Текст книги "Когда вернусь в казанские снега…"

Винецкий Ян Борисович

Родился в 1912 году в Запорожье.

Участник антифашистской войны в Испании в 1936–1939 годах.

С 1948 года жил в Казани. Работал заведующим отделом литературы и искусства редакции газеты «Советская Татария».

Автор книг: «Небо родины» (1945); «Верность» (1948); «Человек идёт в гору» (1954); «Мадридская повесть» (1956); «Отчий дом» (1958); «Тот, кто верит» (1963); «Истоки» (1972).

Умер в 1987 году.

По ту сторону

1

Всё здесь граничило и спорило в контрастах. Север Испании и юг Франции. Пронзительный ветер горных вершин и густой, как масло, туман долины. Стонущие разрывы снарядов и тишина неторопливой жизни. По ту сторону Пиренеев багровые птицы метались меж багровых облаков.

Ирэн давно присмотрела виллу в Пор Вандр. Она стояла на берегу залива у подножья гор, которые вздымались смелой крутизной, образуя синеватую, в лёгкой дымке марева, стену. Какая-то недостоверно белая, мягких очертаний, вилла походила на лебедя, пьющего из моря. Она стоила неслыханно дорого, но Ирэн не переставала говорить о ней. Шарль рисовал их будущее в самых романтических тонах. Она неизменно отвечала: «Вот если бы ты купил виллу…»

Синие глаза её меж двух спадающих потоков золотых волос глядели простодушно-мечтательно. Шарль вовсе не считал это прихотью. Ирэн думала о своём очаге, который должен быть красив, как сама юность. С того вечера, когда он грустно пошутил, что вилла достанется ему вместе с генеральскими погонами, ничего, казалось, не изменилось в их отношениях. И всё же он приметил внутреннюю невнимательность к нему, что ли, или малую долю чувства превосходства.

Ирэн была дочерью русского белоэмигранта генерала Морозова. Она сократила фамилию на французский лад и стала Ирэн Моро. Чем прельстила она Шарля? Он не знал. Кажется, никто из любящих не знает этого. Просто ему было хорошо с ней, как хорошо дышать или любоваться морем.

Однажды лейтенант Жак Фражон, приветливый, хотя, кажется, слишком разбитной малый, протянул Шарлю газету. Тот прочёл отчёркнутое синим карандашом: «…Правительство Испанской республики приглашает военных лётчиков Франции принять участие в подавлении мятежа. Оплата в месяц – тридцать пять тысяч песет».

– Вилла… – произнёс Шарль растерянно и счастливо.

Жак услышал.

– Что? Вилла? Конечно! Два месяца и – получай виллу, а мне – магазин дамского платья. Не веришь? Как хочешь, я подам в отставку и открою дело. Меняются моды, из девочек вырастают дамы… превосходная конъюнктура!

Они поехали в Испанию. Шарль не успел даже проститься с Ирэн, она гостила в Тулузе. «Это даже лучше. Вот будет сюрприз!»

Поначалу Шарль и Жак летали бомбить дороги: Толедо – Мадрид и Эстремадура – Мадрид. По ним тянулись наступающие колонны мятежников. Ночами бомбардировали Арагон, Сарагосу и Наварру. То была честная работа, и Шарль выполнял её с той мерой добросовестности, с какой он работал всегда.

На пятый день Жак сказал ему:

– Послушай, Шарль, не кажется ли тебе, что ты можешь так и не увидеть своей виллы?

– Ты имеешь в виду, что нас могут…

– Да!

– Что ж, работу надо делать честно.

Жак помолчал, потом сказал, сердито поглядев:

– Ты как хочешь. А я буду… не долетая до цели…

– Опомнись, Жак! Нехорошо, право.

Шарль побелел, у него дрожали губы. А Жак распалился ещё больше.

– Одни сумасшедшие испанцы дерутся с другими сумасшедшими испанцами, а мы ещё задаёмся какими-то нравственными вопросами! В конце концов, мы живём по ту сторону Пиренеев…

На другой дань Шарль и Жак сбросили бомбы в горы.

И на третий. И так десять дней подряд. Шарль был мрачен. За ужином не смотрел на людей.

– Ведь обманываем мы испанцев, – ворчал он.

Но Жак обрывал его:

– А война и есть самая большая подлость!

К концу месяца из штаба приехал испанский майор.

– C завтрашнего дня будете летать вместе с русскими.

Жак вспыхнул:

– Не доверяете? С коммунистами не полетим!

– Почему? – удивился майор.

– По политическим соображениям!

– Я полечу, – быстро сказал Шарль. – Тут не политика. Тут работа.

Ему стало вдруг легко, будто сбросил с души камень. А Жак получил свои тридцать пять тысяч и уехал в Париж. Ещё через месяц вызвали Шарля в штаб. Испанский майор сказал:

– Закончился ваш контракт. Получите семьдесят тысяч.

– Сеньор команданте, – промолвил Шарль тоскливо. – Можно просить вас… продлить контракт на месяц с тем, чтобы я… летал без оплаты?

– Будем рады. Но почему без оплаты?

Нет, Шарль не мог сказать. Такого мужества у него не было. Майор поглядел на него, подумал и произнёс:

– Хорошо. Летайте!

Через некоторое время Шарль получил восемь писем сразу. Оказывается, в сумятице боёв без передышки нелегко было почте найти лётчика Шарля Гийона. Ирэн писала: «Что ты наделал, Шарль! Я никогда бы не поверила, что человек, которого я люблю, так безнадёжно глуп. Приехал Жак и всё рассказал. Я не нахожу себе места. Я мелкая и подлая тварь! Я одна виновата. Я натолкнула тебя на сумасбродную мысль заработать на виллу. Пропади она пропадом!.. Ты погибнешь, Шарль! Заклинаю тебя: возвращайся! Я не сплю ни одной ночи…»

2

Шёл третий месяц. Под Гвадалахарой Шарля тяжело ранили в грудь. Немеющими губами он передал в эфир по-французски:

– Подбит. Выбрасываюсь северо-восточнее Гва…

Его подобрали республиканцы. В мадридском госпитале врачи осмотрели. В лёгких сидели осколки. Достали всё, что могли извлечь. Два осколка оставили.

Наступила короткая кастильская зима. Со Сиерры Гвадаррамы срывались стылые потоки ветра, а нестерпимая синь неба удивляла своей неуместной бутафорской яркостью. О чём думал Шарль в эти месяцы боли и тоски? О многом. О положении на центральном фронте и о фашистах в Университетском городке, до которого можно добраться трамваем. И конечно, об Ирэн. Его всегда мучила ревность, но теперь пачка писем Ирэн убеждала, что она любила его…

Он улыбался пронзительной сини неба. Чем-то она напоминала смелые и усмешливые глаза Ирэн, и рыжие облака, подсвеченные солнцем, походили на её волосы.

Выписали Шарля из госпиталя поздней весной. Он получил семьдесят тысяч испанских песет, обменял их на франки и вернулся домой. Во Франции он купил виллу на самом берегу Лионского залива и женился на Ирэн Моро.

Ночами по ту сторону Пиренеев гремели орудия. Где-то лилась кровь. А здесь звенели цикады. Ветер доносил влажность морской зыби, тонкие запахи нарциссов и гиацинтов.

Было уже за полночь, когда Шарль услышал лай. Он накинул халат, взял фонарик и вышел в сад. Неизвестный лежал на земле. Дуг положил лапы на его грудь. Шарль отогнал пса.

– Я скатился оттуда, – сказал человек по-испански и показал на вершины гор. – За мной гнались. Ранили…

Шарль колебался недолго. Очень недолго. Он разбудил отца Ирэн и вместе с ним перенёс испанца в подвал.

3

Европа оглохла от войны, нахлынувшей внезапно, как обвал. Газеты кричали о неприступности «Линии Мажино», о французских парашютистах, наводящих ужас на германскую пехоту. Но действительность оказалась совсем не похожей на газетный трезвон.

– Ты знаешь новость? – воскликнул Жак, взбегая по крутой лестнице виллы. – В Париж вступили немцы! Война приобретает для нас трагический характер.

Ещё через неделю немцы появились в Пор Вандр.

Гестаповец в чёрном мундире с изображением черепа и скрещённых костей на рукаве прошёлся по комнатам и остановился в гостиной.

– Здесь будет жить генерал Бюллер! – объявил он.

«Завоеватели… Что с ними сделаешь!» – думал Шарль.

Наутро его вызвали к генералу.

– Садитесь, мсье. Вы лётчик в прошлом? Так. Будете летать с германскими пилотами…

– Я ушёл из французской армии по состоянию здоровья.

Генерал спросил громче и уже совсем зловеще:

– В армии испанских коммунистов вы не воевали?

– Я не знаю такой. Была армия испанской республики. Мне платили, и я работал… Вот и всё.

Его мучило удушье от волнения.

– Ваш друг Жак Фражон нам рассказал, что он отказался, а вы стали летать с русскими. Это правда?

Какого цвета предательство? Должно быть, чёрного, потому что вдруг стало темно и душно, и море бросило в раскрытое окно горсть острых, как стекло, брызг…

4

Во дворе виллы и в саду жили солдаты. Близилась зима и над морем бешено ревел норд-ост. Солдаты пилили груши и жгли костры. Ирэн плакала, но терпеливо сносила всё: слава богу, Бюллер не тронул Шарля. Может быть, всё обойдётся…

Отец Ирэн продолжал приносить испанцу пищу. Жак часто появлялся то в саду, то во дворе виллы. Он что-то высматривал, что-то беспокоило его.

– Знаешь, Ирэн, я придумал план спасения виллы. Я куплю её у немцев. А то Шарль на подозрении…

Ирэн терпела и это. Испанец выздоравливал, и отец Ирэн с Шарлем думали над тем, как переправить его в безопасное место…

Он всё-таки выследил отца Ирэн, бестия Жак! Вечером два солдата спустились в подвал. Они открыли пальбу из автоматов, потом нашли испанца с простреленной грудью.

Генерал Бюллер был толст, вежлив и вкрадчиво внимателен. Холодные серые глаза выдавали секрет его характера: за внешней снисходительностью скрывался другой Бюллер – постоянно настороженный, цепкий и жестокий.

– Генерал Морозов, – сказал он отцу Ирэн. – Очень сожалею, но я должен… отправить вас и вашего зятя в Париж. События вчерашнего вечера уличают вас обоих в преступлении.

– Я оказывал помощь раненому человеку…

– Не человеку, а коммунисту, – мягко поправил Бюллер.

– Для меня он прежде всего человек, – заметил старик.

Бюллер наклонил голову и голос его стал ещё вкрадчивей:

– Между прочим, генерал, вас из России выдворили они, коммунисты. Не так ли?

– Это другой разговор. Мне тоже двадцать лет казалось, что это сделали большевики. Потом я понял. Меня из России вытолкнул пинком в зад сам русский народ.

Бюллер посадил в свою машину отца Ирэн и Шарля. Они поняли: это конец. И всё-таки они одобрили Бюллера, не прибегнувшего к помощи солдат, – Ирэн пока не догадается об истинной трагедии.

Ирэн подбежала к автомобилю, распахнула дверцу, за которой сидел Бюллер.

– Куда вы их увозите? Куда?!

– Фрау Ирэн, мы едем в Париж. Мне удастся всё уладить.

Старик Морозов открыл дверцу машины у заднего сиденья.

– Дай я тебя поцелую, и иди домой.

– Всё будет хорошо, – через силу улыбнулся Шарль и поцеловал её в дрожавшие губы.

Сердце захлестнула щемящая боль. Ирэн хотела что-то сказать, но машина рванулась с места и укатила. Через две улицы Бюллер передал своих спутников отряду гестапо.

5

Рождество было жестоким и беспощадным, как возмездие. Да, да… Ирэн думала о счастье, о своём гнезде. Разве это грех? Или то, что она не думала о приближении урагана?..

Ирэн вспомнила, как Шарль говорил ей: «Каждый день я вижу тебя иной, неожиданной, и это помогает мне совершать интересные открытия. Ты всегда неожиданна, Ирэн, и в этом главная прелесть твоя!»

«Всегда неожиданна…» – раздумчиво повторяла Ирэн. Почему она вспомнила об этом сейчас, в новогоднюю ночь?..

Она услышала осторожные шаги. Кто-то постучал.

– Войдите! – проговорила она сдавленно.

Вошёл генерал Бюллер.

– Фрау Ирэн, я пришёл пригласить вас к новогоднему столу. Я понимаю, вас гнетёт участь супруга и отца. Но что делать, фрау Ирэн! В конце концов, они сами выбрали свою судьбу.

Круглое лицо Бюллера, напудренное и самодовольное, на котором отливали холодной сталью глаза, пугало Ирэн, и она впервые с ужасом обречённой ощутила свою беззащитность.

– Я больна, – промолвила она. – Посмотрите, как горит лоб. – Она взяла его руку и приложила ко лбу. Это была попытка самозащиты. Столь же отчаянная, сколь и нелепая.

Он понял по-своему. Он обнял её.

– Оставьте меня, прошу вас. Я еле держусь на ногах.

Генерал не отпускал. Он поцеловал её в шею. Ирэн задохнулась: «Боже, что делать? Кричать? Звать на помощь? Кого звать?!»

– Пойдёмте! – сказала она вдруг решительно. – Может быть, рюмка вина и впрямь поможет мне…

– Вы умница, фрау Ирэн!

В гостиной была голубоватая полутьма. Горели лишь лампочки на ёлке, затенённые ветвями. Смутно белели погоны офицеров, шеи и плечи женщин. Бюллер смеялся, поминутно ловил руки Ирэн. Она через силу улыбалась…

Ирэн слышала голос Шарля: «Нельзя быть по ту сторону. Я это понял ещё в Испании. Иди навстречу злу и бей его!»

Всё, что происходило вокруг, напоминало Ирэн дурной сон, который должен скоро кончиться. Но она знала: скоро кончаются одни лишь сны. Говорил Бюллер:

– Мы завоевали Францию оружием войны, французские женщины завоевали нас, победителей, оружием любви!

– Браво! Браво! – кричали за столом. Кто-то уронил бокал, и звон разбитого стекла прозвучал как приглушённый стон.

Ветер с моря швырял в окна холодные капли. Каштаны тихо царапали стёкла чёрными ветками, словно будили память Ирэн. Да, да, каштаны… Отец говаривал:

– Каштаны – это Франция, как берёзы – Россия. Ты знаешь её лишь по книгам. Не отчаивайся, Ирушка. Я тоже не знаю её, теперешнюю. Но одно мы знать обязаны: Франция – прекрасна, а Россия прекрасней во сто крат!

Инженер по фортификациям, он все годы, сколько помнила Ирэн, тяготился эмиграцией и говорил, что, вернись молодость, он поехал бы домой и самой тяжкой работой искупал грехи…

Бюллера вызвали к телефону.

– Из Парижа… – услышала она обрывок фразы адъютанта.

«Теперь или…» – подумала Ирэн и почувствовала, как задрожали колени. Неожиданно она услышала своё имя. Она повернула голову и увидала Жака. Страх сдавил её грудь. «Этот будет следовать за мной неотступно».

Она поднялась и быстро пошла к двери, которая вела в оранжерею. Жак догнал её.

– Ирэн, я ревную тебя к Бюллеру. Послушай… – Она шла, не оборачиваясь и не откликаясь. В тесноте кадок с тоненькими деревцами, ящиков с белыми мохнатыми хризантемами, алыми гвоздиками и высокими, немного печальными тюльпанами Ирэн что-то искала и не оглянулась даже тогда, когда Жак жарко задышал сзади. Потом она вдруг повернулась, обняла Жака.

– Я знал, что это случится, – шептал он, – я всё сделал, чтобы ты стала моей…

Она молчала. Её пальцы лежали на его груди. Чуткие и нервные, они слышали стук его сердца…

Ирэн скрипнула зубами. Ударила садовым ножом. В сердце. Жак опустился на пол без стона. Она быстро прошла к двери, заперла её. Отворила кладовую и повалила бидон. Пол пропитывался керосином. Цветы пропитывались керосином. Чиркнула спичка. Розовато-синие змейки пламени заскользили меж ящиками…

Ирэн спустилась по запасной винтовой лестнице в сад. С моря гнал волны холодный норд-вест. Высоко взлетали пожухлые листья и падали безмолвно и безропотно, как тени…

Послышались тяжёлые шаги. Ирэн обмерла: «За мной!»

– Фрау Ирэн? Мы думали, кто-то чужой…

Солдаты засмеялись и повернули обратно. Ирэн стремительно прошла в дальний конец сада и растворилась в ночи…

Темно и тихо по ту сторону Пиренеев. Густая мгла висит над Испанией. А здесь, в Пор Вандр, гудит огонь, и багровые птицы летают средь багровых облаков…

Воронин Александр Геннадьевич

Родился в 1958 году в Куйбышеве.

С 1975 года живёт в Казани. Окончил театральное училище, работал актёром в ТЮЗе. С 1981 по 1986 год учился в Литературном институте им. М. Горького в Москве.

Преподаёт в театральном училище. С 1992 года работает в журналистике. Автор 20 пьес, две из них вошли в сборник «Монарх-монах» (2008), а также трёх книг прозы: «Драма диасизма» (2008); «Ясновидящая» (2011); «Невидимки» (2011).

Работа любит дураков
История коренного письмянина

1

Рано утром за окном я услышал голоса.

– Па-ша! Не уходи, скоро будем завтракать.

– Да здесь я, вокруг дома немного промнусь…

Сразу вспомнилось, что в кошельке у меня есть червонец. Только не забыть, надо будет переложить десятирублёвую монетку в карман, чтобы не светить всем содержимым портмоне. А то Пашка больше попросит.

Голоса соседей доносились снизу, когда я завтракал у себя на кухонке. Первый голос, резкий и зычный, принадлежал Пашкиной матушке – Валерии Павловне. В тихом нашем дворе, окружённом старыми пятиэтажками и по периметру уставленном стадом припаркованных автомобилей, её крик был ежедневным ритуалом – вроде утреннего пения петуха.

2

Мы учились с ним когда-то в одной школе, только Пашка был на год меня старше. И прославился как победитель олимпиад по истории. А началось всё с истории, которая изменила жизнь нашего тихого городка.

Однажды летом в лесопарке милицейская машина сбила двух девушек, которые шли на городскую танцплощадку. Начальство пыталось это дело замять, но не вышло. Танька Ильина жила в нашем дворе, в пятиэтажке напротив, училась в нашей школе. На Пашку не смотрела, хотя знала, что ему нравится. Её смерть всколыхнула город, молодёжь разгромила отделение милиции. В день похорон в Лениногорск приехал замначальника внутренних войск МВД СССР, генерал-полковник Юрий Чурбанов – всемогущий зять самого Брежнева. Мы впервые увидели спецназ в чёрных касках со щитами. Парней постарше после таскали на допросы, некоторые пострадали. Но со временем о тех событиях августа восемьдесят четвёртого стали забывать.

Все, но только не Пашка. Танина смерть изменила его отношение к предмету. Он стал разделять историю на книжную и неписанную, начал сомневаться в официальной доктрине. Однако выиграл подряд все городские и районные олимпиады, что давало право поступать в институт вне конкурса.

Большие областные центры расположились от нашего городка примерно в одинаковом удалении. Пашка долго гадал, куда ехать учиться – в Казань, Ульяновск, Уфу или Самару. В конце концов, тётя Лера посоветовала сыну выбрать Ульяновск, поскольку станция Письмянка (так до 1955 года называли Лениногорск) имела прямое железнодорожное сообщение с родиной Ульянова-Ленина.

Я окончил химико-технологический институт, работал в тресте инженером, а Пашка всё ещё учился, но уже не в Ульяновске, а в Уфе. Незадача вышла, три курса он отучился при советской власти. А когда Советского Союза не стало, всё, чему их учили, признали исторической ошибкой! Оказывается, не было Великой Октябрьской социалистической революции, а случился большевистский переворот. И зря их заставляли зубрить даты крестьянских восстаний и рабочих стачек, программы партийных съездов и конспекты ленинских статей – это уже никому было не нужно. Выкинув из краткого курса догмы классовой борьбы, историю в итоге свели к перечню дворцовых переворотов. Всё вышло так же скучно, как и советская трактовка былых бед и побед.

– Скушинная история, – так выразился Пашка, дыша на меня перегаром.

Мне было скучно обсуждать то, в чём я не разбирался. А ему было страшно представить, что я готов трубить в своей конторе до пенсии. Это же мука смертная!

Я женился, у нас родился сын. А Пашка снова перевёлся, теперь в Самару, правда, с потерей курса. И, похоже, вжился в образ вечного студента. Неудачи свои он тщился залить пивом. А Самара славилась своим Жигулёвским пивзаводом, и местные студенты весьма уважали сей пенный напиток.

Пашка подумывал бросить учёбу, тем более, историки никому уже не были нужны. В школе платили копейки, нормальные учителя оттуда давно разбежались. Остались те, кому податься больше некуда. В учёбе был единственный плюс: студентов не забирали в армию. А Пашка служить не хотел. Ещё больше оградить сына от воинской повинности мечтала тётя Лера – про армейский беспредел и дедовщину по телевизору тогда болтали такое, что волосы вставали дыбом!

Переход к рыночной экономике у нас получился слишком буквальным – вся страна вышла торговать на улицу. Валерию Павловну сократили на заводе «Радиоприбор», и пошла она на рынок. Но быстро поняла, что выгодней не чужой товар сбывать, а свой закупать. Со временем завела на базаре своё торговое место, потом ещё два. Развернулась так, что могла бы купить сыну белый билет в военкомате. Но дешевле вышло пристроить сына в самарскую психушку, где врачи написали призывнику диагноз, с каким в армию не брали.

Так Пашка снова оказался дома. Подумывал восстанавиться в другом институте. Точнее, за него теперь всё решала тётя Лера. Она договорилась в местном филиале казанского вуза о переводе, оплатила налом недостающие экзамены – и Пашка оказался в третий раз на пятом курсе. Примерно в те же годы, когда туда поступал мой сын. Не знаю, что на этот раз случилось, но диплома сосед, кажется, так и не получил. Нигде не работал, а мать особо сына не грузила, и радовалась, если тот хотя бы раз за месяц соизволит помочь ей на рынке.

3

В Лениногорске делали дрянное пиво, поэтому Пашка перешёл на более крепкие напитки. И стал впадать в недельные запои. Тут снова вмешалась матушка – Валерия Павловна решила, что пора сына спасать. То бишь – женить.

Пашка с прекрасным полом почти не пересекался, да и наши провинциальные барышни на местных ухажёров не глядели – рвались искать судьбу в Казань. Или сразу в Москву. В основном это те счастливицы, у кого родители сидели на нефтедобыче. Оставшийся товар тоже не залёживался… Но тётя Лера и тут взяла инициативу в свои руки. Привела в дом одну из продавщиц, что работала на её торговой точке.

Маша с Пашей быстро нашли общий язык, точнее, она охотно слушала, как он чесал языком – галопом по векам и ведам. В те годы сосед увлёкся «новой хронологией» по академику Фоменко и так яро доказывал, что отечественная история в XVIII веке была переписана масонами – у нас наверху внучка просыпалась от его крика и потом приходилось её долго укачивать. Впрочем, скоро сын с семьёй съехали от нас в отдельную квартиру, которую в конторе мне оформили по соципотеке.

Пашкину Машу я видел раза два возле подъезда, ничего так, нормальная девица лет за тридцать. Она вскоре забеременела и сказала об этом Валерии Павловне. Пашка наотрез отказался от отцовства, дескать, ничего такого не было. Всё это опять же соседи снизу обсуждали так громко, что жена моя не выдержала и принялась стучать по трубе отопления.

Тётя Лера потом перед ней извинялась, оправдывалась. Она действительно мечтала, чтобы сын женился и зажил своей семьёй. Ради этого она готова была переехать на дачу, где успела отстроить вместо дощатой развалюшки (советским людям разрешали строить дачный дом размером три на четыре – не более) двухэтажный кирпичный дом – в нём и зимой можно было жить. А молодым предлагала остаться в квартире… Но разве Пашке втемяшишь!

Мы так и не узнали, родила ли Маша, кого и от кого… Только Паша перешёл с водки на более крепкие и дешёвые настойки из аптеки. Его запои становились злее, а дозы снизились до безобразия. Впрочем, сосед был тихим алкашом, не буянил, не задирался, мог неделями не высовываться из квартиры. Тётя Лера таскала ему флаконы с рынка, выводила Пашку из штопора. И тот держался, бывало, месяц-другой.

Про историю мы с ним, если встречались, уже не вспоминали. Мне это было неинтересно, как и Пашке было по барабану, сможем ли мы запустить энергоустановку на попутном газе, который до этого полвека горел над Лениногорском фестивальными факелами. Лишь однажды, в самом начале очередного запоя, чуть поддавши, Пашка остановил меня у крыльца и разоткровенничался. Оказывается, не он один мечтает создать истинную историю страны. Не с точки зрения её правителей, которые всякий раз переписывают её под себя, а с позиций низов. Обычных людей, из рода в род переплетающихся поколений. Передающих по цепочке правду о том, что было… Неужели такая задача не решаема в век социальных сетей?

4

Всё это вспомнилось мне, пока я одевался на работу и спускался со второго этажа во двор. У подъезда на скамейке сидел Пашка, с ним парочка таких же ранних птах. Судя по блестящим глазкам, они втроём уже сгоняли в рюмочную остограммиться. Выражение лица у Пашки было самое благостное, он даже десяти рублей у меня занимать не стал. Поздоровался, поинтересовался, мол, что, Иваныч, на работу?

И в его невинно-дежурном вопросе прозвучало такое искреннее сожаление, что я вдруг почувствовал себя виноватым! В самом деле, в такое прекрасное летнее утро хорошо гулять в лесопарке, сидеть с удочкой на берегу городского пруда, но никак не париться в конторе за несчастные десять тысяч рублей… Пашка улыбался с чувством превосходства, пара безымянных его приятелей кивали согласно, подтверждая, что спор я безусловно проиграл, хотя пока ни с кем не спорил.

Конечно, жить свободно, без хлопот, оно приятней. Много ли у меня было таких безоблачных безмятежных дней?

– Па-ша! Пошли кушать кашку…

Зов тёти Леры, высунувшейся в форточку, прозвучал так громко, будто Пашка не сидел на лавочке прямо перед окном, а был на другом краю нашего двора. И голос её отразился эхом от пятиэтажки напротив, где когда-то жила уже всеми забытая Таня Ильина.

– Овсянка, сэр, – сказал себе Пашка и пошёл кушать кашу «Геркулес».

Везёт человеку! С утра поправился, сейчас покушает, телевизор включит, потом в Интернет заглянет, опять приляжет… Что хочет, то и делает. А мне приходится держаться за своё кресло, так как нужно до пенсии выплачивать проценты по ипотеке, чтобы сын мог спокойно растить нашу внучку. А жизнь, в общем-то, прошла.

С того дня я часто вспоминал проигранный спор. Особенно, когда начальство начинало придираться по пустякам. Не то, чтобы я что-то не так делал. Просто давали понять: в моём возрасте другой работы у нас в городе я не найду – молодым ставок не хватает. А у меня звучал в ушах тот наш короткий с Пашкой разговор:

– Здорово, сосед. На работу?

– Ага…

– Ну-ну!

5

Однажды у нас в квартире раздался ранний звонок. Жена впустила в прихожую Пашку. Я думал, пришёл занять червонец, который опять не отдаст. Однако сосед был трезв.

– Мама умерла, – выдохнул он осевшим голосом. – Помогли бы, что ли…

Мы спустились вниз. Валерия Павловна лежала на кровати, казалось, что она спала. Действительно, умерла во сне. Только не сегодня, а два дня назад. Сорок часов сын сидел у её ног, не зная, что делать. Родни у них в городе не было, куда посылать телеграммы, Пашка не знал. Да и что в таких случаях делают, мама ему не рассказала.

Кажется, впервые за долгие годы я был рад, что мне пора на работу.