдана перевела дыхание и продолжила: – Несколько домов я там посмотрела, один понравился – хозяева его заново отделали, собираются то ли продавать, то ли отдавать. В тот момент, когда я этот дом осматривала, они сидели кружком, то ли перекусывали, то ли отдыхали. И так оглянулись на меня через плечо, не прерывая занятия, как будто приглашали…

Ильдана, забыв вдохнуть, ждала, что скажет её хозяйка. А та, как ни в чём не бывало, прихлёбывала чай. Потом махнула ладошкой:

– Борчылма, хәлләре әйбәт икән. (Не переживай, всё у неё хорошо.)

– Так это не обо мне сон?

– Синең белән дөнья бетәр дисеңме? (Думаешь, на тебе свет клином сошёлся?) – Собеседница обмакнула кабартму в варенье. – Әбиең шулай сиңа хәбәр бирә. (Это тебе твоя бабушка кое-что сообщила.)

– И это не моя мама там была?

– Юк инде, исән-имин кеше анда буламыни? (Да нет же, что там живому человеку делать?)

Ильдана помолчала, задумчиво дожёвывая остывший перемяч. Потом спросила, не заметив, что опять перешла на татарский:

– Димәк, мин аның күзләре белән караган булып чыгаммыни? Марьям-апа, ул бит инде үлде! (Так что же получается, я её глазами смотрела? Марьям-апа, она ведь умерла!)

– Үлсә ни? Тәне юкка чыкты, җаны исән. (Ну и что, что умерла? Это тело её умерло, а душа жива.)

– Бармы соң ул җан? Кайда күреп була анны? (А есть вообще эта душа? Где её можно увидеть?) – Ильдана неловко толкнула свою чашку, разлила чай и кинулась за тряпкой.

– Мәчеткә кергәнең бармы соң? (А в мечеть ходить не пробовала?)

– Эчкә кермәдем. (Я внутрь не заходила.) – Ильдана пересказала своё вчерашнее приключение: – Я испугалась, что они меня проверять будут, знаю ли я молитвы и сколько раз в день умываюсь.

– И-и, балам, алар язылган сүзләрне генә беләләр, Алла белән сөйләшмиләр. (Дитя моё, они же знают только то, что в книгах написано, а с Аллахом они не разговаривают.)

– Язылган сүз (Написанное слово) – это Коран и сунна?

– Мөхәммәт пәйгамбәр акыллы кеше булган, ул Коръәнне хәзерге вакытта әйтеп торса, биш вакыт намаз һәм хаҗ урынына башка нәрсәләр уйлап чыгарыр иде әле. (Пророк Мухаммад был умным человеком, если бы он Коран сейчас диктовал, в нём вместо пятикратного намаза и хаджа что-нибудь другое было бы.)

Ильдана торопливо припомнила всё, что знала о становлении ислама, о личности Муххаммада. Перед её глазами возникла разгорячённая толпа мужчин в бурнусах и чалмах на пыльной жаркой площади – и фигура человека в чёрной чалме и длинной белой одежде, который что-то им говорил.

– Да… – сказала наконец Ильдана, просмотрев ещё несколько картинок, возникших у неё в голове, – курайшиты-то веками были многобожниками и идолопоклонниками. Ему, Мухаммаду то есть, очень многое преодолевать и перестраивать пришлось. Не мог же он народу сказать: забудьте всё, что вы и ваши предки знали и делали раньше. С сегодняшнего дня не будет ни священников, ни обрядов, ни святых мест и предметов. Поклоняться никому не будем, зато каждый может сам в любом месте и в любое время обращаться к Аллаху Единому и Милосердному и получать ответ. Они бы не поняли, о чём он говорит.

– Намаз да, хаҗ да шуңа күрә кертелгән – кешеләрне күнектерергә дип (И намаз, и хадж он ввёл для того, чтобы люди привыкли), – Марьям-апа одобрительно посмотрела на Ильдану, – әмма безнең кеше, Алланы онытып, шул нәрсәләргә генә күнеккән. Намазга басмасаң, син динле кеше түгел икән. Әйтерсең намаздан башка Алла белән сөйләшеп булмый. (Ну, люди к этому привыкли, а Аллаха позабыли. Если ты намаз не читаешь, значит, ты и неверующий. Как будто с Аллахом без намаза говорить нельзя.)

– Ну правильно, – комментировала Ильдана очередную картинку, возникающую словно на её личном мониторе, – все эти хиджабы и абайи нужны были для того, чтобы защититься от климата пустыни. Возбуждать в мужчинах низменные инстинкты можно и в парандже.

– Коръәндә бөтен нәрсә әйтелгән, укый белергә генә кирәк. Әмма китапны ятлаган кеше мәгънәсен сизми. Мөселманнар христианнар шикелле сорыйлар, Алланың барына ышанасыңмы, дип. (В Коране всё сказано, только надо уметь читать. Но тот, кто книгу наизусть учит, смысла не понимает. Мусульмане сейчас прямо как христиане спрашивают: «Ты в Аллаха веришь?»)

– Веришь ли ты в Бога? А как?..

– Балам, динле кеше: «Аллага ышанасыңмы?» – дип сорый. (Дитя моё, истинно верующий спрашивает: «Веришь ли ты Аллаху?»)

– Веришь ли ты Богу… – испытывая лёгкое потрясение, перевела Ильдана. Ей казалось, что калейдоскоп, в котором, как цветные осколки стекла, крутились её мысли и чувства, замер, сложившись в чёткую мозаичную картину. В этой картине, как в не до конца собранном пазле, не хватало пока многих фрагментов, но Ильдана чувствовала, что она верит Богу, ощущает его присутствие во всём и знает, что Бог слышит её и ночью, и днём, и в трамвае, и в мечети, и отвечает на её молитвы событиями в окружающей её жизни – надо только понять.

Марьям-апа с ласковой усмешкой тронула её за руку, сказала:

– Өстәлне җыештыр әле. Аннары университетыңа барып килерсең дә, тагы әбиең турында сөйләшербез. (Давай-ка, со стола убери. Потом сходишь в университет, и ещё о твоей бабушке поговорим.)

В университет Ильдана не пошла, а отправилась бродить по городу. Но не как вчера – отчаянно отыскивая то, не зная что. Сегодня она с удовольствием рассматривала дома, заглядывала в лица прохожим. Стараясь удержать ощущение контакта, так ясно проявившееся у неё во время разговора с Марьям-апой, предчувствие которого и заставляло её метаться в поисках. В ушах звучали слова, которые сказала на прощанье Марьям-апа: «Не ликуй, Аллах не любит ликующих». Но она всё равно ликовала. Ликовала оттого, что перестала быть пылинкой, которая носится в бессмысленных жизненных вихрях, стала частью разумного упорядоченного мира, в котором будет только то, что пожелает Аллах, и не будет того, чего он не хочет. Оттого, что понимала: её бабушка прошла свой жизненный путь, и окончание его было наилучшим для неё, и наилучшим для окружающего мира. Оттого, что поняла – душа есть, и даже если тело умирает, душа живёт. Она верила, что Аллах простит ей ликование.

Ильдана пришла домой, помогла Марьям-апе раскатать лапшу и сделать треугольники. К чаю она выставила на стол коробку талкыш кэлэвэ[19]19
  Татарский национальный десерт из муки, топлёного масла и мёда.


[Закрыть], которую они обе любили.

– Син нишләп дәшмиче утырасың, сорауларың беттемени? (Чего это ты молчишь, никак вопросы закончились?) – Марьям-апа осторожно надкусила маленький нежный конус, рассыпающийся и тающий во рту.

Ильдана растерянно молчала, вопросы то и дело возникали у неё в голове, но ещё до того, как она открывала рот, ответ становился ясен.

– Марьям-апа, откуда это всё… Кто мне отвечает?! – в смятении спросила, наконец, она.

– Алла җавап бирә. (Аллах тебе отвечает.) – Старушка невозмутимо разливала чай.

– Но раньше этого не было! Это потому, что вы со мной поговорили?

– Юкны сөйләмә әле! (Ерунду-то не говори!) – Марьям-апа отставила чайник и посмотрела Ильдане в глаза: – Сәбәбе үзеңдә. (Причина в тебе самой.)

– Ну так вы же со мной говорили?

– И-и, балам, алдымда бүтән кеше утырса, сүзләремне аңламас иде. Чын динле кешегә сөйләүчеләрнең кирәге юк. (Деточка, да если б на твоём месте кто другой сидел, он бы даже не понял, о чём я тут толкую. А истинно верующий человек ни в чьих словах не нуждается).

– Динле (верующий)? Но я же не верующая, в смысле, не мусульманка! Намаз не читаю…

– Динең намазыңнан күренми, ул Алла белән сөйләшүдән күренә. Намазыңа бик теләсәң бас, намаз ул кайберләргә Алла белән сөйләшергә булыша. Бер сүзегез бар – «медицина» га охшаган. (Верующий ты или нет, видно не по намазу, а по тому, можешь ли ты с Аллахом разговаривать. Хочется тебе намаз читать – читай на здоровье. Намаз некоторым как раз помогает с Аллахом говорить. Слово есть такое – на «медицину» похоже.)

– Медитация?

– Әйе, шул. Ятларга кирәк әле. (Вот-вот. Запомнить надо.) – Марьям-апа начала убирать со стола, и Ильдана кинулась помогать ей.

Чуть позже, когда они перешли из кухни в комнату и сели – старушка в своё кресло, Ильдана на табуретку, – девушка спросила:

– А где сейчас душа моей бабушки?

– Ә?..(А?..) – старушка подняла голову от недовязанных шерстяных носков и повела глазом куда-то ближе к потолку. – Әнә ич ул. (Да вон она).

– Кая? (Где?) Что вы видите, Марьям-апа?

Марьям-апа, не прерывая вязания, спокойно ответила:

– Әнә ак шар сыман бер нәрсә, күрмисеңмени? (Она похожа на белый шар, неужели не видишь?)

– Белый шар? Нет, не вижу.

– Бөтенләй ул ак түгел инде, үтә күренмәле, төсләре дә бар бераз. (Не совсем он белый, полупрозрачный такой, и цвета в нём видны.)

– Он большой? Почему я его не вижу?..

– Борчылма, балам, күрмәсәң күрмисең инде. (Не переживай, дитя моё, не видишь так не видишь.) – Старушка задумалась, потом сказала: – Карале, балам, шул фотосүрәтләрне ясый торган нәрсәңне китер әле. (Глянь-ка, дитя моё, принеси-ка ту штуку, которая фотоснимки делает.)

Ильдана побежала за цифровым фотоаппаратом, который ей на днях одолжила подруга. Ильдана хотела съездить домой, поснимать семью и родные места, а пока тренировалась на своей хозяйке.

Вернувшись в комнату, дрожащими руками включила, установила вспышку, режим:

– Что снимать?..

– Мондарак кара әле, (Вот сюда смотри.) – Марьям-апа кивнула головой на дверь. – И-и, тәрәзәгә таба китте. Тиз йөриләр алар. (Э-э, к окну полетела. Быстро они двигаются.)

Ильдана начала снимать дверь, и окно, и старушку в кресле, и всю комнату. Потом села на табурет рядом с креслом, переключила фотоаппарат в режим просмотра, и они стали вглядываться в снимки. Дверь с частью стены, просто дверь, стена и потолок, окно и потолок, просто окно…

– Туктале, тукта! (Стой, стой!) – Старушка толкнула её локтем в бок. – Тегене күрсәт әле! (Вот тот мне покажи!)

Ильдана вернула предыдущий снимок: стена и потолок…

– Күрмисеңмени? И, миңгерәү! Монда кара! (Не видишь, что ли? Э-э, бестолковая! Вот сюда смотри!) – Марьям-апа ткнула пальцем в светлое пятно на потолке. – Аны бераз зурайтырга иде (Его бы увеличить немного).

Ильдана увеличила. Пятно превратилось в правильный круг с чёткими слегка светящимися краями и концентрическими кольцами внутри.

– Менә ул, җан. Адәм баласы күрми, ә бу машинкә күрә икән. (Вот она, душа. Человек не видит, а эта машинка видит.)

Старушка снова принялась вязать.

Ильдана, оторвавшись от созерцания круга, продолжила просмотр отснятых кадров. Вот опять мелькнуло пятнышко, смазанное, как бы пойманная в движении небольшая сфера… Вот отчётливее и крупнее… На фоне тёмной двери, ещё чётче…

– Син аңа дәш әле, бәлки, ул сиңа үзен күрсәтер. (А ты её попроси, может, она тебе покажется.)

Ильдана смахнула с глаз слёзы, навела объектив на дверь шкафа и взмолилась про себя: «Дау эни, если ты здесь, покажись, я хочу тебя увидеть! Приходи ко мне во сне, разговаривай со мной!..» Ильдана не замечала, что нажимает на кнопку спуска, пока Марьям-апа не дёрнула её за юбку:

– Җитәр инде, йә! (Хватит уже!)

Ильдана опустилась на табуретку и перевела дух. Потом они сидели голова к голове и просматривали снимки. Ильдана не верила своим глазам. На фоне шкафа был заснят большой, сантиметров пятнадцать диаметром, полупрозрачный круг. Хорошо были видны объёмные концентрические круги и переходы пастельных тонов: розоватого, голубоватого, зеленоватого. Чувствовалось, что это сфера, а не круг, угадывалась непонятная структура…

– Она меня послушала? – потрясённо прошептала Ильдана.

– Тыңламыйча – әбиең бит ул (Как не послушать – это же твоя бабушка), – ответила Марьям-апа, любуясь сферой. – Әбиең әйбәт кеше икән, җаны ямьле, төсләре дә әйбәт. (Хороший она человек, душа у неё красивая, и цвета хорошие.)

– А вы их видите?

– И-и, күрмәсәм дә сизәм (И-и, если и не вижу, так чувствую), – ответила старушка и продолжила вязание.

…Проснулась Ильдана с пониманием, что нет того и этого мира, что мир един и целостен. Просто люди чего-то не видят – как, например, не видит человеческий глаз ультрафиолетового излучения. Люди не чувствуют – или боятся почувствовать – невещественные связи между близкими людьми, прикосновение души к душе. Объявляют эти явления несуществующими или принадлежащими к «потустороннему миру».

Она лежала с закрытыми глазами, пытаясь уловить, здесь ли вчерашняя сфера. Наконец она улыбнулась и открыла глаза: «Көнең хәерле булсын, дәү әни! (Доброго тебе дня, бабушка!»)

За завтраком они с Марьям-апой молчали, только переглядывались с улыбкой.

Перед уходом Ильдана положила в сумку головной платок, пояснив Марьям-апе: «После лекций зайду в мечеть. Мне кажется, бабушке будет приятно». А на следующий день уехала домой, в районный центр: «Через пару дней вернусь, как раз к сессии успею. Надо поговорить с мамой. Спасибо вам, Марьям-апа».

Дома она нашла заплаканную маму, подавленных отца и брата. Торопливо раздав кучтэнэчи[20]20
  Гостинцы (тат.).


[Закрыть], она увела маму в спальню и плотно прикрыла дверь.

Примерно через час Ильдана, оставив дома озадаченных отца и брата, помахав рукой переставшей плакать маме, пошла на кладбище.

Ильдана шла по знакомым с детства улицам тихого городка и смотрела на них другими глазами. Она знала, что здесь, как и везде в нашем едином мире, существует то, что вечно озабоченные люди не видят и не чувствуют.

Обычно люди считают, что важнее решать сегодняшние материальные проблемы, а если вдруг останутся силы и желание – задуматься о бытовых проблемах завтрашнего дня. Они считают, что разговоры о душе, тонких материях и прочая философия нормальному человеку не нужны, ему семью кормить надо.

Ильдана шла и улыбалась своим мыслям. Ведь эти «нормальные люди», каждый в своё время, становятся зеленоватой или розоватой полупрозрачной сферой и пытаются установить контакт со своими пока незрячими родственниками и знакомыми.

Ильдана поправила сумку на плече и открыла калитку кладбища.

Шла по заросшей осокой и чистотелом тропинке, кивая знакомым именам на надгробиях. Свежий холмик отыскала быстро. Вздохнула, села на скамеечку рядом.

Наступил вечер третьего дня – с тех пор, как Ильдана увидела другую сторону мира. Она не могла представить себе, сколько у мира сторон, но хотя бы знала, что они существуют. Она была благодарна Аллаху за то, как складывается её жизнь, и знала, что всё будет так, как Он хочет. Она будет стараться – с Его помощью – открывать людям глаза на другие стороны мира, и бабушка ей поможет.

Ильдана утвердительно кивнула головой, завершая диалог, вынула фотоаппарат и сделала несколько снимков. Улыбаясь, посмотрела на экран. Можно даже не увеличивать.

Надо будет показать маме.